Мы пылаем огнем

Айла Даде (2022)

Когда Ария возвращается в Аспен, чтобы присматривать за отелем больной матери, она не ожидает, что эмоции возьмут над ней верх: девушка все еще что-то чувствует к Уайатту, харизматичному хоккеисту, который так глубоко ранил ее сердце. Тем не менее Ария поклялась больше не сближаться с ним, но это оказывается невозможным, потому что Уайатт приезжает в их отель. Ария обретает надежду, когда наконец встречает кого-то нового и дает понять бывшему парню, что они могут проводить время только как друзья. Но в поездке в заснеженные горы между ними летят искры, и Уайатт, кажется, хочет всеми силами убедить их, что дружбы никогда не будет достаточно…

Я — творец собственной погибели

Уайетт

Двадцать пятое октября. Третье воскресенье этого месяца. Наш традиционный День вырезания тыкв и настольных игр. Нокс, Гвен, Харпер, Ариа и я начали эту традицию в начальной школе и проводили этот день каждый год, но в какой-то момент все изменилось. У Нокса умерла мама, и у него появилась фобия коньков, потому что она была фигуристкой и погибла в прыжке. В итоге он бросил занятия, потому что не хотел больше проводить время с Харп и Гвен, которые, как бы ни казалось глупо с его стороны, тоже занимаются фигурным катанием. Так мы и остались вчетвером.

Пока я не совершил самую большую ошибку в своей жизни, даже не помня о ней.

Ариа уехала. После этого больше не было игровых вечеров. Вообще ничего не было. Моя жизнь была дерьмовой, она и сейчас такая, и мне так хочется снова стать пятилетним и пойти в начальную школу с ранцем с далматинцами. Над головой мерцает неоновый свет. Я сижу в «Закусочной Кейт», прислонившись головой к окну, и жду свою картошку фри. Камила на работе, а дома удручающе тихо и пусто. Мне нужно было поехать к людям, чтобы заглушить голоса в голове, потому что они кричали. Они и сейчас кричат, но здесь музыкальный автомат играет хорошую музыку, посетители разговаривают, и я могу притвориться, что я не один.

— Привет.

Рядом со мной появляется Гвен. Она заплела в косички ленты и украсила их маленькими золотыми колечками. Черная бандана на ее запястье задевает мои пальцы, когда она ставит тарелку на стол:

— Прости, что я принесла. Маме пришлось отойти.

— Ничего.

Я хочу начать есть, но Гвен не уходит, она просто стоит рядом с моим столом и смотрит на картошку.

— Будешь?

Она моргает:

— Что?

— Картошку. Хочешь?

— Нет.

— А я думаю, что хочешь.

— С чего бы вдруг?

— Потому что ты на нее пялишься.

— Нет, я… — она вздыхает. — Давай поговорим, Уайетт?

От ее слов у меня в животе возникает камень. Огромный, острый, болезненный камень.

Я ничего не имею против Гвен. Она никак не может изменить то, что случилось тогда между нами, потому что я не знал, что делал, но, по ее словам, посылал ей четкие сигналы. Она не виновата, но я все равно не могу смотреть на нее после того случая, не могу перестать винить ее во всем, потому что я сам виноват, и, может быть, это глупо, может, это и меня делает глупым, но тут ничего не попишешь — некоторые вещи нельзя изменить.

— Вряд ли из этого получится что-то хорошее, Гвен.

Она мнет руки:

— Да, я тоже сначала так думала. Но, знаешь, что, если честно, Уайетт? Бред это все. Мы с тобой всю жизнь дружили. Это была ошибка. Очень большая, поганая ошибка. Мы оба это понимаем. Но разве стоит из-за этого избегать друг друга? Разве мы не взрослые, чтобы все обсудить и двигаться дальше? В этом мире так много ненависти и непонимания, так много, давай не будем добавлять еще больше.

Я опускаю картофель фри в кетчуп, несколько секунд ничего не говоря. Я знаю, что она права. Мы взрослые люди и должны оставить все в прошлом. Но уже из-за того, что она стоит сейчас рядом со мной, мне становится не по себе. Как будто общение с ней запрещено.

При этой мысли я машинально поднимаю голову и выглядываю в окно, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. Уличные фонари включились и освещают уродливую тыкву-монстра на другой стороне дороги. Несколько туристов замирают и с отвращением смотрят на плесень, а потом качают головой и идут дальше. Знакомых людей на улице нет.

— Не волнуйся, — говорит Гвен. — Они все у Арии.

Я гляжу на нее:

— Что?

— Нокс, Пейсли и Харпер у Арии. Сегодня же двадцать пятое, День вырезания тыкв и настольных игр. Ты что, забыл?

