От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России

Александр Викторович Наумов (2024)

В марте 2024 года исполняется 145 лет тюремной системе России. Александр Наумов более 10 лет возглавлял пресс-службу Главного управления исполнения наказаний (ГУИН) по Иркутской области. Основываясь на секретных документов из архива МВД РФ, бесед с начальником Озерлага, а так же многочисленных интервью с сотрудниками ГУИН, автор рассказывает историю тюремного дела в России. Крупнейшая каторжная тюрьма Российской империи — Александровский централ — была учреждена в 1873 году в селе Александровском (76 км к северо-западу от Иркутска). В ней содержались политические и уголовные преступники, высылаемые из европейской части России на каторжные работы в Восточную Сибирь. Через нее прошли: Ф. Дзержинский (1902); М. Фрунзе (1914); С. Орджоникидзе (1915—16) и другие. В 1948 году бывшему Александровскому централу был присвоен статус Озерлага — в нем должны были отбывать наказание осужденные по 58 (политической) статье. Среди тех, кто отбывал наказание в Озерлаге: певица Людмила Русланова, разведчик Дмитрий Быстролетов и др.

Глава пятая

Немецкий шпион для немецкого журналиста. — Кем был Сухомлинский? — Советы Карнеги для русских зэков. — Полковник, выстреливший в потолок. — Козел в кабинете майора. — Убийца, научившийся рисовать. — А в КГБ читают «Шпигель»?

Среди осужденных Иркутской области проводится конкурс «Искусство за колючей проволокой имеет право на жизнь». Инициатор мероприятия — главк, спустивший на места бумагу — положение о конкурсе.

В мой кабинет заглядывает заместитель начальника отдела по воспитательной работе среди осужденных Юрий Михно.

— Александр Викторович, если есть желание посмотреть на работы, которые мы представим на выставку, то милости просим в наш кабинет — из колоний прислали первые картины и поделки. Очень интересные работы. Советую посмотреть, — и сделав паузу, добавил. — Кстати, как насчет журналистов?

— Каких журналистов?

— Ну… мы будем приглашать прессу? Освещать мероприятие…

Поднимаюсь на этаж выше, в отдел воспитательной работы. Начальник отдела Александр Плахотин задумчиво разглядывает окно, открывающее вид на крышу конференц-зала ГУИН. Вокруг, на столах, стульях и даже на полу громоздятся картины в массивных рамках. Увидев меня, хозяин кабинета оживляется.

— Вот смотри, Александр Викторович, какая большая работа предстоит жюри: из всех этих картин нужно выбрать три лучшие, которые отправятся на всероссийский конкурс в Рязань. Лично мне нравится вот этот пейзаж. Зимний лес, сугробы, поляна, на которой стоит одинокое дерево. И вдалеке — сам лес. Посмотри, какую тень отбрасывает это одинокое дерево — слишком большую, широкую тень, какой в природе не бывает. А ведь это, я думаю, аллегория: в этой картине осужденный показал свою собственную жизнь, свою судьбу, и то, что ожидает его впереди. Это дерево — он сам. Стоит-растет один на поляне — попал в колонию, где каждый сам за себя. Жирная тень — черная полоса его жизни. А что его ждет? Синее небо — смотри, сколько места оно занимает в картине: почти половину полотна.

— Синее небо? В каком смысле.

— В самом прямом. Ну ладно, не буду интриговать. Все гораздо проще, — еще раз глянув на картину, он обронил, — проще и сложнее одновременно. Я знаю, что дни человека, который написал эту картину, сочтены. Это осужденный из колонии-больницы для туберкулезников. Как мне позвонили и сказали, у него уже разлагаются легкие… он в палате смертников. Ему осталось жить всего несколько дней. Может быть, мы вот стоим, рассматриваем его картину, а он уже…

Я внимательно посмотрел на Плахотина, который никогда не отличался сентиментальностью.

— Смотри, сколько здесь картин, — продолжил он, — и по каждой из них можно узнать, за что сидит ее автор. Даже сколько осталось ему отсидеть — тоже можно узнать. Ну вот, например, болото с редким лесом, вдали — горы. Горы — это большой срок. Небо в тучах — значит, ничего хорошего этот осужденный от жизни уже не ждет. По крайней мере, в ближайшие годы.

