Неточные совпадения
И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому
чистому с
золотыми блестками песку…
«Да, из них выйдет роман, — думал он, — роман, пожалуй, верный, но вялый, мелкий, — у одной с аристократическими, у другой с мещанскими подробностями. Там широкая картина холодной дремоты в мраморных саркофагах, с
золотыми, шитыми на бархате, гербами на гробах; здесь — картина теплого летнего сна, на зелени, среди цветов, под
чистым небом, но все сна, непробудного сна!»
Океан в
золоте или
золото в океане, багровый пламень,
чистый, ясный, прозрачный, вечный, непрерывный пожар без дыма, без малейшей былинки, напоминающей землю.
Бабы, оправив на головах платки и спустив поневы, с любопытным ужасом смотрели на
чистого барина с
золотыми застежками на рукавах, входившего в их дом.
Из-под ворота халата выглядывало
чистое щегольское белье, тонкая голландская рубашка с
золотыми запонками.
Солнце садилось великолепно. Наполовину его уж не было видно, и на краю запада разлилась широкая
золотая полоса. Небо было совсем
чистое, синее; только немногие облака, легкие и перистые, плыли вразброд, тоже пронизанные
золотом. Тетенька сидела в креслах прямо против исчезающего светила, крестилась и старческим голоском напевала: «Свете тихий…»
— Сердечушко мое
чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко
золотое, мати господня, охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого, и меня бы не обижали зря!
Да, так свежее и
чище, перестали возиться темные, грязные тени, на пол легли светло-голубые пятна,
золотые искры загорелись на стеклах окна.
И вот всё-то это общество князь принял за самую
чистую монету, за чистейшее
золото, без лигатуры.
В углу столовой на четыреугольном столе, покрытом
чистой скатертью, уже находились прислоненные к стене небольшие образа в
золотых окладах, с маленькими тусклыми алмазами на венчиках.
Добытое таким даровым трудом
золото составляло для казны уже
чистый дивиденд.
Дом двухэтажный, зеленый с белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ропетовском стиле, с коньками, резными наличниками, петухами и деревянными полотенцами, окаймленными деревянными же кружевами; ковер с белой дорожкой на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шелковые тяжелые занавеси и тюль, вдоль стен белые с
золотом стулья и зеркала в золоченых рамах; есть два кабинета с коврами, диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и
чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них — остзейские немки, — крупные, белотелые, грудастые красивые женщины.
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной —
золотое, солнечное,
чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места…
Золотые волосы падали крупными цельными локонами вокруг его высокого,
чистого лба, густая, четырехугольной формы, рыжая, небольшая борода лежала правильными волнами, точно нагофрированная, и вся его массивная и изящная голова, с обнаженной шеей благородного рисунка, была похожа на голову одного из трех греческих героев или мудрецов, великолепные бюсты которых Ромашов видел где-то на гравюрах.
На нем была незатасканная фуражка, тонкая, немного странного лиловатого цвета шинель, из-под борта которой виднелась
золотая цепочка часов; панталоны со штрипками и
чистые, блестящие, хотя и с немного стоптанными в разные стороны каблуками, опойковые сапоги, но не столько по этим вещам, которые не встречаются обыкновенно у пехотного офицера, сколько по общему выражению его персоны, опытный военный глаз сразу отличал в нем не совсем обыкновенного пехотного офицера, а немного повыше.
Только поручик Черновицкий, с высоко поднятыми бровями, хотя и был учтивее всех и одет в сюртук довольно
чистый, хотя и не новый, но тщательно заплатанный, и выказывал
золотую цепочку на атласном жилете, не нравился Володе.
Ветхий потолок и дырявые стены карцера в обилии пропускали дождевую воду. Александров лег спать, закутавшись в байковое одеяло, а проснулся при первых
золотых лучах солнца весь мокрый и дрожащий от холода, но все-таки здоровый, бодрый и веселый. Отогрелся он окончательно лишь после того, как сторожевой солдат принес ему в медном чайнике горячего и сладкого чая с булкой, после которых еще сильнее засияло прекрасное,
чистое, точно вымытое небо и еще сладостнее стало греть горячее восхитительное солнце.
