Неточные совпадения
— Нет, барин, нигде не видно! — После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул
песню не
песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на
язык. Таким образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями.
И, позабыв столицы дальной
И блеск и шумные пиры,
В глуши Молдавии печальной
Она смиренные шатры
Племен бродящих посещала,
И между ими одичала,
И позабыла речь богов
Для скудных, странных
языков,
Для
песен степи, ей любезной…
Вдруг изменилось всё кругом,
И вот она в саду моем
Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах,
С французской книжкою в руках.
По-французски он не знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом
языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех
языках. Эту
песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, — и пируют до утра, пьют, поют
песни, Landesvater, [Старинная немецкая
песня.] Gaudeamus, [Старинная студенческая
песня на латинском
языке.] курят, бранят филистеров; [Филистер — самодовольный, ограниченный человек, заботящийся только о своем благополучии.] иногда они нанимают оркестр.
Да, ты прав, Боткин, — и гораздо больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может найти «пантеистическое» наслаждение, созерцая пляску волн морских и дев испанских, слушая
песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым словам, я в первый раз оценил демократическую глубину нашего
языка, приравнивающего запах к звуку.
По окончании акта студенты вываливают на Большую Никитскую и толпами, распевая «Gaudeamus igitur», [«Итак, радуйтесь, друзья…» (название старинной студенческой
песни на латинском
языке).] движутся к Никитским воротам и к Тверскому бульвару, в излюбленные свои пивные. Но идет исключительно беднота; белоподкладочники, надев «николаевские» шинели с бобровыми воротниками, уехали на рысаках в родительские палаты.
Она делала, что могла: у нее я выучился французскому чтению и «вокабулам», а затем она заставила меня вытверживать на польском
языке «исторические
песни Немцевича».
То же было и с
языком и с
песнями…
«Детская библиотека», сочинение г. Камне, переведенная с немецкого А. С. Шишковым, особенно детские
песни, которые скоро выучил я наизусть, привели меня в восхищение [Александр Семеныч Шишков, без сомнения, оказал великую услугу переводом этой книжки, которая, несмотря на устарелость
языка и нравоучительных приемов, до сих пор остается лучшею детскою книгою.
Бледно-желтое, отекшее лицо его, украшенное жиденькою бородкой, носило явные следы постоянно невоздержной жизни; маленькие голубые и воспаленные глаза смотрели как-то слепо и тупо, губы распустились и не смыкались, руки, из которых одна была засунута в боковой карман, действовали не твердо. Во все время, покуда продолжалось причесывание волос, он вполголоса мурлыкал какую-то
песню и изредка причмокивал
языком и губами.
О финских
песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот же мотив. Может быть, это такие же
песни, как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским
языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Она давно забыла свой
язык, но в ее памяти еще шевелились слова
песни, которой мать забавляла когда-то ее, малого ребенка.
«Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным
языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и
песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Ее погибель — это осуществленная песнь плена вавилонского: играиъйте и пойте нам
песни сионские, — говорили иудеям их победители; но печальный пророк отозвался, что не в рабстве можно петь священные
песни родины, что лучше пусть
язык их прилипнет к гортани и руки отсохнут, нежели примутся они за гусли и запоют сионские
песни на потеху владык своих.
Поет ему и
песни гор,
И
песни Грузии счастливой
И памяти нетерпеливой
Передает
язык чужой.
Вместо улиц тянулись бесконечные ряды труб и печей, посреди которых от времени до времени возвышались полуразрушенные кирпичные дома; на каждом шагу встречались с ним толпы оборванных солдат: одни, запачканные сажею, черные как негры, копались в развалинах домов; другие, опьянев от русского вина, кричали охриплым голосом: «Viva 1'еmpereur!» [Да здравствует император! (франц.)] — шумели и пели
песни на разных европейских
языках.
Я ушел от них, постоял у двери на улице, послушал, как Коновалов ораторствовал заплетающимся
языком, и, когда он снова начал петь, отправился в пекарню, и вслед мне долго стонала и плакала в ночной тишине неуклюжая пьяная
песня.
Самое отношение к миру теряется, человек действует заодно и как одно с миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия становится часом оргии; на нашем маловыразительном
языке мы могли бы назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между
песней, музыкой, словом и движением, жизнью, религией и поэзией.
Обряды,
песни, хороводы, заговоры сближают людей с природой, заставляют понимать ее ночной
язык, подражают ее движению.
И он начнет выкидывать другие штуки: возьмет, например, две палки, из которых одну представит будто смычок, а из другой скрипку, и начнет наигрывать
языком «Барыню» [«Барыня» — популярная
песня, печатавшаяся в песенниках с 1799 года.
