Неточные совпадения
Да вышла тут оказия:
Тотчас же
стали требовать
Задатков третью
часть,
А третья
часть — до тысячи.
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и
стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в
часть.
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что от него пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем
чаще повторялись свидания, тем мучительнее
становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
Сначала полагали, что жених с невестой сию минуту приедут, не приписывая никакого значения этому запозданию. Потом
стали чаще и
чаще поглядывать на дверь, поговаривая о том, что не случилось ли чего-нибудь. Потом это опоздание
стало уже неловко, и родные и гости старались делать вид, что они не думают о женихе и заняты своим разговором.
Первое время женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в последнее время, после родов жены, когда он жил в Москве без дела, Левину всё
чаще и
чаще, настоятельнее и настоятельнее
стал представляться требовавший разрешения вопрос.
Но в глубине своей души, чем старше он
становился и чем ближе узнавал своего брата, тем
чаще и
чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Несмотря на эти слова и улыбку, которые так испугали Варю, когда прошло воспаление и он
стал оправляться, он почувствовал, что совершенно освободился от одной
части своего горя.
― Да я тебе говорю, что это не имеет ничего общего. Они отвергают справедливость собственности, капитала, наследственности, а я, не отрицая этого главного стимула (Левину было противно самому, что он употреблял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своею работой, он невольно
стал чаще и
чаще употреблять нерусские слова), хочу только регулировать труд.
Левин встречал в журналах
статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время
чаще и
чаще приходили ему на ум.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он
стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все
чаще и
чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Так и Чичикову заметилось все в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся в лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он
стал пускать в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно, не мучь его», — и веселые свечки, и сверчок в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле на них глядела, облокотясь на вершины дерев, из
чащи которых высвистывали весенние соловьи.
Но мы
стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие
части впереди — это не безделица.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные
части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее
становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
И трудолюбивая жизнь, удаленная от шума городов и тех обольщений, которые от праздности выдумал, позабывши труд, человек, так сильно
стала перед ним рисоваться, что он уже почти позабыл всю неприятность своего положения и, может быть, готов был даже возблагодарить провиденье за этот тяжелый <урок>, если только выпустят его и отдадут хотя
часть.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая
часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело
станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Отъехав с версту, я уселся попокойнее и с упорным вниманием
стал смотреть на ближайший предмет перед глазами — заднюю
часть пристяжной, которая бежала с моей стороны.
Когда на другой день
стало светать, корабль был далеко от Каперны.
Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение,
стали неукротимым желанием. До этого он как бы находил лишь отдельные
части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все — в прекрасном, поражающем соответствии.
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал;
стал на обрубок и хочет себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то
часть, во всем повинюсь».
Очень, очень оригинально, но… меня, собственно, не эта
часть вашей статейки заинтересовала, а некоторая мысль, пропущенная в конце
статьи, но которую вы, к сожалению, проводите только намеком, неясно…
В последнее время она
стала все
чаще и больше разговаривать с своею старшей девочкой, десятилетнею Поленькой, которая хотя и многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающею.
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему
стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть
часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он
стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Чем долее она продолжалась, тем прогулки на четверинках
становились чаще, пока, наконец, маркер [Маркер (фр.) — лицо, прислуживающее при бильярде.] остался под биллиардом.
Чем
чаще прихлебывал я от моего стакана, тем
становился отважнее.
— Полноте, Евгений Васильич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я
стала чаще думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…
Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь
чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они
становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей.
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена
стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все
чаще, в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции...
Она
стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи;
стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой тяжести, освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его чувством почти физического облегчения, и он все
чаще вспоминал Дьякона...
Кутузов махнул рукой и пошел к дверям под аркой в толстой стене, за ним двинулось еще несколько человек, а крики возрастали,
становясь горячее, обиженней, и все
чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
Бердников все время пил, подливая в шампанское коньяк, но не пьянел, только голос у него понизился,
стал более тусклым, точно отсырев, да вздыхал толстяк все
чаще, тяжелей. Он продолжал показывать пестроту словесного своего оперения, но уже менее весело и слишком явно стараясь рассмешить.
Но уже стена солдат разломилась на две
части, точно открылись ворота, на площадь поскакали рыжеватые лошади, брызгая комьями снега, заорали, завыли всадники в белых фуражках, размахивая саблями; толпа рявкнула, покачнулась назад и
стала рассыпаться на кучки, на единицы, снова ужасая Клима непонятной медленностью своего движения.
