Неточные совпадения
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался,
выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень,
человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Доктор высох,
выпрямился и как будто утратил свой ленивенький скептицизм
человека, утомленного долголетним зрелищем людских страданий. Посматривая на Клима прищуренными глазами, он бесцеремонно ворчал...
— Неужели — воры? — спросил Иноков, улыбаясь. Клим подошел к окну и увидал в темноте двора, что с ворот свалился большой, тяжелый
человек, от него отскочило что-то круглое,
человек схватил эту штуку, накрыл ею голову,
выпрямился и стал жандармом, а Клим, почувствовав неприятную дрожь в коже спины, в ногах, шепнул с надеждой...
— Ну, в чем дело? — резко крикнул он;
человек в шапке, запахнув шубу,
выпрямился, угодливо заговорил...
Тускло поблескивая на солнце, тяжелый, медный колпак медленно всплывал на воздух, и
люди — зрители, глядя на него,
выпрямлялись тоже, как бы желая оторваться от земли. Это заметила Лидия.
Варвара — чужой
человек. Она живет своей, должно быть, очень легкой жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов. У нее
выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей уже за тридцать. Она стала много и вкусно кушать. Недавно дешево купила на аукционе партию книжной бумаги и хорошо продала ее.
—
Люди! — крикнула она, хлопнув в ладони,
выпрямившись во весь рост и сверкая глазами.
— Матушка! кабак! кабак! Кто говорит кабак? Это храм мудрости и добродетели. Я честный
человек, матушка: да или нет? Ты только изреки — честный я или нет? Обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? изрыгал хулу, злобу? Николи! — гордо произнес он, стараясь
выпрямиться. — Нарушил ли присягу в верности царю и отечеству? производил поборы, извращал смысл закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел, матушка: безвреден, яко червь пресмыкающийся…
Спустя полчаса она медленно встала, положив книгу в стол, подошла к окну и оперлась на локти, глядя на небо, на новый, светившийся огнями через все окна дом, прислушиваясь к шагам ходивших по двору
людей, потом
выпрямилась и вздрогнула от холода.
Наступила тяжелая пауза. Катерина Ивановна, видимо, стеснялась; Привалову вдруг сделалось жаль этой красивой девушки, вырванной из семьи в качестве жертвы общественного темперамента. «Ведь она
человек, такой же
человек, как все другие, — подумал Привалов, невольно любуясь смутившейся красавицей. — Чем же хуже нас? Ее толкнула на эту дорогу нужда, а мы…» Катерина Ивановна поймала этот взгляд и как-то болезненно
выпрямилась, бросив на Привалова нахальный, вызывающий взгляд.
Между тем молодые
люди с нетерпением ждали этого ответа. Студент приподнялся на локте и повернул к девушке лицо, оживленное любопытством. Ее сосед уставился на нее спокойным, пытливым взглядом. Слепой переменил свою непринужденную позу,
выпрямился и потом вытянул голову, отвернувшись лицом от остальных собеседников.
Мать, невольно отдаваясь чувству ненависти к этому
человеку, вдруг, точно прыгнув в холодную воду, охваченная дрожью,
выпрямилась, шрам ее побагровел, и бровь низко опустилась.
Вот она внезапно
выпрямилась, подняла голову кверху и глубоко передохнула… Губы ее шевелятся… «Что она говорит? — думал Ромашов. — Вот улыбнулась. Как это странно — глядеть сквозь окна на говорящего
человека и не слышать его!»
Потом он видел, как Николаев встал из-за карт и, отведя Шурочку в сторону, долго что-то ей говорил с гневными жестами и со злым лицом. Она вдруг
выпрямилась и сказала ему несколько слов с непередаваемым выражением негодования и презрения. И этот большой сильный
человек вдруг покорно съежился и отошел от нее с видом укрощенного, но затаившего злобу дикого животного.
Иона отъезжает на несколько шагов, изгибается и отдается тоске… Обращаться к
людям он считает уже бесполезным. Но не проходит и пяти минут, как он
выпрямляется, встряхивает головой, словно почувствовал острую боль, и дергает вожжи… Ему невмоготу.
— Сигарку, вечером, у окна… месяц светил… после беседки… в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за оба угла его подушку и потрясая ее вместе с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой
человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул, закрыв руками лицо. — Довольно! — отрезала она,
выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.
