Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды

Александр Гельманов

Герою приключенческого романа, молодому историку Александру предстоит составить необычное генеалогическое дерево своей семьи.Длинная цепь загадочных событий приводит его к обнаружению доказательств прежнего воплощения на Земле, встрече с возлюбленной по прошлой жизни и обретению огромных сокровищ.

Автор выражает признательность Сергею Гонтарю (Россия) и Нинель Апельдимов (ФРГ) за помощь в работе над романом

© Александр Гельманов, 2022

ISBN 978-5-4493-4808-1 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-4803-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Перед рассветом автобус въехал на огромную территорию пограничного пункта в районе Бреста. Белоруссия встретила теплом, пением птиц и утренним туманом. Ивы, аисты, чистый воздух и тишина. Я вышел из автобуса и отправился искать, где бы выпить кофе или достать кипятка. Стоянка длилась часа четыре, потому что желающих пересечь границу автобусом набралась целая очередь. Наконец, пассажиры заполнили таможенные декларации, миновали пограничный контроль и оказались в Польше. Целый день мы ехали мимо аккуратно распаханных полей и отдельно стоящих крестьянских усадеб. Несколько раз автобус проезжал по узким улицам небольших польских городков. Мы пересекли Варшаву, а потом заехали в какую-то глухомань. Кажется, это местечко называлось Хорбув. Здесь в кафе уже были накрыты столики. Через час-полтора автобус двинулся дальше. Две дородные тётеньки, сидящие впереди меня, наслаждались ароматно-бесполезной китайской лапшой, заварив её кипятком. Одновременно они обсуждали ещё большую дородность своей отсутствующей подруги и делились своими воспоминаниями о прошлой поездке: «Ах, какой марципан стряпают в Вене!», «Ах, каким пармезаном кормят в Венеции!»

Отрешённо глядя через стекло, я предался воспоминаниям о «Книге о Фортунате и его сыновьях». Мне хотелось осмыслить то, что переживала Флора незадолго до нашей гибели. Роман, который я смог отыскать ещё до отъезда, описывал драматическую судьбу горожан, ставших жертвой сребролюбия. Однажды молодой Фортунат в дремучем лесу встретил Деву Повелительницу счастья, предложившую ему избрать один из шести даров, способных привлечь человека: мудрость, богатство, сила, здоровье, красота и долголетие. Фортунат, удручённый бедностью, выбирает богатство, и этот выбор оказывается для него роковым. Тема алчности проходит через всё произведение, оставляя у читателя тяжёлый осадок. Оно заинтересовало меня тем, что точно воссоздавало очертание реального мира — мира стяжательства, погони за богатством и всего того, что способствовало быстрому подъёму немецких городов XV — XVI веков. В круговорот сребролюбия вовлечены бюргеры и дворяне, клирики и короли. Даже любовь, превозносимая в рыцарской литературе как высокое, неземное чувство, связана с меркантильным интересом. Книга была многообразна и многоцветна, сказочные эпизоды переплетались с выразительными житейскими и бытовыми описаниями; рыцарские турниры и пиршества сменялись мрачными преступлениями, совершёнными из алчности. Автор осуждал феодальную знать, готовую ради своих эгоистических интересов обидеть и загубить незнатного человека. Таковыми были принцесса Агриппина, граф Теодор Английский и граф Лимози с Кипра. Особенно интересными являлись персонажи, которые мне перечисляла Флора. В романе явно читалась мысль, что золото способно украсить жизнь, оно отправляет купцов в далёкие плавания, расширяет границы известного мира. Но оно же пробуждает в человеке тёмные инстинкты, делает его грабителем и убийцей. Злодей Андреас убивает дворянина и бросает его тело в выгребную яму, скрываясь прочь. За это убийство расплачиваются жизнью многие невинные люди. Фортунат попадает в руки алчного и жестокого графа, который подвергает его мучительным пыткам. Корысть доводит до гибели хозяина гостиницы, грабившего постояльцев, она же толкает принцессу Агриппину на бесчестные поступки. Ослеплённые корыстью, граф Теодор и граф фон Лимози отнимают жизнь у Андолизия, сына Фортуната, и в конце концов сами попадают на плаху. Не раз Фортунат сетует по поводу своего рокового выбора — кошеля, набитого золотом. В конце автор писал о том, что всякий, кому предоставят подобный выбор, должен следовать разуму, а не похотливой душе, и выбирать вместо богатства мудрость, как это сделал царь Соломон. Однако Дева счастья, предлагающая такой выбор, изгнана из наших земель, и в этом мире её больше не найти.