Круг пошел медленнее, шум
стал тише, но люди падали на пол все
чаще, осталось на ногах десятка два; седой, высокий человек, пошатываясь, встал на колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно закричал...
Все
чаще Клим думал, что Нехаева образованнее и умнее всех в этой компании, но это, не сближая его с девушкой, возбуждало в нем опасение, что Нехаева поймет в нем то, чего ей не нужно понимать, и
станет говорить с ним так же снисходительно, небрежно или досадливо, как она говорит с Дмитрием.
Закурив, она
стала кашлять
чаще, но это не мешало ей говорить.
Теперь, когда Клим большую
часть дня проводил вне дома, многое ускользало от его глаз, привыкших наблюдать, но все же он видел, что в доме
становится все беспокойнее, все люди
стали иначе ходить и даже двери хлопают сильнее.
Он
стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и менее сочувственно принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по себе ее суждения далеко не всегда вызывали его сочувствие,
чаще всего они удивляли.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю
часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он
стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Он
стал читать Лермонтова, крепкая горечь этих стихов казалась ему полезной, он все
чаще цитировал наиболее едкие строки мрачного поэта.
Все
чаще и как-то угрюмо Томилин
стал говорить о женщинах, о женском, и порою это у него выходило скандально. Так, когда во флигеле писатель Катин горячо утверждал, что красота — это правда, рыжий сказал своим обычным тоном человека, который точно знает подлинное лицо истины...
Жизнь
становилась все более щедрой событиями, каждый день чувствовался кануном новой драмы. Тон либеральных газет звучал ворчливей, смелее, споры — ожесточенней, деятельность политических партий — лихорадочнее, и все
чаще Самгин слышал слова...
Отец все
чаще уезжает в лес, на завод или в Москву, он
стал рассеянным и уже не привозил Климу подарков.
— С горя, батюшка, Андрей Иваныч, ей-богу, с горя, — засипел Захар, сморщившись горько. — Пробовал тоже извозчиком ездить. Нанялся к хозяину, да ноги ознобил: сил-то мало, стар
стал! Лошадь попалась злющая; однажды под карету бросилась, чуть не изломала меня; в другой раз старуху смял, в
часть взяли…
Но после свадьбы доступ в барские покои ей сделался свободнее. Она помогала Захару, и в комнатах
стало чище, и вообще некоторые обязанности мужа она взяла на себя,
частью добровольно,
частью потому, что Захар деспотически возложил их на нее.
Захар не выдержал: слово благодетельствует доконало его! Он начал мигать
чаще и
чаще. Чем меньше понимал он, что говорил ему в патетической речи Илья Ильич, тем грустнее
становилось ему.
Но чем
чаще они виделись, тем больше сближались нравственно, тем роль его
становилась оживленнее: из наблюдателя он нечувствительно перешел в роль истолкователя явлений, ее руководителя. Он невидимо
стал ее разумом и совестью, и явились новые права, новые тайные узы, опутавшие всю жизнь Ольги, все, кроме одного заветного уголка, который она тщательно прятала от его наблюдения и суда.
«Когда же жить? — спрашивал он опять самого себя. — Когда же, наконец, пускать в оборот этот капитал знаний, из которых большая
часть еще ни на что не понадобится в жизни? Политическая экономия, например, алгебра, геометрия — что я
стану с ними делать в Обломовке?»
Она молчит, молчит, потом вдруг неожиданно придет в себя и
станет опять бегать вприпрыжку и тихонько срывать смородину, а еще
чаще вороняшки, черную, приторно-сладкую ягоду, растущую в канавах и строго запрещенную бабушкой, потому что от нее будто бы тошнит.
Уж
становилось темно, когда он, блуждая между деревьями, вдруг увидел ее пробирающеюся сквозь
чащу кустов и деревьев, росших по обрыву. Он весь задрожал и бросился к ней, так что и она вздрогнула и остановилась.
Подумал, подумал и лег головой на руки, обдумывая продолжение. Прошло с четверть часа, глаза у него
стали мигать
чаще. Его клонил сон.
Она немного отдохнула, открыв все Райскому и Тушину. Ей
стало будто покойнее. Она сбросила
часть тяжести, как моряки в бурю бросают
часть груза, чтоб облегчить корабль. Но самый тяжелый груз был на дне души, и ладья ее сидела в воде глубоко, черпала бортами и могла, при новом ожидаемом шквале, черпнуть и не встать больше.