Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная
читать, показывает вид, что
глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе,
в книге.
«Что-нибудь еще
в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему
в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее»,
прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость,
в этом, как ему казалось
в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
Пока священник
читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков жизни;
глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл
глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его
в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал
в ее
глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но
в прелестных сияющих счастием
глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже
читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что
глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не
в этом дело, я не могу сомневаться
в этом; но вот что он пишет мне.
Прочти. — Она опять остановилась.
Я подошел к окну и посмотрел
в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа
в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные
глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не
прочел большой решимости
в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете
прочитать на лице, у которого нет
глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление.
В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда
глаз выучится
читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл
глаза руками и стал
читать молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают
в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
Я пристально посмотрел ему
в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я
читал печать смерти на бледном лице его.
Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски
читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что
в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже
в это время зажмуривал
глаза.
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой,
прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик
в военной ливрее, с узелком
в руке, и, еще раз окинувши все
глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо
в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
Коцебу,
в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же он
прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана
в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону: узнать, нет ли там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер
глаза, свернул опрятно и положил
в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось.
Под ним (как начинает капать
Весенний дождь на злак полей)
Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
Поет про волжских рыбарей;
И горожанка молодая,
В деревне лето провождая,
Когда стремглав верхом она
Несется по полям одна,
Коня пред ним остановляет,
Ремянный повод натянув,
И, флер от шляпы отвернув,
Глазами беглыми
читаетПростую надпись — и слеза
Туманит нежные
глаза.
И что ж?
Глаза его
читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились
в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными
глазамиДругие строки.
В них-то он
Был совершенно углублен.
То были тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх,
в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением
читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и
в такие минуты, когда он не
читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые
глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались.
В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Долго бессмысленно смотрел я
в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне
в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог
читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не
читали газеты? (нем.)]
В глазах их можно было
читать отчаянное сопротивление; женщины тоже решились участвовать, — и на головы запорожцам полетели камни, бочки, горшки, горячий вар и, наконец, мешки песку, слепившего им очи.
Он отыскал, наконец, то, чего добивался, и стал
читать; строки прыгали
в его
глазах, он, однако ж, дочел все «известие» и жадно принялся отыскивать
в следующих нумерах позднейшие прибавления.
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он говорил с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая
в глаза дочери, чтобы
прочитать всю ее мысль и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до конца.
Строчки мешались перед ней, потому что
в глазах темнело, но она знала наизусть, что
читала.
Он
прочел это
в ее
глазах, понял из ее восторженного волнения…
— О, моя милая бабушка, — отвечал я, — вам и не будет надобности давать мне советы, — я только взгляну на ваше лицо и
прочитаю в ваших
глазах все, что мне нужно.
Поэт
читал, полузакрыв
глаза, покачиваясь на ногах, правую руку сунув
в карман, левой ловя что-то
в воздухе.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но,
прочитав их, уничтожал, находя
в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его
в своих
глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Самгин верил
глазам Ивана Дронова и
читал его бойкие фельетоны так же внимательно, как выслушивал на суде показания свидетелей, не заинтересованных
в процессе ничем иным, кроме желания подчеркнуть свой ум, свою наблюдательность.
Вполголоса, растягивая гласные, она начала
читать стихи;
читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до локтя рукой. Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили о девах с золотыми повязками на
глазах, о трех слепых сестрах. Лишь
в двух строках...
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел
в лицо Самгина красивыми
глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом
в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения
читать книги и, получив его, тихо сказал...
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел
в пол, Самгин тоже осторожно вышел
в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря,
читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой руки он прикрывал
глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что
в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Самгин швырнул газету прочь, болели
глаза,
читать было трудно, одолевал кашель. Дмитрий явился поздно вечером, сообщил, что он переехал
в ту же гостиницу, спросил о температуре, пробормотал что-то успокоительное и убежал, сказав...
Пред Самгиным над столом возвышалась точно отрезанная и уложенная на ладони голова, знакомое, но измененное лицо, нахмуренное, с крепко сжатыми губами;
в темных
глазах — напряжение человека, который
читает напечатанное слишком неясно или мелко.
В дешевом ресторане Кутузов прошел
в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое,
в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми
глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина
читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг
в ремнях.
Она вынула из портфеля письмо и подала ему. Он подошел к свечке,
прочел и положил на стол. А
глаза опять обратились на нее с тем же выражением, какого она уж давно не видала
в нем.