Эта популярная, так называемая народная немецкая книга, была издана в эпоху Возрождения в 1509 году без указания автора. Предполагалось, что её написал аугсбургский бюргер, возможно, местный хронист Буркхарт Цинк. Книга не только увлекала читателя, но и содержала обличительные и нравоучительные тенденции, благодаря чему имела невиданный успех у широких читательских слоёв. В XVI веке её издавали восемнадцать раз! Прочитал я и упоминание про Аугсбург, куда собирался на время отправить Флору со своим верным оруженосцем Тидо. В XV — XVI веках он был одним из самых развитых торгово-промышленных и культурных центров Германии, поддерживал отношения со многими странами и городами запада и востока и считался вольным городом.

Поздним вечером достигли польско-германской границы. У пассажиров снова собрали паспорта. Часа через два наш автобус, выждав недостающие двадцать минут для пересечения пограничного пункта, двинулся дальше. Наших шофёров уже сменили аккуратно стриженые и подтянутые немецкие водители в белых рубашках и чёрных галстуках. Фосфорный циферблат моих часов показывал первый час ночи. Из рекламного листка компании «фон Раден» был виден последующий маршрут по территории ФРГ. Ночью мы должны были проехать Берлин, Магдебург и Брауншвайг. Мне оставалось спать около пяти часов.

Я проснулся перед самым восходом, когда многие пассажиры ещё дремали в своих креслах. В стороне крутились лопасти мачт ветряных электростанций. Повсюду вдоль дорог тянулись невысокие, ограждающие лесной массив, сетки — так от вытаптывания и засорения сохраняли лес. Даже если захочешь свернуть в него, ничего не получится, — проедешь мимо, потому что для пикников здесь отводятся специальные места. Меня даже предупреждали: в европейских городах за окурок или плевок запросто могут оштрафовать, совсем как у нас на площади трёх вокзалов в сталинское время. Странный мы народ всё-таки: тысячи гектаров нашего леса незаконно вырубают и увозят за рубеж, а мы никак не можем окончательно сформулировать свою национальную идею и прекратить до сих пор затянувшийся спор западников и славянофилов по поводу того, кем нам быть. А пока они спорят об этой самой идее, русский народ обретает участь бананово-кокосовых стран, по пути привыкая к гамбургерам, кока-коле, развратным камзолам безвнучатых Санта-Клаусов и комиксам. Наши «убойные» (иных не снимают) киноменты стали держать лёгенький «Макар» обеими руками, как «Беретту», «Магнум» или «Глок», а участники бесконечных «слизанных» на западе шоу изъясняются американизмами и визжат с американским акцентом.

В шестом часу мы прибыли в Ганновер, и один из водителей объявил паузу. Это была короткая и последняя остановка перед Дортмундом. У меня уже появились планы о том, как я буду добираться до Шато-конти, и раньше времени, то есть до прибытия в Ниццу, беспокоиться не было смысла. Думать надо было о том, как не попасть к бандитам в пункте прибытия — у главного железнодорожного вокзала города. Путь движения автобуса я изучил ещё в Москве и поговорил с нашими шофёрами, которые даже показали мне свою карту. От Ганновера до Билефельда было не более ста километров, затем примерно через семьдесят три километра автобус должен проехать Хамм. От него до Дортмунда останется километров тридцать, значит, необходимо выходить после Хамма. Но как это сделать? Вдруг немцы заявят, что останавливаются только на остановках? А на автобане тормозить вообще запрещено, и я рисковал доехать до самого конца.

