Неточные совпадения
Ведь корабль, как он ни прочен, как ни приспособлен к
морю, что он такое? — щепка, корзинка, эпиграмма на
человеческую силу.
Если днем все улицы были запружены народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с улицы широкая ярмарочная волна хлынула под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные
человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались белые клубы пара, вынося с собою смутный гул бушевавшего ярмарочного
моря. Откуда-то доносились звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
На опушке лиственного леса, что около болота, староверы часто находили неглубоко в земле бусы, серьги, браслеты, пуговицы, стрелы, копья и
человеческие кости. Я осмотрел это место и нашел следы жилищ. На старинных морских картах при устье Амагу показаны многочисленные туземные юрты. Старик рассказывал мне, что лет 30 назад здесь действительно жило много удэгейцев, но все они погибли от оспы. В 1870 году, по словам Боголюбского, на берегу
моря, около реки Амагу, жило много туземцев.
Государь «за мнения» посылает в Сибирь, за стихи
морит в казематах — и все трое скорее готовы простить воровство и взятки, убийство и разбой, чем наглость
человеческого достоинства и дерзость независимой речи.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп
человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Целое
море глупости, предрассудков, ничем не обусловленного упрямства развернулось перед глазами —
море, по наружности тихое, но алчущее
человеческих жертв.
От века веков
море идет своим ходом, от века встают и падают волны, от века поет
море свою собственную песню, непонятную
человеческому уху, и от века в глубине идет своя собственная жизнь, которой мы не знаем.
И необычайный — смутный и зловещий — гул, похожий на рев отдаленного
моря, доносился от этой страшной, густой, сжатой на узком пространстве
человеческой массы.
Мы просиживали целые часы, любуясь зеленым
морем родных гор, исчерченных бойкими горными речками по всем направлениям и только кой-где тронутых
человеческим жильем.
Перед Вадимом было волнующееся
море голов, и он с возвышения свободно мог рассматривать каждую; тут мелькали уродливые лица, как странные китайские тени, которые поражали слиянием скотского с
человеческим, уродливые черты, которых отвратительность определить невозможно было, но при взгляде на них рождались горькие мысли; тут являлись старые головы, исчерченные морщинами, красные, хранящие столько смешанных следов страстей унизительных и благородных, что сообразить их было бы трудней, чем исчислить; и между ними кое-где сиял молодой взор, и показывались щеки, полные, раскрашенные здоровьем, как цветы между серыми камнями.
Ведь всего в четырнадцати верстах от Балаклавы грозно возвышаются из
моря красно-коричневые острые обломки мыса Фиолент, на которых когда-то стоял храм богини, требовавшей себе
человеческих жертв! Ах, какую странную, глубокую и сладкую власть имеют над нашим воображением эти опустелые, изуродованные места, где когда-то так радостно и легко жили люди, веселые, радостные, свободные и мудрые, как звери.
Наслаждение летним днем, солнечным светом омрачалось мыслью о бедном Гавриле Степаныче, которому, по словам доктора, оставалось недолго жить; среди этого
моря зелени, волн тепла и света, ароматного запаха травы и цветов мысль о смерти являлась таким же грубым диссонансом, как зимний снег; какое-то внутреннее
человеческое чувство горячо протестовало против этого позорного уничтожения.
И это всё происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто
человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского
моря.
Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный ввиду этой сказочной обстановки —
моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем
человеческом достоинстве.
Вдали по желтым, мертвым волнам песка двигалась маленькая, темная
человеческая фигурка; справа от нее сверкало на солнце веселое, могучее
море, а слева, вплоть до горизонта, лежали пески — однообразные, унылые, пустынные. Яков посмотрел на одинокого человека и, заморгав глазами, полными обиды и недоумения, крепко потер себе грудь обеими руками…
Удалившись несколько от города, юноша остановился, долго слушал исчезающий, раздробленный голос города и величественный, единый голос
моря [Le Seigneur Mele eternellement dans un fatal hymen Le chant de la nature au cri du genre humain. V. Hugo. (Господь вечно сливает в роковом супружестве песнь природы с криком рода
человеческого. В. Гюго франц.)]… Потом, как будто укрепленный этой симфониею, остановил свой влажный взор на едва виднеющейся Александрии.
