Ковчег спасения

Аластер Рейнольдс, 2002

Расширяя свои владения, покоряя все новые звезды, человечество разделилось на соперничающие фракции. В двадцать шестом веке коллективисты сочленители ведут борьбу со сторонниками «демократической анархии». Когда кажется, что победа уже близка, сочленители обнаруживают в космосе приближающийся рой древних мыслящих машин, которые называют себя ингибиторами и считают своей главной задачей уничтожение любого биологического разума. Сочленители не верят, что им удастся выдержать натиск этого нового врага, и намереваются сбежать, подставив все прочие человеческие племена под удар ингибиторов. Лишь один из них, старый воин Клавэйн, предпочитает остаться, чтобы организовать отчаянное сопротивление…

Глава 5

У кометы не было имени. Конечно, в свое время ее описали и внесли в каталог, но теперь информации о ней не осталось ни в одной общедоступной базе данных. О комете не знали пилоты транспортов, бороздящих систему, угонщики не приставали к ней, чтобы извлечь керн и узнать химический состав ядра. Со всех точек зрения — абсолютно непримечательное небесное тело в огромном рое таких же холодных обломков, дрейфующих на окраине системы. Миллиарды их медленно обращались вокруг Эпсилона Эридана. С момента образования системы к большинству этих обломков никто и ничто не прикасалось. Лишь изредка гравитационные возмущения срывали несколько штук с обычных мест и отправляли на орбиты, близкие к звезде. Но для других комет будущее состояло лишь из бесчисленных витков вокруг светила — пока оно не раздуется и не поглотит холодный мусор.

Эта комета по сравнению с ее сестрами была велика, хотя и не исключительно — можно найти по крайней мере миллион комет большего размера. Она представляла собой двадцатикилометрового диаметра шар из грязного черного льда, пористой смерзшейся смеси метана, окиси углерода, азота и кислорода, разбавленной соединениями кремния, простейшими углеводородами и несколькими искрящимися на свету фиолетовыми либо темно-зелеными прожилками органических макромолекул. Все это кристаллизовалось несколько миллиардов лет тому назад, когда Галактика была моложе и спокойней. Но теперь свет сюда практически не попадал, и сверкающая красота кометы пребывала во мраке. До Эпсилона Эридана — тринадцать световых часов, он кажется немногим больше остальных звезд.

Но однажды к безвестной комете прилетели люди. Их привезла флотилия черных кораблей, чьи трюмы распирало от машин. Комету одели в оболочку из прозрачного пластика, укрепив ее пористую, непрочную структуру. Издали оболочка оставалась совершенно незаметной. Отраженный сигнал радара либо данные спектрального анализа показывали лишь малейшие изменения, за порогом точности демархистской аппаратуры.

Укрепив комету оболочкой, люди затормозили ее вращение. Умело размещенные на поверхности ионные ракеты постепенно замедлили его и отцепились лишь после того, как остаточный угловой момент достиг минимума, не вызывающего подозрений.

К тому времени люди уже вовсю работали внутри кометы. Восемьдесят процентов ее массы пошло на создание твердой тонкой оболочки, укрепившей наружный слой. Образовалась сферическая полость пятнадцати километров в диаметре. Скрытые шахты позволяли сообщение с внешним миром, они были достаточно широки для умеренных размеров космического корабля. Верфи и ремонтные доки усеивали внутреннюю поверхность, словно кварталы городской застройки. Тут и там выступали приземистые черные купола, похожие на лакколиты, — криоарифметические процессоры, квантово-вычислительные машины, локально нарушающие второй закон термодинамики, охлаждающие поверхность кометы.

Клавэйн уже столько раз проделывал вход в комету, что не обращал внимания на внезапные, хаотично следующие друг за другом изменения курса, необходимые для того, чтобы не столкнуться со стенками вращающейся кометной оболочки. Во всяком случае, он успешно делал вид, что не обращает внимания, — на самом же деле всякий раз затаивал дыхание, проходя по шахте. Слишком уж это напоминало попытку протиснуться в закрывающуюся дверь. А с кораблем размера «Паслена» маневры были еще судорожней.

Рассчитывать вход он доверил компьютерам. Процедура была хорошо описана и просчитана, а строго определенные динамические задачи со многими неизвестными компьютеры решали гораздо лучше, чем люди. Даже лучше, чем сочленители.

Все, прошли! Корабль внутри.

Не в первый уже раз Клавэйн ощутил легкое головокружение при взгляде на внутреннее устройство кометы.

Полость недолго оставалась пустой. Ее заполнили движущимися конструкциями, огромными концентрическими ободьями, сложно совмещенными пространственно, так что в целом они напоминали древнюю сферическую астролябию.

Клавэйн смотрел на главную твердыню своего народа — Материнское Гнездо.

Оно состояло из пяти слоев. Внешние четыре вращались, создавая искусственное тяготение, с градацией в половину g. Каждый слой состоял из трех колец почти равного диаметра, с плоскостями вращения, повернутыми друг относительно друга на шестьдесят градусов. Места схождения колец закрывала гексагональная структура, где находились переходы между кольцами и механизмы, обеспечивающие вращение и поддержку равновесия посредством магнитных полей. Сами кольца были темными, испещренными мириадами крошечных светящихся окошек — и кое-где большими сияющими окнами.

