Неточные совпадения
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при
мысли о том, в среде каких
чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Вместо гостя веселого, здорового,
чужого, который, он надеялся, развлечет его в его душевной неясности, он должен был видеться с братом, который понимает его насквозь, который вызовет в нем все самые задушевные
мысли, заставит его высказаться вполне.
Еще не успеешь открыть рта, как они уже готовы спорить и, кажется, никогда не согласятся на то, что явно противуположно их образу
мыслей, что никогда не назовут глупого умным и что в особенности не согласятся плясать по
чужой дудке; а кончится всегда тем, что в характере их окажется мягкость, что они согласятся именно на то, что отвергали, глупое назовут умным и пойдут потом поплясывать как нельзя лучше под
чужую дудку, — словом, начнут гладью, а кончат гадью.
Он знал, что его личный, житейский опыт формируется
чужими словами, когда он был моложе, это обижало, тревожило его, но постепенно он привык не обращать внимания на это насилие слов, которые — казалось ему — опошляют подлинные его
мысли, мешают им явиться в отличных формах, в оригинальной силе, своеобразном блеске.
Он чувствовал, что в нем вспухают значительнейшие
мысли. Но для выражения их память злокозненно подсказывала
чужие слова, вероятно, уже знакомые Лидии. В поисках своих слов и желая остановить шепот Лидии, Самгин положил руку на плечо ее, но она так быстро опустила плечо, что его рука соскользнула к локтю, а когда он сжал локоть, Лидия потребовала...
— Конечно, смешно, — согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным словом
мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне вижу, что людей, не умеющих управлять жизнью, никому не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный, взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно: на службу, в трактиры, а кто — по
чужим квартирам, по воровским делам.
Он видел, что общий строй ее
мысли сроден «кутузовщине», и в то же время все, что говорила она, казалось ему словами
чужого человека, наблюдающего явления жизни издалека, со стороны.
«Всесветные умники, — думал Самгин, слушая речи, досадно совпадавшие с некоторыми его
мыслями. — Критикуют, поучают, по праву
чужих… Гейне, Марксы…»
Все это угнетало, навевая Самгину неприятные
мысли о тленности жизни, тем более неприятные, что они облекались в
чужие слова.
«Да, эволюция! Оставьте меня в покое. Бесплодные мудрствования — как это? Grübelsucht. Почему я обязан думать о
мыслях, людях, событиях, не интересных для меня, почему? Я все время чувствую себя в
чужом платье: то слишком широкое, оно сползает с моих плеч, то, узкое, стесняет мой рост».
«Моя жизнь — монолог, а думаю я диалогом, всегда кому-то что-то доказываю. Как будто внутри меня живет кто-то
чужой, враждебный, он следит за каждой
мыслью моей, и я боюсь его. Существуют ли люди, умеющие думать без слов? Может быть, музыканты… Устал я. Чрезмерно развитая наблюдательность обременительна. Механически поглощаешь слишком много пошлого, бессмысленного».
Мысли были новые,
чужие и очень тревожили, а отбросить их — не было силы. Звон посуды, смех, голоса наполняли Самгина гулом, как пустую комнату, гул этот плавал сверху его размышлений и не мешал им, а хотелось, чтобы что-то погасило их. Сближались и угнетали воспоминания, все более неприязненные людям. Вот — Варавка, для которого все люди — только рабочая сила, вот гладенький, чистенький Радеев говорит ласково...
«Почему мои
мысли укладываются в
чужие, пошлые формы? Я так часто замечаю это, но — почему не могу избегать?»
Его особенно занимали споры на тему: вожди владеют волей масс или масса, создав вождя, делает его орудием своим, своей жертвой?
Мысль, что он, Самгин, может быть орудием
чужой воли, пугала и возмущала его. Вспоминалось толкование отцом библейской легенды о жертвоприношении Авраама и раздраженные слова Нехаевой...
«Мне следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно играет только в лучах моего ума. Не вся, конечно. В ней есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты человека, его кольчуга, броня, его меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение ума, его игру.
Чужое слово гасит мою
мысль, искажает мое чувство».
