Неточные совпадения
Некоторые отделы этой книги и введение были печатаемы в повременных изданиях, и другие
части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот в
науке, то во всяком случае сильное волнение в ученом мире.
В общество это затянули его два приятеля, принадлежавшие к классу огорченных людей, добрые люди, но которые от
частых тостов во имя
науки, просвещения и прогресса сделались потом формальными пьяницами.
Книги по всем
частям — по
части лесоводства, скотоводства, свиноводства, садоводства, тысячи всяких журналов, руководств и множество журналов, представлявших самые позднейшие развития и усовершенствования и по коннозаводству, и естественным
наукам.
— То есть — как это отходят? Куда отходят? — очень удивился собеседник. — Разве
наукой вооружаются не для политики? Я знаю, что некоторая
часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это — недоразумение. Университет, в лице его цивильных кафедр, — военная школа, где преподается
наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.
Хотя он получил довольно слабое образование в каком-то корпусе, но любил читать, а особенно по
части политики и естественных
наук. Слова его, манеры, поступь были проникнуты какою-то мягкою стыдливостью, и вместе с тем под этой мягкостью скрывалась уверенность в своем достоинстве и никогда не высказывалась, а как-то видимо присутствовала в нем, как будто готовая обнаружиться, когда дойдет до этого необходимость.
Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не прочел ни одной книги по этой
части; не заговаривайте с ним и о естественных
науках, ни о чем, кроме инженерной
части, — он покажется так жалко ограничен… а между тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику.
Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии
науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение мира на две
части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).
Если аристократы прошлого века, систематически пренебрегавшие всем русским, оставались в самом деле невероятно больше русскими, чем дворовые оставались мужиками, то тем больше русского характера не могло утратиться у молодых людей оттого, что они занимались
науками по французским и немецким книгам.
Часть московских славян с Гегелем в руках взошли в ультраславянизм.
Ездила она таким образом да ездила — и добилась своего. Хотя ученье, по причине
частых кочеваний, вышло несколько разношерстное, а все-таки года через два-три и Мишанка и Мисанка умели и по-французски и по-немецки несколько ходячих фраз без ошибки сказать, да и из прочих
наук начатки усвоили. Им еще только по десятому году пошло, а хоть сейчас вези в Москву да в гимназию отдавай.
Нигилизм, захвативший в 60 годы
часть интеллигенции, теперь перешел на народный слой, в который начало проникать элементарное просвещенство, культ естественных
наук и техники, примат экономики над духовной культурой.
Теперь пожарное дело в Москве доведено до совершенства, люди воспитанны, выдержанны, снабжены всем необходимым. Дисциплина образцовая — и та же былая удаль и смелость, но сознательная, вооруженная технической подготовкой, гимнастикой,
наукой… Быстрота выездов на пожар теперь измеряется секундами. В чистой казарме, во втором этаже, дежурная
часть — одетая и вполне готовая. В полу казармы широкое отверстие, откуда видны толстые, гладко отполированные столбы.
Да и
наука по
части нервных болезней делала только свои первые шаги.
Моя тема о творчестве, близкая ренессансной эпохе, но не близкая большей
части философов того времени, не есть тема о творчестве культуры, о творчестве человека в «
науках и искусстве», это тема более глубокая, метафизическая, тема о продолжении человеком миротворения, об ответе человека Богу, который может обогатить самую божественную жизнь.
Проституцией заражена
наука, проституция — в искусстве, в нарядах, в мысли, а что же можно сказать против одного факта, который является ничтожной составной
частью общего «прогресса».
Устраивая обеды и вечера, Непомнящий, как я уже сказал выше, прикидывается пресыщенным. Он
чаще и
чаще повторяет, что все на свете сем превратно, все на свете коловратно; что философия,
науки, искусство — все исчерпывается словом: nichts! Посмотрит на пук ассигнаций, принесенный из конторы, и скажет: nichts! прочитает корректуру газеты и опять скажет: nichts!
На ее морщинистом лице, хранившем следы былой красивости, неизменно лежало брюзгливо-жадное выражение [Настоящие 13 отрывков составляют лишь
часть дополнений и разночтений, выявленных нами сверкой печатного текста «Мелкого беса» с текстом рукописным, xранящимся в Институте русской литературы Академии
Наук СССР, в архиве Ф. К. Сологуба.
Он отвечал мне всегда как-то темно и странно и в каждом письме старался только заговаривать о
науках, ожидая от меня чрезвычайно много впереди по ученой
части и гордясь моими будущими успехами.