Самая внешняя тройка колец поддерживала гравитацию в два g. В километре от них вращалось три меньших кольца, создавая тяготение в полтора g. Еще в километре находились три самых толстых кольца, наиболее тесно заселенных, где большинство сочленителей находилось почти все время. Затем следовали три тонких кольца, где создавалось тяготение в половину g. И наконец, в центре находилась неподвижная прозрачная сфера. Ядро, где отсутствовало тяготение. Там были и зеленая растительность, и яркие лампы, имитирующие солнечный свет, и места обитания различных животных. Там жили и играли дети, туда отправлялись умирать пожилые сочленители. Там Фелка проводила почти все время.

«Паслен» затормозил, придя в неподвижность относительно внешнего кольца. Оттуда уже вышли обслуживающие техники. Корабль чуть тряхнуло — к оболочке присоединились буксиры. Когда бригада покинет «Паслен», его отбуксируют к доку на внутренней поверхности оболочки. Там уже пришвартовалось множество кораблей. Темные продолговатые силуэты окружал лабиринт ремонтной и погрузочной техники. Однако большинство судов уступало размерами «Паслену» — и не было ни одного по-настоящему большого.

Клавэйн покинул корабль с обычным легким ощущением дискомфорта от не до конца выполненной работы. Много лет не понимал, отчего оно возникает всякий раз. Оказалось, оттого, что сочленитель покидает корабль не прощаясь, хотя они вместе провели много месяцев, трудясь и подвергаясь немалому риску.

У шлюза встретила автоматическая шлюпка — просторная коробка с большими окнами, на прямоугольной платформе, оснащенной реактивными двигателями и пропеллерами. Клавэйн взошел на борт, наблюдая, как от соседнего шлюза отчалила шлюпка большего размера. Сквозь ее окна заметил Ремонтуара, еще пару сочленителей и свинью, захваченную на корабле демархистов. Издали пленника, сгорбившегося, покорного, можно было принять за человека. Клавэйну подумалось, что бедняга смирился с участью и успокоился — но тут мелькнул металл обруча-усмирителя на голове.

По пути к Материнскому Гнезду разум свиньи протралили, но не отыскали ничего интересного. Память оказалась сильно блокированной, и не сочленительским способом, а на криминальный манер Города Бездны: грубо и топорно, спецами с черного рынка. Так делали, чтобы защитить доказывающие вину и просто особо важные воспоминания от инструментов, применяемых полицией Феррисвильской конвенции: «сирен», «серпов», «мозгостуков» и «стирателей памяти». С техникой траления памяти, доступной в Материнском Гнезде, блокировку, вне сомнений, уберут без труда. А пока обнаружили только обычный набор мелкоразрядного уголовника с пристрастием к насилию — скорее всего, это член одной из бандитских группировок, орудующих в Йеллоустоне и Ржавом Поясе. Наверняка демархисты поймали его за чем-нибудь незаконным — но это для свиней обычно.

Клавэйн к гиперсвиньям относился с безразличием. На своем веку встречал их достаточно, чтобы убедиться: морально и эмоционально они не проще людей, создавших их в качестве слуг. Каждую нужно оценивать индивидуально. Свинья с застроенного фабриками спутника Ганеш трижды спасала жизнь Клавэйна во время пограничного Шива-Парватского инцидента в 2358 году. Двадцатью годами позже на спутнике Ирравель, на орбите Фанда, бандиты-свиньи захватили восемь солдат Клавэйна в заложники. Когда те отказались выдать нужную информацию, свиньи принялись поедать их заживо. Сбежать сумел лишь один. Клавэйн принял его мученические воспоминания и сохранил как свои. Хранились они в отдаленном углу памяти, хорошо защищенном — чтобы не заглянуть ненароком. Но даже это не заставило ненавидеть расу свиней в целом.

Но вот Ремонтуар может оказаться не настолько гуманным и терпимым. Некогда ему случилось побывать в плену у пирата-свиньи по кличке Седьмая Проба. Плен был долгим и страшным. Седьмая Проба был ранней версией гиперсвиньи, разум ему искалечили неудачные эксперименты по генетическому усовершенствованию мозга. Пират захватил Ремонтуара, изолировал от остальных сочленителей. Одно это стало пыткой. Но пират любил и старомодные истязания. А ремеслом палача он владел в совершенстве.

В конце концов Ремонтуар сумел вырваться. Пират умер. Но память Ремонтуара о пытках и ужасе осталась живой, душевные травмы не излечились — их последствия сказывались по сей день.

Клавэйн тщательно проследил за тем, как Ремонтуар тралит память свиньи — ведь траление легко превратить в пытку, и очень мучительную. И хотя Ремонтуар не сделал ничего выходящего за рамки и даже как будто трудился без особого энтузиазма, ощущение неправильности, без малого преступности происходящего не отпускало Клавэйна.

Лучше бы Ремонтуар не брался за это дознание. Вряд ли он относится к свинье так же, как и к пленнику-человеку.

