Неточные совпадения
И
что ж! — все эти мечты рушились на другое же
утро. Как
ни старательно утаптывали глуповцы вновь созданную плотину, как
ни охраняли они ее неприкосновенность в течение целой ночи, измена уже успела проникнуть в ряды их.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано
утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет,
что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и
что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она
ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Она чувствовала,
что то положение в свете, которым она пользовалась и которое
утром казалось ей столь ничтожным,
что это положение дорого ей,
что она не будет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соединившейся с любовником;
что, сколько бы она
ни старалась, она не будет сильнее самой себя.
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы
утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю,
что он не может
ни ценить,
ни понимать ее и
что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Вымылся он в это
утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают,
что я выбрился для… да непременно же подумают! Да
ни за
что же на свете!
Споры с Марьей Романовной кончились тем,
что однажды
утром она ушла со двора вслед за возом своих вещей, ушла, не простясь
ни с кем, шагая величественно, как всегда, держа в одной руке саквояж с инструментами, а другой прижимая к плоской груди черного, зеленоглазого кота.
— Ты засыпал бы с каждым днем все глубже — не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать Рождества, потом Масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать
ни о
чем; ложились бы спать и благодарили Бога,
что день скоро прошел, а
утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру… за
что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
— Вот видишь ли! — продолжал Обломов. — А встанешь на новой квартире
утром,
что за скука!
Ни воды,
ни угольев нет, а зимой так холодом насидишься, настудят комнаты, а дров нет; поди бегай, занимай…
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду
утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать,
что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь,
что вы любите меня, как не любили
ни отца,
ни тетку,
ни…
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков с Василисой видели, как Татьяна Марковна, в
чем была накануне и с открытой головой, с наброшенной на плечи турецкой шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери, прошла все комнаты, коридор, спустилась в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал с пьедестала и двинулся,
ни на кого и
ни на
что не глядя.
Что за плавание в этих печальных местах!
что за климат! Лета почти нет:
утром ни холодно,
ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
Сегодня встаем
утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но
что за безотрадные скалы! какие дикие места!
ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
Как Привалов
ни откладывал своего визита к Ляховскому, ехать было все-таки нужно, и в одно прекрасное
утро он отправился к Половодову, чтобы вместе с ним ехать к Ляховскому. Половодова не было дома, и Привалов хотел вернуться домой с спокойной совестью,
что на этот раз уж не он виноват.
Вы не можете себе представить, как я была вчера и сегодня
утром несчастна, недоумевая, как я напишу им это ужасное письмо… потому
что в письме этого никак,
ни за
что не передашь…
С
утра погода была удивительно тихая. Весь день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным; в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил,
что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма. Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно
ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось в сон.
На другой день
утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он сказал,
что видел свежие следы такой обуви, которой нет
ни у кого в нашем отряде и
ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей было трое. У двоих были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался в правильности его выводов.
Он на другой день уж с 8 часов
утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял,
что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов
утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две ночи не спал так, на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы
ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
— Эх, братец, — прервал Кирила Петрович, — убирайся, знаешь куда, со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покамест сам не разберу дела. Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну: ему пригрезилось,
что учитель хотел ограбить его. Зачем он в то же
утро не сказал мне о том
ни слова?
— Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для вас нет другой, а если б была, вы все были бы не те. Я знаю это, но не могу пересилить страха, я так много перенесла несчастий,
что на новые недостает сил. Смотрите, вы
ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно
утирая слезы и прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
Соколовский предложил откупорить одну бутылку, затем другую; нас было человек пять, к концу вечера, то есть к началу
утра следующего дня, оказалось,
что ни вина больше нет,
ни денег у Соколовского.
По профессии он был цирульник. Года два назад, по выходе из ученья, его отпустили по оброку; но так как он, в течение всего времени, не заплатил
ни копейки, то его вызвали в деревню. И вот однажды
утром матушке доложили,
что в девичьей дожидается Иван-цирульник.
Дедушка молча встает с кресла и направляется в комнаты. Он страстно любит карты и готов с
утра до вечера играть «
ни по
чем». Матушка, впрочем, этому очень рада, потому
что иначе было бы очень трудно занять старика.
Года четыре, до самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как
ни злонравна была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до
чего может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С
утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть ее живою в могилу.
