Неточные совпадения
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах
мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из
церковной литературы, но нередко и чуждо в ней звучали фразы светских проповедников
церковной философии...
Популярность оккультических и теософических течений я объяснял космическим прельщением эпохи, жаждой раствориться в таинственных силах космоса, в душе
мира, а также неспособностью
церковного богословия ответить на запросы современной души.
А как минуло мне девять лет, зазорно стало матушке по
миру водить меня, застыдилась она и осела на Балахне; кувыркается по улицам из дома в дом, а на праздниках — по
церковным папертям собирает.
Католический разрыв
церковного общества на две части сказался еще в том, что
мир был лишен священного писания как непосредственного источника религиозной жизни и духовенство стало между Евангелием и душами человеческими.
Только
церковная гносеология владеет тем соборным большим разумом, который одинаково живет в субъекте и объекте, в человеке и в
мире.
Вне
церковного сознания всегда остается власть эволюционного натурализма, не ведающего свободы, хотя бы и расширенного до других планетных
миров.
В соборном,
церковном опыте дано бытие, душа
мира, мать-земля до рационалистического распадения на субъект и объект, до всякого отвлеченного знания.
Философия
церковная есть философия, приобщенная к жизни мировой души, обладающая мировым смыслом — Логосом, так как Церковь и есть душа
мира, соединившаяся с Логосом.
Свободу совести защищает безрелигиозный, холодный к вере
мир как формальное право, как одно из прав человека и гражданина;
мир же
церковный, охраняющий веру, слишком часто и легко свободу совести отрицает и религиозной свободы боится.
Все твердые основы знания, устраняющие опасности релятивизма и скептицизма, даны в
церковном сознании, не в «сознании вообще» — призраке, выдуманном в кабинетах гносеологов, а в сознании церкви как сущего, как живой души
мира, соединившейся с Логосом, в Софии.
Только соборная,
церковная мистика, которую я условно называю объективной, имеет своей основой реальное преосуществление, обладает тайной связи с историей, с преображением
мира как сущего.
Греческий реализм земли, реализм души
мира перешел во вселенское
церковное сознание.
Католичество утверждало не божественную власть в
мире, а власть человеческую, выданную за божественную (власть папы и
церковной иерархии), гуманизм требовал освобождения от лжи, снимал цепи и утверждал власть человеческую, ничем не прикрытую.
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в
миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный
церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в русской религиозной мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.
— Фотий, говорят, очень болен [Фотий… очень болен. — Архимандрит Фотий (в
миру Петр Никитич Спасский), реакционный
церковный деятель. Умер 26 февраля 1838 года.]!.. Я недавно видел графиню в одном салоне, — она в отчаянии! — объяснил Сергей Степаныч.
— Зубов! — кричал Фома. — Сколько ты людей по
миру пустил? Снится ли тебе Иван Петров Мякинников, что удавился из-за тебя? Правда ли, что каждую обедню ты из
церковной кружки десять целковых крадешь?
Ведь по всем учениям
церковным придет конец
мира и по всем учениям научным неизбежно то же самое.
Затем он проговорил молитву на исход души и благословил усопшего узника, в
мире раба божьего Трофима, а потом громко наизусть принялся читать заупокойный канон о единоумершем. Службу
церковную он знал наизусть, потому что по-печатному разбирал с грехом пополам, за что много претерпел и от своего попа Мирона, и от покойного игумена Поликарпа.
—… А только по всему Покровскому лучший двор. Богобоязненные, трудолюбивые мужики. Старик тридцать лет старостой
церковным, ни вина не пьет, ни словом дурным не бранится, в церковь ходит. (Знал приказчик, чем подкупить.) И главное дело, доложу вам, у него сыновей только двое, а то племянники.
Мир указывает, а по-настоящему ему бы надо двойниковый жребий кидать. Другие и от трех сыновей поделились, по своей необстоятельности, а теперь и правы, а эти за свою добродетель должны пострадать.
Колдун — самодовлеющий законодатель своего
мира; он создал этот
мир и очаровал его, смешав и сопоставив те обыденные предметы, которыми вот сейчас пользовался другой — здравый государственный или
церковный законник, создающий разумно, среди бела дня, нормы вещного, государственного,
церковного права.