— А что ты скажешь про эту картину?

— Про натюрморт? Виноград, бананы на фоне вазы. И длинные шторы, скрывающие окно. Гм… занятно. Занятно то, что эту картинку прислали из тулунской тюрьмы. А я на сто процентов уверен, что человек, отбывающий срок в тюрьме, будет думать о чем угодно, но только не о винограде. Возможно, он думает о еде. Хорошо, согласен. Но виноград — а здесь нарисована крупная, на полкартины гроздь — виноград-то — это не еда. Виноградом не наешься. Наешься другой, более приземленной пищей. Так что я полагаю, автор картины скорее срисовал ее откуда-то. А думает он на самом деле о чем-то другом.

Дверь, скрипнув в петлях, впустила в недра кабинета воспитательной работы очередного посетителя.

— Проходи, Генрих Иванович. Что у тебя там? Картина? Ты не первый сегодня, вон смотри, сколько нам за день принесли уже.

Посмотрев в мою сторону, Плахотин пояснил:

— Вот с третьей колонии человек приехал — тоже представляют на конкурс полотно, — и уже обращаясь к представителю колонии, он спросил. — Кто у вас там рисовал?

— У нас в колонии один художник…

— Этот, что ли… ну, я понял. Так он как у вас рисует — срисовывает откуда?

— У него слайды есть. С пейзажами.

— Понятно. Слушай, Генрих Иванович, очень хорошо, что ты к нам зашел. А я хотел тебя увидеть вот по какому поводу. Ты случайно не подскажешь: ваша колония недавно не посылала некоего осужденного Барабанова заготавливать в Красноярский край сельхозпродукты для колонии?

— Осужденного? На заготовку? Да нет, никого мы никуда не посылали.

— Я так и думал. Значит, не посылали?

— Конечно, нет. Мы еще не рехнулись, чтобы зэков на заготовки отправлять.

— А этот Барабанов… он, случайно, не бывший мэр. Какого-то города в Красноярском крае?

— Есть такой. Был мэром. Сидит за заказное убийство. А в чем вопрос-то?

— В том и вопрос, что вот передо мной на столе письмо из Красноярского края. Написал его… впрочем, послушай, вот что он пишет: «В ГУИН по Иркутской области. Хочу довести до вашего сведения, что на днях в наш город приезжал бывший мэр Барабанов, который отбывает наказание в одной из колоний Иркутской области. Встретив его на улице, я удивился и поинтересовался, как он здесь оказался и что делает в городе. На что Барабанов ответил, что он был делегирован сюда колонией и приехал решать вопросы обеспечения исправительного учреждения сельхозпродукцией, выращиваемой в нашем районе. Поэтому хочу спросить: как могло такое случиться, что заготовкой сельхозпродукции занимаются осужденные, такие как Барабанов. С каких это пор их так свободно выпускают за колючую проволоку, где они должны отбывать наказание до окончания срока? И еще хочу сообщить о том, что на самом деле Барабанов никакую заготовку сельхозпродуктов в нашем городе не проводил. А вместо этого он собрал здесь свою братву и стал решать вопрос: как быстрее ему выйти из колонии. Для этого они решили фальсифицировать справку о якобы тяжелом заболевании Барабанова, которую он увез в колонию. Прошу проверить все сообщенные мною факты. Полковник КГБ на пенсии Фоменко».

Закончив цитировать, майор Плахотин с улыбкой посмотрел на собеседника. В ответ последний развел руками.

— В свой город Барабанов ездил на законных основаниях. За примерное поведение заслужил отпуск. Но никак не на заготовку сельхозпродуктов он ездил.

— Ну, понятно… Приехал на родину, встретил на улице отставного полковника КГБ. Тот, видимо, еще старой закалки: почему да отчего, и дескать — тебе сидеть еще и сидеть. Сразу за ручку и бумагу, которые у него, наверное, всегда при себе. А тот возьми и ляпни: приехал, мол, на заготовки. Кхе-кхе… А вот другой вопрос, действительно, серьезный: какую такую справку он привез с собой?

