Цвет греха. Белый

Александра Салиева (2024)

Мой будущий муж мне изменил. Я узнала об этом, стоя в подвенечном платье, когда до церемонии нашего бракосочетания оставалось всего полчаса. От свадьбы невозможно отказаться, как бы больно мне ни было от такого предательства, ведь он ни за что не позволит. И как тогда поступить? Не знаю, что сделала бы любая другая на моём месте, но я попросила помочь того, кто… гораздо хуже. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 2

Нина

Полторы минуты ожидания кажутся вечностью. Я считаю про себя каждую уходящую секунду, прежде чем дверь со стороны террасы вновь открыта, и появляется Марк. Увидев меня, он хмурится, спешит оказаться рядом. Если бы это произошло час назад, я бы улыбнулась, с замиранием сердца разглядывая, как же ему идёт строгий фрак с идеально завязанной бабочкой. Но сейчас скорее хочется на него наброситься. Ударить. Чтоб ему было так же больно, как мне, а может и намного сильнее.

— Нина? — зовёт он с проскальзывающим беспокойством. — Что случилось, милая?

Бесячее обращение. Всегда вымораживало. Словно мы пятидесятилетняя парочка и давно на пенсии. И если прежде я стойко терпела, позволяя называть меня, как ему вздумается, то теперь своё раздражение не скрываю. Как назло, в воспоминаниях живёт не только это. И запись. Слова Айзека буквально застревают в моей голове, мешая думать о чём-то другом. Мой жених в самом деле часто бывает в разъездах. Его отец — глава большой корпорации, постоянно даёт Марку поручения, сопровождающиеся длительными командировками, поскольку самому возраст и состояние здоровья не позволяют устраивать проверки на местах, в филиалах. И если прежде меня это не особо напрягает, ведь мы вроде как приспосабливаемся к тому, что приходится быть друг от друга на расстоянии, то теперь всё воспринимается иначе.

Он поэтому мне изменяет? Потому что я не всегда рядом. Или же наоборот? Уезжает, чтоб как раз изменять.

— А это ты мне скажи, — веду плечом, избавляясь от прикосновения к нему.

Включаю треклятую запись на телефоне и отдаю мужчине, отходя в сторону. В отличие от меня, Марку требуется немного времени, чтоб понять, что именно она в себе содержит. Выключает. Возвращает ко мне внимание. И молчит. Просто смотрит. Тяжело. Пристально. По непроницаемому выражению лица не понять, что думает и испытывает. Вина? Нет. Сожаление? Его тоже нет.

Ни-че-го!

— Не молчи. Скажи что-нибудь, — не выдерживаю я первой. — Хотя бы соври, что это не ты. Скажи, что это монтаж. Или какой-нибудь невероятный брат-близнец, двойник. Подстава. Не ты, Марк. Кто угодно, но только не ты. Не молчи. Скажи же уже хоть что-нибудь!

Мои фразы становятся все громче и громче, а на его лице по-прежнему не отражается ни единой эмоции.

— Я, — единственное, что следует от него.

А я, наверное, начинаю сходить с ума, потому что вместо того, чтобы банально залепить ему пощёчину, после чего развернуться и уйти раз и навсегда, подобно конченной мазохистке собираюсь вытащить из него куда больше подробностей. О том и спрашиваю:

— Кто она?

— Никто. На один раз.

Если кому и дают пощёчину, так это мне. Словами. Они ранят, порой, куда глубже физической расправы.

— То есть, не первая?

Угадываю.

— Не первая.

Начинает казаться, уж лучше б соврал…

Не рассказывал мне об этом с такой лёгкостью!

На глаза опять наворачиваются слёзы. Я накрываю лицо обеими ладонями, лишь бы он их не видел. Отворачиваюсь. Всё, что закипает во мне, превращается в зияющую дыру. Ничего не остаётся. Пустота.

— Уходи, Марк. Всё. Это конец.

Конец — ужасное слово. И вместе с тем привычное. Всё в этом мире когда-либо заканчивается. Срок годности. Отношения. Жизнь. Как у тех лошадей, что на грани вымирания. Мне следует помнить об этом. Просто принять. Какой смысл искать виноватых и выяснять, из-за кого или чего так происходит? Это ничего не спасёт. А я честно пытаюсь. И пусть никак не принимается. Безумно хочется крушить всё вокруг. Без разбора. Особенно нестерпимо в тот момент, когда слышу:

— Всё? Конец? Что это значит? — будто невнятно говорю, удивляется Марк. — Не неси чушь. Возьми себя в руки. У нас свадьба. Та шлюха — всего лишь шлюха. Ничего не значит, Нина. Я… — разворачивает к себе.

Вот теперь пощёчина — настоящая. Обжигает не только мою ладонь об его щёку. Разводит настоящий пожар в моей груди. Там словно что-то взрывается.

— Шлюха, снятая на ночь?! — срывается с моих уст в порыве эмоций. — Ты серьёзно?! Ты вообще в себе?! Ты засовываешь свой член хрен знает в кого, да ещё и регулярно, и тебе даже нихрена не зазорно, а я, значит, чушь несу?! Да пошёл ты, Марк!

Вторая пощёчина звучит намного громче. Обжигает ярче. И отзывается острой болью в моём запястье, когда при новом замахе моя рука перехвачена и сдавлена им. Я знаю, что первой перехожу допустимые границы, но это не мешает мне ненавидеть его ещё больше, чем уже есть, когда безжалостная хватка становится всё сильнее, а мои колени постепенно и вовсе подгибаются, после чего я вынужденно оказываюсь на полу, у мужских ног.

Как же чертовски больно!