Как-то совестно было отказать в первой просьбе человеку, который с
утра до вечера маялся на барской службе,
ни одним словом не заявляя,
что служба эта ему надоела или трудна.
Роща была запущена; в ней не существовало
ни аллей,
ни дорожек, и соседство ее даже было неприятно, потому
что верхушки берез были усеяны вороньими и грачовыми гнездами, и эти птицы с
утра до ночи поднимали такой неслыханный гвалт,
что совершенно заглушали человеческие голоса.
И вместе с башней Троекуров начал строить свой дом, рядом с домом Голицына, чтобы «
утереть ему нос», а материал, кстати, был под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки в 1691 году рядом с домом Голицына появились палаты, тоже в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами в две с половиной сажени,
чего не было
ни до него,
ни после.
Она ест с
утра до поздней ночи, ест все
что ни попало: щиплет растущую по берегам молодую гусиную травку, жрет немилосердно водяной мох или шелк, зелень, цвет и все водяные растения, жадно глотает мелкую рыбешку, рачат, лягушат и всяких водяных, воздушных и земляных насекомых; за недостатком же всего этого набивает полон зоб тиной и жидкою грязью и производит эту операцию несколько раз в день.
Когда я объявил орочам,
что маршрут по рекам Акуру и Хунгари должен выполнить во
что бы то
ни стало, они решили обсудить этот вопрос на общем сходе в тот день вечером в доме Антона Сагды. Я хорошо понимал причину их беспокойства и решил не настаивать на том, чтобы они провожали меня за водораздел, о
чем я и сказал им еще
утром, и только просил, чтобы они подробно рассказали мне, как попасть на Сихотэ-Алинь. Спутниками моими по этому маршруту вызвались быть стрелки Илья Рожков и Павел Ноздрин.
На другое
утро Помада явился к Розанову. Он был, по обыкновению, сердечен и тепел, но Розанову показалось,
что он как-то неспокоен и рассеян. Только о Лизе он расспрашивал со вниманием, а
ни город,
ни положение всех других известных ему здесь лиц не обращали на себя никакого его внимания.
Лиза была в это время в разладе с своими и не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое
утро и оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна
ни за
что не хотела позволить Лизе принимать в своем доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.
На дворе был в начале десятый час
утра. День стоял суровый:
ни грозою,
ни дождем не пахло, и туч на небе не было, но кругом все было серо и тянуло холодом. Народ говорил,
что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
Калистратова навещала Лизу
утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем,
что вечером ей не с кем ходить. Лиза никогда не спрашивала о Розанове и как рыба молчала при всяком разговоре, в котором с какой бы то
ни было стороны касались его имени.
Рано, рано
утром безжалостный и, как всегда бывают люди в новой должности, слишком усердный Василий сдергивает одеяло и уверяет,
что пора ехать и все уже готово. Как
ни жмешься,
ни хитришь,
ни сердишься, чтобы хоть еще на четверть часа продлить сладкий утренний сон, по решительному лицу Василья видишь,
что он неумолим и готов еще двадцать раз сдернуть одеяло, вскакиваешь и бежишь на двор умываться.
Он как бы чувствует,
что его уже не защищает больше
ни «глазок-смотрок»,
ни"колупание пальцем",
ни та бесконечная сутолока, которой он с
утра до вечера, в качестве истого хозяина-приобретателя, предавался и которая оправдывала его в его собственном мнении, а пожалуй, и в мнении других.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя
утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот
что диво: куда деньги деваются,
ни у кого их нет!
Поэтому, когда им случалось вдвоем обедать, то у Марьи Петровны всегда до того раскипалось сердце,
что она, как ужаленная, выскакивала из-за стола и, не говоря
ни слова, выбегала из комнаты, а Сенечка следом за ней приставал:"Кажется, я, добрый друг маменька, ничем вас не огорчил?"Наконец, когда Марья Петровна
утром просыпалась, то, сплеснув себе наскоро лицо и руки холодною водой и накинув старенькую ситцевую блузу, тотчас же отправлялась по хозяйству и уж затем целое
утро переходила от погреба к конюшне, от конюшни в контору, а там в оранжерею, а там на скотный двор.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя,
что вот подлец, дескать,
ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это
утром и опохмеляемся.