— Ни о какой справке не слышал.

— Надо узнать, Генрих Иванович.

— Узнаю.

Еще раз окинув взглядом картины, я вышел из кабинета. Спускаясь на свой этаж, я вдруг вспомнил, где еще раньше слышал про этого Барабанова. С бывшим мэром встречался московский корреспондент журнала «Шпигель» Уве Клуссманн. Немецкий журналист прибыл в Иркутск на два дня — специально для посещения колонии № 3. В ней отбывают наказание только бывшие сотрудники госаппарата и силовых структур. До недавнего времени иркутская колония № 3 являлась в стране единственным исправительным учреждением, где отбывали свои сроки такие осужденные. В конце 1990‑х годов где-то на западе России создали еще три колонии для госслужащих, но все три — общего режима, куда отправляют за менее тяжкие преступления. Колония в Иркутске — строго режима. Сюда попадают на длительные срока.

Поэтому интерес представителей доморощенной и зарубежной прессы к иркутской колонии вполне объясним. В тот день Уве Клуссманн, пройдя кордон из стальных дверей, оказавшись наконец на территории исправительного учреждения, задал мне вопрос о Сухомлинском.

— Кто это такой?

На фасаде одного из корпусов крепился огромный плакат, поучавший осужденных, как надо жить, и подпись под текстом: «Сухомлинский».

— Дзержинского знаю, а вот Сухомлинского — нет, — развел руками немец.

— Это педагог, воспитатель.

Немецкий журналист вполне понятно говорит по-русски, поэтому общается без переводчика. Оглядевшись, он нашел новый плакат, заинтересовавший его.

— «Как стать настоящим человеком», — прочитал Уве, разглядывая с десяток пунктов-рекомендаций.

Достав блокнот, он пробормотал:

— Это очень интересно. Надо записать. Кстати, а кто автор уже этого плаката?

— Дейл Карнеги, — подхватил вопрос заместитель начальника колонии Александр Иванович Ильин.

— Кто-кто? — переспросил корреспондент.

— Карнеги. Дейл, — уже с паузой, опять ответил Ильин. — Знаете такого?

Поднявшись по крутой лестнице, мы зашли в библиотеку. За стойкой на выдаче книг стоял среднерослый осужденный в черной робе с нашитой на груди биркой.

— А что читают? — поинтересовался иностранец.

— Да что читают… про самих себя читают! «Записки из мертвого дома» — вот что читают, — опять отозвался Ильин.

Выйдя из библиотеки, зашли в молельную комнату, потом в один из отрядов, затем — в столовую.

Когда «экскурсия» по недрам исправительного заведения подошла к концу, начальник колонии Валентин Иванович Степанченко распорядился привести кого-нибудь из осужденных.

— Разговаривать с ними будете? Как живут здесь, нет ли жалоб у них?

Журналист кивнул головой.

— Ну, хорошо, тогда ты, — и полковник обратился к стоявшему рядом сотруднику, — приведи… гм, знаешь кого приведи… там у нас два бывших мэра сидят — их веди, и еще одного приведи…

Полковник назвал фамилию.

Спустя пять минут в тесное помещение зашли трое осужденных. Сели на скамью, напротив — журналист.

— Можно я вас расспрошу, — начинает Уве, — вот вы, например, как сюда попали?

Сидящий по левую руку от журналиста осужденный нехотя отвечает:

— За утечку информации.

— А где вы работали?

— В ФАПСИ.

— Это федеральное агентство правительственной связи? Правильно я понял? Вы там работали?

— Да, именно там.

— А куда утекала информация?

— В БНД.

— В БНД? В разведслужбу эФ-эР-Гэ?

— Совершенно верно.

Ошалев от того, что перед ним сидит немецкий шпион, корреспондент «Шпигеля» решается произнести то, о чем он думает в этот момент, вслух:

— Значит, вы — немецкий шпион!

— По приговору суда — да.

Уве Клуссманн переводит дух, собираясь с мыслями. Для немецкого журналиста встретить в русской колонии немецкого шпиона — настоящая удача.

— А вы по национальности… кто? — продолжает интервью корреспондент.

