Неточные совпадения
Рождалось какое-то совсем особенное
чувство, в котором первенствующее значение принадлежало не столько инстинкту личного самосохранения, сколько опасению за
человеческую природу вообще.
Тут нет объявления войны, а просто выражение
человеческого, христианского
чувства.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это
чувство Левина, знал, что для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все
человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего
человеческого.
Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и
чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими…
Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту)
чувство долга восторжествовало во мне над слабостию
человеческою.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое
чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота
человеческого дела, как кругом сияла вечная красота природы.
«Хоть бы красоты ее пожалел… пожалела… пожалело… кто? зачем? за что?» — думал он и невольно поддавался мистическому влечению верить каким-то таинственным, подготовляемым в
человеческой судьбе минутам, сближениям, встречам, наводящим человека на роковую идею, на мучительное
чувство, на преступное желание, нужное зачем-то, для цели, неведомой до поры до времени самому человеку, от которого только непреклонно требуется борьба.
Самую любовь он обставлял всей прелестью декораций, какою обставила ее
человеческая фантазия, осмысливая ее нравственным
чувством и полагая в этом
чувстве, как в разуме, «и может быть, тут именно более, нежели в разуме» (писал он), бездну, отделившую человека от всех не
человеческих организмов.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом
чувства не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были
человеческие страдания, стоны, вопли,
человеческая кровь.
Полякам всегда недоставало
чувства равенства душ
человеческих перед Богом, братства во Христе, связанного с признанием бесконечной ценности каждой
человеческой души.
Извольте, я вам все скажу, так и быть, я вам теперь уже во всей моей инфернальности признаюсь, но чтобы вас же устыдить, и вы сами удивитесь, до какой подлости может дойти комбинация
чувств человеческих.
Удаляясь, я подавляю в себе одно частное
чувство; оставаясь, я рискую возмутить
чувство своего
человеческого достоинства глупостью какого-нибудь слова или взгляда, внушенного этим отдельным
чувством.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по
человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением
чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
В ней есть благородная печаль, горькое
чувство человеческой жизни и судьбы.
Я много раз задумывался над тем, действительно ли сильно во мне
чувство греха, греха личного, греха
человеческой природы вообще.
Но возрастание эсхатологического
чувства и сознания говорит о том, что серединное
человеческое царство, царство культуры по преимуществу, начинает разлагаться и кончается.
Герцен стоял выше по своему
чувству человеческой личности.
Пантеистическое
чувство бытия, лежавшее в основании язычества, было не дифференцировано; в этом первоначальном пантеизме не выделялся еще ни человек, ни человечество, ни смысл
человеческой истории; все тонуло в стихии первозданного хаоса, начинавшего лишь оформливаться.
И это было правда. Тайна этой поэзии состояла в удивительной связи между давно умершим прошлым и вечно живущей, и вечно говорящею
человеческому сердцу природой, свидетельницей этого прошлого. А он, грубый мужик в смазных сапогах и с мозолистыми руками, носил в себе эту гармонию, это живое
чувство природы.
В описании подвигов этих грабителей не было прямой лжи; но они представлены в таком свете, с такими восхвалениями, которые ясно свидетельствуют, что в душе автора, воспевавшего их, не было
чувства человеческой правды.
Каково должно быть извращение
человеческой природы в этом ужасном семействе, когда даже
чувство самосохранения принимает здесь столь рабскую форму!..
До такой степени гнет самодурства исказил в них
человеческий образ, заглушил всякое самобытное
чувство, отнял всякую способность к защите самых священных прав своих, прав на неприкосновенность
чувства, на независимость сердечных влечений, на наслаждение взаимной любовью!..
Это самое уменье видим мы и в обработке характера Большова и находим, что результатом психических наблюдений автора оказалось чрезвычайно гуманное воззрение на самые, по-видимому, мрачные явления жизни и глубокое
чувство уважения к нравственному достоинству
человеческой натуры, —
чувство, которое сообщает он и своим читателям.
Лихонин находился в том одновременно расслабленном и приподнятом настроении, которое так знакомо каждому человеку, которому случалось надолго выбиться из сна. Он как будто бы вышел из пределов обыденной
человеческой жизни, и эта жизнь стала для него далекой и безразличной, но в то же время его мысли и
чувства приобрели какую-то спокойную ясность и равнодушную четкость, и в этой хрустальной нирване была скучная и томительная прелесть.
Сколько слепой, беспощадной жестокости — именно не животной, а
человеческой, разумной, дальновидной, расчетливой жестокости — в святом материнском
чувстве, и смотри, какими нежными цветами разубрано это
чувство!
Благородные твои
чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические твои размышления насчет
человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой друг! сохрани его навсегда. Это единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и ни один волос с головы нашей не упадет без воли того, который заранее все знает и определяет!
Пущенным наудачу слухом он удовлетворил свое собственное озлобленное
чувство против
человеческой глупости: пусть-де их побеснуются и поломают свои пустые головы.
«Все будет хорошо, все!» Ее любовь — любовь матери — разгоралась, сжимая сердце почти до боли, потом материнское мешало росту
человеческого, сжигало его, и на месте великого
чувства, в сером пепле тревоги, робко билась унылая мысль...
Неожиданно вспомнилась Ромашову недавняя сцена на плацу, грубые крики полкового командира,
чувство пережитой обиды,
чувство острой и в то же время мальчишеской неловкости перед солдатами. Всего больнее было для него то, что на него кричали совсем точно так же, как и он иногда кричал на этих молчаливых свидетелей его сегодняшнего позора, и в этом сознании было что-то уничтожавшее разницу положений, что-то принижавшее его офицерское и, как он думал,
человеческое достоинство.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что
человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» — в каждом люстре по семи лет — и что в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и тела, его мысли,
чувства и характер.
