Неточные совпадения
На биваке
костер горел
ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Я встал и поспешно направился к биваку.
Костер на таборе горел
ярким пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял дрова. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли в воздухе.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у
костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер. На небе горели
яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя
костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
Я взглянул на
костер. Дрова искрились и трещали. Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился
ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго еще сидел и смотрел на «живой огонь».
Тогда я вернулся назад и пошел в прежнем направлении. Через полчаса я увидел огни бивака.
Яркое пламя освещало землю, кусты и стволы деревьев. Вокруг
костров суетились люди. Вьючные лошади паслись на траве; около них разложены были дымокуры. При моем приближении собаки подняли лай и бросились навстречу, но, узнав меня, сконфузились и в смущении вернулись обратно.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у
костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели
ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Свет от
костров отражался по реке
яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался
костер,
ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась в норку и больше не показывалась.
Через час восток начал алеть. Я посмотрел на часы, было 6 часов утра. Пора было будить очередного артельщика. Я стал трясти его за плечо. Стрелок сел и начал потягиваться.
Яркий свет
костра резал ему глаза — он морщился. Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись...
Выходила
яркая картина, в которой, с одной стороны, фигурировали немилостивые цари: Нерон, Диоклетиан, Домициан и проч., в каком-то нелепо-кровожадном забытьи твердившие одни и те же слова: «Пожри идолам! пожри идолам!» — с другой, кроткие жертвы их зверских инстинктов, с радостью всходившие на
костры и отдававшие себя на растерзание зверям.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя
костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то
яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от
костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Скоро избушка осветилась
ярким пламенем разложенного на очаге
костра из сухого дерева, а густой дым повалил прямо в дверь.
Разведение огня доставило мне такое удовольствие, что я и пересказать не могу; я беспрестанно бегал от большого
костра к маленькому, приносил щепочек, прутьев и сухого бастыльнику для поддержания
яркого пламени и так суетился, что мать принуждена была посадить меня насильно подле себя.
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее,
ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг
костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Иногда в комнате они все разгорались, как большой
костер, и Ежов был среди них самой
яркой головней, но блеск этого
костра слабо освещал тьму души Фомы Гордеева.
Он завесил окна и не зажег огня; слабый свет
костра, проникая сквозь занавески, лег на стол, стену и дрожал, становясь то
ярче, то ослабевая.
Фома смотрел туда и видел высокую и черную стену леса,
яркое, играющее на ней огненное пятно
костра и туманные фигуры вокруг него.
Издали в степи показалось
яркое зарево горевших
костров.
Какие разноцветные группы!
яркое пламя
костров, согласно с догорающим западом, озаряло картину пира, когда Вадим решился подойти к ним, замешаться в их веселие.
Григорий встал, закинул в печку новую охапку прошлогодней
костры, передал отцу ожег, исправлявший должность кочерги, и вышел. Прокудин почесал бороду, лег на
костру перед печкою и стал смотреть, как густой, черный дым проникал сквозь закинутую в печь охапку белой
костры, пока вся эта
костра вдруг вспыхнула и осветила всю масляницу
ярким поломем.
Мы забрались в «дыру» и легли, высунув из нее головы на воздух. Молчали. Коновалов как лег, так и остался неподвижен, точно окаменел. Хохол неустанно возился и всё стучал зубами. Я долго смотрел, как тлели угли
костра: сначала
яркий и большой, уголь понемногу становился меньше, покрывался пеплом и исчезал под ним. И скоро от
костра не осталось ничего, кроме теплого запаха. Я смотрел и думал...
Вдали, над темной гривой Чернораменского леса, поднялась тяжелая туча и гасила звезды. Огонь
костра взыграл
ярче, веселее.
Ледоход затягивался, и люди жили таким образом вторую неделю. Огонь освещал угрюмые, истомленные лица ямщиков. Лошади фыркали под каменными стенами огромной землянки. Порой, когда
костер вспыхивал
ярче, вверху появлялись то кусок нависшей скалы, то группа лиственниц… Появлялись, стояли мгновение в вышине, как будто готовые обрушиться, и опять исчезали…
Молчание. Голос становится
ярче и тревожнее, как в последний раз вспыхнувший
костер.
Яркий свет
костра снова освещал пещеру. У самого огня лежал юный путник, спасенный Керимом. Юноша все еще не пришел в чувство. Высокая белая папаха с атласным малиновым верхом была низко надвинута на лоб… Тонкий прямой нос с горбинкой, полураскрытый алый рот с жемчужной подковкой зубов. Длинные ресницы, черные, сросшиеся на переносице брови подчеркивали белизну кожи. Лицо казалось воплощением строгой юношеской красоты.
Яркие точки
костров, их огневое пламя сквозило между стволами деревьев, освещая лес. Но там, в глубине его, царит темнота. И туда хорошенькая Любочка направила свои шаги, замирая от охватившего ее чувства ужаса.
Когда мы вернулись с рыбацкой ловли, было уже темно. На биваке горел большой
костер.
Ярким трепещущим светом были освещены стволы и кроны деревьев. За день мы все устали и потому рано легли спать. Окарауливали нас собаки.
Другой гусар схватил юношу за другое плечо и саблей перерезал веревки, стягивавшие ему ноги. Стуча сапогами и гремя шпорами, они потащили его на крыльцо. Этот двор был освещен по-прежнему пылающим по середине его
костром. В оконцах соседнего домика, примыкавшего к этому двору, светились
яркие огни.
Когда я открыла глаза, грозы уже не было. Я лежала у
костра на разостланной бурке… Вокруг меня, фантастически освещенные
ярким пламенем, сидели и стояли вооруженные кинжалами и винтовками горцы. Их было много, человек 20. Их лица были сумрачны и суровы. Речь отрывиста и груба.
Сумерки уже совершенно заменились темнотою ночи, над черным профилем гор зажглась
яркая вечерняя зарница, над головами на светло-синем морозном небе мерцали мелкие звезды, со всех сторон краснело во мраке пламя дымящихся
костров, вблизи серели палатки и мрачно чернела насыпь нашей батареи. От ближайшего
костра, около которого, греясь, тихо разговаривали наши денщики, изредка блестела на батарее медь наших тяжелых орудий, и показывалась фигура часового в шинели внакидку, мерно двигавшегося вдоль насыпи.
Бурка упала с его головы.
Яркое пламя
костра освещало зловещим светом его торжествующее лицо.
Вот они и у
костра. Его пламя вблизи лизало
яркими языками рогожные стенки шалаша. Около
костра, спинами, сидело двое.
Силин не слушал и, подперев голову кулаками, о чем-то думал. Церковь стояла на краю улицы, на высоком берегу, и нам сквозь решетку ограды были видны река, заливные луга по ту сторону и
яркий, багровый огонь от
костра, около которого двигались черные люди и лошади. А дальше за
костром еще огоньки: это деревушка… Там пели песню.
Солнце давно село.
Яркие звезды зажглись кое-где по небу; красное, подобное пожару зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный, красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между
костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
— Ребята, ведмедь, — сказал один солдат. Все подняли головы; прислушались, и из леса, в
яркий свет
костра, выступили две, держащиеся друг за друга, странно одетые человеческие фигуры.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое, черное пятно направо — караулка, и красное,
яркое пятно внизу налево — догоравший
костер, что человек, приходивший за чашкой, — гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого.
В осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и
костер их пылал
ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.