Неточные совпадения
— Понадобилось, так явились и мысли и
язык, хоть напечатать в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и глаза не видят, и в руках слабость! Ты свое уменье затерял еще в
детстве, в Обломовке, среди теток, нянек и дядек. Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить.
У ученых перемололся
язык; они впали в
детство и стали посмешищем у простого, живущего без ученых, а только здравым смыслом народа.
Если бы я не знал с
детства французский и немецкий
языки, то, вероятно, с большим трудом овладел бы ими.
Мать моя была католичка. В первые годы моего
детства в нашей семье польский
язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский
язык я слышал от сестер отца, но они приезжали к нам редко.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и
языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще
детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
А разговорился он со мной. Оказывается, почти один из окружающих, он немного владел русским
языком. Его заинтересовали некоторые мои цирковые штуки, и хотя он почти не задавал вопросов, но чувствовалось, что это горская гордость не позволяет ему проявлять любопытство. И я рассказал ему, что я актер, служил в цирке, охотник с
детства и нехотя оставляю Кавказ, да кстати у меня и паспорта нет. Разоткровенничался.
Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с
детства мой
языкК иному звуку не привык…
С самого моего
детства я никогда не играл молодых людей, любовников, как говорится на театральном
языке.
И офицеров, и еще более матросов тянуло домой, туда, на далекий Север, где и холодно и неприветно, уныло и непривольно, где нет ни ослепительно жгучего южного солнца, ни высокого бирюзового неба, ни волшебной тропической растительности, ни диковинных плодов, но где все — и хмурая природа, и люди, и даже чернота покосившихся изб, с их убожеством — кровное, близкое, неразрывно связывающее с раннего
детства с родиной,
языком, привычками, воспитанием, и где, кроме того, живут и особенно милые и любимые люди.
Хотя я с
детства говорил по-немецки, в Дерпте учился и сдавал экзамен на этом
языке, много переводил — и все-таки никогда ничего не писал и не печатал по-немецки. Моя речь появилась в каком-то венском листке. В ней я-с австрийской точки — высказывался достаточно смело, но полицейский комиссар, сидевший тут, ни меня, никаких других ораторов не останавливал.
По-английски я стал учиться еще в Дерпте, студентом, но с
детства меня этому
языку не учили. Потом я брал уроки в Петербурге у известного учителя, которому выправлял русский текст его грамматики. И в Париже в первые зимы я продолжал упражняться, главным образом, в разговорном
языке. Но когда я впервые попал на улицы Лондона, я распознал ту давно известную истину, что читать, писать и даже говорить по-английски — совсем не то, что вполне понимать всякого англичанина.
Ни тот, ни другой не знали по-немецки; а я говорил на этом
языке с
детства.
Мы с
детства знали немецкий
язык, но, когда подросли, начали его забывать.
Чтобы не наскучить вам дальнейшими рассказами о моем
детстве, не стану подробно описывать вам, как я начал свое учение у одного отставного учителя народного училища, которого бабушка наняла для меня, как он по временам зашибался и между тем понятливо преподавал мне русский
язык и арифметику, как он успел привить мне любовь к литературе. Восьми лет я уже с жаром декламировал тираду из Дмитрия Донского...
Каким трепетом забилось его сердце, когда он разглядел своих земляков, узнав их по одежде и вооружению, которые еще со времени раннего
детства запечатлелись в его памяти. Шишаки, кольчуги, узловатые кистени, в кружок обстриженные волосы, русский
язык, еще памятный ему, — все это было перед ним.
Вот хоть бы сегодня. Степа читал мне Гамлета. Я только благодаря ему начала понимать шекспировский
язык, хоть и болтаю с
детства по-английски. Его возглас до сих пор звучит у меня в ушах...
Каким трепетом забилось его сердце, когда он разглядел своих земляков, узнав их по одежде и вооружению, которые еще со времени раннего
детства запечатлелись в его памяти. Шишаки, кольчуги, угловатые кистени, в кружок обстриженные волосы, русский
язык, еще памятный ему, — все это было перед ним.