Клавэйн смотрел вслед шлюпке, отвалившей от «Паслена», и думал, что видит свинью наверняка не в последний раз. И результат встречи еще не раз скажется. Затем улыбнулся и упрекнул себя в нелепой подозрительности. Это же просто мелкий бандит.

Он мысленно сформулировал команду для примитивной субличности, управлявшей шлюпкой. Та вздрогнула, отваливая от темной китообразной туши корабля. Понесла его сквозь огромный часовой механизм, меж крутящихся исполинских колес, к зеленой сердцевине, пребывающей в невесомости.

Эту крепость сочленители построили последней. Хотя у них всегда было нечто вроде Материнского Гнезда, на ранней стадии войны оно являлось лишь наибольшей из крепостей. Две трети сочленителей располагались на мелких базах по всей системе. Но разделение означало проблемы. Отдельные группы находятся в световых часах друг от друга, линии коммуникации доступны для перехвата. Невозможно разрабатывать стратегию в реальном времени, коллективное сознание нельзя распространить на несколько поселений. Общество сочленителей распадалось, люди нервничали. В конце концов они с большой неохотой приняли решение соединить все меньшие базы в одно огромное Материнское Гнездо, надеясь, что полученные за счет централизации преимущества перевесят риск сосредоточения всех важных объектов в одном месте.

Теперь стало ясно: решение оказалось исключительно удачным.

Приближаясь к наружной оболочке ядра, шлюпка замедлилась. Клавэйн ощущал себя ничтожным карликом рядом с исполинской зеленой сферой. Она мягко светилась, будто изобилующая растительностью, полная жизни планета. Шлюпка продавилась сквозь внешнюю мембрану в ядро.

Клавэйн опустил окно, чтобы смешать воздух внутри шлюпки с атмосферой ядра. В ноздрях защипало от запахов леса. Воздух был прохладный, свежий, как после отбушевавшей грозы. Хотя Клавэйн много раз бывал в ядре, запах неизменно напоминал не о прежних посещениях, а о детстве. Не мог уже вспомнить, когда и где — но ведь брел через лес, вдыхал такой запах. Где же это было? Может, в Шотландии?..

Хотя в ядре отсутствовала гравитация, заполнявшие его растения не плавали свободно в воздухе. От края до края сферы простирались огромные дубовые стволы-балки длиной до трех километров. Они хаотически сливались, ветвились, образуя цитоскелетную структуру удивительной сложности. Местами расширялись достаточно, чтобы в их толще умещались комнаты и залы, из чьих окон лился мягкий свет. Пространство заполняла сеть тонких ветвей — к ней и крепилась бо́льшая часть растительности. Сквозь всю конструкцию тянулись трубопроводы для подачи питательных веществ, соединенные с аппаратурой в самом центре ядра. К наружной оболочке изнутри крепились лампы солнечного спектра; освещение следовало двадцатишестичасовому суточному циклу Йеллоустона. Подобные же лампы распределялись по всему объему сферы. Теперь они излучали холодный голубой свет полной луны, но вскоре заалеют рассветными красками, затем пройдут сквозь всю гамму цветов дня до рыже-красного закатного зарева.

Наступит ночь. В сумраке лес огласится стрекотанием, пением, призывами тысяч причудливо эволюционировавших ночных существ. Сидя на дубовом стволе в центре леса среди ночи, легко поверить, что он простирается во все стороны на тысячи километров. Едва ли можно заметить огромные вращающиеся колеса в паре сотен метров за наружной мембраной. К тому же их движение бесшумно.

Шлюпка нырнула в гущу леса, завиляла в зарослях. Робот-пилот знал, куда доставить Клавэйна. Он то и дело замечал сочленителей — преимущественно стариков и детей. Дети рождались и росли на кольцах с нормальным тяготением, но с шестимесячного возраста их регулярно привозили сюда. Под руководством стариков дети обучались движению и ориентированию в невесомости. Для большинства это выглядело игрой, но самых перспективных замечали — и готовили для участия в войне. Очень немногие показывали такие способности к ориентированию в пространстве, что их предназначали для штабной работы, для планирования сражений.

Старики, как правило, были слишком слабы для жизни в кольцах с тяготением. Зачастую, прибыв в ядро, уже до смерти его не покидали. Клавэйн миновал двоих, одетых во внешние экзоскелеты, служившие и медицинской системой жизнеобеспечения, и средством передвижения. Ноги стариков бессильно волочились позади. Эти люди уговаривали пятерку детишек прыгнуть с ветви в открытое пространство.

Наблюдаемая невооруженным глазом, сцена казалась зловещей: черные одежды детей, шлемы, защищающие головы от столкновения с ветками. Глаза спрятаны за черными очками, выражения лица не разобрать. Старики тоже в однотонной блеклой одежде, хотя и без шлемов. На лицах — никакого удовольствия. Клавэйну они напоминали могильщиков за отправлением погребального ритуала.

Клавэйн приказал имплантатам показать, как дети видят друг друга и взрослых. Перед глазами замельтешило, из воздуха соткалось яркое разноцветье. Теперь дети были облачены в красочные пышные одежды, со спиральными и зигзаговидными узорами, указывавшими на происхождение и занятия родителей. Шлемы исчезли с голов. Двое оказались мальчиками, три — девочками. Возраст — между пятью и семью. Особой радости на их лицах не отмечалось, но страдания либо скуки тоже не было. Все выглядели немного испуганными, возбужденными. Несомненно, дети смотрели друг на друга как на соперников, прикидывали, стоит ли риска слава храбреца, первым отважившегося на полет.