Марк жил в Хомбрухе, районе города, который был километрах в пяти на юг от вокзала, поэтому лучше всего мне сойти где-нибудь в пригороде. Я достал пластиковый стаканчик и, насыпав в него кофе, пошёл к водителям за кипятком. Мне надо было, чтобы они меня запомнили. Кажется, один из них понял мой английский и ответил, во сколько автобус прибудет в Дортмунд. Правда, сами немцы шутят, что их точность на транспорт не распространяется, но для меня это не имело никакого значения. Выпив кофе, я дождался семи утра и набрал на мобильнике телефонный номер Марка. Тот ответил сонным голосом:

— Что случилось, ты уже приехал?

— Марк, извини, живот сильно болит. По дороге растрясло.

— Ты где?

— Где-то между Ганновером и Билефельдом, но меня вот-вот стошнит. Посоветуй, где выйти.

— Попроси водителя остановиться в Лихтендорфе, на окраине Дортмунда. Там большая стоянка автобусов, заправка, и рядом проходит автобан. Это не доезжая Шверте — сросшегося пригорода, где будет поворот на Дортмунд. Понял?

— Хорошо. Буду ждать тебя у въезда на заправку. А это далеко от твоего дома?

— Лихтендорф? Километров десять на восток, так что разницы, куда ехать тебя встречать, нет. Дотерпишь?

— Постараюсь.

— Ну, пока. Там и туалет есть бесплатный. Я подъеду.

Марк отключился, а я стал всматриваться в дорожные знаки. Наконец, с правой стороны показался указатель поворота на Хамм. Я решил: пора и приготовил вещи, надеясь, что водители мне поверят. На мне, и правда, лица не было — не то от недосыпа, не то от ожидания встречи с шестерками Кулешова. Но если мне откажут, свидания с ними уже не избежать. Придётся играть по-Станиславскому. Это значит, тебе должны поверить, что ты вот-вот скорчишься и упадёшь на пол. Морщась якобы от сильной боли внизу живота, я стал пробираться между кресел и по-английски обратился к немцу, у которого просил кипяток:

— Извините, мне нехорошо… надо срочно выйти в Лихтендорфе у заправочной станции.

— Вам нужна помощь? — по-английски отреагировал водитель.

— Нет. Сильно болит живот и тошнит. У меня кружится голова. За мной должен приехать друг.

— Хорошо. Сделаем остановку.

— Когда выходить?

— Я вам скажу.

— Лихтендорф, заправка, — на всякий случай повторил я.

— Да. Не волнуйтесь, — он показал жестом, чтобы я присел рядом с местами, где спал другой свободный водитель.

— Спасибо. Большое спасибо.

Я опустился на свободное сидение и привалился боком на рюкзак. Впереди показались чистенькие домики, видимо, пригорода. На этот раз мне повезло. Столкнуться с олигархом за границей мне казалось маловероятным. Но сейчас я думал о том, как бы не разочаровать Марка, — ведь я собирался сказать ему, что на следующий же день хочу уехать в Ниццу. В этот момент автобус сбавил скорость и водитель, обернувшись ко мне, кивнул. Я поблагодарил его и вышел на обочину. Метрах в двухстах находилась большая площадка, запруженная автотранспортом, и заправочная станция. Вскинув рюкзак, я пошёл вперёд вдоль широкого газона.

Долговязая фигура приятеля была видна издалека. Марк, высокий, худой, в очках на большом носу, в модном клетчатом пиджаке выглядел довольно респектабельно. Он радушно встретил меня знакомыми интонациями и пригласил в машину, в которой сидела его жена Людмила. Мы поздоровались.

— Ну, как там Россия? — спросила меня его супруга.

— Всё так же. Воруют, как при Державине и Карамзине. Ежедневно сообщают, что проворовался очередной мэр, губернатор или министерский чиновник, а их адвокаты возмущаются судебным беспределом в правовом государстве. Меня смешит выражение лиц этих штатных фуфлогонов, — будто в них только что попали скомканной посудомойной тряпкой и они никак не ожидали от государства подобного свинства. А зачем попусту возмущаться, если кое-где весь депутатский созыв или всю верхушку администрации кладут лицом в половицу и увозят туда, где из удобств одна параша.

— А остальные?

— Остальные занимаются тем, что раньше презрительно называли спекуляцией, и мечтают разбогатеть.

— Наплюй, — отозвался Марк, пристёгивая ремень.

