Фредерик Бегбедер

Я думал, будто ищу любовь, пока в один прекрасный день не понял, что хочется мне прямо противоположного — держаться от нее подальше.

Я мертвый человек. Я просыпаюсь утром, и мне нестерпимо хочется одного — спать. Я одеваюсь в черное: ношу траур по себе. Траур по человеку, которым не стал.

Я, наверно, самый грустный человек, которого я встречал на своем веку.

Слишком хороша, чтобы быть счастливой.

Самая главная проблема в жизни — это страдание, которое причиняешь, и самая изощренная философия не может оправдать человека, истерзавшего сердце, которое его любило. (Первоисточник: Констан Бенжамен «Адольф»)

Раньше браки было не разрушить такими интрижками. Сегодня браки стали интрижками.

Брак — это икра на завтрак, на обед и на ужин: тем, что обожаешь, тоже можно обожраться до тошноты.

Мы будем друзьями. Друзьями, которые держатся за руки, загорают, целуясь в засос, нежно овладевают друг другом, прислонясь к стене виллы и слушая Эла Грина, — но все же друзьями.

Никто не хочет оставаться в одиночестве: оно высвобождает слишком много времени для размышлений. А чем больше думаешь, тем становишься умнее — а значит, и грустнее.

Самые лучшие праздники — те, что происходят внутри нас.

Когда заставляешь страдать другого, хуже всего делаешь самому себе.

Мужчины — как рагу, их надо хорошенько потомить.

После тридцати все мы одеваемся плотной броней: пережив несколько любовных катастроф, женщины бегут от этой опасности, встречаясь с надёжными пожилыми олухами; мужчины, также опасаясь любви, утешаются с «лолитами» или проститутками; каждый сидит в своей скорлупке, никто не хочет оказаться смешным или несчастным. Ты скорбишь о том возрасте, когда любовь не причиняла боли. В шестнадцать лет ты ухаживал за девчонками, бросал их (или они бросали тебя) и не маялся никакими особыми комплексами: раз-два и дело в шляпе. Так отчего же с годами всё это приобретает такое значение? По логике вещей, должно быть наоборот: драмы в отрочестве, пустяки — после тридцати. Но, увы! — не получается.

Смерть — единственная встреча, не записанная в вашем органайзере.

Евро был изобретен специально для того, чтобы непристойно высокие заработки богачей выглядели в шесть раз скромнее.

Сердце, не разбитое любовью, еще не сердце.

 — Почему ты ничего не говоришь?  — Когда я ничего не говорю, это хороший признак: значит, я оробел. А когда я робею, это очень хороший признак: значит, я смущён. А когда я смущаюсь, это совсем хороший признак: значит, я влюблён. Но когда я влюбляюсь, это очень плохой признак.

Знаете ли вы разницу между богатыми и бедными? Бедные продают наркотики, чтобы покупать «найки», в то время как богатые продают «найки», чтобы покупать себе наркотики.

Во время погребальной церемонии на кладбище Банье триста рекламщиков старательно пускали слезу; особенно усердствовали те, кто ненавидел Марка и давно желал ему погибели: они стыдились того, что их мечта сбылась, и одновременно прикидывали, кого же им теперь ненавидеть.

Big Brother is not watching you, Big Brother is testing you. Однако тестомания и есть залог косности, отречения от свободы. Вам больше не предлагают абы что, ведь это 'рискованно' — вдруг вам не понравится! Вот так и убивают новизну, оригинальность, творчество, мятеж духа. Результаты налицо. Наши клонированные судьбы… Наша сонная одурь… Одиночество в толпе… Полнейшее безразличие к уродству. Нет, это не рядовое совещание. Это конец света на марше. Нельзя одновременно прогибаться под мир и менять его. Когда-нибудь в школах будут изучать тему «Самоуничтожение демократии».

Люди кончают самоубийством от того, что получают по почте одну рекламу.

Мир ужасается перспективе человеческого клонирования, а оно давным-давно существует и называется «plastic surgery».

Вот так-то и завязывается длинная цепь рекламного презрения: креатор презирает агентство, агентство презирает рекламодателя, рекламодатель презирает потребителя, потребитель презирает себе подобных.

Если мужчина неуловим, то женщина — непобедима.

Растаться с любимым человеком, да еще и нося его ребенка, — это требует сверхчеловеческого, или нет, выразимся точнее нечеловеческого мужества, мужества животного. Как будто отпиливаешь себе ногу без анестезии, ржавым ножом, растягивая пытку до бесконечности.

Вы встречаете людей, которые преображают вашу жизнь, сами того не зная, а потом спокойненько предают вас, и вы видите, как они объединяются с вашими врагами, а потом смотрите, как они удаляются, точно армия победителей, разграбившая город, на фоне развалин и багрового заката.

Я не знаю чего я хочу, но я этого добьюсь.

Проблема власти состоит в том, что рано или поздно хочется ею воспользоваться.

В воскресении есть одна неувязочка — перед этим полагается умереть.

Я любил и меня любили, но это никогда не совпадало по времени!

У нас у всех есть свой ГУЛАГ в шкафу, засевшая внутри несправедливость, которую никак не удаётся переварить.

Россия — страна безнаказанных преступлений и сознательной амнезии.

Я принимал амнезию за высшую свободу — в наше время это достаточно распространенное заболевание.

Неумение страдать это тоже страдание.

Удалось же мне завязать с тяжелыми наркотиками, почему же для любви надо делать исключение.

Я сдерживался, чтобы не изнасиловать её, она — чтобы не разрыдаться. Между нами, как говорится, зарождалась любовь.

«Сегодня весь мир дрочит! Мастурбация — новый опиум для народа! Онанисты всех стран, соединяйтесь! Добьемся мы освобождения своею собственной рукой!»