— Дрянь
человек, — сказал Гез. Его несколько злобное утомление исчезло; он погасил окурок, стал вдруг улыбаться и тщательно расспросил меня, как я себя чувствую — во всех отношениях жизни на корабле. Ответив как надо, то есть бессмысленно по существу и прилично разумно по форме, — я встал, полагая, что Гез отправится завтракать. Но на мое о том замечание Гез отрицательно покачал головой,
выпрямился, хлопнул руками по коленям и вынул из нижнего ящика стола скрипку.
Офицер скучно крутит усы, наклонив голову; к нему, взмахнув цилиндром, подбегает
человек и хрипло кричит что-то. Офицер искоса взглянул на него,
выпрямился, выправил грудь, и — раздались громкие слова команды.
Она
выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее; вооруженные
люди обходили ее, как труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу, немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.
— Знаешь… я — поганый
человек, — сказал Лунёв, голос у него дрогнул: сказать ей или не говорить? Она
выпрямилась, с улыбкой глядя на него.
Потом ещё две тёмные фигуры скатились к стене. Они бросились на третью, упавшую у подножия стены, и скоро обе
выпрямились… С горы ещё бежали
люди, раздавались удары их ног, крики, пронзительный свист…
Фома оттолкнулся от стола,
выпрямился и, все улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных
людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукиванье в пол, и в кабинете появился необычайной толщины
человек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-военному поклонился профессору и
выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула. Персиков онемел.
Повизгивали медные колёсики, скрипел пол, гулко бухал барабан;
люди, впряжённые в эту тяжёлую колесницу, остановились,
выпрямились.
Помещение под лестницей не отличалось, правда, большим удобством: потолок срезывался углом, так что под возвышенной его частью с трудом мог
выпрямиться человек рослый; но
люди живут и не в такой тесноте; наконец, квартира даровая, нельзя быть взыскательным.
Исправник только вздохнул и, проведя потом мучительные четверть часа, отправился, наконец, в кабинет, где увидел, что граф стоит,
выпрямившись и опершись одною рукою на спинку кресел, и в этой позе он опять как будто был другой
человек, как будто сделался выше ростом; приподнятый подбородок, кажется, еще выше поднялся, ласковое выражение лица переменилось на такое строгое, что как будто лицо это никогда даже не улыбалось.
Губернатор быстро, искоса, огляделся: грязная пустыня площади, с втоптанными в грязь соломинками сена, глухой забор. Все равно уже поздно. Он вздохнул коротким, но страшно глубоким вздохом и
выпрямился — без страха, но и без вызова; но была в чем-то, быть может в тонких морщинах на большом, старчески мясистом носу, неуловимая, тихая и покорная мольба о пощаде и тоска. Но сам он не знал о ней, не увидали ее и
люди. Убит он был тремя непрерывными выстрелами, слившимися в один сплошной и громкий треск.
Раз он поднял палец вверх, — классический жест
человека, нашедшего решение задачи, вероятно, употребленный еще Архимедом, — и спина его
выпрямилась самоувереннее и тверже.
Положение было рискованное: жених каждую минуту мог упасть в обморок, и тогда бог весть какой все могло принять оборот. Этого опасалась даже сама невеста, скрывавшая, впрочем, мастерски свое беспокойство. Но как часто бывает, что в больших горестях
человеку дает силу новый удар, так случилось и здесь: когда священник, глядя в глаза Висленеву, спросил его: «имаши ли благое произволение поять себе сию Елену в жену?» Иосаф Платонович
выпрямился от острой боли в сердце и дал робким шепотом утвердительный ответ.
— Вы думаете!.. — воскликнул Иван дрожащим голосом,
выпрямляясь. — Так я скажу вам, что вы в этом молодом
человеке, спасшем вам жизнь, который любит вашу крестницу, но которого вы оттолкнули и от нее, и от себя, узнали того, кого около двадцати лет тому назад вы обручили с Таней… так как он — сын Марии Толстых, дочери Петра Иннокентьевича.
Он не мог бы хуже защищать свое дело перед
человеком, который был и душой и телом солдат. В последних неосторожных словах еще слышалась бурная, горячая просьба, рука Осипа еще обвивала шею отца, но тот вдруг
выпрямился и оттолкнул его от себя.
— Я вам верю, Вадим Петрович, — сказала она и
выпрямилась. — Доверие ваше очень ценно. Много ли вы меня знаете? Как простые
люди говорят, без году неделя… Ваша болезнь сблизила нас, это точно… Я к вам, втихомолку, присматривалась… Вы для меня стали понятны… довольно скоро. Вам не хорошо жилось там, в Париже. Сухо, материально. А между тем в вас сидит совсем не такой…