— Я бы и наплевал, если бы всё это не сопровождалось чересчур громкими заверениями, что народ стал жить лучше. На некоторых телеканалах выражаются похабнее, чем в пивных. Правда, кого-то, особенно, пенсионеров-телезрителей очень возмущает, что бездари и бездельники заполонили экран и несут, что попало. Но государство разъяснило этим склочным моралистам, что частные каналы приватизировали мораль и ничего поделать уже нельзя, так как за всё уплачено. Хохма в том, что вопрос был за все телеканалы. Знаешь, Марк, мой отец, когда был жив, однажды сказал то, что я помню до сих пор: «Никогда не произноси то, за что было бы стыдно перед своей матерью».

— Я читаю русские газеты и всё знаю. Мы ведь живём в русскоязычной общине, ко многим приезжают родственники. Но мы оказались тут не по этой причине…

— По Конфуцию, каждый должен умереть там, где родился, — пояснила Людмила. — Просто Марк считает, что когда-то уже рождался и жил в этой стране.

Мы развернулись и поехали к городу.

— Посмотри, — сказал Марк, — сейчас будет район Беннингхофена, потом проедем через Веллингхофен.

Я с интересом смотрел по сторонам. Всё это — и непривычная архитектура, и тротуары, расчерченные полосой для проезда велосипедистов, и люди вокруг, — придавало мне ощущение оторванности от жизни, из которой я только что появился. Частные двух — и трёхэтажные домики удивляли своей аккуратностью и порядком. Даже воздух здесь был каким-то особенным. Это, действительно, казалось мне иным миром. Миром, в котором я бы, наверно, ужиться никогда не смог. Или смог, потому что некогда жил в этой стране?

— Слушай, Марк, у вас тут плюнуть некуда, не говоря о том, чтобы выпить за углом. Всё на виду, ни одного закоулка. Скучно, наверное?

— А зачем за углом, если здесь на каждом шагу кафе или пивная? И скучать некогда. У нас в городе скоро пройдёт ежегодный фестиваль. Соревнования, фиеста воздушных шаров. Моя Люда в них участвует, так что приглашаю помочь в обслуживании летательных аппаратов.

— А когда?

— Недели через две. Хозяин одного из пивоваренных заводов заявил, что до конца дней будет обеспечивать того, кто родится через девять месяцев после праздника. Зрелище незабываемое.

Я расстроился. Как же сказать Марку, что мне уже сегодня нужно ехать за билетом во Францию?

— Посмотрим. Понимаешь, у меня есть одно дельце во Франции, и чем раньше я его закончу, тем раньше вернусь.

— Зачем торопиться? У тебя полно времени.

Мы ехали по длинной Циллерштрассе, и я вертел головой во все стороны.

— Это наш район, — показал рукой Марк. — А вот здесь мы и живём.

Дом был многоэтажным, обычным. Рядом располагалась детская площадка и большой ровно стриженый газон. Всё выглядело, буквально, как на только что нарисованной картинке. Даже баки для мусора были выкрашены в разные цвета — отходы сортировались. Марк припарковал машину, и мы направились к дому. Какой-то молодой человек, спустившись из квартиры, стоя в белых носках у выхода из подъезда, что-то говорил вдогонку своей жене. На лестнице было настолько стерильно, что мне захотелось снять свои запылённые ботинки и переобуться в тапочки. На стенах лестничных пролётов не было нацарапано ни одного самого короткого слова. У Паликовских была трёхкомнатная квартира. Их дети гостили в другом городе у какой-то дальней родственницы, так что мне отвели отдельную комнату. Я распаковал рюкзак и отправился в душ.

Когда я вернулся, жена Марка накрыла такой стол, что он ломился от еды.

— Да-а, не зря именно в вашей стране изобрели мезим. В сытых отечественных кругах это самые популярные из рекламируемых таблеток. Так сказать, признак роскоши. Как-то наш министр культуры признался, что подавляющая часть населения не может позволить купить того, что навязывает телереклама. Но пропаганде потребления это не мешает. По ящику только и слышишь: «Шопинг, как искусство»; новое шоу «Чемпионат по шопингу», «Шопинг-терапия — лучшее средство». Психологи говорят, что в Москве появилась новая болезнь — шопингомания, сродни неизлечимой игромании. Некоторые не могут воздержаться от покупок, тратят последнее, и в семьях начинаются разводы.

