Неточные совпадения
— Даже. И преступно искусство, когда оно изображает мрачными красками жизнь демократии. Подлинное искусство — трагично. Трагическое создается насилием массы в жизни, но не чувствуется ею в искусстве. Калибану Шекспира трагедия не доступна. Искусство должно быть более аристократично и непонятно, чем
религия. Точнее: чем богослужение. Это — хорошо, что народ не понимает латинского и церковнославянского
языка. Искусство должно говорить
языком непонятным и устрашающим. Я одобряю Леонида Андреева.
У китайцев нет национальности, патриотизма и
религии — трех начал, необходимых для непогрешительного движения государственной машины. Есть китайцы, но нации нет; в их
языке нет даже слова «отечество», как сказывал мне один наш синолог.
Вы видите, что здесь все японское: пришедшая оттуда
религия, нравы, обычаи, даже письменный
язык, наполовину, однако ж, с китайским.
Ум везде одинаков: у умных людей есть одни общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на различие наций, одежд,
языка,
религий, даже взгляда на жизнь.
Ни раса, ни территория, ни
язык, ни
религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении.
Мне было около пятнадцати лет, когда мой отец пригласил священника давать мне уроки богословия, насколько это было нужно для вступления в университет. Катехизис попался мне в руки после Вольтера. Нигде
религия не играет такой скромной роли в деле воспитания, как в России, и это, разумеется, величайшее счастие. Священнику за уроки закона божия платят всегда полцены, и даже это так, что тот же священник, если дает тоже уроки латинского
языка, то он за них берет дороже, чем за катехизис.
Огарева кружок состоял из прежних университетских товарищей, молодых ученых, художников и литераторов; их связывала общая
религия, общий
язык и еще больше — общая ненависть.
Враждебная камера смолкнула, и Прудон, глядя с презрением на защитников
религии и семьи, сошел с трибуны. Вот где его сила, — в этих словах резко слышится
язык нового мира, идущего с своим судом и со своими казнями.
Я ожидал, что вольнодумные писатели посмотрят на Xриста не только как на установителя
религии поклонения и личного спасения (как его понимают церковники), а, выражаясь их
языком, и как на реформатора, разрушающего старые и дающего новые основы жизни, реформа которого не совершилась еще, а продолжается и до сих пор.
Он легкомысленно перебегает от одного признака к другому; он упоминает и о географических границах, и о расовых отличиях, и о равной для всех обязательности законов, и о присяге, и об окраинах, и о необходимости обязательного употребления в присутственных местах русского
языка, и о господствующей
религии, и об армии и флотах, и, в конце концов, все-таки сводит вопрос к Грацианову.
В течение целого часа изощрялся над ним Рябков, зло и грубо карикатуря его
язык, национальность и
религию.
Есть только несколько миллионов квадратных верст пространства и несколько сотен совершенно разных национальностей, — есть несколько тысяч
языков и множество
религий.
Самое отношение к миру теряется, человек действует заодно и как одно с миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия становится часом оргии; на нашем маловыразительном
языке мы могли бы назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между песней, музыкой, словом и движением, жизнью,
религией и поэзией.
Ложная наука и ложные
религии выражают свои догматы всегда высокопарным
языком, который непосвященным кажется чем-то таинственным и важным.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на
язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если
религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать
религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Отсюда проистекает неизбежная множественность языческих
религий, а также национальный характер, существенно им присущий и сближающий их с народным
языком, фольклором, разными видами народного творчества (этому не противоречит факт религиозного синкретизма, как явление позднее упадочное и производное).
Это отразилось и на словоупотреблении, по крайней мере, русского
языка, зовущего
религию верой.
Особую разновидность естественной
религии, или «
религии вообще», составляет так наз. теософическая доктрина, согласно которой все
религии имеют общее содержание, говорят одно и то же, только разным
языком, причем надо отличать эзотерическое учение, ведомое лишь посвященным, и экзотерическое, существующее для profanum vulgus [Непосвященная толпа (лат.) — выражение Горация («Оды», II, 1,1)]; различия символики и обряда, обусловливаемые историческими причинами, существуют только во втором, но не в первом.
Таким образом, оригинальные краски исторических
религий обесцвечиваются, все конкретное отходит в экзотеризм, а в качестве эзотерического содержания подставляется доктрина теософического общества, столь озабоченного распространением универсального религиозного волапюка [Волапюк (от англ, world — мир и speak —
язык) — первый искусственный международный
язык, созданный в 1880 г.
Язычество, как
религия языков, несет на себе печать вавилонского столпотворения и смешения наречий, в котором выразилось внутреннее взаимоотчуждение в духе человечества.
Если эту религиозную формулу перевести на
язык философский, она получит такое выражение:
религия есть переживание трансцендентного, становящегося постольку имманентным, однако при сохранении своей трансцендентности, переживание трансцендентно-имманентного.
Интуиция тварности, имеющая столь первостепенное значение в
религии, вообще с трудом переводится на
язык религиозной философии, ибо последней здесь приходится не «дедуцировать» понятия, но давать лишь философский пересказ религиозного переживания.