— Матушка! Да какие ж от наших московских бывали к вам повеления?.. Какое властительство?.. Помилуйте! — оправдывался Василий Борисыч. — Вам только предлагают
церковного ради
мира и христианского общения принять архиепископа, а власти никакой над вами иметь не желают. То дело духовных чинов. Примете архиепископа — его дело будет…
Так как в истинном христианском учении нет никаких оснований для учреждения брака, то люди нашего христианского
мира, не веря в
церковные определения брака, чувствуя, что это учреждение не имеет основания в христианском учении, и вместе с тем не видя перед собою, закрытого
церковным учением идеала Христа — полного целомудрия, остаются по отношению брака без всякого руководства.
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут быть различны: и природные, и божественные, и демонические (так наз. у отцов
церковных «прелесть»); оно может исходить из разных
миров и иерархий, и само по себе «откровение» с выражающим его мифом, понимаемое в смысле формально-гносеологическом, может иметь различное содержание: и доброе и злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен
миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию
церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Бог, как Трансцендентное, бесконечно, абсолютно далек и чужд
миру, к Нему нет и не может быть никаких закономерных, методических путей, но именно поэтому Он в снисхождении Своем становится бесконечно близок нам, есть самое близкое, самое интимное, самое внутреннее, самое имманентное в нас, находится ближе к нам, чем мы сами [Эту мысль с особенной яркостью в мистической литературе из восточных
церковных писателей выражает Николай Кавасила (XIV век), из западных Фома Кемпийский (О подражании Христу).
Хотя благодать таинств действует, не насилуя свободы человека, таинственными и неисследимыми путями, тем не менее она религиозно оплодотворяет и питает его, а вместе и перерождает
мир, насыщая его Телом Христовым и напояя Кровлю Его, исполняя его облагодатствованным веществом таинств и обрядов
церковных, их теургической силою.
Их грех и вина против кафоличности совсем не в этом, а в том, что они исказили самую идею кафоличности, связав ее с внешним авторитетом, как бы
церковным оракулом: соборность, механически понятую как внешняя коллективность, они подменили монархическим представительством этой коллективности — папой, а затем отъединились от остального христианского
мира в эту ограду авторитета и тем изменили кафоличности, целокупящей истине,
церковной любви.
B III книге «De divisione naturae» Эриугена дает подробное и всестороннее исследование вопроса о ничто (особенно гл. IV–XXIII), из которого создан
мир, подвергая критике и отвержению
церковное понимание ничто, как ниже — бытие или не бытие, и утверждая, как единство мыслимое и последовательное, свое вышеизложенное понимание.
То, что можно было бы назвать соборной
церковной совестью, в которой восприятие правды и суждение о неправде совершается какой-либо коллективной, а не индивидуальной совестью, совсем не означает, что человеческая совесть, прежде чем предстоять в чистоте перед Богом, сочетается с совестью других людей и
мира, но означает духовно-имманентное несение в своей совести общей судьбы со своими братьями по духу.
Особенно трудно это было вместить
церковной иерархии, которая действовала в
мире и искажалась человеческими страстями и грехами.
Он сам — как
мир человеческий — есть опосредующая воля, причина действующая, расположенная между этими двумя природами, чтобы служить им связью, средством соединения и воссоединить два действия, два движения, которые иначе были бы несовместимы» (фр.).]] скрыто исключительное антропологическое сознание, которое трудно найти в официальных
церковных учениях и в официальных философских учениях [Замечательно учил Парацельс о творческой роли человека в
мире.
В
церковной метафизике остается совершенно невыясненным как появление человеческой души во времени в акте физического рождения без всякого предсуществования, так и судьба души от момента физической смерти до конца
мира, до всеобщего воскресения.
Во всех попытках, как
церковных, так и внецерковных, по-евангельски, новозаветно оправдать, осмыслить все в жизни, обосновать все ценности жизни чувствуется какая-то натяжка, какое-то насилие над Евангелием, какое-то произвольное внесение в Евангелие ценностей иного
мира [Необходимость освободить абсолютность евангельского духа от относительных ценностей
мира в последнее время прекрасно сознают М. М. Тареев в своих «Основах христианства» и кн. Е. Трубецкой в интересном труде «Миросозерцание Вл. С. Соловьева».