— Тут ещё в старину немецкие бюргеры носили на своих тирольских шляпах перья. Знаешь, почему? — спросил Марк. — Это, как два пальца в рот. Если объелся, пощекотал глотку пёрышком, освободил желудок, и можешь насыщаться дальше.

— А-а. Нравы сытой страны. Между прочим, у историков есть гипотеза, что Древний Рим деградировал не в силу накопления денег, а от того, что его граждане переедали и жирели — сытому нравственный прогресс до лампочки. У нас в Москве теперь, как в Риме, — даже самый главный дядя смотрит бои без правил с почётной трибуны.

От алкоголя я отказался и упросил Марка съездить за билетами во Францию. Пообедав, мы отправились в центр города к железнодорожному вокзалу. Оказалось, что в Ниццу можно уехать автобусом завтра либо через три дня. Я не стал откладывать отъезд и взял обратный билет с открытой датой, выложив за всё около полутора сотен евро. Заодно Марк показал мне местные достопримечательности и рассказал о городе. Впервые Дортмунд упоминался в летописях ещё в 885 году. Когда-то здесь король франков Карл Великий завоевал крепость саксов, и этот край был назван Вестфалией. Город, имеющий ныне шестисоттысячное население, вошёл в средневековую историю пивоварения, делу которого было отдано более семисот лет. Марк оставил машину на стоянке, и наша экскурсия продолжилась пешком. Мы посетили кирху Сант Петри, в которой находился самый крупный золотонарезной алтарь с золотыми фигурками Библейских персонажей, и побывали в кирхе Рейнальда. Тут, в центре города, обычно проходит самая большая рождественская ярмарка Европы. Затем мы прошлись по многолюдной Вестенхельвег — центральной улице Старого города, сели в машину и проехали у стадиона и Вестфальского парка — символов современного Дортмунда. Моя голова кружилась от впечатлений. В шестом часу вечера я запросился обратно, так как очень устал от этого дня. Марк, конечно, выразил сожаление по поводу моего завтрашнего отъезда, но сказал, что уже отпросился с работы и к автобусу меня подвезёт.

На следующее утро у меня было прекрасное настроение, и я на время забыл об опасностях и неудобствах, которые ожидали меня в ближайшие дни. «Сколько людей едет за границу наслаждаться отдыхом», — подумал я, когда мы с Марком сидели в кухне за обеденным столом.

— Вернёшься, я повожу тебя на машине по самым знаменитым замкам Германии, — пообещал он.

— На Рейне?

— В русской литературе неправильно переводят название этой реки: не «Рейн», а «Райн».

— А кто теперь живёт в этих замках? — наивно спросил я.

— Некоторые купило государство и устроило в них музеи. Иногда владелец сдаёт замок или его часть государству в аренду для проведения экскурсий. В общем, замками владеют наследники или купившие их частные лица. И все стараются содержать их в сохранности. Даже средства из бюджета на это хозяевам выделяют.

— Значит, в Германии сохранилось много замков?

— А ты думал! Это у вас в Москве старые особняки и памятники старины уничтожаются сотнями, чтобы выстроить вместо них то, что приносит частнику деньги. А на кой чёрт простому народу нужен деловой центр или парковка? В Германии замки строили ещё с десятого столетия. И они, например, по берегам Райна были вроде средневековых таможен, которые взимали пошлину и дань с желающих проплыть по реке. Владельцами были дворяне, епископы, всякие графы и князья. Позже в заброшенных замках собирались разбойники, а затем в них устраивались тюрьмы.

— А теперь?

— Сейчас ни у одного из замков Райна не осталось прямых наследников, и почти все они в частных руках — где-то устроены студенческие пансионы или отели. Есть и музеи с интерьерами средневековых дворянских жилищ, огромными винными погребами. В средние века выпивали три-пять литров в день. В кухнях сохранились даже утварь и камины, на которых зажаривали целого быка. Можно встретить оружейные и даже пыточные залы. Вообще, всё зависит от того, насколько годы и разрушения пощадили замок, и в каком виде была сохранена обстановка того или другого времени. В некоторых замках и сейчас устраивают средневековые праздники. И каждый из замков на Райне хранит свои привидения и легенды.