Под липой было прохладно и спокойно; залетавшие в круг ее тени мухи и пчелы, казалось, жужжали тише;
чистая мелкая трава изумрудного цвета, без
золотых отливов, не колыхалась; высокие стебельки стояли неподвижно, как очарованные; как мертвые, висели маленькие гроздья желтых цветов на нижних ветках липы.
«И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и
чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и
золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.
Поскорее вымылся, переоделся во все
чистое и в своей красной жилетке с
золотым галуном иду по главной улице.
Илья понял вопрос. Он круто повернулся на стуле от злобы к этому человеку в ослепительно белой рубашке, к его тонким пальцам с
чистыми ногтями, к
золоту его очков и острым, тёмным глазам. Он ответил вопросом...
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот
чистый, богатый, блестящий
золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь, на берегу реки, что в город не пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
— А между тем этот Савоська один из лучших сплавщиков у нас…
Золото, а не мужик. Только вот проклятая зараза: как работа, так он без задних ног.
Чистая беда с этими мерзавцами!
— Наличными!.. — продолжал восклицать Яков Иванович. — И в некоторых конторах
чистым даже
золотом… все новенькие полуимпериалы, точно рыжички блестят.
В далекой и бледной глубине неба только что проступали звездочки; на западе еще алело — там и небосклон казался ясней и
чище; полукруг луны блестел
золотом сквозь черную сетку плакучей березы.
Так было и с Сашею Погодиным, юношею красивым и
чистым: избрала его жизнь на утоление страстей и мук своих, открыла ему сердце для вещих зовов, которых не слышат другие, и жертвенной кровью его до краев наполнила
золотую чашу.
Снилась мне
золотая Украина, ее реки, глубокие и
чистые; седые глинистые берега, покрытые бледно-голубою каймою цветущего льна; лица, лица, ненавистно-милые лица, стоившие стольких слез, стольких терзающих скорбей и гнетущего горя, и вдруг все это тряслось, редело, заменялось темным бором, в котором лохматою ведьмою носилась метель и с диким визгом обсыпала тонкими, иглистыми снежинками лукавую фигуру лешего, а сам леший сидел где-то под сосною и, не обращая ни на что внимания, подковыривал пенькою старый лыковый лапоть.
— А они тебя боятся… Думают, что ты не на счет ли
золота досматриваешь. Право…
Чистые дураки! Я им сколько говорю: барин простой, хороший… Ей-богу, вот сейчас с места не сойти, так и сказала. Ну, а брат-то мой… Видал, чай?
Казалось, что там, на краю моря, их бесконечно много и они всегда будут так равнодушно всползать на небо, задавшись злой целью не позволять ему никогда больше блестеть над сонным морем миллионами своих
золотых очей — разноцветных звезд, живых и мечтательно сияющих, возбуждая высокие желания в людях, которым дорог их
чистый блеск.
— Наш род от вшеда (он так выговаривал слово швед); от вшеда Харлуса ведется, — уверял он, — в княжение Ивана Васильевича Темного (вон оно когда!) приехал в Россию; и не пожелал тот вшед Харлус быть чухонским графом — а пожелал быть российским дворянином и в
золотую книгу записался. Вот мы, Харловы, откуда взялись!.. И по той самой причине мы все, Харловы, урождаемся белокурые, очами светлые и
чистые лицом! потому снеговики́!
Голос у него бодрый, весёлый, головка маленькая, лоб высокий; лицо, как паутиной, тонкими морщинами покрыто; бородка
чистая такая, седенькая, а карие глазки, словно у молодого,
золотом сверкают.
Это было по весне, должно быть вскоре после того, как выехал на русские поля изумрудные молодой Егорий светлохрабрый, по локоть руки в красном
золоте, по колени ноги в
чистом серебре, во лбу солнце, в тылу месяц, по концам звезды перехожие, а божий люд честной-праведный выгнал встреч ему мал и крупен скот.
Лихая же хвороба после этой жертвы действительно прекратилась, и настали дни успокоения: поля и луга уклочились густой зеленью, и привольно стало по ним разъезжать молодому Егорию светлохраброму, по локоть руки в красном
золоте, по колени ноги в
чистом серебре, во лбу солнце, в тылу месяц, а по концам звезды перехожие.