— Русский.

— А в Германии бывали?

— Я родился там.

— О, неужели?

— Да, я жил в Германии. До девяти лет. Вместе с родителями.

— А с какого вы года рождения?

— Сорок девятого.

— Ваш отец был военный?

— Да.

— И проходил службу в Германии?

— Совершенно верно.

— А потом…

— Потом мы уехали в Россию — тогда еще Советский Союз.

Записывая ответы собеседника в блокнот, журналист не удерживается от комментария:

— Девять лет — это много. И у вас, конечно, остались хорошие воспоминания о Германии? Да? У вас там были друзья?

— Ну, как вам сказать. Я уже ничего не помню о том периоде. Давно это было.

— А немецкий язык вы знаете?

— Знал раньше. Но тоже уже не помню.

— А сейчас, когда вы находитесь в колонии, и осуждены за передачу данных германским спецслужбам, Германия вам как-то и чем-то помогает?

— Нет, не помогает. Ну, если бы я действительно работал на германскую разведку, то полагаю, что ваша страна сейчас бы обо мне не забыла.

Второй из троих осужденных, вызванных на интервью, оказался более разговорчивым.

— Записывайте, — сказал он, — мне скрывать нечего. Я занимал должность мэра в одном из городов Сибири. И вместе со своими помощниками вскрыл большие нарушения, которые происходили в нашем городе. Несколько фирм незаконным путем приватизировали почти все промышленные предприятия в городе. Нажили на этом огромные состояния. Я обратился в прокуратуру города, но прокурор спустил мою инициативу на тормозах. Попросту он отказался заниматься этим делом. Я написал в Генеральную прокуратуру, которая взяла под защиту прокурора города и тоже отказалась давать ход делу. А потом меня обвинили…

— В чем обвинили?

— Мне скрывать нечего, я этой взятки не получал…

— Это интересно, — пробормотал Уве, и посмотрел на третьего осужденного. — А вы за что сидите?

— За обвинение в заказном убийстве.

— Кого убили? Если можно узнать, — добавил журналист.

— Я не хочу об этом говорить.

— А где работали?

— Я был мэром в Красноярском крае.

— И на сколько лет вас осудили?

— На двенадцать.

— А чем вы занимаетесь в колонии? Вы где-нибудь здесь работаете?

— Работаю. В тарном цехе.

— В какой должности?

— По рабочей специальности. А вообще я больше не хотел бы ни о чем разговаривать. Все здесь нормально. Кормят хорошо, работу предоставляют. Что еще нужно? Поскорее отбыть срок и вернуться домой.

— А как это можно — поскорее?

— Ну, хорошо вести себя, не нарушать дисциплину, и тогда тебя смогут перевести на условно-досрочное освобождение.

…Выходим из зоны. Гремят тяжелые двери, оббивающие металлические косяки. Где-то лают собаки.

Начальник колонии Валентин Иванович Степанченко приглашает в свой кабинет. Снимает с телефонного аппарата трубку и командует невидимому абоненту:

— Отправляй его в мой кабинет.

Через несколько минут в дверях появляется человек в робе.

— Вызывали, гражданин полковник?

— Вызывал. Вот из Москвы приехал корреспондент журнала «Шпигель», если хочешь, можешь с ним пообщаться. Можешь на что-нибудь пожаловаться… если желаешь.

— Ни на что не буду жаловаться, все устраивает.

Валентин Иванович с удивлением смотрит на осужденного.

— Я Уве Клуссманн, журнал «Шпигель», московское бюро, — говорит корреспондент, — вас можно расспросить? Можно вас сфотографировать? Я буду писать статью об этой колонии.

— Фотографировать? Ни в коем случае!

— Почему?

— Меня в Москве многие знают…

— А можно спросить вашу фамилию?

— Да не скажу! Ни за что на свете.

— Статья выйдет в журнале «Шпигель». Это немецкий журнал… его в Москве не читают.

— «Шпигель»? Да очень хорошо читают… мои бывшие коллеги.

— Ваши коллеги? А где вы работали?

— В КГБ, сейчас это ФСБ.

— И в КГБ читают «Шпигель»?