— Они у Арии, а нас не пригласили?

— Кхм, — она внимательно изучает меня, затем садится напротив, на скамейку с красной обивкой, и, прищурившись, наклоняется вперед. — Ты изменил Арии со мной, Уайетт. С какой стати ей нас приглашать?

— Не знаю. Она не обязана была нас приглашать. Конечно, нет. И все-таки…

— Знаю, — Гвен вздыхает и снова откидывается назад. Она зажимает кончики волос между пальцами и внимательно их рассматривает. — Странное ощущение, правда?

— Да уж.

Мой взгляд останавливается на музыкальном автомате, где играет что-то из «Колдплей». Перед глазами расплываются красно-желтые пятна. Я бросаю в рот один кусочек картошки фри за другим и с каждой секундой все больше расстраиваюсь.

Гвен постукивает кроссовками по плитке в ровном ритме. Это невыносимо. Он сводит меня с ума.

— Перестань.

Она непонимающе на меня глядит:

— Что?

— Стучать ногой.

— Прости.

Вздохнув, я бросаю картошку обратно на тарелку и тру лицо:

— Ты права, Гвен. Я нечестно веду себя по отношению к тебе. Но…

— Ничего, — она протягивает руку. Сначала я думаю, что она сошла с ума и хочет во что бы то ни стало дотронуться до меня, и, клянусь, у меня сжимается сердце. Я так паникую, что едва не вскакиваю и не убегаю, но она кладет пальцы на стол, проводя ими по дереву, и я понимаю, что совершенно зря беспокоюсь.

«Господи, Уайетт. Остынь».

Гвен смотрит на свои пальцы. Я буквально слышу, как в ее голове стучат шестеренки, пока она думает, как выразить то, что хочет сказать. Наконец, она отводит руку назад и начинает поочередно натягивать рукава джемпера. Она нервничает. Вот так и бывает в этой жизни: она не дает нам покоя, потому что мы не знаем, что с нами станет после того, что она с нами сделает.

— Уайетт, прости меня. Прости, что Ариа из-за меня ушла. С тех пор не проходит и дня, чтобы я не винила себя. Если бы не я, то… я не знаю. Может быть, у тебя уже были бы дети.

Я смеюсь:

— Детей у нас точно не было бы, Гвен.

Она пожимает плечами:

— Может, и так. Но вы бы, наверное, жили вместе и заказывали пиццу в старом «Доне Жуане» по вечерам, а потом играли бы в «Марио Карт» на «Свитче» и допоздна не ложились бы спать, потому что были бы счастливы и…

— Послушай.

Мне приходится выдавить из себя улыбку, чтобы Гвен не почувствовала себя уязвленной. Но это трудно, потому что то, что она говорит, — правда, чертова правда, и от этого становится только хуже. Que merda, я так страдаю, а тут слышу что-то подобное, и все, что мне хочется сделать, — это проблеваться и рухнуть, чтобы больше ничего не слышать.

Я отодвигаю от себя тарелку. Меня тошнит.

— То есть… да, Гвен. Может, так бы и было. Но ни тебе, ни мне не поможет думать о том, что было бы, не случись этого с нами. Что вышло, то вышло. Но это моя вина, — я ищу ее взгляд. Ее глаза похожи на большие грустные карамельки. — Только моя, слышишь?

Она кивает. Гвен мне не верит, я это знаю. Думаю, ей тоже не хочется больше это обсуждать. Эта тема нас угнетает.

— Может, оставим все в прошлом?

Ее голос звучит тихо, как будто она не решается меня попросить. В конце концов, это очень важно. Такое вряд ли можно просто взять и забыть.

Я откидываюсь назад и делаю глубокий вдох:

— Мы можем перестать избегать друг друга. Конечно, ты права. Мы взрослые люди. Что было, то было, и от этого не легче. Но нам нет смысла избегать друг друга. Это не вернет мне Арию.

На лице Гвен появляется слабая улыбка:

— Мне бы этого хотелось, Уайетт.

— Да, — я вздыхаю с облегчением, но в то же время слегка устало, как человек, измученный жизнью. — Мне тоже. Ты всегда была хорошей подругой. Всего этого просто не должно было случиться.

Некоторое время она царапает ногтем по столу.

— У меня не было возможности толком сказать тебе, как мне жаль твою маму.

Я киваю:

— Спасибо, Гвен.

— И жаль, что так вышло с Арией.

— Давай больше не будем о ней говорить.

Гвен поднимает глаза. Ее взгляд задерживается на мне целую вечность.

— Ты до сих пор ее любишь, я права?