Ничем подобным не могли пользоваться Черезовы по самому характеру и обстановке их труда. Оба работали и
утром, и вечером вне дома, оба жили в готовых, однажды сложившихся условиях и, стало быть, не имели
ни времени,
ни привычки,
ни надобности входить в хозяйственные подробности. Это до того въелось в их природу, с самых молодых ногтей,
что если бы даже и выпал для них случайный досуг, то они не знали бы, как им распорядиться, и растерялись бы на первом шагу при вступлении в практическую жизнь.
Ах, судари, как это все с детства памятное житье пойдет вспоминаться, и понапрет на душу, и станет вдруг нагнетать на печенях,
что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучен и столько лет на духу не был, и живешь невенчаный и умрешь неотпетый, и охватит тебя тоска, и… дождешься ночи, выползешь потихоньку за ставку, чтобы
ни жены,
ни дети, и никто бы тебя из поганых не видал, и начнешь молиться… и молишься…. так молишься,
что даже снег инда под коленами протает и где слезы падали —
утром травку увидишь.
А как свадьбы день пришел и всем людям роздали цветные платки и кому какое идет по его должности новое платье, я
ни платка,
ни убора не надел, а взял все в конюшне в своем чуланчике покинул, и ушел с
утра в лес, и ходил, сам не знаю
чего, до самого вечера; все думал: не попаду ли где на ее тело убитое?
Как это
ни странно с первого взгляда, но приходится согласиться,
что устами Удава говорит сама истина. Да, хорошо в те времена жилось. Ежели тебе тошно или Сквозник-Дмухановский одолел — беги к Ивану Иванычу. Иван Иваныч не помог (не сумел"застоять") — недалеко и в кабак сходить. Там уж с
утра ябедник Ризположенский с пером за ухом ждет. Настрочил, запечатал, послал… Не успел оглянуться — вдруг, динь-динь, колокольчик звенит. Кто приехал? Иван Александров Хлестаков приехал! Ну, слава богу!
— Очень просто.
Ни один француз, ложась на ночь спать, не может сказать себе с уверенностью,
что завтра
утром он не будет в числе прочих расстрелян!
Калинович поцеловал у ней при этом руку и был как будто бы поласковей с нею; но деньги, видно, не прибавили ему
ни счастия,
ни спокойствия, так
что он опять не выдержал этой нравственной ломки и в одно милое, с дождем и ветром, петербургское
утро проснулся совсем шафранный: с ним сделалась желчная горячка!
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне». Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся
ни до
чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой
утирала слезы.
— После, как откушают чай, — продолжал Евсей, оробев, — в должность пойдут, а я за сапоги: целое
утро чищу, всё перечищу, иные раза по три; вечером снимут — опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел: да я
ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром
что трое лакеев.
Как женщина практическая и как мать, фрау Леноре почла также своим долгом подвергнуть Санина разнообразным вопросам, и Санин, который, отправляясь
утром на свидание с Джеммой, и в помыслах не имел,
что он женится на ней, — правда, он
ни о
чем тогда не думал, а только отдавался влечению своей страсти, — Санин с полной готовностью и, можно сказать, с азартом вошел в свою роль, роль жениха, и на все расспросы отвечал обстоятельно, подробно, охотно.
— Нет, это всего только я, — высунулся опять до половины Петр Степанович. — Здравствуйте, Лизавета Николаевна; во всяком случае с добрым
утром. Так и знал,
что найду вас обоих в этой зале. Я совершенно на одно мгновение, Николай Всеволодович, — во
что бы то
ни стало спешил на пару слов… необходимейших… всего только парочку!
Проснувшись около десяти часов, он вдруг дико вскочил с постели, разом вспомнил всё и плотно ударил себя ладонью по лбу:
ни завтрака,
ни Блюма,
ни полицеймейстера,
ни чиновника, явившегося напомнить,
что члены — ского собрания ждут его председательства в это
утро, он не принял, он ничего не слышал и не хотел понимать, а побежал как шальной на половину Юлии Михайловны.
(Замечу,
что Варвара Петровна, рано
утром и не зная
ни о
чем, выехала для поимки Степана Трофимовича.)
—
Ни за
что бы их я не оставила-с, — тихо и твердо промолвила Софья Матвеевна,
утирая глаза.