Пара стариков выглядела почти как раньше, но теперь Клавэйн подстроился к их мыслям и настроению. Желающие подбодрить и воодушевить детей, старики выглядели не унылыми, а скорее серьезными и очень терпеливыми. Готовыми денно и нощно ухаживать за подопечными.

Изменилась и обстановка вокруг. Воздух наполнили похожие на самоцветы бабочки, стрекозы, спешащие по своим насекомым делам. Неоново лучащиеся гусеницы ползли сквозь зелень. Колибри зависали над цветками, передвигались от одного к другому с точностью отлаженных заводных игрушек. Обезьянки, лемуры и летяги, сверкая глазами, вольно скакали через пространство.

Теперь Клавэйн наблюдал упрощенный, сказочный мир, воспринимаемый детьми на протяжении всей их жизни. С возрастом поступающие в их мозг данные будут слегка редактироваться. Малыши не заметят изменений — но по мере взросления существа, населяющие лес, сделаются более реалистичными, меньше размером, проворней и пугливей; цвета их шерсти и перьев приблизятся к настоящим. В конце концов дети станут видеть лишь настоящих животных. К тому времени — к возрасту десяти-одиннадцати лет — детям осторожно и тщательно разъяснят роль машин, до тех пор определявших ви́дение мира. Подрастающее поколение узнает о нейроимплантатах, о способе изменить восприятие реальности, придать видимому любую воображаемую форму.

У самого Клавэйна взросление и обучение были куда жестче. Учиться пришлось при втором попадании на Марс, в гнездо Галианы. Она показала детский сад, где воспитывались подрастающие сочленители, но тогда Клавэйн еще не имел своих имплантатов. После он был ранен, и в его мозг ввели наномашины. Навсегда запомнилось шокирующее осознание того, что человеческим мировосприятием можно управлять извне. Невероятное ощущение: сотни и сотни разумов прикасаются к твоему, и ты — часть целого. Но наиболее потрясло видение мира, в котором жили сочленители. У психологов имелся особый термин для подобных ощущений: «когнитивный прорыв». Правда, немногие из них испытали когнитивный прорыв на себе.

Дети вдруг обратили внимание на гостя.

— Клавэйн! — Мальчик втолкнул мысль-возглас в его разум.

Клавэйн приказал шлюпке остановиться посреди пространства, используемого детьми для обучения полетам, сманеврировал, чтобы оказаться на одном уровне с малышами.

— Здравствуйте! — Он выглянул наружу, стиснув поручни — словно проповедник на кафедре.

— Где вы были? — спросила девочка, глядя пристально.

— Снаружи, — ответил он, посмотрев на пару наставников.

— Снаружи? За Материнским Гнездом? — допытывалась девочка.

Клавэйн не мог определиться с ответом. Не помнил, сколь много знали об окружающем мире дети этого возраста. Конечно, о войне им неизвестно. А упоминания о ней избежать трудно, если рассказывать о том, чем он занимался снаружи.

— Да, за Материнским Гнездом, — ответил он осторожно.

— В корабле?

— Да, в очень большом космическом корабле.

— А можно мне его увидеть?

— Думаю, когда-нибудь станет можно. Но не сегодня.

Он ощутил беспокойство стариков, хотя оформленной мысли те не передали.

— А что вы делали на корабле?

Клавэйн поскреб в бороде. Он не любил обманывать детей, никогда толком не умел добродушно и беззлобно лгать. Лучше кое о чем умолчать, не пускаться в подробности.

— Я помог человеку.

— А кто он?

— Одна юная леди.

— А почему ей нужно было помогать?

— С ее кораблем случилась беда. Ей требовалась помощь, а я как раз пролетал неподалеку.

— Как зовут эту леди?

— Бакс. Антуанетта Бакс. Я подтолкнул ее, чтобы не упала на газовый гигант.

— А зачем она летала у газового гиганта?

— Честно говоря, не знаю.

— Клавэйн, а почему у нее два имени?

— Потому что… — начал он и вдруг понял: если продолжать в том же духе, неизбежно уткнешься в войну. — Послушайте, дети, мне нельзя вас отрывать от важного дела!

Он почувствовал перемену в настроении стариков — те испытали огромное облегчение.

— Ну, и кто мне покажет, как хорошо он умеет летать?

Такого подбадривания от знаменитого взрослого детям как раз и не хватало. Сразу в голове зазвучал хор: «Клавэйн, я, это я!»

Он смотрел, как дети, спеша опередить друг друга, прыгают в пустоту.

Мгновение назад он еще смотрел на сплошную стену растительности, но шлюпка вдруг прорвала зеленое мерцание и выплыла на поляну. После встречи с детьми полет продолжался всего три-четыре минуты. Робот знал, где искать Фелку.

