Неточные совпадения
Онегин вновь
часы считает,
Вновь не дождется дню конца.
Но десять бьет; он выезжает,
Он
полетел, он у крыльца,
Он с трепетом к княгине входит;
Татьяну он одну находит,
И вместе несколько минут
Они сидят. Слова нейдут
Из уст Онегина. Угрюмый,
Неловкий, он едва-едва
Ей отвечает. Голова
Его полна упрямой думой.
Упрямо смотрит он: она
Сидит покойна и вольна.
Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных. —
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же
часПозвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый
час, видно, наскочило: с одного
полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и задавил под собою всадника.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка
летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть
часа въехали мы в Белогорскую крепость.
В этот
час мысли Клима Самгина
летели необычно быстро, капризно, даже как будто бессвязно, от каждой оставалось и укреплялось сознание, что Клим Иванович Самгин значительно оригинальнее и умнее многих людей, в их числе и авторов сборника «Вехи».
— Так вот что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три
часа буду там-то»… ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и
полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
В три
часа, схватившись и сообразив, что почти опоздал, я поскорее вышел, схватил извозчика и
полетел к Анне Андреевне.
Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и, как это бывает со всеми начинающими, нашел, что, право, это были очень хорошие люди и с ними было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время за сибирским вистом с винтом
летело незаметно; не успел оглянуться, а уж на дворе шесть
часов утра.
— В погреб надлежало и без того идти-с, в день по нескольку даже раз-с, — не спеша протянул Смердяков. — Так точно год тому назад я с чердака полетел-с. Беспременно так, что падучую нельзя предсказать вперед днем и
часом, но предчувствие всегда можно иметь.
В семь
часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и
полетел в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва; в новый мир, в новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон
летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся.
— Дам я вам переполоху! Что вы? не хотите слушаться? Вы, верно, держите их руку! Вы бунтовщики? Что это?.. Да, что это?.. Вы заводите разбои!.. Вы… Я донесу комиссару! Сей же
час! слышите, сей же
час. Бегите,
летите птицею! Чтоб я вас… Чтоб вы мне…
— Да, жук… большой, темный… Отлетел от окна и
полетел… по направлению, где корпус. А месяц! Все видно, как днем. Я смотрел вслед и некоторое время слышал… ж — ж-ж… будто стонет. И в это время на колокольне ударили
часы. Считаю: одиннадцать.
После девяти
часов я вышел из дому и стал прохаживаться. Была поздняя осень. Вода в прудах отяжелела и потемнела, точно в ожидании морозов. Ночь была ясная, свежая, прохладный воздух звонок и чуток. Я был весь охвачен своим чувством и своими мыслями. Чувство
летело навстречу знакомой маленькой тележке, а мысль искала доказательств бытия божия и бессмертия души.
За
час до заката солнца стаи молодых гусей поднимаются с воды и под предводительством старых
летят в поля.
Когда же снег растает, а где не растает, по крайней мере обмелеет, так что ездить хотя как-нибудь и хоть на чем-нибудь, то сделается возможен и подъезд к тетеревам: сначала рано по утрам, на самых токах, а потом, когда выстрелы их разгонят, около токов: ибо далеко они не
полетят, а все будут биться вокруг одного места до тех пор, пока придет время разлетаться им с токов по своим местам, то есть
часов до девяти утра.
Часа за полтора до заката солнца уже везде около тока есть подбежавшие дупели, а при самом захождении солнца они уже
летят на ток со всех сторон.
Тройки
летели с бешеной быстротой восемнадцати верст в
час; на половине станции были выставлены заводные лошади; но это не помогало, и непривычные к такой гоньбе тройки, задыхались от жара.
Генерал тоже был недоволен детским легкомыслием набоба и только пожимал плечами. Что это такое в самом деле? Владелец заводов — и подобные сцены… Нужно быть безнадежным идиотом, чтобы находить удовольствие в этом дурацком катанье по траве. Между тем время
летит, дорогое время, каждый
час которого является прорехой в интересах русского горного дела. Завтра нужно ехать на заводы, а эти господа утешаются бог знает чем!
Тишина. Падают сверху, с ужасающей быстротой растут на глазах — куски синих башен и стен, но им еще
часы — может быть, дни —
лететь сквозь бесконечность; медленно плывут невидимые нити, оседают на лицо — и никак их не стряхнуть, никак не отделаться от них.
