Неточные совпадения
— Прошу пана оказать услугу! — произнес жид, — вот князь приехал из
чужого края, хочет посмотреть на козаков. Он еще сроду не видел, что это за
народ козаки.
— До чего вы, интеллигенты, невежественны и легковерны во всем, что касается духа
народа! И сколько впитано вами церковного яда… и — ты, Клим Иванович! Сам жаловался, что живешь в
чужих мыслях, угнетен ими…
— Правильная оценка. Прекрасная идея. Моя идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя как некое единое целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для
народа мы — чудаки,
чужие люди.
— Ну, да! А — что же? А чем иным, как не идеализмом очеловечите вы зоологические инстинкты? Вот вы углубляетесь в экономику, отвергаете необходимость политической борьбы, и
народ не пойдет за вами, за вульгарным вашим материализмом, потому что он чувствует ценность политической свободы и потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а вы —
чужие!
Но я не прошел и улицы, как почувствовал, что не могу ходить, бессмысленно наталкиваясь на этот
народ,
чужой и безучастный; но куда же деться?
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба
народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от
чужого племени, то отчего же манчжуры и другие
народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
На другой день, 8-го числа, явились опять, попробовали, по обыкновению, настоять на угощении завтраком, также на том, чтоб ехать на их шлюпках, но напрасно. Им очень хотелось настоять на этом, конечно затем, чтоб показать
народу, что мы не едем сами, а нас везут, словом, что
чужие в Японии воли не имеют.
Не думайте, чтоб в понятиях, словах, манерах японца (за исключением разве сморканья в бумажки да прятанья конфект; но вспомните, как сморкаются две трети русского
народа и как недавно барыни наши бросили ридикюли, которые наполнялись конфектами на
чужих обедах и вечерах) было что-нибудь дикое, странное, поражающее европейца.
Воля ваша, как кто ни расположен только забавляться, а, бродя в
чужом городе и
народе, не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть глаза на то, чего не видал у себя.
Это вглядыванье, вдумыванье в
чужую жизнь, в жизнь ли целого
народа или одного человека, отдельно, дает наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в книгах, ни в каких школах не отыщешь.
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими
народами и к слепому подражанию
чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать
народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Ни один
народ не может развиваться вбок, в сторону, врастать в
чужой путь и
чужой рост.
Народы родственные и близкие менее способны друг друга понять и более отталкиваются друг от друга, чем далекие и
чужие.
Происходил он от старинного дома, некогда богатого; деды его жили пышно, по-степному: то есть принимали званых и незваных, кормили их на убой, отпускали по четверти овса
чужим кучерам на тройку, держали музыкантов, песельников, гаеров и собак, в торжественные дни поили
народ вином и брагой, по зимам ездили в Москву на своих, в тяжелых колымагах, а иногда по целым месяцам сидели без гроша и питались домашней живностью.
Вот любо-то! Вот радость! Не в
народе,
В густой толпе, из-за
чужой спины,
Снегурочка смотреть на праздник будет, —
Вперед пойдет. И царь, и люди скажут:
Такой четы на диво поискать!
Практически он был выражением того инстинкта силы, который чувствуют все могучие
народы, когда
чужие их задевают; потом это было торжественное чувство победы, гордое сознание данного отпора.
Жизнь… жизни,
народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и
чужое племя около… и нет нам больше дороги на родину… одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
— Так, так… То-то нынче добрый
народ пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился:
чужого не жалеешь.
Большов. Вот сухоядцы-то, постники! И Богу-то угодить на
чужой счет норовят. Ты, брат, степенству-то этому не верь! Этот
народ одной рукой крестится, а другой в
чужую пазуху лезет! Вот и третий: «Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин Полуаршинников объявлен несостоятельным должником». Ну, а этот как?
И, восстанье начиная,
Он бежал в
чужие краи
Из царева каземата,
От кнута, щипцов и ката.
А
народ, восстать готовый
Из-под участи суровой,
От Смоленска до Ташкента
С нетерпеньем ждал студента.