Поляна имела сферическую форму, окруженная зеленью со всех сторон. Ее прорезала дубовая балка, к которой лепились жилища. Шлюпка приблизилась к балке и зависла, позволяя Клавэйну сойти. Тот поплыл, цепляясь за лозы и лестницы, отыскивая проход внутрь. Слегка закружилась голова. В глубине мозга рождался крик протеста против этого безрассудного полета сквозь крону высокого леса. Но долгие годы приучили не замечать этого беспокойства.

— Фелка! — позвал он. — Это Клавэйн!

Ответа не последовало. Клавэйн полез дальше, головой вперед.

— Фелка? — смущенно позвал он.

— Клавэйн, здравствуй!

Голос, сфокусированный причудливыми изгибами полости, показался грохотом, хотя самой Фелки вблизи не было видно.

Не уловив ее мыслей, Клавэйн поплыл на голос. Фелка редко участвовала в умственном единении сочленителей. А когда участвовала, Клавэйн сохранял дистанцию, не пытаясь проникнуть в ее разум. Уже давно они договорились не соприкасаться разумами, разве что на самом поверхностном уровне. Большее воспринималось как непрошеное вторжение в личное пространство.

Колодец завершился расширением, похожим на матку. Там, в своей лаборатории-студии, Фелка жила почти безвылазно. На стенах — головокружительно сложная древесная текстура. Клавэйну ее эллипсы и узлы напоминали геодезические контуры сильно деформированного пространства. Настенные светильники порождали грозные монстрообразные тени.

Он оттолкнулся пальцами, проплыл, касаясь причудливых деревянных фигурок, свободно парящих в комнате. Бо́льшую их часть узнал, но появилась и парочка новых. Подхватил на лету одну, брякнувшую глухо, поднес к глазам. Спираль в форме человеческой головы, в проеме видна голова поменьше, а в ней еще одна. Возможно, есть и другие. Клавэйн выпустил предмет, подхватил другой — сферу, ощетинившуюся деревянными шипами, выдвинутыми на разные расстояния. Потрогал один — и тотчас внутри сферы щелкнуло и передвинулось, будто в личинке замка.

— Фелка, вижу, ты времени зря не теряла.

— И не я одна, — ответила она. — Я слышала отчет. Загадочный пленник?

Клавэйн проплыл мимо дрейфующих деревянных устройств, обогнул балку. Протиснулся сквозь входное отверстие в небольшое помещение без окон, освещенное лишь фонарями. Их свет окрашивал розовым и изумрудно-зеленым землистые стены. Одна состояла целиком из деревянных лиц, со слегка искаженными, укрупненными чертами. С краю находились лица лишь полуоформленные, напоминающие изъеденных кислотой горгулий. Воздух благоухал смолой.

— Вряд ли пленник — персона значительная. Личность еще не установили, но, скорее всего, это обычный уголовник из гиперсвиней. Траление открыло с полной определенностью: недавно он убивал людей. О деталях распространяться не буду, щадя твой слух, но этот подонок весьма изобретателен в убийствах. Творческая личность. Свиней зря считают лишенными воображения.

— Я их никогда не считала лишенными воображения. А что за дело со спасенной женщиной?

— Забавно, как быстро распространяются слухи. — Он тут же вспомнил, что сам рассказал детям про Антуанетту Бакс.

— Она удивилась?

— Не знаю. А ей стоило удивиться?

Фелка фыркнула.

Она парила среди студии, в мешковатой рабочей одежде похожая на раздувшуюся планету, окруженную множеством хрупких деревянных спутников. Дюжина неоконченных поделок крепилась к талии нейлоновыми шнурами. Такие же шнуры удерживали у пояса инструменты: от простейших штихелей и напильников до лазеров и крошечных роботов-бурильщиков.

— Наверное, она ждала смерти. В лучшем случае присоединения к нам.

— Кажется, тебя смущает, что нас боятся и ненавидят.

— Да, над этим стоит задуматься.

Фелка вздохнула, словно они говорили об этом много раз и никак не могли убедить друг друга.

— Клавэйн, мы давно знакомы?

— Для обычного людского знакомства — очень давно.

— Да. И бо́льшую часть этого времени ты был солдатом. Конечно, не всегда воевал. Но в воображении ты всегда был на войне.

Не отводя от Клавэйна взгляда, Фелка подхватила неоконченную конструкцию, посмотрела сквозь ее проемы.

— И отчего-то мне думается: не поздновато ли для нравственного самокопания, а?

— Возможно, ты права.

Фелка прикусила нижнюю губу. Ухватившись за шнур потолще, подтянулась к стене; рой прицепленных к поясу инструментов и поделок заклацал, застучал. Она взялась готовить чай для гостя.

— Тебе не потребовалось ощупывать мое лицо, — заметил Клавэйн. — Следует воспринимать это как хороший знак?

— Знак чего?

— Того, что ты стала лучше распознавать лица.

— Не стала. Ты заметил стену лиц по пути сюда?

— Похоже, ты соорудила ее недавно.

— Когда приходят те, кого я не могу узнать, я ощупываю лица, запоминаю ощущения в кончиках пальцев. Затем щупаю деревянные лица на стене, пока не отыщу схожее. Затем читаю подпись. Конечно, временами приходится добавлять новые лица. Но некоторым достаточно и грубого подобия.

