Человеческая стихия была, с одной стороны, принижена христианством в истории, а с другой — ложно возвеличена в лице папы, царя, иерархии, в
человеческом быте и человеческих мнениях, выданных за божеские.
Неточные совпадения
То, что переживается нами как рабье принуждение в церкви, то есть лишь наша слабость, наша религиозная незрелость или
человеческий грех иерархии и
быта, слишком о себе возомнившего.
Но дать ей настоящее,
человеческое развитие значило бы признать права ее личности, отказаться от самодурных прав, идти наперекор всем преданиям, по которым сложился
быт «темного царства»: этого Русаков не хотел и не мог сделать.
Отв. — «Кто прольет кровь
человеческую между людьми, того самого кровь прольется».
Быт. IX, 6.
В Москве есть особая varietas [разновидность (лат.).] рода
человеческого; мы говорим о тех полубогатых дворянских домах, которых обитатели совершенно сошли со сцены и скромно проживают целыми поколениями по разным переулкам; однообразный порядок и какое-то затаенное озлобление против всего нового составляет главный характер обитателей этих домов, глубоко стоящих на дворе, с покривившимися колоннами и нечистыми сенями; они воображают себя представителями нашего национального
быта, потому что им «квас нужен, как воздух», потому что они в санях ездят, как в карете, берут за собой двух лакеев и целый год живут на запасах, привозимых из Пензы и Симбирска.
Сознание [великой роли народных масс в экономии
человеческих обществ] едва начинается у нас, и рядом с этим смутным сознанием появляются серьезные, искренне и с любовью сделанные наблюдения народного
быта и характера.
«Земля еси и в землю отыдеши» [
Быт. 3:19.], был приговор Божий Адаму, а в нем и всему
человеческому роду и всей твари.
Так вводит Достоевский в самую глубину противоречий
человеческой природы, прикрытых внешним покровом
быта у художников другого типа.
В безумии, а не в здоровье, в преступлении, а не в подзаконности, в подсознательной, ночной стихии, а не дневном
быте, не в свете сознательно организованной души раскрывается глубина
человеческой природы, исследуются ее пределы и границы.
И потому в творчестве его нет ничего эпического, нет изображения объективного
быта, объективного строя жизни, нет дара перевоплощения в природное многообразие
человеческого мира, нет всего того, что составляет сильную сторону Льва Толстого.