Эта женщина будет моей

Александр Звягинцев, 2019

Полюбить – так королеву, рисковать – так головой! Главному герою этого романа Валентину Ледникову, в прошлом прокурорско-следственному работнику, а ныне автору исторических произведений и злободневных расследований, это известно лучше, чем кому-либо. В Париже у него возникли романтические отношения с женой самого президента Франции. Той самой, о которой французский президент, впервые увидев ее, сразу сказал: «Эта женщина будет моей». Любовная история вовлекла Ледникова в чудовищную интригу, которую плетут вокруг первой леди страны злобствующие заговорщики… В романе сплелись воедино государственные тайны и человеческие страсти, благородные и низменные. А действующие лица: политики, агенты спецслужб, криминальные авторитеты, авантюристы, обычные люди и даже подонки, мнящие себя сверхлюдьми, обречены быть их безропотными жертвами. Но Ледников не годится на роль жертвы или просто свидетеля преступлений. Уклоняться от судьбы, требующей вступить в схватку, по его убеждению, трусость и грех. Он не боится, как говорят французы, mettre la main au feu – положить руку на огонь! Таково жизненное кредо и самого автора романа. Ведь в свое время, находясь по долгу службы в командировках, многие события, описанные в романе, он видел собственными глазами и хорошо знал тех лиц, которые потом стали героями и антигероями его произведений… Роман «Эта женщина будет моей» переведен на несколько европейских языков. Представлялся на многих книжных ярмарках за рубежом. Издавался в Швейцарии, Франции, дважды в Латвии. Он был подарен прообразу главной героини романа, которая в ответ прислала автору свое автобиографическое произведение. В посвящении она написала: «Моему другу Александру… От Сесиль».

Глава 6

Валентин Ледников. Elle a vu le loup. Она видела волка

— Надеюсь, звонить этому бывшему вертухаю ты не собираешься? А то знаю я тебя… — Немец погрозил Ледникову пальцем.

— Он не вертухай, — поправил его Ледников. — Он служил в спецназе ГУИН. А это совсем иное.

— Держите меня — я сейчас упаду от умиления! Спецназ ГУИН! Прямо институт благородных девиц! Царскосельский лицей и Пажеский корпус, вместе взятые! Хорошо еще, что ты догадался не оставить ему свой телефон. И как только сообразил!

Они сидели в кабинете Немца на втором этаже, куда вела винтовая лестница из салона, в котором властвовала деловитая, как муравей, Клер. Кабинет походил на музей дореволюционных времен. О том, какое сейчас время за окнами, среди этого тяжеловесного великолепия напоминал лишь дорогущий, самый навороченный ноутбук, к которым Немец питал слабость, а потому менял их, как перчатки.

Ледников рассказал ему о нелепой встрече с Карагодиным, которая все никак не шла у него из головы, и был несколько удивлен неожиданно острой реакцией Немца.

— Ты думаешь, там может быть что-то серьезное? — удивленно спросил он.

— Да черт его знает! — брезгливо поморщился Немец. — Может, да. Сейчас же таинственных организаций наплодилось, как чертей на болоте. А может, это просто сборище жалких неудачников, не знающих, как заработать деньги, и готовых на любую глупость. Думаю, они только рыпнутся, как полиция их загребет.

— Думаешь, они уже под наблюдением?

— Вполне может быть. А может, и нет еще. Но следует из этого только одно — таких господ нельзя подпускать к себе близко. Даже из сострадания. Там только грязь, зависть и никакого проку. Я вот думаю, а не стоит ли сразу позвонить моим знакомым ребятам в ДСТ? Пусть натравят на них полицейских. Они сейчас из-за этих погромов в пригородах обозлены, так что церемониться особо не будут.

Юрка Иноземцев, дворовое прозвище Немец, в своем репертуаре. Именно он втолковывал Ледникову в детстве, что такое «голубая кровь», «Готский альманах», «Российская родословная книга», Дворянское собрание… И совершенно серьезно объяснял, что род их идет от некоего рыцаря-иноземца, который вышел из варяжской земли и поступил на службу к князю московскому. «А откуда князь узнал, что он рыцарь, а не простой конюх?» — коварно спросил Ледников. На что Немец высокомерно ответил: «Благородного человека сразу видно. Конюх к князю и подойти побоится — в штаны наделает».