— А я?

— У тебя же борода, много морщин. И редкие седые волосы. Насчет тебя едва ли можно ошибиться. Ты не похож ни на кого.

Она протянула колбу с чаем. Клавэйн выдавил в рот струйку обжигающей жидкости.

— Да уж, не похож. Тут, пожалуй, и сказать нечего…

Он постарался взглянуть на Фелку со всей возможной беспристрастностью, сравнивая ее теперешнюю и давешнюю, какой она была до его путешествия на «Паслене». Миновала только пара недель, однако Фелка казалась замкнутой, отдалившейся от мира. Такого не было уже несколько лет. Рассказывала о гостях — но их вряд ли было много.

— Фелка, посмотри на меня, — попросил он.

Ее черные волосы — такие же длинные, как у Галианы, — были спутаны и грязны. В уголках глаз — крупицы засохшей слизи. Радужки бледно-зеленые, почти нефритового оттенка — и бледно-розовые белки в сеточке кровавых жилок. Под глазами синеватые дрябловатые мешочки. В отличие от большинства сочленителей Фелке, как и Клавэйну, требовался сон.

— Пообещай мне.

— Что именно?

— Если… вернее, когда станет совсем плохо, ты же мне скажешь, правда?

— И какой в этом смысл?

— Ты ведь знаешь, я всегда стараюсь сделать как лучше для тебя. Галианы больше нет с нами, остается лишь мне…

Ее красные от бессонницы глаза смотрели внимательно и строго.

— Ты всегда старался как мог. Но не в твоих силах изменить мою суть. Ты не волшебник.

Он уныло кивнул. Печальная истина. Сделать и впрямь ничего нельзя.

Фелка не была похожа на других сочленителей. Впервые Клавэйн ее встретил, когда во второй раз посетил Гнездо Галианы на Марсе. Фелка была крошечным ущербным ребенком, результатом неудачных экспериментов с мозгом зародыша. Она не только не распознавала лица — вообще была не способна к общению с людьми. Весь ее мир составляла единственная, без остатка поглощающая игра. Гнездо Галианы окружало гигантское сооружение, известное как Великая Марсианская Стена, плод неудачной попытки терраформирования, поврежденный предыдущей войной. Но Стена не обрушилась, поскольку игра Фелки включала принуждение аппаратов самовосстановления Стены к действию — бесконечный увлекательный процесс выявления неполадок и распределения скудных драгоценных ресурсов. Стена высотой в двести километров сложностью не уступала человеческому телу, а Фелка управляла всем ее существом, была ее иммунитетом, контролируя вплоть до крохотной клетки. Справлялась Фелка гораздо лучше компьютера. Хотя и не могла общаться с людьми, она с удивительной легкостью решала сложнейшие задачи.

В конце концов Стена пала под натиском прежних соратников Клавэйна, Коалиции за невральную чистоту. Галиана, Фелка и Клавэйн предприняли отчаянную попытку удрать из Гнезда. Галиана пыталась разубедить Клавэйна, не хотела брать Фелку. Говорила, что для нее стресс расставания со Стеной окажется горше смерти. Но Клавэйн все равно забрал девочку, убежденный, что она не безнадежна, ее разум способен найти замену Стене.

И оказался прав — но на доказательство правоты ушло много лет.

На протяжении четырех веков — хотя субъективно Фелка прожила лишь столетие — ее мягко подталкивали, уговаривали, обучали, приведя к нынешнему хрупкому душевному равновесию. Осторожные, кропотливые модификации мозга вернули ей многие способности, разрушенные экспериментами с мозгом зародыша. В ней крепло убеждение в том, что люди — не просто движущиеся объекты, а нечто живое, разумное и подобное ей. Многое восстановить не удалось. Например, Фелка не научилась узнавать лица. Но успехов было гораздо больше. Она нашла для себя интересные занятия; она никогда не была так счастлива, как во время долгого межзвездного путешествия. Каждый новый мир представал перед ней восхитительно сложной головоломкой.

Но в конце концов Фелка решилась повернуть домой. С Галианой она не поссорилась и отношения к ней не изменила. Просто ощутила, что настало время осмыслить и обобщить узнанное — а этим лучше всего заниматься в Материнском Гнезде с его огромными вычислительными ресурсами и базами данных.

Но по возвращении она застала Материнское Гнездо увязшим в войне. Клавэйн тут же отправился сражаться с демархистами, а Фелка обнаружила, что анализ привезенных экспедицией данных — более не первостепенная задача.

Клавэйн наблюдал, как год за годом Фелка очень медленно, едва заметно отступала в свой мир, закрытый для остальных. Принимала все меньше участия в жизни Материнского Гнезда, изолировала разум от других сочленителей, открываясь лишь изредка. Когда вернулась Галиана в жутком промежуточном состоянии, не живая и не мертвая, Фелке стало заметно хуже.

Окружавшие ее поделки были отчаянной попыткой занять разум хоть чем-то соответствующим его способностям. Но все это было обречено рано или поздно наскучить. Клавэйн уже наблюдал подобное. Знал, что нужное ей он дать не в силах.