Да и эта самая Альфонсинка, которую он собрался «изуродовать» и которая теперь, развалившись в коляске,
летит по Невскому, — и она совсем не об том думает, как она будет через
час nocer [кутить] у Бореля, а об том, сколько еще нужно времени, чтоб «отработаться» и потом удрать в Париж, где она начнет nocer уж взаправду, как истинно доброй и бравой кокотке надлежит…
Тогда Володя прятался за угол и снова высовывался, глядя наверх, не
летит ли еще сюда. Хотя Вланг несколько раз из блиндажа умолял Володю вернуться, он
часа три просидел на пороге, находя какое-то удовольствие в испытываньи судьбы и наблюдении за полетом бомб. Под конец вечера уж он знал, откуда сколько стреляет орудий, и куда ложатся их снаряды.
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался Максим на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему
час, на роду написанный, и свалился он на сыру землю, зацепя стремя ногою. Поволок его конь по чисту полю, и
летит Максим, лежа навзничь, раскидав белые руки, и метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо
летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
Через
час листы уже
летели в толпу мальчишек, которые тотчас же ринулись во все стороны. Они шныряли под ногами лошадей, вскакивали на ходу в вагоны электрической дороги, через полчаса были уже на конце подземной дороги и в предместьях Бруклина, — и всюду раздавались их звонкие крики...
Таким образом незаметно
летели часы за
часами.
Семья перепугалась ужасно; докторов поблизости не было, и больного принялись
лечить домашними средствами; но ему становилось
час от
часу хуже, и, наконец, он сделался так слаб, что каждый
час ожидали его смерти.
Итак, я сидел за своей работой. В раскрытое окно так и дышало летним зноем. Пепко проводил эти
часы в «Розе», где проходил курс бильярдной игры или гулял в тени акаций и черемух с Мелюдэ. Где-то сонно жужжала муха, где-то слышалась ленивая перебранка наших милых хозяев, в окно
летела пыль с шоссе.
— Шестовых-то? Как не знать! Барыни добрые, что толковать! Нашего брата тоже
лечат. Верно говорю. Лекарки! К ним со всего округа ходят. Право. Так и ползут. Как кто, например, заболел, или порезался, или что, сей
час к ним, и они сей
час примочку там, порошки или флястырь — и ничего, помогает. А благодарность представлять не моги; мы, говорят, на это не согласны; мы не за деньги. Школу тоже завели… Ну, да это статья пустая!
Одры и Зинка не забыли службы и через
час уже катили за заставою, держась навстречу журавлей, которые, чуя приближение весны,
летели на север.
Задумано — сделано. Посыльный
летит к Менандру с письмом:"Любезный друг! ты знаешь, как горячо я всегда принимал к сердцу интересы оспопрививания, а потому не желаешь ли, чтоб я написал для тебя об этом предмете статью?"Через
час ответ:"Ты знаешь, мой друг, что наша газета затем, собственно, и издается, чтобы распространять в обществе здравые понятия об оспопрививании! Пиши! сделай милость, пиши! Статья твоя будет украшением столбцов" — и т. д.
Маришка действительно от каждого удара Порши комком
летела с ног, вызывая самый искренний смех собравшейся публики. Это побоище продолжалось с четверть
часа, пока не явился заспанный Савоська.
Я бешусь, рублю сплеча во все стороны: кругом меня справа и слева
летят щепы, а проклятая собака целехонька и
час от
часу становится неотвязчивее.
Что-то белое, что-то голубое сверкнуло, мелькнуло в воздухе — это серебряные
часы вместе с бисерным Васильевым шнурком
полетели в волны…
Звонят и поют куранты — долго, мучительно. Точно на высокую гору ползут к полуночи усталые
часы, и все труднее и тяжелее подъем. Обрываются, скользят,
летят со стоном вниз — и вновь мучительно ползут к своей черной вершине.
Часы составляются из минут, а минуты в таких случаях
летят бешено. Я швырнул Додерляйна и побежал обратно в больницу.
Я стер все начерченное углем на холсте и быстро набросал Надежду Николаевну. Потом я стал писать. Никогда — ни прежде, ни после — мне не удавалось работать так быстро и успешно. Время
летело незаметно, и только через
час я, взглянув на лицо своей модели, увидел, что она сейчас упадет от усталости.