Он много по службе потерял, посвящая большую
часть времени чтению и
наукам».
Делайте, как знаете, а по-моему, братец, иди по дохтурской
части; я тебе библиотеку свою оставлю — большая библиотека, — я ее держал в хорошем порядке и все новое выписывал; медицинская
наука теперь лучше всех; ну, ведь ближнему будешь полезен, из-за денег тебе лечить стыдно, даром будешь лечить, — а совесть-то спокойна.
Нам во всем и всюду нужен барин; барином этим бывает большею
частью живой субъект, иногда какое-нибудь так называемое направление над нами власть возымеет… теперь, например, мы все к естественным
наукам в кабалу записались…
Шабельский (Львову). Скажите мне, почтеннейший жрец
науки, какой ученый открыл, что при грудных болезнях дамам бывают полезны
частые посещения молодого врача? Это великое открытие! Великое! Куда оно относится: к аллопатии или гомеопатии?
Во-первых, члены де сиянс академии, будучи в большей
части из немцев, почитают для себя рассмотрение
наук за нестерпимое и несносное.
С тою же целью, повсеместно, по мере возникновения
наук, учреждаются отделения центральной де сиянс академии, а так как ныне едва ли можно встретить даже один уезд, где бы хотя о причинах
частых градобитий не рассуждали, то надо прямо сказать, что отделения сии или, лучше сказать, малые сии де сиянс академии разом во всех уездах без исключения объявятся.
Затем голос Бел_и_чки полился еще ровнее, точно струя масла. Совершенно незаметно, постепенными взмахами закругленных периодов, он подымался все выше, оставляя к концу лекции частные факты и переходя к широким обобщениям. Он действительно, кажется, любил
науку, много работал и теперь сам увлекся своим изложением. Глаза его уже не сходили с потолка, обороты стали еще плавнее, в голосе все
чаще проглядывали эти особенные, вкусные ноты.
Григорий Иваныч серьезно занимался своей
наукой и, пользуясь трудами знаменитых тогда ученых по этой
части, писал собственный курс чистой математики для преподавания в гимназии; он читал много немецких писателей, философов и постоянно совершенствовал себя в латинском языке.
Гурий Ивлич очень полюбил меня в это время и усердно помогал моему прилежанию, но со всем тем я не был переведен в высший класс и остался еще на год в среднем; перешла только третья
часть воспитанников и в том числе некоторые не за успехи в
науках, а за старшинство лет, потому что сидели по два и по три года в среднем классе.
Все, что высказывается
наукою и искусством, найдется в жизни, и найдется в полнейшем, совершеннейшем виде, со всеми живыми подробностями, в которых обыкновенно и лежит истинный смысл дела, которые часто не понимаются
наукой и искусством, еще
чаще не могут быть ими обняты; в действительной жизни все верно, нет недосмотров, нет односторонней узкости взгляда, которою страждет всякое человеческое произведение, — как поучение, как
наука, жизнь полнее, правдивее, даже художественнее всех творений ученых и поэтов.
Очевидно, ее следует искать или в неизреченной наглости «свежих людей», или же в том, что самые «вверенные»
части столь уже просты, что расступаются даже перед людьми, совсем не поврежденными
науками.
Но люди смотрят доселе на
науку с недоверием, и недоверие это прекрасно; верное, но темное чувство убеждает их, что в ней должно быть разрешение величайших вопросов, а между тем перед их глазами ученые, по большей
части, занимаются мелочами, пустыми диспутами, вопросами, лишенными жизни, и отворачиваются от общечеловеческих интересов; предчувствуют, что
наука — общее достояние всех, и между тем видят, что к ней приступа нет, что она говорит странным и трудно понятным языком.
Тогда было доблестно принадлежать к левитам
науки; тогда звание ученого
чаще вело на костер, нежели в академию.
Посвящая время на полезные изучения прошедших ошибок, он не может найти мгновений, чтоб заняться не по своей
части, еще менее — чтоб подняться в сферу истинной
науки, обнимающей все частные предметы как свои ветви.
Сфера
науки — всеобщее, мысль, разум как самопознающий дух, и в ней она исполнила главную
часть своего призвания — за остальную можно поручиться.
Всегда и вечно будет техническая
часть отдельных отраслей
науки, которая очень справедливо останется в руках специалистов, но не в ней дело.
