Неточные совпадения
Она знала тоже, что действительно его интересовали
книги политические, философские, богословские, что искусство было
по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области, и считал своим долгом всё
читать.
Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил
по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были «Шотландские пуритане»; я
читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду на том свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его
книга?..
Бывало, как досыта набегаешься внизу
по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением
читает какую-нибудь из своих любимых
книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не
читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
И он стал
читать — вернее, говорить и кричать —
по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы».
Рвение имел,
по ночам богу молился,
книги старые, «истинные»
читал и зачитывался.
Купив у букиниста набережной Сены старую солидную
книгу «Париж» Максима дю Кан, приятеля Флобера,
по утрам
читал ее и затем отправлялся осматривать «старый Париж».
«Свободным-то гражданином, друг мой, человека не конституции, не революции делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра, почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой
книги, я по-английски
читала, французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая мысль не взлетала, и, не зная этих двух ее полетов, ни о чем не догадаешься, поверь!»
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и
читал он
по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные
книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
Но цвет жизни распустился и не дал плодов. Обломов отрезвился и только изредка,
по указанию Штольца, пожалуй, и
прочитывал ту или другую
книгу, но не вдруг, не торопясь, без жадности, а лениво пробегал глазами
по строкам.
И Ольге никогда не пришло бы в голову
прочесть. Если они затруднялись обе, тот же вопрос обращался к барону фон Лангвагену или к Штольцу, когда он был налицо, и
книга читалась или не читалась,
по их приговору.
— Давно не
читал книги, — скажет он или иногда изменит фразу: — Дай-ка, почитаю
книгу, — скажет или просто, мимоходом, случайно увидит доставшуюся ему после брата небольшую кучку
книг и вынет, не выбирая, что попадется. Голиков ли попадется ему, Новейший ли Сонник, Хераскова Россияда, или трагедия Сумарокова, или, наконец, третьегодичные ведомости — он все
читает с равным удовольствием, приговаривая
по временам...
Ответ принес Никита, тот самый, который,
по словам Анисьи, был главным виновником болтовни. Он принес от барышни новые
книги, с поручением от Ольги
прочитать и сказать, при свидании, стоит ли их
читать ей самой.
Встает он в семь часов,
читает, носит куда-то
книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или,
по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми курами и прятались
по курятникам.
Книг, присланных Ольгой, он не успел
прочесть: как на сто пятой странице он положил
книгу, обернув переплетом вверх, так она и лежит уже несколько дней.
Она вытащила из сундука, из-под хлама
книгу и положила у себя на столе, подле рабочего ящика. За обедом она изъявила обеим сестрам желание, чтоб они
читали ей вслух попеременно,
по вечерам, особенно в дурную погоду, так как глаза у ней плохи и сама она
читать не может.
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо,
читает много
книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки
читает и покуривает — это уж и не пристало бы к рясе…
— Ты вот садись на кресло и
читай вслух
по порядку, а я влезу на лестницу и буду тебе показывать
книги. Они все
по нумерам… — говорил Леонтий.
Она не
читала, а глядела то на Волгу, то на кусты. Увидя Райского, она переменила позу, взяла
книгу, потом тихо встала и пошла
по дорожке к старому дому.
Двойник,
по крайней мере
по одной медицинской
книге одного эксперта, которую я потом нарочно
прочел, двойник — это есть не что иное, как первая ступень некоторого серьезного уже расстройства души, которое может повести к довольно худому концу.
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами. Небо как
книга здесь, которую не устанешь
читать: она здесь открытее и яснее, как будто само небо ближе к земле. Мы с бароном Крюднером подолгу стояли на вахтенной скамье, любуясь
по ночам звездами, ярко игравшей зарницей и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили небо во всех направлениях.
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с
книгой и вслух
прочел морской устав Петра Великого.
На коленях перед жертвенником стоял бонз: ударяя палочкой в маленький, круглый барабан, он
читал нараспев
по книге, немного в нос.
Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не
прочел ни одной
книги по этой части; не заговаривайте с ним и о естественных науках, ни о чем, кроме инженерной части, — он покажется так жалко ограничен… а между тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику.
Мы шли
по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была
книга. Отец Аввакум взял у него
книгу, снял с его носа очки, надел на свой и стал
читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул.
Книга была — Конфуций.
— Скажите им, что Христос жалел их и любил, — сказал он, — и умер за них. Если они будут верить в это, они спасутся. — Пока он говорил, все арестанты молча стояли перед нарами, вытянув руки
по швам. — В этой
книге, скажите им, — закончил он, — всё это сказано. Есть умеющие
читать?
В сдержанном выражении лиц, в уверенных взглядах Надежда Васильевна, как
по книге,
читала совершавшуюся перед ней тяжелую борьбу.
— А вы все по-прежнему дурные
книги читаете?
Была у меня тогда
книга, Священная история, с прекрасными картинками, под названием «Сто четыре Священные истории Ветхого и Нового Завета», и
по ней я и
читать учился.