— Измолоду, государь мой милостивый, — отвечал он, — такая уж моя речь; где и язык-то набил на то — не помню; с хороводов да
песен, видно, дело пошло; ну и тоже, грешным делом, дружничал по свадебкам.
Характер поэзии Кольцова. Верность и правдивость в изображении предметов. Положительный взгляд на вещи. Присутствие мысли в стихотворениях. Думы. Некоторые черты народного характера в
песнях Кольцова. Сила чувства и выражения.
Язык Кольцова. Заключение.
Языков писал еще вакхические
песни, а ирмосов и кондаков не только не писал, но и не читал.
— Так бы вы сразу и сказали, а то чешете
язык, и невозможно понять — зачем? Посидите, я в минуту ворочусь. Сейчас будет гармонист,
песни будем петь, спляшем… А вы, пока я хожу, переберитесь-ка вот сюда… — она указала рукой на соседнюю комнату, — да закажите чаю, водки ещё и закуски… Нуте-ка, я тяпну ещё одну!
Так и освобождение родины: он учится в Московском университете, чтобы образоваться вполне и сблизиться с русскими, и в течение повести довольствуется покамест тем, что переводит болгарские
песни на русский
язык, составляет болгарскую грамматику для русских и русскую для болгар, переписывается с своими земляками и собирается ехать на родину — подготовлять восстание, при первой вспышке восточной войны (действие повести в 1853 году).
После обеда почти всегда он приглашал меня в кабинет, иногда без Казначеева, и толковал со мною о любимых своих предметах: о тождестве
языка русского и славянского, о красотах священного писания, о русских народных
песнях, о порче
языка по милости карамзинской школы и проч. и проч.
Пела она
песню заунывную, нисколько не русскую и на
языке, совершенно Кузьме Васильевичу не знакомом.
Полисмен Уйрида начал довольно обстоятельный рассказ на не совсем правильном английском
языке об обстоятельствах дела: о том, как русский матрос был пьян и пел «более чем громко»
песни, — «а это было, господин судья, в воскресенье, когда христианину надлежит проводить время более прилично», — как он, по званию полисмена, просил русского матроса петь не так громко, но русский матрос не хотел понимать ни слов, ни жестов, и когда он взял его за руку, надеясь, что русский матрос после этого подчинится распоряжению полиции, «этот человек, — указал полисмен пальцем на «человека», хлопавшего напротив глазами и дивившегося всей этой странной обстановке, — этот человек без всякого с моей стороны вызова, что подтвердят и свидетели, хватил меня два раза по лицу…
— Какие обстоятельства? Боязнь злых
языков? Стара
песня! А скажите мне, пожалуйста, графиня, сколько обязуется давать вам ежегодно граф после развода?
С поляками он всегда ладил, хорошо владел их
языком и тогда уже готовил к печати отдельные
песни"Пана Тадеуша".
И снова стало хорошо и грустно, и захотелось петь, — но голос не слушался, на
язык подвертывались какие-то ненужные и скучные слова, и
песня не выходила.
— Разрази Господь, коли вру. Сенные девушки уж свадебные
песни поют, князя и княжну величают… Повторяю только, говорю вам это за тайну великую… Сам князь Василий промеж себя, княжны, Якова Потаповича да жениха нареченного все это содержит, значит, так надо, а потому лишнему человеку вы ни гугу, нечего зря языком-то чесать…
— Ишь, у вас
языки, видимо, поотсохли… — бросила последняя и вышла из комнаты, мурлыча про себя какую-то
песню.
Я ничего не понимал, но мне было приятно, очень приятно его слушать; не зная
языка, мог я, однако ж, с помощью слуха сказать ему, что он читал:
песни ли ангелов, у престола Всевышнего поющих ему хвалу чистого сердца, или безумный ропот беснующихся на творца своего, бунтующий ад или красные, райские дни.
Князь Вадбольский. Исполать [Исполать — слава (греч.).]! теперь поразведаемся и с певуном. Кажется, речь была о Вадбольском, который неосторожно когда-то, во времена оны, посмеялся над тем, что нерусский коверкал в
песне русский
язык. Грех утаить: надрывался аз грешный от смеху, когда этот любезник пел: «Прости, зеленый лук! Где ты, мыла друк?» — и многое множество тому подобного.
— Чтоб
язык отсох! по маковому зернышку меня бы разорвало! — возразил Филя. — У меня самого
песня эта была заветная; я берег ее за теплою пазушкой для света-радости, красной девицы в тоске, в разлученьице, по добром молодце, по офицерчике. Гм! (Кашляет.) За нее подарила бы она меня словом ласковым, приветливым и рублевиком серебряным. Господа командеры! Дайте мне ордер разведать, какой окаянный певчий передражнивает нас?