А между тем
часы проходили,
летели, и незаметно стукнуло четыре
часа.
Не менее как через
час мой товарищ увидел, что гуси
летят назад, но только втроем.
Ярость овладела Коротковым. Он взмахнул канделябром и ударил им в
часы. Они ответили громом и брызгами золотых стрелок. Кальсонер выскочил из
часов, превратился в белого петушка с надписью «исходящий» и юркнул в дверь. Тотчас за внутренними дверями разлился вопль Дыркина: «Лови его, разбойника!» — и тяжкие шаги людей
полетели со всех сторон. Коротков повернулся и бросился бежать.
Благодетельная натура спешит наделить новорожденного всем необходимым для мирского странствия: разум его
летит орлом в начале жизненного пространства; но там, где предметом нашего любопытства становится уже не истинная нужда, но только суемудрие, там полет обращается в пешеходство и шаги делаются
час от
часу труднее.
Но время шло. «Пора к развязке!»
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
Раз входит, кланяясь пренизко,
Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;
Вам барин кланяться велел-с;
Сам не приехал — много дел-с;
Да приказал вас звать к обеду,
А вечерком потанцевать.
Он сам изволил так сказать».
— «Ступай, скажи, что я приеду». —
И в три
часа, надев колет,
Летит штабротмистр на обед.
По древнему обычаю, он испытывает силы в кулачной борьбе и заговаривает свои силы: «Стану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из избы в двери, из ворот в ворота, в чистое поле в восток, в восточную сторону, к окияну-морю, и на том святом окияне-море стоит стар мастер, муж святого окияна-моря, сырой дуб креповастый; и рубит тот старый мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа
летит, такожде бы и от меня (имярек) валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий
час.
Ананий Яковлев. Нет-с, какое тут вологодский! Пустое дело это нынче тракт стал: почесть, что заброшен! Теперь чугунка народу тысячи по три зараз везет и, словно птица,
летит: верст по тридцати в
час уходит.
Из города нам, однако, звон слышен, и огни кое-как мелькают. Да и по
часам я сообразил, что уже время церковной службы непременно скоро кончится — скоро, должно быть, наступит пора поздравлять и потчевать. Я встал, чтобы обойти посты, и вдруг слышу шум… дерутся… Я — туда, а мне
летит что-то под ноги, и в ту же минуту я получаю пощечину… Что вы смотрите? Да — настоящую пощечину, и трах — с одного плеча эполета прочь!
Я не пошел, а
полетел в гостиницу! Хохол выслушал меня с мрачной недоверчивостью, однако надел коричневый пиджак и медленно поплелся в театр. Я остался ждать его. Через четверть
часа он вернулся. Лицо его было, как грозовая туча, а в правой руке торчал пучок красных театральных контрамарок. Он сунул мне их в самый нос и сказал глухим басом...
Старушонка разом смекнула, в чем дело: тем же
часом свилась — собралась и
полетела.
Как следует, назавтра же все о нем позабыли; время
летело меж тем своим чередом,
часы сменялись
часами, день другим.
И разве мы с тобой не рассмеялись бы, подобно авгурам, если бы увидели, как наш больной поглядывает на
часы, чтоб не опоздать на десять минут с приемом назначенной ему жиденькой кислоты с сиропом?» Вообще, как я видел, в медицине существует немало довольно-таки поучительных «специальных терминов»; есть, например, термин: «ставить диагноз ex juvantibus, — на основании того, что помогает»: больному назначается известное лечение, и, если данное средство помогает, значит, больной болен такою-то болезнью; второй шаг делается раньше первого, и вся медицина ставится вверх ногами: не зная болезни, больного
лечат, чтобы на основании результатов лечения определить, от этой ли болезни следовало его
лечить!
Через четверть
часа наш «счастливец поневоле», переодевшись в парадную форму, уже
летел во весь дух в подбитой ветром шинельке и с неуклюжим кивером на голове на Английский проспект, где в небольшой уютной квартирке третьего этажа жили самые дорогие для него на свете существа: мать, старшая сестра Маруся, брат Костя, четырнадцатилетний гимназист, и ветхая старушка — няня Матрена с большим носом и крупной бородавкой на морщинистой и старчески румяной щеке.
И Топоркову, приехавшему в десятом
часу утра, пришлось
лечить вместо одного двоих: князя Егорушку и Марусю. У Маруси нашел он воспаление легкого.