Что за вопрос. Я снимаю с головы бейсболку и надеваю ее задом наперед:

— Конечно, я ее люблю. Сначала я разбил ей сердце, потом она разбила мне сердце, и все закончилось. Мы никогда это не обсуждали, не сели и не сказали: «Ладно, мы были вместе, теперь все кончено, давай жить дальше». Спустя шесть лет все закончилось в один день. Вот так просто, — мои слова настолько резкие, что она вздрагивает. — Ты знаешь, что случилось с мамой, Гвен?

— Нет, — шепчет она.

В закусочной звонит колокольчик, и входит пара. Они смеются и говорят что-то о тыкве на улице. Я некоторое время наблюдаю за ними. Я смотрю, как они касаются друг друга, и завидую тому, что у них есть, потому что у меня это тоже было, и я хочу все вернуть. Я не могу оторвать глаз от улыбки парня, который отодвигает стул для своей девушки. Я быстро отворачиваюсь.

Гвен с замиранием сердца ждет моего ответа.

Я глубоко вздыхаю:

— Я только-только вернулся домой из больницы. Врачи сказали, что я могу идти. Что у мамы еще есть время. По крайней мере, неделя. Я погладил ее по руке, пока она лежала — кожа да кости. Повсюду были трубки. Знаешь, что она мне сказала?

— Что?

— «Позаботься о сестре, Уайетт. Следи за тем, чтобы ей было хорошо, а главное, чтобы тебе тоже было хорошо. Будь добр к Арии, чтобы я была спокойна, что она будет беречь твое сердце, когда я не смогу».

Лицо Гвен бледнеет:

— Господи, Уайетт, я…

— Такая у нее была просьба. Единственная просьба. Я обещал ей. И это было последнее, что она мне сказала. В тот же вечер мне позвонили из больницы. Все было кончено.

Губы Гвен дрожат. Кожа на ее подбородке морщится, а карамельные глаза начинают блестеть.

— Это ужасно, Уайетт.

— Ариа хотела быть со мной, — говорю я. Раз уж я заговорил, то уже не могу остановиться. Я бы сам не поверил, но мне даже стало легче от того, что я все рассказал. Высказал все вслух после того, как я столько времени держал слова в себе. — Она каждый день приходила. Готовила. Ухаживала за Камилой. Делала с ней уроки. Звонила, куда надо, когда у меня не хватало на это сил. Позвонила в похоронное бюро и все организовала, пока я молча лежал на диване и ни с кем не разговаривал. Через две недели после похорон к нам зашел приятель из старой команды младшей лиги, Джаред. Он хотел пойти на день рождения Нокса и заранее заглянул ко мне домой, чтобы выразить соболезнования. В ту секунду что-то во мне оборвалось, я не знаю, что именно произошло, это было безумие. Я знал, что у Джареда с собой наркотики, потому что это был Джаред, а у него всегда с собой что-то было, когда он шел на вечеринку. Я попросил его, и он дал мне экстази. Я был в ауте, в полном бреду. Мы пошли на вечеринку Нокса, там я еще больше увлекся, напился, и помню, что в какой-то момент перед глазами все стало разноцветным, повсюду были яркие огни, совсем кривые, а затем все почернело. На следующий день Ариа уехала. Она была далеко, а я не знал, что делать. Она исчезла, а я совершенно не понимал, что происходит, пока Нокс не показал мне видео, которое ему прислали.

По щекам Гвен текут тихие слезы:

— На котором мы с тобой.

— На котором мы с тобой.

— Уайетт, я не знаю… — ее рука дрожит, Гвен прижимает пальцы к губам и растерянно смотрит на меня. Ее голос срывается. — Я тоже тогда напилась, сам знаешь, и я… понятия не имею, как это описать. Я была совершенно невменяемая, — она бросает быстрый взгляд на соседний столик, где ее мать принимает заказ, и замолкает. Наконец, Кейт одаривает клиента последней улыбкой, щелкает кнопкой ручки по бумаге и спешит обратно на кухню. — Это было…

— Послушай, Гвен.

Мой голос звучит мягко. Я и не подозревал, что еще способен на такую нежность.

Она качает головой. Ее косички свешиваются с одного плеча, она опирается локтями на стол и утыкается лбом в руки.

Я протягиваю руку и глажу ее по тыльной стороне ладони:

— Эй, послушай. Это не твоя вина. Ты даже не знала, что происходит.

Гвен поднимает глаза. Кожа вокруг ее больших глаз покрыта красными пятнами.

— Но я могла бы спросить. Я не должна была так просто соглашаться!

— Вот ведь как бывает в жизни, да? Каждый совершает поступки, которые, как потом кажется, должны были сложиться иначе. Серьезно, Гвен. Ты просто оказалась не в том месте и не в то время. Я больше ничего не помню о том, что случилось со мной в ту ночь, но я знаю, что если бы тебя там не было, на твоем месте оказалась бы другая.