Захар не вынес укора, написанного
в глазах барина, и потупил свои вниз, под ноги: тут опять,
в ковре, пропитанном пылью и пятнами, он
прочел печальный аттестат своего усердия к господской службе.
Он вдруг воскрес. И она,
в свою очередь, не узнала Обломова: туманное, сонное лицо мгновенно преобразилось,
глаза открылись; заиграли краски на щеках, задвигались мысли;
в глазах сверкнули желания и воля. Она тоже ясно
прочла в этой немой игре лица, что у Обломова мгновенно явилась цель жизни.
— Как же ты проповедовал, что «доверенность есть основа взаимного счастья», что «не должно быть ни одного изгиба
в сердце, где бы не
читал глаз друга». Чьи это слова?
Встает он
в семь часов,
читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски,
в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
Иван Матвеевич взял письмо и привычными
глазами бегал по строкам, а письмо слегка дрожало
в его пальцах.
Прочитав, он положил письмо на стол, а руки спрятал за спину.
«Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! — думал он, глядя на нее почти испуганными
глазами. — Эта белизна, эти
глаза, где, как
в пучине, темно и вместе блестит что-то, душа, должно быть! Улыбку можно
читать, как книгу; за улыбкой эти зубы и вся голова… как она нежно покоится на плечах, точно зыблется, как цветок, дышит ароматом…»
— Вот этот желтый господин
в очках, — продолжал Обломов, — пристал ко мне:
читал ли я речь какого-то депутата, и
глаза вытаращил на меня, когда я сказал, что не
читаю газет.
Она вытащила из сундука, из-под хлама книгу и положила у себя на столе, подле рабочего ящика. За обедом она изъявила обеим сестрам желание, чтоб они
читали ей вслух попеременно, по вечерам, особенно
в дурную погоду, так как
глаза у ней плохи и сама она
читать не может.
На лице его можно было
прочесть покойную уверенность
в себе и понимание других, выглядывавшие из
глаз. «Пожил человек, знает жизнь и людей», — скажет о нем наблюдатель, и если не отнесет его к разряду особенных, высших натур, то еще менее к разряду натур наивных.
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения,
прочла письма и, скомкав оба, спрятала
в карман. Татьяна Марковна выпрямилась
в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально посмотрела
в глаза Вере.
— Никто! Я выдумала, я никого не люблю, письмо от попадьи! — равнодушно сказала она, глядя на него, как он
в волнении глядел на нее воспаленными
глазами, и ее
глаза мало-помалу теряли свой темный бархатный отлив, светлели и, наконец, стали прозрачны. Из них пропала мысль, все, что
в ней происходило, и
прочесть в них было нечего.
Райский с ужасом отмахивался от этих, не званных
в горькие минуты, явлений своей беспощадной фантазии и устремил зоркое внимание за близкой ему страдалицей, наблюдая ее
глазами и стараясь
прочесть в ее душе: что за образ муки поселился
в ней?
Иногда она как будто
прочтет упрек
в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке по хозяйству, и
в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну, возьмет что-нибудь
в руки, быстро сделает, оставит, забудет, примется за другое, опять сделает и выйдет из этого так же внезапно, как войдет.
Только когда он углубится
в длинные разговоры с Райским или слушает лекцию о древней и чужой жизни,
читает старца-классика, — тогда только появлялась вдруг у него жизнь
в глазах, и
глаза эти бывали умны, оживленны.
«Вот она, „новая жизнь“!» — думала она, потупляя
глаза перед взглядом Василисы и Якова и сворачивая быстро
в сторону от Егорки и от горничных. А никто
в доме, кроме Райского, не знал ничего. Но ей казалось, как всем кажется
в ее положении, что она
читала свою тайну у всех на лице.
Разумеется, я не ожидал их встретить веселыми; но та особенная давящая тоска, с заботой и беспокойством, которую я
прочел в их
глазах, сразу поразила меня, и я мигом заключил, что «тут, верно, не один покойник причиною». Все это, повторяю, я отлично запомнил.
— Он просил меня пожертвовать своей судьбой его счастию, а впрочем, не просил по-настоящему: это все довольно молчаливо обделалось, я только
в глазах его все
прочитала. Ах, Боже мой, да чего же больше: ведь ездил же он
в Кенигсберг, к вашей матушке, проситься у ней жениться на падчерице madame Ахмаковой? Ведь это очень сходно с тем, что он избрал меня вчера своим уполномоченным и конфидентом.