На пространстве каких-нибудь четырех квадратных аршин тут были и двуспальная кровать Tante Grillade, и комод, где теперь хранилось Шерамурово
золото, и камин с веселым огоньком, и круглый стол, на котором прекрасно дымилась
чистая вазочка с бульоном из настоящего мяса.
Флегонт Флегонтович был замечательный человек в том отношении, что являлся представителем
чистого искусства; он был тем настоящим золотопромышленником, который, кроме своего
золота, ничего не хочет знать.
Сидя на краю обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо,
золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо
чистом, какого никогда не бывает в Москве. А когда солнце село, с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели с той стороны гуси, — и все смолкло, тихий свет погас в воздухе, и стала быстро надвигаться вечерняя темнота.
Был еще, помню, некто Богоявленский, из семинаристов; умнейшая,
золотая голова, но на вид —
чистый сапожник и притом косой.
Диво, право, не безделка —
Белка песенки поет
Да орешки все грызет,
А орешки не простые,
Все скорлупки
золотые,
Ядра —
чистый изумруд...
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки все грызет,
А орешки не простые,
Все скорлупки
золотые,
Ядра —
чистый изумруд...
Белка песенки поет
Да орешки все грызет,
А орешки не простые,
Все скорлупки
золотые,
Ядра —
чистый изумруд...
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где
золото и грязь изъя́звили проказу, —
мы
чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!
Они вошли в хорошую, просторную избу, и, только войдя сюда, Макар заметил, что на дворе был сильный мороз. Посредине избы стоял камелек чудной резной работы, из
чистого серебра, и в нем пылали
золотые поленья, давая ровное тепло, сразу проникавшее все тело. Огонь этого чудного камелька не резал глаз, не жег, а только грел, и Макару опять захотелось вечно стоять здесь и греться. Поп Иван также подошел к камельку и протянул к нему иззябшие руки.
Небо было ясное,
чистое, нежно-голубого цвета. Легкие белые облака, освещенные с одной стороны розовым блеском, лениво плыли в прозрачной вышине. Восток алел и пламенел, отливая в иных местах перламутром и серебром. Из-за горизонта, точно гигантские растопыренные пальцы, тянулись вверх по небу
золотые полосы от лучей еще не взошедшего солнца.
Это поистине «порхающий цветок», или расписанный чудными яркими красками, блестящими
золотом, серебром и перламутром, или испещренный неопределенными цветами и узорами, не менее прекрасными и привлекательными; это милое,
чистое создание, никому не делающее вреда, питающееся соком цветов, который сосет оно своим хоботком, у иных коротеньким и толстым, а у иных длинным и тоненьким, как волос, свивающимся в несколько колечек, когда нет надобности в его употреблении.
Высыпали первые звезды, и никогда их мерцающее сиянье не казалось мне таким
золотым, таким
чистым, кротким и радостным.
В чашу с
чистою водой
Клали перстень
золотой,
Серьги изумрудны...
И
золотая пшеница кубанка, и
чистая рожь яранская, и отборное сызранское пшено, и крупная гречка, и тяжеловесный вятский овес доверха наполняли скитские сусеки.
А меньшая сестра говорит: «Я ни ткать, ни прясть не горазда, а когда б на мне Иван-царевич женился, народила б я ему сынов-соколов: во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, пó локоть руки в красном
золоте, по колена ноги в
чистом сéребре…»
— А чего ради в ихнее дело обещал я идти? — вдруг вскрикнул Патап Максимыч. — Как мне сразу не увидеть было ихнего мошенства?.. Затем я на Ветлугу ездил, затем и маету принимал… чтоб разведать про них, чтоб на
чистую воду плутов вывести… А к тебе в город зачем бы приезжать?.. По
золоту ты человек знающий, с кем же, как не с тобой, размотать ихнюю плутню… Думаешь, верил им?.. Держи карман!.. Нет, друг, еще тот человек на свет не рожден, что проведет Патапа Чапурина.
Евпраксия Васильевна вежливо смотрела на небо — летом они играли на террасе — и, хотя небо было
чистое и верхушки сосен
золотели, замечала...