Гвен смотрит на стол. Ее губы распухли от слез.

— Может быть, так было бы лучше.

В этот момент дверь закусочной снова открывается. По залу разносится звон колокольчика. Я случайно бросаю взгляд на дверь, как вдруг все мое тело замирает, просто немеет: шок, помноженный на тысячу.

Это Ариа. За ней захлопывается дверь, ручка задевает ее бедро, и она успевает сделать лишь короткий шаг вперед, как вдруг распахнутыми глазами находит меня. Кажется, что проходит миллион секунд, за которые я успеваю насмотреться на нее, и каждое общее воспоминание захлестывает меня огромными волнами, пока до меня вдруг не доходит, почему Ариа не двигается с места.

Моя рука до сих пор лежит на руке Гвен. Пальцы по-прежнему гладят ее кожу.

От понимания меня словно ударяет током, и я отшатываюсь назад так быстро, что ударяюсь спиной о мягкую спинку скамейки и на мгновение затаиваю дыхание.

Последний приступ астмы у меня был в детстве, но, клянусь, ощущения точно такие же. Прямо сейчас ярко-зеленые глаза моей бывшей девушки пускают ток по моим нервам. В этот миг я на девяносто пять процентов состою из электричества, а на четыре процента — из паники. И одного процента черной, гнилой надежды, которая существует лишь потому, что мое сердце слишком сильно любит.

В эту секунду наши души как на ладони. Мы оба это чувствуем, и оба пытаемся это скрыть, но не можем, потому что силы, которые нас связывают, сильнее нас. Энергия между нами — одна из них. Так было всегда.

Гвен поворачивает голову. Она замечает Арию, вскрикивает и вскакивает места:

— Ариа, клянусь, это было…

Услышав ее голос, Ариа вышла из ступора. Она моргает и смотрит на Гвен, а затем резко отворачивается и идет к стойке. Кейт кладет печенье в пакет и протягивает его посетителю. Затем она поворачивается к Арии, а у меня такое ощущение, что я сижу в фильме, где все настолько сюрреалистично, что мне, наверное, просто снится, что я его смотрю. Надеюсь, я скоро проснусь, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, кто-нибудь, ущипните меня!

— Ариа, дорогая, — Кейт переводит взгляд на меня, затем на свою дочь и снова на мою бывшую девушку. — Что тебе приготовить?

— Кофе, — выдавливает Ариа. Ее голос звучит тяжело и прерывисто. Я замечаю, как краснеют ее щеки. Так часто бывает, когда ей становится не по себе. — Доставка для гостиницы не приехала. На шоссе случилась авария, а сегодня воскресенье. «Вуднс» и «Таргет» закрыты, так что… — она делает глубокий вдох. — Мне срочно нужен кофе. На завтра. Завтрак. Для гостей. Я… кофе.

Кейт не дура. Она понимает, что происходит. Она постоянно посматривает на нас через плечо Арии, и каждый раз, когда она это делает, я чувствую себя все меньше и грязнее, мне хочется провалиться в болото и никогда больше не вылезать.

— Конечно, милая. Что тебе нужно? Арабика? Робуста? Декаф?

— Все, — говорит она. Как она это говорит. Все.

«Я тоже, Ариа. Я тоже».

Кейт идет за кофе и возвращается с тремя пакетами в горошек. На ее губах появляется сочувственная улыбка, когда она протягивает ей пакеты.

— Еще что-нибудь, милая?

Ариа берет пакеты, качает головой и судорожно бормочет: «Спасибо». Когда она поворачивается и проходит мимо нас, ее лицо закрывают волосы. Разумеется, она больше не смотрит на меня. Разумеется.

Дверь захлопывается. Звук еще несколько секунд эхом прокатывается по закусочной, а я удивляюсь, как посетители могут сидеть за столом, есть, смеяться и не понимать, что только что произошло. Для меня это настолько вопиющая ситуация, что она просто поражает, возмущает, но она никого не волнует.

Наши с Кейт взгляды пересекаются.

Она пытается оправдаться, потому что она милая, любит всех и обеспечивает тепло и уют для всех жителей Аспена, но ее слова все равно меня задевают:

— Сейчас тебе лучше будет уйти, Уайетт.

Потому что я обидел Арию. Потому что я причинил боль ее дочери. Потому что я причинил боль всем. Камила была права. Я ломаю все и всех. Вот такой я человек.

Я киваю, выхожу из маленького алькова у окна и исчезаю в прохладном вечере нашего города, в котором так много волшебства — вот только я его уже не замечаю.