Единственным же признаком
человеческих благородных
чувств была в нем неограниченная любовь к сыну.
В провинции лица умеют точно так же хорошо лгать, как и в столицах, и если бы кто посмотрел в нашу сторону, то никак не догадался бы, что в эту минуту разыгрывалась здесь одна из печальнейших драм, в которой действующими лицами являлись оскорбленная гордость и жгучее
чувство любви, незаконно попранное, два главные двигателя всех действий
человеческих.
Не верьте
чувству, которое удерживает вас на пороге залы, — это дурное
чувство, — идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотретьна страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят видеть
человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать слова любви и участия.
Если бы мог когда-нибудь юнкер Александров представить себе, какие водопады
чувств, ураганы желаний и лавины образов проносятся иногда в голове человека за одну малюсенькую долю секунды, он проникся бы священным трепетом перед емкостью, гибкостью и быстротой
человеческого ума. Но это самое волшебство с ним сейчас и происходило.
А они требуют, чтоб я вместо живой речи, направляемой от души к душе, делал риторические упражнения и сими отцу Троадию доставлял удовольствие чувствовать, что в церкви минули дни Могилы, Ростовского Димитрия и других светил светлых, а настали иные, когда не умнейший слабейшего в разуме наставляет, а обратно, дабы сим уму и
чувству человеческому поругаться.
А паспорт, — продолжал он как бы про себя, — дело рук
человеческих; вы, например, едете: кто вас знает, Марья ли вы Бредихина, или же Каролина Фогельмейер?»
Чувство гадливости шевельнулось в Инсарове, но он поблагодарил прокурора и обещался завернуть на днях.
Это был какой-то кипящий вихрь
человеческих и звериных фигур, ландшафтов, предметов самых удивительных форм и цветов, слов и фраз, значение которых воспринималось всеми
чувствами…
О, как недостаточен, как бессилен язык
человеческий для выражения высоких
чувств души, пробудившейся от своего земного усыпления! Сколько жизней можно отдать за одно мгновение небесного, чистого восторга, который наполнял в сию торжественную минуту сердца всех русских! Нет, любовь к отечеству не земное
чувство! Оно слабый, но верный отголосок непреодолимой любви к тому безвестному отечеству, о котором, не постигая сами тоски своей, мы скорбим и тоскуем почти со дня рождения нашего!
Сами самодуры, против которых естественно должно возмущаться ваше
чувство, по внимательном рассмотрении, оказываются более достойны сожаления, нежели вашей злости: они и добродетельны, и даже умны по-своему, в пределах, предписанных им рутиною и поддерживаемых их положением; но положение это таково, что в нем невозможно полное, здоровое
человеческое развитие.
А, наконец, в крайнем случае, у него остается и еще убежище:
чувство негодования, которое тоже, в известной мере, может дать содержание
человеческому существованию.
— А когда вы… упрекнули меня, я думала — это говорит хозяин… и — ошиблась! Очень рада! Это было
чувство человеческого достоинства.
В дешевых трактирах около него вились ястребами парикмахеры, маркеры, какие-то чиновники, певчие; среди этих людей он чувствовал себя лучше, свободнее, — они были менее развратны, проще понимались им, порою они проявляли здоровые, сильные
чувства, и всегда в них было больше чего-то
человеческого.
Теперь, шагая по улице с ящиком на груди, он по-прежнему осторожно уступал дорогу встречным пешеходам, сходя с тротуара на мостовую или прижимаясь к стенам домов, но стал смотреть в лица людей более внимательно, с
чувством, которое было подобно почтению к ним.
Человеческие лица вдруг изменились, стали значительнее, разнообразнее, все начали охотнее и проще заговаривать друг с другом, ходили быстрее, твёрже.
Мы суживаем и расширяем их по своему усмотрению, мы отдаем их в жертву всевозможным жизненным компромиссам, забыв совершенно, что самое свойство естественных
чувств таково, что они не подчиняются ни
человеческому произволу, ни тем менее каким-то компромиссам.
И в
чувстве собственности, и в
чувстве союза семейного не может быть сделок, ибо это даже не принципы, а естественное влечение
человеческой природы.
— А я против того мнения Татьяны Васильевны, — подхватил Бегушев, — что почему она называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных
чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.
Нет слов на языке
человеческом для выражения таких
чувств!..
— Если когда-нибудь, — сказал он, — сердце ваше знало
чувство любви, если вы помните ее восторги, если вы хоть раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-нибудь
человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас
чувствами супруги, любовницы, матери, — всем, что ни есть святого в жизни, — не откажите мне в моей просьбе! — откройте мне вашу тайну! — что вам в ней?..
Во-первых, он хотел узнать, какое
чувство волнует душу при виде такой казни, при виде самых ужасных мук
человеческих — и нашел, что душу ничего не волнует...
По обеим сторонам крыльца церковного сидели нищие, прежние его товарищи… они его не узнали или не смели узнать… но Вадим почувствовал неизъяснимое сострадание к этим существам, которые, подобно червям, ползают у ног богатства, которые, без родных и отечества, кажется, созданы только для того, чтобы упражнять в чувствительности проходящих!.. но люди ко всему привыкают, и если подумаешь, то ужаснешься; как знать? может быть
чувства святейшие одна привычка, и если б зло было так же редко как добро, а последнее — наоборот, то наши преступления считались бы величайшими подвигами добродетели
человеческой!