— Греки обыкновенно, — начал поучать молодой ученый, — как
народ в высокой степени культурный и изобретательный, наполняли свои вечера играми, загадками, музыкой и остротами, которые по преимуществу у них говорили так называемые паразиты, то есть люди, которым не на что самим было угощать, и они обыкновенно ходили на
чужие пиры, иногда даже без зова, отплачивая за это остротами.
— Чудак
народ! Чего бы путаться в
чужое дело? Ведь она сама объявила — деньги ей лишние! А меня бы трешка утешила…
Больше трех раз кряду нельзя ставить деньги на кон, — я стал бить
чужие ставки и выиграл еще копейки четыре да кучу бабок. Но когда снова дошла очередь до меня, я поставил трижды и проиграл все деньги, как раз вовремя: обедня кончилась, звонили колокола,
народ выходил из церкви.
Воззвание заключительное: «не положи ее, Творче и Содетелю! в посмеяние
народам чужим, ради лукавства слуг ее злосовестливых и недоброслужащих».
— И видишь, что еще… Пожалуйста, не прими там как-нибудь… того… в дурную сторону. У всякого
народа свой обычай, и в
чужой монастырь, как говорится, не ходят со своим уставом.
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают стрелять ни в людей
чужого, ни своего
народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
С раннего утра в день аукциона в брагинском доме со всех сторон сходился
народ — одни, с деньгами в кармане, поживиться на
чужой счет, другие просто поглядеть.
— Мы много довольны вашей милостью, — сказал он, когда Нехлюдов, замолчав, посмотрел на него, ожидая ответа. — Известно, тут худого ничего нет. Землей заниматься мужику лучше, чем с кнутиком ездить. По
чужим людям ходит, всякого
народа видит, балуется наш брат. Самое хорошее дело, что землей мужику заниматься.
— Э, не смейся! Не
чужая своему
народу говорит с тобой. Все любят вас: тебя и его…
Наркис. Как нет? Что ж вы не грабите? Это вы напрасно. Вы из
чужих земель, вы нашего
народу не знаете. Наш
народ простой, смирный, терпеливый
народ, я тебе скажу, его можно грабить. И промежду прочим, даже есть много таких, которые не знают, куда им с деньгами деваться. Право. Вот Хлынов, да что ж его не ограбить! Ему еще, пожалуй, лучше от этого.
— Вы не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы!
Чужой силой живете…
чужими руками работаете! Сколько
народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений…
— И, сударь! Придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой
народ! То ли еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все русской. Дремлем до поры до времени; а как очнемся да стрехнем с себя
чужую пыль, так нас и не узнаешь!
— К тебе, — едва выговорила Петровна. — Слухи все такие, словно в бубны бубнят… каково мне слушать-то! Ведь ты мне дочь. Нешто он, народ-то, разбирает? Ведь он вот что говорит… просто слушать срам. «Хорошо, говорят, Петровна сберегла дочку-то!» Я знаю, что это неправда, да ведь на
чужой роток не накинешь моток. Так-то, дочка моя, Настюшка! Так-то, мой сердечный друг! — договаривала старуха сквозь слезы и совсем заплакала.
Мы пришли в Керчь поздно вечером и принуждены были ночевать под мостками с пароходной пристани на берег. Нам не мешало спрятаться: мы знали, что из Керчи, незадолго до нашего прихода, был вывезен весь лишний
народ — босяки, мы побаивались, что попадём в полицию; а так как Шакро путешествовал с
чужим паспортом, то это могло повести к серьёзным осложнениям в нашей судьбе.
— Старатели… пхе!.. Хочется вам с этими пьяницами дело иметь! — не раз говорил мне Бучинский — он никак не мог понять, что меня могло тянуть к старателям. — Самый проклятый
народ… Я говорю вам. В высшем градусе безнравственный
народ… Да!.. И живут как свиньи… Им только дай горилки, а тут бери с него все: он вам и золото продаст, и
чужую лошадь украдет, и даже собственную жену приведет… Я вам говорю!..