— Возможно, когда война окончится, мы снова полетим к звездам, будем исследовать… — беспомощно забормотал он.

— Клавэйн, не давай обещаний, которых не можешь выполнить.

Фелка швырнула свою колбу с чаем на середину комнаты. Принялась рассеянно ковырять недоделанную игрушку — куб, сделанный из меньших кубов, с квадратными отверстиями в гранях. Сунула резец в отверстие, заскребла, почти не глядя на вещь.

— Я ничего не обещаю, — возразил Клавэйн. — Просто говорю: сделаю, что смогу.

— Жонглеры образами мне вряд ли помогут.

— Не попробуешь — не узнаешь, разве нет?

— Да, попробовать можно.

— Вот и прекрасно!

В поделке брякнуло. Фелка зашипела, будто рассерженная кошка, отбросила испорченную вещь. Та врезалась в ближайшую стену, рассыпалась на сотни угловатых кусочков.

Почти машинально Фелка схватила новую поделку и принялась работать над ней.

— А если не помогут жонглеры, можем попытать счастья у затворников.

— Давай не будем забегать вперед, — улыбнулся Клавэйн. — Если не получится с жонглерами, подумаем о других возможностях. Но это потом. У нас осталось небольшое, но важное дело — выиграть войну.

— Говорят, исход известен. Война скоро кончится в нашу пользу.

— Говорить легко.

Резец неловко повернулся в руке Фелки, скользнул по пальцу. Чуть вспорол кожу, отделил лоскуток. Фелка сунула палец в рот, потянула воздух, будто высасывала из лимона сок до последней капли.

— И отчего же ты сомневаешься?

Захотелось понизить голос, хотя в этом не было никакого смысла.

— Не знаю. Возможно, я попросту старый дурак. Но для чего еще старые дураки нужны, если не для сомнений?

— Клавэйн, пожалуйста, не говори загадками, — терпеливо попросила Фелка.

— Дело в Скади и Узком совете. Что-то затевается — и я не знаю что.

— И что конкретно тебе не нравится?

Клавэйн задумался над ответом. Как бы он ни доверял Фелке, все же она член Узкого совета. Да, она в последнее время не участвует в заседаниях и, скорее всего, не знает о событиях, но это мало что меняет.

— Мы уже целый век не строим корабли. Никто не объяснил мне почему, и я давно понял: спрашивать бесполезно. Но с некоторых пор до меня доходят слухи о секретных разработках, о негласных экспериментах, о тайных программах развития технологий. Когда демархисты уже готовы капитулировать, Узкий совет вдруг объявляет о совершенно новом звездолете. «Паслен» — это прежде всего оружие. Фелка, ну против кого они его применят, если не против демархистов?

— Они?

— Я имел в виду — мы.

— И ты задумался, не планирует ли Узкий совет что-то большое и важное?

— Имею право поинтересоваться, — ответил Клавэйн, посасывая чай.

Фелка замолчала. Резец мерно скреб по древесине.

— Клавэйн, ты же знаешь: если я могу ответить на твои вопросы, я отвечаю. Но никогда не раскрою доверенного мне Узким советом. И ты бы не раскрыл на моем месте.

— Я ничего другого и не ожидал. — Он пожал плечами.

— Но если бы я и захотела раскрыть, не смогла бы. Похоже, я не знаю очень многого. Например, чем занимается Внутреннее святилище. Меня никогда не подпускали к нему, и уже несколько лет я не имею доступа к материалам Узкого совета. — Фелка указала резцом на свою голову. — Кое-кто даже хочет, чтобы оттуда вычистили все воспоминания об Узком совете, о моей активной деятельности в нем. Их останавливает лишь непонятная анатомия моего мозга. Нет уверенности, что сотрешь нужное.

— У каждой монеты две стороны.

— Да. Но у этой проблемы есть решение. Притом очень простое.

— И какое же?

— Ты всегда можешь присоединиться к Узкому совету.

Клавэйн вздохнул. Задумался, отыскивая лучший ответ. Впрочем, к чему стараться? Никакой ответ Фелку не убедит.

И тогда он попросил:

— А можно еще чаю?

Скади шагала по плавно изгибающимся серым коридорам Материнского Гнезда. Гребень на ее черепе пылал ярко-фиолетовым цветом крайней сосредоточенности и гнева. Она спешила в зал, договорившись о встрече с Ремонтуаром и представительной группой способных явиться во плоти членов совета.

Разум Скади работал почти на предельной скорости, готовя эту очень важную и ответственную встречу — быть может, самую важную в деле привлечения Клавэйна в совет. Большинство членов совета сделалось пешками в руках Скади, но оставались упрямцы, которых убедить будет очень нелегко.

Также она просматривала результирующие данные о работе аппаратуры, смонтированной на «Паслене». Они поступали в мозг с компада, — закрепленный на животе, тот напоминал пластину бронежилета. Данные воодушевляли: похоже, кроме проблемы сохранения секретности, ничто более не препятствует испытаниям крупнее и серьезнее. Скади уже сообщила главному конструктору хорошую новость, с тем чтобы последние модификации, опробованные на «Паслене», были применены на кораблях, предназначенных для исхода.