Этот процесс отчуждения от человека его глубинного духовного
мира начинается в религиозно-церковной сфере, как отдаление в исключительно трансцендентный
мир своей жизни духа и создания религии для души, устремленной к этому отнятому у нее духовному
миру.
И в самом деле, проливной дождь не переставал идти двое суток. Насилу на третье утро, к рассвету, немножко развлдрило. В это же утро, на самой зорьке, полусонная батрачка разбудила матушку попадью и, поманив ее за дверь, сказала, что к ним чуть не всем
миром нагрянули мужики с
церковным сторожем и стоят все на выгонце перед садом и требуют к себе батюшку.
И если в старой связи церкви и государства нарушено было заповеданное Христом отношение между «божьим» и «кесаревым», то это было внутренним падением
церковного народа,
церковного человечества, его соблазном и порабощением «
миру сему».
Только освободись люди нашего
мира от того обмана извращения христианского учения
церковной веры и утвержденного на ней не только оправдания, но возвеличения, несовместимого с христианством, основанного на насилии, государственного устройства, и само собой устранится в душах людей не только христианского, но и всего
мира главная помеха к религиозному сознанию высшего закона любви без возможности исключений и насилия, который 1900 лет тому назад был открыт человечеству и который теперь один только удовлетворяет требованиям человеческой совести.
Но все эти сетования напрасны; пробудившееся внимание к
церковным делам уже не может быть остановлено, да и не добром помянет христианский
мир усилия тех, которые считают полезным остановить это внимание.
Пока большинство людей, обманутое
церковным учением, имея самое смутное понятие об истинном значении учения Христа, вместо прежних идолов, обоготворяло Христа-бога, его мать, угодников, поклонялось мощам, иконам, верило в чудеса, таинства, верило в искупление, в непогрешимость
церковной иерархии, — языческое устройство
мира могло держаться и удовлетворять людей.
Так что в наше время в нашем христианском
мире одни люди, огромное большинство людей, живут, внешним образом исполняя еще
церковные обряды по привычке, для приличия, удобства, из страха перед властями или даже корыстных целей, но не верят и не могут верить в учение этой церкви, уже ясно видя ее внутреннее противоречие; другая же, всё увеличивающаяся часть населения уже не только не признает существующей религии, но признает, под влиянием того учения, которое называется «наукой», всякую религию остатком суеверия и не руководится в жизни ничем иным, кроме своих личных побуждений.
Произошло это оттого, что люди христианского
мира, приняв, под видом христианства,
церковное учение, отличавшееся в своих основах от язычества только своей неискренностью и искусственностью, очень скоро перестали верить в это учение, не заменив его никаким другим.
То же самое случилось и с нерабочими, учеными людьми христианского
мира. Люди эти еще яснее, чем простые люди, увидали всю несостоятельность и внутренние противоречия
церковного учения и естественно откинули это учение, но вместе с тем не могли признать и истинное учение Христа, так как это учение было противно всему существующему строю и, главное, их исключительно выгодному положению в нем.
Так что для восприятия христианского учения в его истинном значении людям христианского
мира, более или менее понявшим истину христианства, нужно освободиться не только от веры в ложные формы извращенного христианского учения, но еще и от веры в необходимость, неизбежность того государственного устройства, которое установилось на этой ложной
церковной вере.
Благодаря сухому, безжизненному и вообще ничего не стоящему преподаванию
церковной истории в русских учебных заведениях, у нас вовсе не знают, каких излюбленных
миром невежд присылали приходы к епископам для поставления, и почему практика заставила оставить этот порядок, по-видимому, самый приятный и наилучший.
Но так как в истинном христианском учении нет никаких оснований для учреждения брака, то и вышло то, что люди нашего
мира от одного берега отстали и к другому не пристали, т. е. не верят в сущности в
церковные определении брака, чувствуя, что это учреждение не имеет оснований в христианском учении, и вместе с тем не видят перед собой закрытого
церковным учением идеала Христа, стремления к полному целомудрию и остаются по отношению брака без всякого руководства.
Только потому, что над некоторой частью соединяющихся совершается духовенством за деньги известная церемония, называемая
церковным браком, люди нашего
мира наивно или лицемерно воображают, что живут в единобрачии.
Русский Поместный собор есть лишь момент во вселенском
церковном движении, которое должно начаться в
мире и соединить все силы христианства для борьбы с силами антихристианскими, которые нарастают в
мире.