Цитаты со словом «батист»
Похожие цитаты:
Велико число женщин, которые кажутся прекрасными в тени шатров и под покровом вуали. Но подними вуаль, и ты увидишь мать своей матери.
План заключается не только в том, сколько нужно сделать столов и стульев. План — это тонкое кружево норм и отношений.
Честь женщины подобна горностаю: от малейшего прикосновения тускнеет ее белизна.
Под грязными лохмотьями Диогена скрывалось, быть может, столько же гордости, как под пышной одеждой божественного Платона.
Бархатный пиджак не делает писателя.
Длинная речь также не подвигает дела, как длинное платье не помогает ходьбе.
Чтобы войти в хорошее общество, нужно носить фрак, мундир или ливрею.
Некоторые женщины имеют мужей, только чтобы подтянуть платье, которое застегивается сзади.
Удовольствия точно мак — только коснёшься цветка, как лепестки опадают; или точно снег, падающий в реку: одно мгновение белый, а в следующее — он исчезает навсегда.
Самый тонкий волос тоже бросает тень.
Мысль поэта, живая и трепещущая, оправляется в золото и драгоценные камни, и нельзя уже затем разъединить мысль с ее оправой, не разрушив ее.
Мир состоит не из чёрного и белого, а, скорее, из черного и серого.
Время — ткань, из которой состоит жизнь.
У нее были такие узкие штаны, что я едва мог дышать.
Вот — стою — под прицелом Неподвижной мишенью.И рассыпались годы,Как из книги листочки…Под родным небосводомЖизнь по тонкой цепочкеДокатилась до точки.
Это ведь слова выдают нас на милость безжалостных людей, находящихся рядом, они обнажают нас сильнее, чем все руки, которым мы позволяем шарить по нашей коже.
Новые почести походят на новые платья: их надо поносить для того, чтоб они хорошо сидели.
Право - это узкое одеяло на двуспальной кровати, когда ночь холодная, а на кровати - трое. Одеяла не хватит, сколько его ни тащи и ни натягивай, и кому-то с краю не миновать воспаления лёгких.
Минуту истинного счастья,Стеснявшую когда-то грудь,Виденье гордости и власти,Уж не вернуть.
Жизнь человеческая — это ткань из хороших и дурных ниток.
«Как мы могли бы оценить, если бы у Моны Лизы Леонардо написал в нижней части холста: „Девушка улыбается, потому что она скрывает своего любовника“».
Поэзия — не аристократический салон, куда являются только напомаженным и в блестящих сапогах, а храм, в который можно войти в лаптях и даже босиком.
Я, может быть, не самый великий из президентов, но никто из них не наслаждался жизнью в Белом доме так, как я.
В старые времена сибирские служивые выглядели весьма внушительно. Они носили латы 2-х видов, которые покрывали все тело. Одни сплошь состояли из железных колец, а другие из тонких железных пластин.
Женщины, как правило, гораздо тщательнее выбирают для себя ночную рубашку, чем мужа.
Кокетка своим декольте объясняет то, что другие просто и без затей говорят ногами.
Когда увидишь штаны с лампасами, не пугайся красного цвета — в данном случае он вполне благонадёжен.
Для сцены необходимы длинные руки; лучше уж слишком длинные, чем слишком короткие. Артист с короткими руками никогда не будет обладать изящной жестикуляцией.
Мотоцикл продавала барышня-звереныш. Она устроила себе юбку так, что задница ходуном ходила. Я глядел на задницу и думал, что мотоциклет гораздо легче очеловечить, чем барышню.
Видел ли кто-нибудь белую радугу?
Хочешь будущее? Оставь прошлое позади. — «В Красный Цвет»
Единственное, что я надеваю на ночь, это капелька Chanel № 5.
Любовь — восхитительный цветок, но требуется отвага, чтобы подойти и сорвать его на краю пропасти.
Костюм дисциплинирует мужчину, внутренне организует. Когда-то радиодикторы Би-Би-Си читали новости в смокингах и вечерних платьях, хотя слушатели их и не видели.
Возвышенность духа писателя помещается у него в затылке. Сам он видеть её не может. Если же попытается увидеть во что бы то ни стало, то лишь сломает шею.
Костлявые руки, плоская грудь и вечно торчащая длинная шея.
Если хочешь писать о женщине, обмакни перо в радугу и стряхни пыль с крыльев бабочки.
Если вас поразила красотой какая-нибудь женщина, но вы не можете вспомнить, во что она была одета, — значит она была одета идеально.
Люди называли нескольких игроков «новым Дунканом Эдвардсом». Сначала Дейва Макая, затем Брайана Робсона. Но никто из них даже близко не был его уровня. Он был единственным игроком, рядом с которым я чувствовал себя незначительным.
Порыв холодного ветра ударил мне в лицо, и передо мной засияло ясное небо, похожее на огромную глыбу ляпис-лазури с золотой пылью бесчисленных звёзд.