Литургия в краю волков. Повесть из сборника «Шрамы»

Александр Дёмышев

Осень 1988-го. Молодой священник батюшка Михаил послан епархиальным начальством в одну из колоний Вятлага. И тут перед неопытным попом возникает проблема в виде недавно прибывшего в ИТК заключённого. Игнат Бессолицын, бывший офицер Советской Армии, прошедший службу в Афгане причислен зэками за свою принципиальность к касте опущенных. Но он пока что не сломлен. Протопчут ли Божьи законы тропинку к окаменевшим сердцам или уркаганские понятия возьмут верх — вокруг этой темы вертится сюжет повести.

Корректор М. С. Стародумов

© Александр Дёмышев, 2024

ISBN 978-5-0064-5952-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Дорога в Вятлаг

1988-й. Осень. Тайга.

В юрком белом автомобильчике марки «Москвич-2140» едут двое: водитель и игрушечный «пассажир».

Водитель — батюшка Михаил. Крупный широкоплечий мужик тридцати лет. Густая чёрная борода покрывает квадратный его подбородок. Михаил рукоположён во священный сан всего пару месяцев назад. Молодой батюшка рулит уверенно. С рулём и педалями управляется он пока что получше, чем с требником и кадилом.

Игрушечный «пассажир» священника — чёртик под лобовым стеклом. Он силиконовый, этот чёртик. Самодельный, сплетённый из полупрозрачных трубочек капельницы сувенир. Чёртик достался батюшке от прежнего владельца вместе с автомобилем.

Михаил покупал «москвича» по весне, о сане священника тогда ещё даже не помышляя. Впрочем, дьяконом он уже являлся, хоть и недавно. А православному клирику негоже всяческих чёртиков приручать (даже игрушечных), поэтому хотел Михаил от «нечистой силы» сразу же после оформления автомобиля избавиться. Однако помедлил — жалко выбрасывать, уж слишком искусно выполнена безделушка. И тогда Михаил решил так: никакой это не чёртик, а… робот.

Да, робот! А что? Вполне похож. И никакие это не рожки на силиконовой его голове, а… антенны. Точно, антенны! Для верности он отстриг «роботу» хвост, изгибавшийся длинным вопросительным знаком. После совершения «ампутации» Михаил окончательно успокоился. Общеизвестно: чертей без хвостов не бывает, ведь вся их нечистая сила — в хвосте. А ещё Михаил придумал для «робота» имя. Вертер! Не оригинально, конечно, зато узнаваемо. Правда, на робота в фильме «Гостья из будущего» силиконовый Вертер вовсе не походил; ну, да не суть.

И вот, значит, едут они вдвоём вглубь тайги. Небо пока, слава Богу, чистое. Но осень есть осень. Ранним утром чистое, а что станется дальше — вопрос! Пока же — ни единого облачка на небе (по крайней мере, на той его неширокой, синеющей меж высоких сосен и елей полоске, которую батюшка может узреть сквозь лобовое стекло).

Грунтовка, уходящая вглубь верхнекамской тайги, становится всё ухабистей. Колеи, оставленные ранее грузовыми машинами, — и глубже, и шире. Участки, покрытые невысохшей грязью, встречаются всё чаще; каждый следующий такой участок длиннее предыдущего. Деревья вокруг дороги — всё толще, выше; игольчатые зелёные лапы их — всё мохнатей, колючей. Хвойные иглы, шурша по кузову юркого автомобильчика, оставляют на его запылённых боковых стёклах тонюсенькие следы. Полоски эти — словно царапины.

Священнику, впервые оказавшемуся в настоящей таёжной глуши, временами казалось, что деревья бьют его хвойными лапами сквозь стекло, сквозь железо машины прямо по рукам, по щекам. Крутя баранку, он почти физически ощущал, как еловые и сосновые иглы вонзаются ему в уши, в кисти. Батюшка Михаил, с опаской прислушиваясь к рыку мотора, нашёптывал: «…Ты бо рекл еси пречистыми усты Твоими, яко без Мене не можете творити ничесоже…»

Таёжная дорожка, раскуроченная грузовиками, качала машину как люльку с младенцем. Деревья, пьяно шатаясь, наплывали на батюшку сквозь лобовое стекло. Чёртик… то есть, пардон… робот. Да, робот Вертер (это ж надо такое придумать!). Ну, так вот, этот самый бесхвостый Вертер, подвешенный к козырьку на нитке, бился, словно в истерике, когда автомобильчик подпрыгивал на ухабах. Зажатая меж вековых стволов грунтовка становилась всё уже, уже. В шёпоте священника теперь слышались пронзительные нотки, добавляющие убедительности молитве: «…благости Твоей припадаю: помози ми, грешному, сие дело…» И так далее в том же духе.

Пальцы батюшки впивались в матерчатую оплётку руля, по центру которого красовалась пластиковая аббревиатура «АЗЛК». Впивались крепко; они то наливались пунцом, то белели. Напряжение! Нервы! К счастью, опасения Михаила пока не оправдывались. Дождём даже не пахло. Автомобильчик, бодро и даже как-то весело тарахтя мотором, с делом своим справлялся. Священнику же, давящему на педаль газа, было, однако, не до веселья. Михаил всерьёз опасался в тайге заблудиться, застрять. Если «москвич» буксанёт — в одиночку (Вертер в этом деле явно не в счёт) машину не вытолкнуть — это факт. А чтобы трактор найти, надобно для начала ещё самому до людей каким-то макаром добраться.