Французские ученые сделались больше наблюдатели и материалисты, германские больше схоласты и формалисты; одни больше занимаются естествоведением, прикладными
частями, и притом они славные математики; вторые занимаются филологией, всеми неприлагаемыми отраслями
науки, и притом они тонкие теологи.
Слушавшие содрогнулись, заметив отсутствие любви у большой
части берлинских и иных корифеев формализма, этих талмудистов новой
науки.
Там сказано: «Академия
наук чрез многие годы издавала в свет на российском языке разные периодические сочинения, коими наибольшая
часть читателей были довольны; и не бесполезность тех сочинений, ниже неудовольствие публики, но разные перемены, которым подвержена была Академия, были причиною, что оные сочинения неоднократно останавливались, вовсе прерывались и паки снова начинаемы были, когда обстоятельства Академии то позволяли».
Они могут — и должны быть полезнее всех Академий в мире, действуя на первые элементы народа; и смиренный учитель, который детям бедности и трудолюбия изъясняет буквы, арифметические числа и рассказывает в простых словах любопытные случаи Истории, или, развертывая нравственный катехизис, доказывает, сколь нужно и выгодно человеку быть добрым, в глазах Философа почтен не менее Метафизика, которого глубокомыслие и тонкоумие самым Ученым едва вразумительно; или мудрого Натуралиста, Физиолога, Астронома, занимающих своею
наукою только некоторую
часть людей.
Учившись в пансионе, например, она решительно не понимала ни второй
части арифметики, ни грамматики и даже не понимала, что это такое за
науки и для чего их учат.
Когда батенька и маменька помрут и мы с братьями разделимся имением, так на мою долю придется порядочная
часть, и тогда к чему мне
науки?
В тот самый период времени Роберт Овэн написал и издал первую из семи
частей «Книги нового нравственного мира», долженствующей заключать в себе изложение
науки о природе человека. Такой книги доселе недоставало человечеству, и автор будет ее защищать против всех, которые сочтут своим долгом или найдут выгодным нападать на нее.
«Психиатрия, — говорил он, — бесспорно, самая трудная
часть врачебной
науки, самая необъясненная, самая необъяснимая, но зато нравственное влияние ее самое благотворное.
Из наших окон можно было видеть обе
части света, и это обстоятельство, кажется, послужило к тому, что география была одной из самых любимых мной
наук, и, в частности, привело к практическим занятиям этой
наукой.
Методы и пути
науки составляют в каждой
науке самую ее трудную
часть; как могут браться судить о них профаны?
19) Суеверие
науки состоит в вере в то, что единое, истинное и необходимое для жизни всех людей знание заключается только в тех случайно избранных из всей безграничной области знаний отрывках разных, большей
частью ненужных знаний, которые в известное время обратили на себя внимание небольшого числа освободивших себя от необходимого для жизни труда людей и потому живущих безнравственной и неразумной жизнью.
Наукой люди называют либо ту самую важную на свете
науку, по которой человек узнает, как ему надо жить на свете, либо все то, что лестно знать человеку и что может, или иногда и не может, пригодиться ему. Первое знание — великое дело, второе — большей
частью пустое занятие.
Дети таких родителей воспитываются большею
частью так, что главная забота родителей не в том, чтобы приготовить их к достойной человека деятельности, а только в том (в чем поддерживаются родители ложной
наукой, называемой медициной), чтобы как можно лучше напитать их, увеличить их рост, сделать их чистыми, белыми, сытыми, красивыми и потому изнеженными и чувственными.
Соответственно специальным интересам той или иной
науки производится нужный ей религиозно-исторический препарат, и такими препаратами, — засушенными растениями и цветами, раздробленными и разобранными
частями организмов, и полны религиозно-исторические музеи.
Развитию этой идеи посвящена глава 12 книги пятой «Стромат» [В серии Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei lahrhunderte, издании комиссии прусской академии
наук, Stromata Климента Александрийского занимают II и
часть III тома.
И вот в этом случае живой Бог, живое совершенство, живая справедливость, любовь, свобода,
наука исчезают, ибо все живое существует лишь в полноте, в гармоническом соотношении
частей в целом.
Ниже я дам и свои итоги по этой
части за целых пять лет и вперед говорю, что для тех городов, где я живал, они совсем не блистательны ни в количественном, ни в качественном смысле. А я ведь живал (и подолгу, до нескольких сезонов и годов) в таких центрах Европы, как Париж, Лондон, Берлин, Рим, Вена, Мадрид, не считая других крупных городов и центров западной
науки.