Вдобавок ко всему разум Скади был занят еще и осмыслением свежего послания от Феррисвильской конвенции.

И послание это не предвещало хорошего.

Скади воспроизвела его снова, не убавляя шага. Перед лицом плясало изображение говорящего. Проигрывалась запись на скорости, десятикратно превышающей нормальную, отчего жесты казались нервными судорогами.

— Это формальный запрос ко всем членам фракции сочленителей, — говорил представитель. — Феррисвильской конвенции известно, что судно сочленителей взяло на абордаж демархистский корабль вблизи газового гиганта, находящегося в спорном пространстве…

Скади ускорила шаг. Она воспроизвела послание уже восемнадцать раз, отыскивая нюансы, указывающие на скрытые оттенки смысла либо обман. В запросе содержался длинный и чрезвычайно скучный список отсылок к законам и уложениям конвенции. Их Скади проверила, осмыслила и нашла совершенно непробиваемыми.

— Сочленители не были осведомлены о том, что капитан корабля демархистов Марушка Чанг уже вступила в контакт с официальными представителями Феррисвильской конвенции касательно передачи в их ведение находящегося на борту заключенного. Упомянутый заключенный появился на борту корабля демархистов, будучи арестован на подлежащем юрисдикции демархистов астероиде, где находится военная база, согласно…

Опять нудный список актов и законов. Надо прокрутить вперед.

— Упомянутый заключенный, гиперсвинья, известный Феррисвильской конвенции как Скорпион, находится в розыске по подозрению в совершении следующих нарушений закона о чрезвычайном положении…

Скади просмотрела послание еще раз, но не обнаружила ничего, не замеченного ранее. Законники конвенции слишком озабочены мельчайшими юридическими деталями, чтобы решиться на обман. С очень высокой вероятностью сказанное о гиперсвинье — правда. Скорпион — известный властям преступник, злобный убийца, склонный к насилию, прежде всего над людьми. Должно быть, Чанг сообщила конвенции о передаче преступника, использовав сфокусированный луч, причем до того, как «Паслен» сумел приблизиться на расстояние, достаточное для перехвата таких сообщений.

А Клавэйн, будь он неладен еще раз, не сделал должное, не уничтожил корабль демархистов при первой возможности. Конвенция бы поворчала, но ведь Клавэйн имел полное право так поступить. Он мог не знать о наличии на борту заключенного и уж вовсе не был обязан расспрашивать врага перед тем, как открыть по нему огонь. А вместо этого взял и спас гиперсвинью.

— Требуем немедленного предоставления пленного в наше ведение, в нормальном состоянии здоровья, без каких-либо нейроимплантатов в мозгу, в течение двадцати шести стандартных дней. Неподчинение этому требованию приведет… — Представитель конвенции замолчал, с нелепой значительностью потер руки и продолжил: — Неподчинение этому требованию неизбежно приведет к значительному ухудшению отношений между фракцией сочленителей и Феррисвильской конвенцией.

Скади хорошо понимала представителя. Не то чтобы свинья-уголовник сам по себе такая ценность. Но его передача исключительно важна как пример и прецедент. В пространстве, формально контролируемом силами конвенции, дела с поддержанием законности обстоят до крайности скверно. А свиньи — могущественное и не слишком чтящее закон сообщество. Преступность захлестывала Феррисвильскую конвенцию и в ту пору, когда Скади по поручению Узкого совета отправилась на тайную операцию в Город Бездны, где едва не погибла. С тех пор обстановка определенно не улучшилась. Захват свиньи, образцово-показательный суд и казнь весьма отчетливо просигналят преступному миру, а в особенности криминальным слоям общества свиней: закон силен и действен. На месте представителя конвенции Скади тоже добивалась бы выдачи преступника.

Но оттого ситуация с гиперсвиньей проще не становилась. С одной стороны, в теперешних обстоятельствах — тех, о каких знали лишь немногие, — не было никакой необходимости идти на поводу у конвенции. Еще немного, и он потеряет всякую значимость для сочленителей. Главный конструктор заверил: строительство эвакуационной флотилии завершится через семьдесят дней. Причин сомневаться в точности прогноза нет.

Менее чем через три месяца все прочее потеряет значение. Но и тут кроется серьезная проблема. Существование флота и, главное, причину его строительства следует держать в полном секрете. У всякого внешнего наблюдателя должно создаться впечатление, будто пауки просто рвутся к победе, наращивают силы. Любая другая мотивация непременно вызовет подозрения и в Материнском Гнезде, и снаружи. А если правду откроют демархисты, есть шанс — пусть и крохотный, но отнюдь не пренебрежимо малый, — что они сумеют сплотиться и переломить ход войны. Используют полученную информацию, чтобы привлечь прежде нейтральные стороны. Сейчас демархисты обессилены, но если соединятся с ультра, они смогут серьезно помешать планам Скади.

Нет. Чтобы наверняка обеспечить победу, следует хотя бы внешне придерживаться конвенции. Придется найти способ возвращения свиньи, причем до того, как начнут разрастаться подозрения.

Гнев захлестнул Скади целиком. Она заставила изображение представителя замереть, почернеть — и решительно ступила сквозь него. Оно разлетелось черными хлопьями, стаей воронья.