— Здорово. Вот бы посмотреть.

— Посмотрим. Есть один замок — Турант, из старых. Он весь занят под музей. Сооружён в XII веке пфальцским графом Генрихом. Дикое средневековье — яма-темница с цепями и костями на дне, железные клети для неверных жён, орудия пыток. Даже молельня сохранилась с охотничьим домиком и солнечные часы. Там очень смешные туалеты. Идёшь внутри вдоль выступающего наружу верхнего уровня стены и видишь в ней обыкновенную деревянную дверь сельского сортира. Открываешь, — а там каменное пространство, нависшее над землёй, с одним очком на полу. В те легендарные времена стояла страшная вонь.

Слушая Марка, я невольно задумался. Неужели мой замок такой же: с деревенским сортиром и клетью для пленников? А что если попросить Марка разыскать этот замок? Мне это раньше и в голову не приходило. За пятьсот лет камня на камне могло не остаться. Разумеется, найти свой замок я и не мечтал и, планируя поездку в Шато-конти, так далеко заходить не собирался. Но сейчас мне пришла в голову внезапная мысль, и я воскликнул:

— Марк, послушай! Есть один замок, в котором я хочу побывать. Мне рассказывали о нём много интересного, но мне неизвестно, где он.

— А ты знаешь сколько замков и крепостей в Германии? Только по берегам Райна от памятника кайзеру в Кобленце до столицы земли Майнца их больше полутора десятков. А в самом Кобленце, где Мозель впадает в Райн? От Кобленца до Рюдесхайма, туристической столицы меньше ста километров, но между ними сорок замков! И ещё есть река Мозель.

— Ну, тот замок сухопутный. Там, правда, рядом есть река. Она огибает замок, но это не Мозель и уж наверняка не Райн. Только я забыл её название.

— А река далеко от него?

— В пределах видимости, но замок стоит не на самом берегу. Может быть, метрах в двухстах. Она служила естественной защитой замка. А сам замок знаменитый и должен был сохраниться. Вы же умеете беречь старину. Я слышал, что он имеет несколько башен, из которых видно эту реку, и стоит не на возвышенности, а в низине, хотя его фундаментом является вырубленная скала. Если смотреть спереди, в высоту он кажется больше, чем в длину, а вокруг его обступают горы, поросшие лесом. Остальное, наверное, как у всех замков. Это всё, что я знаю.

— А название помнишь?

— Эльзебург, или бург Эльзе, но оно сто раз могло поменяться, если им стали владеть другие люди.

— Маловероятно. Здесь кампании по переименованиям не в духе национальных традиций. Ладно, мой дорогой историк, подумаем. У меня есть друзья, они подскажут. И в Интернете можно посмотреть. Жалко, что ты уезжаешь, я бы тебя кое с кем познакомил, с твоими коллегами, между прочим. К фестивалю вернёшься?

— Постараюсь, — вздохнул я.

— Давай собираться, нам скоро выезжать.

Добравшись до вокзала, я с помощью Марка нашёл свой автобус. На этот раз все места были заняты пассажирами, но теперь среди них не было ни одного соотечественника, и вокруг меня слышалась лишь сдержанная немецкая речь. Автобус покрывал расстояние до Ниццы менее, чем за сутки. Сбывалась мечта одинокого пилигрима о путешествии, в котором не знаешь, где будешь спать, что будешь есть, и каким транспортом придётся передвигаться. А самое главное, нельзя предугадать, кого ты встретишь на своём пути, — подумал я и вспомнил две первые строчки стихотворения Марии Антоновны. Марк пожелал мне скорого возвращения, и я заверил его, что через недельку-другую вернусь в Дортмунд. Мы договорились, что при необходимости созвонимся друг с другом. Мой друг помахал мне рукой и пошёл к машине. Но что-то подсказывало мне, что моя поездка будет гораздо продолжительнее, чем можно представить, и ни к какому фестивалю я не вернусь. Если вернусь вообще. Автобус тронулся. Я уезжал из одной чужой страны в другую. В никуда и ни к кому.