Овсяников всегда спал после обеда, ходил в баню
по субботам,
читал одни духовные
книги (причем с важностью надевал на нос круглые серебряные очки), вставал и ложился рано.
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все
книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе
по саду гуляет, словно скучает или грустит.
С давнего времени это был первый случай, когда Лопухов не знал, что ему делать. Нудить жалко, испортишь все веселое свиданье неловким концом. Он осторожно встал, пошел
по комнате, не попадется ли
книга.
Книга попалась — «Chronique de L'Oeil de Boeuf» — вещь, перед которою «Фоблаз» вял; он уселся на диван в другом конце комнаты, стал
читать и через четверть часа сам заснул от скуки.
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился
по разным
книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а
по — французски выучился другим манером,
по одной
книге, без лексикона: евангелие —
книга очень знакомая; вот он достал Новый Завет в женевском переводе, да и
прочел его восемь раз; на девятый уже все понимал, — значит, готово.
Телемак, да повести г-жи Жанлис, да несколько ливрезонов нашего умного журнала Revue Etrangere, —
книги все не очень заманчивые, — взял их, а сам, разумеется, был страшный охотник
читать, да и сказал себе: не раскрою ни одной русской
книги, пока не стану свободно
читать по — французски; ну, и стал свободно
читать.
Он до конца жизни писал свободнее и правильнее по-французски, нежели по-русски, он a la lettre [буквально (фр.).] не
читал ни одной русской
книги, ни даже Библии.
Особенно замечательно при этом, что он только одну
книгу и
читал, и
читал ее постоянно, лет десять, это Франкёров курс; но, воздержный
по характеру и не любивший роскоши, он не переходил известной страницы.
Таким образом, когда другие разъезжали на обывательских
по мелким помещикам, он, сидя на своей квартире, упражнялся в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то
читал гадательную
книгу, то ставил мышеловки
по углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постеле.
С известного момента я начал много
читать книг по мистике, и меня поражало сходство мистик всех времен и всех религиозных вероисповеданий.
Я
прочел много
книг по логике.
Но я
читаю активно, а не пассивно, я непрерывно творчески реагирую на
книгу и помню хорошо не столько содержание
книги, сколько мысли, которые мне пришли в голову
по поводу
книги.
Я много
читал книг по истории, но чтение это было для меня мучительно.
Я очень много
читаю книг по истории, особенно много биографий исторических деятелей.
Я проникнут темой истории, я
читал много
книг по истории, но я всегда испытывал нравственное страдание при чтении исторических
книг, до того история представлялась мне преступной.
Я начал разбирать ее почти еще
по складам и постепенно так заинтересовался, что к концу
книги читал уже довольно бегло.
Брат сначала огорчился,
по затем перестал выстукивать стопы и принялся за серьезное чтение: Сеченов, Молешотт, Шлоссер, Льюис, Добролюбов, Бокль и Дарвин.
Читал он опять с увлечением, делал большие выписки и порой, как когда-то отец, кидал мне мимоходом какую-нибудь поразившую его мысль, характерный афоризм, меткое двустишие, еще, так сказать, теплые, только что выхваченные из новой
книги. Материал для этого чтения он получал теперь из баталионной библиотеки, в которой была вся передовая литература.
По вечерам, в свободные для нас обоих часы, он вынимал из своего кожаного чемоданчика польскую
книгу и
читал вслух стихи Сырокомли.
Первая
книга, которую я начал
читать по складам, а дочитал до конца уже довольно бегло, был роман польского писателя Коржениовского — произведение талантливое и написанное в хорошем литературном тоне. Никто после этого не руководил выбором моего чтения, и одно время оно приняло пестрый, случайный, можно даже сказать, авантюристский характер.
Выпущенный из тюрьмы Полуянов теперь занимался у Замараева в кассе. С ним опять что-то делалось — скучный такой, строгий и ни с кем ни слова. Единственным удовольствием для Полуянова было хождение
по церквам. Он и с собой приносил какую-то церковную
книгу в старинном кожаном переплете, которую и
читал потихоньку от свободности. О судах и законах больше не было и помину, несмотря на отчаянное приставанье Харитона Артемьича, приходившего в кассу почти каждый день, чтобы поругаться с зятем.
Гегелевскую философию он узнал не через чтение
книг самого Гегеля, а через рассказы о Гегеле Бакунина, который
читал его по-немецки.
Я, конечно, его не
читал и в данном случае пользуюсь цитатами Л. И. Шренка, автора
книги «Об инородцах Амурского края».] слышал в 1808 г. на Сахалине, что
по западную сторону острова часто появлялись русские суда и что русские в конце концов своими разбойничествами заставили туземцев одну их часть изгнать, другую перебить.
Лет сорок тому назад я
читал в одной охотничьей книжке, что дупельшнепа по-русски называют лежанка; в другой, позднейшей
книге напечатано, что дупельшнепа называют стучиком, а гаршнепа лежанкой; но все это неправда.