— О, еще как читают! Там все читают!

— А можно вас еще спросить: вы кем там работали?

— Послушайте, что вы мне все вопросы задаете? У вас там, наверное, где-то микрофон спрятан. Да?

— Нет, нет. Никакого микрофона. Я спрашиваю вас просто так.

— Как — нет микрофона? Уж меня-то вы не обманывайте. Я двадцать лет в КГБ проработал, знаю, как это делается.

— А сейчас прочему вы здесь?

— Как — почему? По приговору. Осужден на четыре года. Сейчас перевелся на условно-досрочное освобождение — в колонию-поселение. Интервью не хочу давать принципиально: у меня в Москве много знакомых, прочитают, увидят, пойдут слухи, сплетни. А зачем мне это? Потому что после освобождения я рассчитываю вернуться на свою работу.

Журналист оглянулся на полковника Степанченко.

— Поселение находится при нашей колонии, — пояснил Валентин Иванович.

Когда осужденный вышел из кабинета, полковник добавил:

— Сидит за взятку. Занимал в ФСБ крупную должность.

— Он говорит, что хочет вернуться на свою должность? А сможет он это сделать?

— Не знаю. Но раз так говорит, значит, на что-то рассчитывает.

Уже на улице, когда мы вышли за пределы двора, примыкающего к штабному зданию, Уве поделился первыми впечатлениями:

— Я уже знаю, как начну свою статью. Начну с рассказа о том парне, который работал на немецкую разведку. Интересный случай! Так и напишу: «Он родился в Германии, а теперь сидит в русской тюрьме!» Думаю, он действительно сотрудничал… что-то у него такое было с ними. Они ведь тоже психологи: ищут тех, кто бывал в Германии, оставил о ней приятные воспоминания…

На какой-то момент смолкнув, он вдруг всплеснул руками:

— А скажите, это вы специально подстроили: немецкий журналист берет интервью у немецкого шпиона. Ха-ха, это очень забавно!

Прощаясь, Уве обещал выслать номер журнала, в котором будет напечатана статья о колонии.

Спустя месяц в моем кабинете раздался телефонный звонок, напомнивший о той «экскурсии» по зоне.

— Алло? Это Александр Викторович? Вас беспокоит корреспондент швейцарской газеты «Вельтвохе» Штефан Хилле. Я и мой фотограф Александра Штарк хотели бы посетить исправительную колонию номер три.

— Для этого нужно разрешение нашего главка.

— Такое разрешение есть. Я обращался в Москве в ГУИН, и мне подтвердили, что я могу посетить вашу колонию.

Обычно представитель главка заранее звонит мне, сообщая о грядущих визитах иностранных журналистов. Свои слова он подтверждает бумагой, которую отправляет факсом. Там четко и ясно указывается, кто и зачем обращался в главк, тут же резолюция начальства на обращение, и если вопрос решен положительно, то оговаривается срок предстоящего посещения.

Однако в последнее время никакой бумаги из Москвы не поступало. Хотя могло оказаться и так, что она затерялась где-нибудь в недрах служебных кабинетов. На всякий случай я поинтересовался у телефонного собеседника:

— Вы когда хотите прилететь в Иркутск?

— Мы уже прилетели.

Возникла пауза — с моей, конечно, стороны. Сразу двое иностранных журналистов, свалившихся как снег на голову, желающих побывать в колонии строгого режима для бывших госслужащих, отбывающих наказание за крупные взятки, шпионаж, заказные убийства — это для Главного управления исполнения наказаний в далеком Иркутске является чрезвычайным происшествием. Надо было что-то предпринимать, и я взял инициативу в свои руки.

— Хорошо, приезжайте к нам, в Управление, — назвав адрес, я поинтересовался. — А почему у вас интерес именно к третьей колонии?

— Я сейчас объясню. Недавно в Москве я разговаривал с коллегой-журналистом из журнала «Шпигель» Уве Клуссманном — вы его тоже знаете — так он очень интересно рассказывал про вашу колонию. На Западе таких колоний — для бывших госслужащих — нет. Поэтому я хочу написать об этом для своей газеты.

Конец ознакомительного фрагмента.