— Не понимаю, что связывает тебя с этим пьяницей. Это пустой человек, в котором скользят противоречивые,
чужие слова и
мысли. Он такой же выродок, как Туробоев.
И он молчал: без
чужой помощи
мысль или намерение у него не созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собою: надо его сорвать.
Он не какой-нибудь мелкий исполнитель
чужой, готовой
мысли; он сам творец и сам исполнитель своих идей.
Смешать свою жизнь с
чужою, занести эту массу наблюдений,
мыслей, опытов, портретов, картин, ощущений, чувств… une mer а boire! [грандиозная задача! (фр.)]
— И у тебя нет потребности высказаться перед кем-нибудь, разделить свою
мысль, проверить
чужим умом или опытом какое-нибудь темное пятно в жизни, туманное явление, загадку? А ведь для тебя много нового…
Строевую службу он прошел хорошо, протерши лямку около пятнадцати лет в канцеляриях, в должностях исполнителя
чужих проектов. Он тонко угадывал
мысль начальника, разделял его взгляд на дело и ловко излагал на бумаге разные проекты. Менялся начальник, а с ним и взгляд, и проект: Аянов работал так же умно и ловко и с новым начальником, над новым проектом — и докладные записки его нравились всем министрам, при которых он служил.
Они разговорились принужденным разговором
чужих людей. Надежде Васильевне было вдвойне тяжело оставаться свидетельницей этой натянутой беседы: одного она слишком любила, а другого жалела. У нее готовы были навернуться слезы на глазах при одной
мысли, что еще так недавно эти люди были полны жизни и энергии.
Так бывает и в жизни религиозной, где слишком многие питаются
чужим опытом и живут чисто словесной догматикой, и в жизни общественной, где заученные партийные лозунги, формулы и слова повторяются без всякого самостоятельного акта воли и
мысли.
Подобно тому и поступок Аделаиды Ивановны Миусовой был без сомнения отголоском
чужих веяний и тоже пленной
мысли раздражением.
— Договаривайте, друг мой, эх, договаривайте, — подхватил Лупихин. — Ведь вас, чего доброго, в судьи могут избрать, и изберут, посмотрите. Ну, за вас, конечно, будут думать заседатели, положим; да ведь надобно ж на всякий случай хоть чужую-то
мысль уметь выговорить. Неравно заедет губернатор — спросит: отчего судья заикается? Ну, положим, скажут: паралич приключился; так бросьте ему, скажет, кровь. А оно в вашем положении, согласитесь сами, неприлично.
Чем ближе я присматривался к этому человеку, тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания к
чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под эти
мысли я опять задремал и проспал до утра.
— Зачем же вам нужен
чужой совет, когда вы сами знаете, что надобно делать, если
мысли колеблются.
Отец мой на это отвечал, что он в
чужие дела терпеть не может мешаться, что до него не касается, что княгиня делает у себя в доме; он мне советовал оставить пустые
мысли, «порожденные праздностью и скукой ссылки», и лучше приготовляться к путешествию в
чужие края.
Иванов, который не сочувствовал моим
мыслям, но относился вообще сочувственно к
чужому творчеству.
Было такое впечатление, что существует лишь мир человеческой
мысли о каких-либо предметах, лишь психология
чужих переживаний.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя
чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при
мысли о детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто не обращал на нее внимания.
Принятое решение засело в его голове крепко, но как-то не связалось ни с чем в его
мыслях и понятиях и осталось для него
чужим и мертвым.
Иначе — ведь это ужасно — мы остаемся в неразрешимой дилемме: или умереть с голоду, броситься в пруд, сойти с ума, — или же убить в себе
мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем
чужой воли, взяточником, мошенником, для того чтобы безмятежно провести жизнь свою…
С оника, после многолетней разлуки, проведенной в двух различных мирах, не понимая ясно ни
чужих, ни даже собственных
мыслей, цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили они о предметах самых отвлеченных, — и спорили так, как будто дело шло о жизни и смерти обоих: голосили и вопили так, что все люди всполошились в доме, а бедный Лемм, который с самого приезда Михалевича заперся у себя в комнате, почувствовал недоуменье и начал даже чего-то смутно бояться.