И новый вопль, безумно-печальный, полный страданием, как
море водой, огненный и страшный, как правда — новый
человеческий вопль.
На обратном пути мы разговорились о страшных бурях на
море, которые северные китайцы называют «Дафын», а южные — «Тайфун». Обыкновенно они зарождаются в Южно-Китайском
море, идут по кривой через южные Японские острова, иногда захватывают Корею и Владивосток и редко заходят к острову Сахалину и в Охотское
море. Ураганы эти ужасны: они разрушают города, топят суда и всегда сопровождаются
человеческими жертвами.
Одни команды должны были проникнуть как можно дальше в глубь страны, а другие нести службу связи и доставлять им продовольствие, но согласовать движение их в тайге было невозможно, и потому каждая из охотничьих команд действовала самостоятельно, вследствие чего перевалить через Сихотэ-Алинь и выйти к
морю им не удалось, и после неимоверных лишений, до
человеческих жертв включительно, они возвратились.
Мое существование казалось мне необъятным, как вселенная, которая не знает ни твоего времени, ни твоего пространства, человече! На мгновение мелькнула передо мною черная стена моего Беспамятства, та неодолимая преграда, пред которою смущенно бился дух вочеловечившегося, — и скрылась так же мгновенно: ее без шума и борьбы поглотили волны моего нового
моря. Все выше поднимались они, заливая мир. Мне уже нечего было ни вспоминать, ни знать: все помнила и всем владела моя новая
человеческая душа. Я человек!
Морят голодом, бьют и убивают прежде всего
человеческое тело, и через тело распространяется это и на всего человека.
Это первое евангелие «Ныне прославися сын
человеческий» он знал наизусть; и, читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое
море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и казалось, что это всё те же люди, что были тогда, в детстве и в юности, что они всё те же будут каждый год, а до каких пор — одному богу известно.
Одни уверяли — он держится жидовской ереси; другие — он сам жид и везется в русскую землю своим братом, евреем; иные прибавляли — он колдун,
морит и воскрешает зельями, костями мертвых, нашептывает судьбу над кровью младенцев, в черепе
человеческом, приворачивает к себе крюком, сделанным из когтей нечистого…
В полуверсте от города Монако, на высокой скале, возвышающейся над
морем, среди почти тропической растительности, в роскошном саду стоит величественное здание казино Монте-Карло — этот храм
человеческой алчности к легкой наживе.
Звуки
человеческих голосов заполняли все кругом, — голоса товарищеской массы, с которой Лелька эти полтора года работала, страдала, отчаивалась, оживала верой. И гремящее, сверкающее звуками
море несло Лельку на своих волнах, несло в страстно желанное и наконец достигнутое лоно всегда родной партии для новой работы и для новой борьбы.
Затрещал звонок, извещающий о выходе поезда, и вскоре послышался тот же ровный и тихий гул. Сейчас поезд унесет меня отсюда, и навеки исчезнет для меня эта низенькая и темная платформочка, и только в воспоминании увижу я милую девушку. Как песчинка, скроется она от меня в
море человеческих жизней и пойдет своею далекой дорогой к жизни и счастью.
— Вы художник, дитя мое, вам ведомы тайны
человеческого лица, этой гибкой, подвижной и изменчивой маски, принимающей, подобно
морю, отражение бегущих облаков и голубого эфира. Будучи зеленой, морская влага голубеет под ясным небом и становится черной, когда черно небо и мрачны тяжелые тучи. Чего же вы хотите от моего лица, над которым тридцать лет тяготеет обвинение в жесточайшем злодействе?