Неточные совпадения
Пели именно эти люди, и в
шорохе десятков тысяч
ног пение звучало слабо.
Клим зажег свечу, взял в правую руку гимнастическую гирю и пошел в гостиную, чувствуя, что
ноги его дрожат. Виолончель звучала громче,
шорох был слышней. Он тотчас догадался, что в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
«Как это глубоко, исчерпывающе сказано: революцию хоронят! — думал он с благодарностью неведомому остроумцу. — Да, несут в могилу прошлое, изжитое. Это изумительное шествие — апофеоз общественного движения. И этот шлифующий
шорох — не механическая работа
ног, а разумнейшая работа истории».
До слуха моего донесся
шорох. Скоро я увидел и виновника шума — это была енотовидная собака — животное, занимающее среднее место между собаками, куницами и енотами. Тело ее, длиною около 80 см, поддерживается короткими
ногами, голова заостренная, хвост длинный, общая окраска серая с темными и белесоватыми просветами, шерсть длинная, отчего животное кажется больше, чем есть на самом деле.
В это время в лесу раздался какой-то
шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на
ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Опять забытье, с вереницей бессвязных мыслей и нытьем в
ногах… И новый
шорох. Регент ударяет камертоном о перила, подымает его, взмахивает, и хор точно пускается вплавь с знакомым мотивом...
Бывало, сидишь и читаешь или пишешь что-нибудь, и вдруг слышишь какой-то
шорох и пыхтенье, и что-то тяжелое ворочается под столом около
ног; взглянешь — это Егор, босой, собирает под столом бумажки или вытирает пыль.
Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в
ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода; их лира — утренний
шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна Единому Государству, и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран.
Или то ли дело, бывало, в Москве, когда все, тихо переговариваясь, стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, — вдруг отворяется дверь, слышен
шорох платья, шарканье
ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты.
Если бы кто-нибудь в доме Вершиной открыл окно после полуночи, то он услышал бы на улице легкий
шорох босых
ног на мостках, тихий шопот, еще какие-то мягкие звуки, похожие на то, словно обметали забор; потом легкое звяканье, быстрый топот тех же
ног, все быстрее и быстрее, далекий хохот, тревожный лай собак.
За нею столь же медленно, тесной кучей — точно одно тело — плывут музыканты, — медные трубы жутко вытянуты вперед, просительно подняты к темному небу и рычат, вздыхают; гнусаво, точно невыспавшиеся монахи, поют кларнеты, и, словно старый злой патер, гудит фагот; мстительно жалуется корнет-а-пистон, ему безнадежно вторят валторны, печально молится баритон, и, охая, глухо гудит большой барабан, отбивая такт угрюмого марша, а вместе с дробной, сухой трелью маленького сливается
шорох сотен
ног по камням.
Тогда Лунёв выбрался из толпы и сел на ступени часовни, внутренно посмеиваясь над людьми. Сквозь
шорох снега под
ногами и тихий говор до него долетали отдельные возгласы...
Шёпот Петрухи, вздохи умирающего,
шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в яму пред окном, — все эти звуки сливались в глухой шум, от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся от стены и пошёл вон из подвала. Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся руками за перила, с трудом поднимал
ноги, а дойдя до двери, встал и тихо заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Боль была настолько сильна, что и прелесть окружающего перестала существовать для меня. А идти домой не могу — надо успокоиться.
Шорох в овраге — и из-под самой кручи передо мной вынырнул Дружок, язык высунул, с него каплет: собака потеет языком. Он ткнулся в мою больную
ногу и растянулся на траве. Боль напомнила мне первый вывих ровно шестьдесят лет назад в задонских степях, когда табунщик-калмык, с железными руками, приговаривал успокоительно...
По лесу блуждал тихий, медленный звон, он раздавался где-то близко, шевелил тонкие ветки, задевая их, и они качались в сумраке оврага, наполняя воздух
шорохом, под
ногами сухо потрескивал тонкий лёд ручья, вода его вымерзла, и лёд покрывал белой плёнкой серые, сухие ямки.
Несколько минут ничто не нарушало торжественного безмолвия ночи; путешественники молчали, колеса катились без шума по мягкой дороге, и только от времени до времени сухой валежник хрустел под
ногами лошадей и раздавался легкой
шорох от перебегающего через дорогу зайца.
Не спеша, честно взвешивая тяжесть всех слов, какие необходимо сказать сыну, отец пошёл к нему, приминая
ногами серые былинки, ломко хрустевшие. Сын лежал вверх спиною, читал толстую книгу, постукивая по страницам карандашом; на
шорох шагов он гибко изогнул шею, посмотрел на отца и, положив карандаш между страниц книги, громко хлопнул ею; потом сел, прислонясь спиной к стволу сосны, ласково погладив взглядом лицо отца. Артамонов старший, отдуваясь, тоже присел на обнажённый, дугою выгнутый корень.
Горбун хотел бежать домой, но отец крепко держал его за плечо и, наклонив голову, шаркал по песку
ногами, как бы прислушиваясь к
шороху и скрипу, едва различимому в сердитом крике рабочих.
В кромешной тьме чувствуется присутствие многих людей, слышен
шорох одежд и
ног, тихий кашель, шепот. Вспыхивает спичка, освещая мое лицо, я вижу у стен на полу несколько темных фигур.
За дверями, которые выходили в сени, слышался
шорох… кто-то тихо переступал с
ноги на
ногу и водил по стене руками… Очевидно, этот злодей искал, но никак не мог найти двери…
Здесь, несмотря на промоченные
ноги, он сел на корточки и стал припоминать всё, что он делал: как он перелез через забор, искал ее окно и, наконец, увидал белую тень; как несколько раз, прислушиваясь к малейшему
шороху, он подходил и отходил от окна; как то ему казалось несомненно, что она с досадой на его медлительность ожидает его, то казалось, что это невозможно, чтобы она так легко решилась на свидание; как, наконец, предполагая, что она только от конфузливости уездной барышни притворяется, что спит, он решительно подошел и увидал ясно ее положение, но тут вдруг почему-то убежал опрометью назад и, только сильно устыдив трусостью самого себя, подошел к ней смело и тронул ее за руку.
Внезапный
шорох заставляет меня поднять голову и обернуться назад… И — о ужас! — фигура императора отделилась от полотна и выступила из рамы. Опираясь на скипетр, он сделал шаг вперед… Вот он занес
ногу и поставил ее на красную ступень пьедестала… Да-да, правую
ногу в узком ботфорте…
Скованная по рукам и
ногам, я замираю. С тихим
шорохом ползет занавес вверх… Оркестр давно умолк… Пьеса начинается…
Странный
шорох за ней, быстро удаляющийся топот
ног по коридору и где-то стукнувшая задвижка — наглядно доказали Даше, что весь её разговор с хозяйкой дома был подслушан её юными воспитанницами. Даша огорчилась не на шутку. Но пока она ничего не могла поделать с её маленькой своенравной командой.
Храбриться было безрассудно: молодой человек поспешил за Схарием. В чащу перелеска, в разрез его, далее и далее, и потонули в нем. Только вожатый нередко останавливался, чтобы дать перемежку
шороху, который производили они руками и
ногами, пробираясь между кустов и дерев. Он желал, чтоб этот
шорох приняли за шум ветерка, бегающего по перелеску.