«Изучать
народ», живучи под
чужим кровом и на
чужом хлебе, для совестливого Бенни было несносно.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный
народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и
чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Хотя г-жа Ежова коротко знала автора по петербургской сцене, привыкла к его безумным вспышкам и, будучи неуступчивого нрава, никогда ему не покорялась, а, напротив, заставляла его плясать по своей дудке, но в Петербурге она была дома, как будто в своей семье, — здесь же совсем другое дело; она сама приехала в гости в Москву, и сцена Большого Петровского театра, полная разного
народа, казалась ей
чужой гостиной.
Услышав, что мужики по большей части обручники и стекольщики и что они ходят по летам в Петербург и Москву, он очень справедливо заметил, что подобное имение, с одной стороны, спокойнее для хозяев, но зато менее выгодно, потому, что на
чужой стороне
народ балуется и привыкает пить чай и что от этого убывает народонаселение и значительно портится нравственность.
«Экой проклятый
народ, — твердил он, размахивая толстыми своими руками, — лентяй на лентяе; только вот и на уме, как бы отхватать скорее свои нивы, завалиться на печку да дрыхнуть без просыпу… до
чужого дела ему и нуждушки нет… бестия
народ, лентяй
народ, плут
народ!»
— Глупый, чем тебе меня обидеть? Но ты о великом
народе нехорошо сказал, несчастная душа… Барам допустимо
народ поносить, им надо совесть погасить, они —
чужие на земле, а ты — кто?
— Видишь ли, — спрашивает, — что сделано
народом и как измывались над ним до поры, пока ты не явился обругать его глупыми словами? Это я сказывал больше о том, что он по
чужой воле делал, а отдохну — расскажу, чем душа его жила, как он бога искал!
— Ты, Мишка, нахватался церковных мыслей, как огурцов с
чужого огорода наворовал, и смущаешь людей! Коли говоришь, что рабочий
народ вызван жизнь обновлять, — обновляй, а не подбирай то, что попами до дыр заношено да и брошено!
— Он точно думает, что мы какие-нибудь персоны, — сказал чванно Кузьма. — Какая нужда? А может, москали и в самом деле добрый
народ! Вот так нам и везде будет. Не пропадем на
чужой стороне! — заключил Кузьма, смеясь от чистого сердца.
Таким образом, от идеи своего
народа и государства человек, не останавливающийся: в своем развитии, возвышается посредством изучения
чужих народностей до идеи
народа и государства вообще и, наконец, постигает отвлеченную идею человечества, так что в каждом человеке, представляющемся ему, видит прежде всего человека, а не немца, поляка, жида, русского и пр.
Оттого до сих пор история
народов представляет в своем ходе некоторого рода путаницу: одни постоянно спят, потому что хоть и имеют некоторые знания, но не выработали их до степени сердечных, практических убеждений; другие не возвысили еще своего эгоизма над инстинктами хищной природы и хотят удовлетворить себя притеснением других; третьи, не понимая настоящего, переносят свой эгоизм на будущее; четвертые, не понимая самих себя, тешат свой эгоизм помещением себя под
чужой покров и т. д.
Не случайные порывы, не призрачные стремления, развившиеся по
чужим фантазиям, а именно масса таких выработанных знаний, проникших в
народ, управляет ходом истории человечества.
Например, он постоянно уверяет, что образованность древней Руси достигала весьма высокой степени во всей массе
народа и что, между прочим, знание
чужих языков не было редкостью, так как еще отец Владимира Мономаха говорил на пяти языках.
— Эх, Тяпа, — тоскливо воскликнул учитель, — это — верно! И
народ — верно!.. Он огромный. Но — я ему
чужой… и — он мне
чужой… Вот в чем трагедия. Но — пускай! Буду страдать… И пророков нет… нет!.. Я действительно говорю много… и это не нужно никому… но — я буду молчать… Только ты не говори со мной так… Эх, старик! ты не знаешь… не знаешь… не можешь понять.
Мало того, она явилась к нам не вследствие того, что в
народе явилась потребность заимствования
чужой образованности, а просто по случайному обстоятельству.