— Не могу знать, Степан Романыч… У господ свои
мысли, у нас, мужиков, свои, а
чужая душа потемки… А тебе пора и подумать о своем-то лакомстве… У всех господ одна зараза, а только ты попревосходней других себя оказал.
Встреча с отцом в первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский страх к грозному родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее чувство так же быстро и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «Что же,
чужая так
чужая…» — с горечью думала про себя Феня. Раньше ее убивала
мысль, что она объедает баушку, а теперь и этого не было: она работала в свою долю, и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
— И думать тут не о чем, — настаивал Груздев, с радостью ухватившись за счастливую
мысль. — Не
чужие, слава богу… Сочтемся…
Мысль эта была выражена Белоярцевым ввиду совершенного истощения занятого фонда: Белоярцев давненько начал подумывать, как бы сложить некоторые неприятные обязанности на
чужие плечи, и плечи Райнера представлялись ему весьма удобными для этой перекладки.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние
мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать!
Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Эти
мысли казались ей
чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила, давит ей на плечи и грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх; на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
— С удовольствием! — согласился он, и на лице его выразилась живейшая радость при
мысли, что ему предстоит позавтракать на
чужой счет.
— Нет, не за одно это, — отвечал больной с упорством, — во-первых,
мысль чужая, взята из «Жака». [«Жак» — один из романов Жорж Санд.]
Меня возмущала
мысль, что посторонняя,
чужая и, главное, молодая женщина, не имея на то никакого права, вдруг займет место во многих отношениях — кого же? — простая молодая барышня, и займет место покойницы матушки!
У него давно уже был припасен паспорт на
чужое имя. Дико даже подумать, что этот аккуратный человечек, мелкий тиран семьи, во всяком случае чиновник (хотя и фурьерист) и, наконец, прежде всего капиталист и процентщик, — давным-давно уже возымел про себя фантастическую
мысль припасти на всякий случай этот паспорт, чтобы с помощью его улизнуть за границу, если…допускал же он возможность этого если! хотя, конечно, он и сам никогда не мог формулировать, что именно могло бы обозначать это если…
Насчет замечания вашего о моей непрактичности напомню вам одну мою давнишнюю
мысль: что у нас в России целая бездна людей тем и занимаются, что всего яростнее и с особенным надоеданием, как мухи летом, нападают на
чужую непрактичность, обвиняя в ней всех и каждого, кроме только себя.
Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая добрая, плодотворная
мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо от национальности; мы, любящие не только мыслителей, благодетелей, поэтов, ученых
чужих народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей
чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы, не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им, не могущие не только считать подвигом войну с этими людьми, но не могущие без ужаса подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться.
Мысли Матвея, маленькие, полуживые и робкие, всегда сопровождались какими-то тенями: являлась
мысль и влекла за собою нечто, лениво отрицавшее её. Он привык к этому и никогда не знал, на чём остановится в медленном ходе дум, словно
чужих ему, скользивших над поверхностью чего-то плотного и неподвижного, что молча отрицало всю его жизнь. Он слышал, как над его головою топали, возились, и соображал...
Остаток вечера я просидел за книгой, уступая время от времени нашествию
мыслей, после чего забывал, что читаю. Я заснул поздно. Эта первая ночь на судне прошла хорошо. Изредка просыпаясь, чтобы повернуться на другой бок или поправить подушки, я чувствовал едва заметное покачивание своего жилища и засыпал опять, думая о
чужом, новом, неясном.
— Нет, я ведь не в укор тебе говорю, — так, к слову пришлось… Теперь я понимаю, почему это было… А ведь сначала — право, даже смешно и вспомнить — я подумал, что ты обиделась на меня из-за урядника. И эта
мысль меня сильно огорчала. Мне казалось, что ты меня таким далеким,
чужим человеком считаешь, что даже простую дружескую услугу тебе от меня трудно принять… Очень мне это было горько… Я ведь и не подозревал, Олеся, что все это от бабушки идет…
Иногда он забывал этот вновь открытый им рецепт счастия и считал себя способным слиться с жизнью дяди Ерошки; но потом вдруг опоминался и тотчас же хватался за
мысль сознательного самоотвержения и на основании ее спокойно и гордо смотрел на всех людей и на
чужое счастие.