Резво крутя баранку и поддавая газку, чтобы с ходу преодолеть очередной глинистый, булькающий жирной жижей участок, молодой священник сосредоточенно вспоминал виденную вчерашним вечером карту. В картах батюшка Михаил разбирался по-военному чётко. Три года службы в Демократической Республике Афганистан (с 1980-го по 1983-й) не прошли даром. Рота, в которой будущий клирик Кировской епархии служил прапорщиком, специализировалась на сопровождении автоколонн с армейскими грузами.

Верхом на броне исколесил Михаил весь Афган вдоль и поперёк; не раз попадал в передряги, два земляка погибли — отошли в мир иной буквально у него на руках. Да что об этом! Его и самого из армейки по ранению комиссовали. И вот он на новой «войне», пусть незримой; ведь «поле битвы» внутри, в душе; духовная брань — так зовётся в святоотеческих книгах эта война; враги в битве сей пострашнее душманов, а ставка в ней — выше некуда, на кону — вечность!

Да, в Афгане нет таких высоченных деревьев; зато там кругом горы, горы…

Таёжная дорожка меж тем вовсе заузилась, со встречной машиной (если таковая в глуши сей чудом откуда-нибудь вдруг возьмётся) теперь и не разъедешься. А если сдавать задним ходом начнёшь — точно в жиже по фары засядешь. Впереди показался очередной покрытый грязью участок, и сердце батюшки Михаила сжалось в твёрдый как камень комок. На сей раз бурые колеи, утопавшие в светло-коричневых лужах, простирались особенно далеко. Грязный участок тянулся за поворот; конец бездорожья (если он — конец этот — вообще существует) прятался за деревами. Но отступать некуда, отступать поздно. И, вцепившись в руль ещё шибче, старший прапорщик батюшка Михаил вдавил в пол педаль газа.

Просвистев с ходу метров пятьдесят, поболтавшись по жидким раздолбанным колеям, машина теряла скорость. «Москвич» выл во всю мощь хиленького своего мотора, словно посылая вопль к небесам, вслед за прошениями своего хозяина. Колёса, буксуя, разбрасывали далеко в стороны мелкие комья грязи. Казалось, авто сейчас встанет, завязнув, захлебнувшись, забулькавшись. А остановка в таком месте — это всё; это, как говорится, туши свет, суши вёсла, приехали (точнее — приплыли)! Но, не иначе как чудом, автомобиль, продолжая барахтаться, сумел-таки выгрести за поворот. А там, цепляясь протектором за какие-то твердыньки в глубине грязной жижи, машинка выкарабкалась на грунт.

Тут Михаил, наконец, выдохнул. Он тормознул железного коника возле неотёсанного столба, увенчанного крупным фанерным плакатом. С трудом разжав онемевшие персты, батюшка выпустил руль и выбрался из машины. Чуть волоча левую ногу, священник заковылял к столбу. Нога вновь стонала (как всегда после долгой езды за рулём) — напоминало о себе то самое ранение, полученное в чужих жарких горах, из-за которого прапорщика признали не годным к службе в строю. Эта боль не даст забыть о войне батюшке Михаилу до самого конца его дней.

Священник двигался, приподняв, чтобы не испачкать, длинный подол чёрного, как дербентская ночь, подрясника. Из-под подола виднелись хлюпающие по дороге армейские кирзачи. Облачён батюшка был по-походному. Тёмная скуфья на голове, подрясник буквально с иголочки. А поверх этого новенького подрясника — выцветший до светло-песчаного оттенка, распахнутый настежь китель афганки. Китель этот, местами заштопанный, выглядел настолько видавшим виды, что для полного соответствия образу — разве что дырок от пуль на нём не хватало. Да, пулевых отверстий не было, зато красовался на правом нагрудном кармане кителя боевой орден Красной Звезды. А из-под кителя — чин чинарём — выглядывала массивная цепь со священническим крестом. Красная звезда, серебряный крест — такое вот несочетаемое сочетание. Впрочем, в те перестроечные времена и не то ещё можно было увидеть.

Крест чуть покачивался из стороны в сторону во время движения.

Батюшка Михаил, подойдя к столбу, погладил его неотёсанное, худое «туловище». Радостно улыбнувшись, перекрестился. На белом фоне приколоченного транспаранта краснели по-казённому ровные буквы:

СТОЙ! ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА ИТК-28!

ПОСТОРОННИМ ПРОХОД (ПРОЕЗД)

ЗАПРЕЩЁН (ЗАКРЫТ)!

— Исполнение всех благих Ты еси-и-и… — над деревами зазвенел зычный голос священника. Михаил громко тянул благодарственную, крестясь при этом размашисто (стесняться в глухом лесу было некого). — Исполни радости и веселия душу мою-ю-ю…

Гулким эхом славословия разносились меж елей. Лишь вороны да галки могли услыхать сей могучий распев (разумеется, кроме Того, к Кому батюшка обращался). Потревоженные чёрные птицы, встрепенувшись, кружили, галдели да каркали над священником. Окончив молитву, Михаил пробормотал то ли столбу, то ли Вертеру:

— Вороны — это хорошо, это значит, что колония уже близко. Значит, успел! Не заблудился, не застрял. Значит, есть ещё порох…

Глядя на дорогу, он радовался. Ещё бы! Прямо от «пограничного столба» начиналась бетонка — искромсанные, неровно уложенные угловатые плиты шириною в два метра. В сердце тайги автобан сей казался великим благом цивилизации.

— Добре дошли! Значит, состоится сегодня и в этом волчьем краю литургия!