— Я сказал, возьми себя в руки. У нас свадьба, — мрачно повторяет Марк. — Если бы я собирался жениться на истеричке, то выбрал бы кого-нибудь с приданным побогаче, чем твоё. Если вдруг забыла, внизу нас ждёт больше трёх сотен гостей. Какая-то шлюха, снятая на ночь, совсем не повод отменять такую грандиозную свадьбу. Ты вообще помнишь, кто на неё приглашён? Та девка — всего лишь девка. Вероятно, ты особо не в курсе, но все мужчины ходят налево. Я не хотел, чтобы ты узнала об этом вот так, но раз уж… — осекается и замолкает, а его хватка опять причиняет боль. — Откуда это видео? — прищуривается, глядя на меня сверху-вниз. — Ты что, за мной следила?

Боль в запястье так сильна, что отдаёт в плечо и мне требуется некоторое время, чтобы ответить. Лишь после того, как мужчина сбавляет силу нажима пальцев, склоняясь ко мне ближе, я произношу вынужденно:

— Если бы я была причастна к этому видео, то ты бы разговаривал сейчас не со мной, а с Тео, — кривлюсь.

Заодно напоминаю ему о том, что мой старший брат Теодор Хорн — старший лейтенант полиции. Уж кто-кто, а он точно не пропустит здоровенный синяк, который появляется на мне в данную минуту. И если бы я правда собиралась проследить за Марком, то попросила бы именно его. А он вряд ли прислал бы мне такие сцены. Скорее сломал моему жениху не одно ребро, и кто знает, что ещё сделал бы, с его-то вспыльчивым характером.

— И то верно, — вздыхает Марк, начиная думать в том же направлении, что и я. — Прости, Нина… — заодно и кается, только не особо понятно, в чём именно. — Я просто не ожидал. Ты застала меня врасплох. Прости. Я погорячился. Больше такое не повторится.

То есть, всё-таки за синяк просит прощения?

Так и есть. Помимо принесённых извинений, с сожалением оглядывает моё запястье, усаживаясь рядом.

— Я понимаю, ты расстроена. И у нас с тобой будет целый месяц впереди, чтобы я загладил свою вину. Обещаю, я всё компенсирую, — заглядывает мне в глаза, явно имея в виду наш запланированный медовый месяц после церемонии. — Не плачь, не надо, пожалуйста, — тянется ко мне ближе, задевая мою скулу, по которой, вновь, оказывается, стегает солёная влага. — Ну? Будь умницей. Обещаю, мы всё обсудим. Позже. Я постараюсь больше не расстраивать тебя так. Что скажешь?

Что скажу…

Он ещё спрашивает!

От этого его «я всё компенсирую» аж зудит мерзкой чесоткой, въедаясь в нутро. Всё-таки не в первый раз говорит мне такое. Но если раньше нечто подобное относилось к тем временам, где он опаздывал из-за пробки вместе со мной в кинотеатр или же задерживался на работе, поэтому мне приходилось проводить вечер одной, то теперь… как, мать его, можно компенсировать такое?! Разве что посмертно. И то исключительно потому, что про покойников плохо не отзываются.

Но то про себя.

Вслух:

— Уходи, Марк. Свадьбы не будет, — подсказываю, раз он такой недогадливый. — Не хочу тебя видеть. Уходи и не возвращайся.

Собираюсь отодвинуться. Но не выходит. Он ловит мой подбородок гораздо раньше, поворачивает мне голову и не позволяет отвернуться, пока чеканит каждое последующее безжалостное слово:

— Не хочешь меня видеть, да, Нина? — произносит тихо, с отчётливой злостью. — Правда, веришь, что тут только мои и твои желания учитываются? А об отце моём ты подумала? В какой ярости будет он, когда узнает? Он ведь и так был против того, чтобы я на тебе женился. А знаешь, что будет потом? Про своего отца тоже вспомни. Что с ним будет, когда наша компания заберёт все вложенные в его новый бизнес инвестиции? Банкротство — это лучшее, что может с ним случиться. Остальные инвесторы разберут вашу упёртую семейку по косточкам, ничего живого и здорового от вас не останется. Твоего любимого старшего брата пустят в расход первым же, чтоб под ногами не мешался.

Я слишком хорошо знала Марка, чтобы решить, будто его слова — пустая угроза. Он из того типа людей, которые не разбрасываются фальшивыми обещаниями. Моё сердце стучит чаще и громче, а уши закладывает, стоит в красках представить себе всё то, о чём он говорил. Семья Марка действительно очень влиятельна в финансовой сфере, а другие инвесторы, вложившие свои средства в бизнес моего отца, в самом деле не только богаты, но зачастую опасны. Бредит тот, кто верит, что нажить такие состояния возможно лишь упорным трудом и временем.

— Нет, — мотаю головой в отрицании, прогоняя из сознания жуткие образы. — Мой папа тут вовсе не причём. Это только между тобой и мной, — поджимаю губы.

Он ничего не говорит. Лишь брезгливо ухмыляется. Поднимается на ноги. Точно знает, что дальнейшие уговоры ни к чему. Я прекрасно всё усваиваю.

— Осталось пять минут, Нина. Приведи себя в порядок. Не заставляй всех ждать, — роняет безразлично в качестве временного прощания, пока уходит, но притормаживает в дверном проёме, через небольшую паузу добавляя цинично: — А если тебя так задевает, что я хожу на сторону, научись сосать получше. Тогда, может, и не стану.

Вот теперь точно уходит. А я остаюсь ровно там, где он меня оставляет, не в силах подняться. И не имею не малейшего понятия, что же в таком случае делать…