В девятом, кажется, классе, когда Ледников жестоко подрался из-за одноклассницы с ее ухажером, Немец специально сходил в школу — сам он учился к тому времени в каком-то хитром заочном заведении, куда можно было не ходить неделями, лишь сдавая время от времени экзамены, — осмотрел «даму сердца» Ледникова и выразил свое полное неодобрение геройством друга.

— Что за страсть к простолюдинкам? — процедил он. — Сия особа вовсе не твоего круга. Так что оставь ее своему придурку-сопернику — они с ней одного пошиба. Нет, я понимаю, иногда и на пейзанок тянет. Тем более что среди них встречаются весьма хорошенькие, свеженькие, кровь с молоком. Но, во-первых, эта девица a vu le loup… — Снисходительно посмотрев на ошарашенного Ледникова, Немец объяснил: — Elle a vu le loup — она уже видела волка. То есть уже не девственница. Причем давным-давно, ты тогда еще на трехколесном велосипеде катался. Драться из-за такой с каким-нибудь конюхом или кузнецом! Это даже не моветон, а просто глупость. Ну я не знаю, почитай у Бунина на сей счет. Может быть, конечно, секундное увлечение, солнечный удар, но и только. — Немец прикрыл глаза и процитировал: — «Эта самая Надежда не содержательница постоялой гостиницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей? Какой вздор!»

Именно с тех пор у Ледникова началось страстное увлечение Буниным. Немец поразил тогда каким-то особым, удивительным взглядом на мир, с которым до этого Ледникову приходилось сталкиваться только в книгах. Этот взгляд, полный стародавних правил и понятий, раньше казался ему давным-давно ушедшим, не имеющим никакого отношения к действительности. Но Немец был вполне реальным, дерзким, до крайности самоуверенным доказательством, что мир этот с его законами вовсе не пропал бесследно, не развеян в прахе и тьме времен и с такими наследниками, как Немец, продержится еще долго. Уж подольше пролетарского учения, во всяком случае…

Учился Немец, знавший три языка, в МГИМО. После крушения советской власти откуда-то объявилось множество его родственников, всякие там ветви, колена, роды, в том числе и за границей, так что после института он убыл на государственную службу прямо в город Париж. Но служить ему довелось недолго. Из-за нескольких скандалов, порожденных слишком вольным поведением и демонстративными связями с недобитыми во время пролетарской революции родственниками, он плюнул на госслужбу, получил при содействии всяких там «бароньев», «светлейших» и кузенов вид на жительство во Франции и занялся антикварным бизнесом.

Началось все с огромной коллекции, которую ему оставил некий дальний родственник, как нарочно, наследник одной из самых славных российских дворянских фамилий. Когда на ее основе Немец открыл салон «Третий Рим», к нему потянулись и другие эмигранты. Многие отдавали старинные вещи совершенно бесплатно — лишь бы не пропали, потому как их офранцузившимся потомкам они были совершенно без надобности. Дело процветало, причем без особого усердия со стороны хозяина.

С юности у Немца было множество подруг, но почти не было друзей. Ледников был из очень немногих. Со временем их близость только укрепилась. Когда Ледников занялся историей российской прокуратуры, Немец эти его занятия всячески поддерживал, ибо тут интересы их совпадали абсолютно. С его помощью Ледников встречался с представителями эмигрантских кругов, сохранивших в памяти детали и факты, которые придавали книгам особый, никакими документами не заменимый аромат достоверности и неотразимую убедительность.

Правда, Немец не одобрял его интереса к истории советской прокуратуры.

— Плюнь ты на них, — презрительно цедил он. — Какие они прокуроры! Палачи, прислужники своего рябого вождя!

— Ладно-ладно, там, знаешь, люди разные были, — отмахивался Ледников. Он-то знал, что в истории советской прокуратуры были личности удивительные, а судьбы и сюжеты столь причудливые, что в них было просто трудно поверить.

Но Немец гнул свое:

— Тупые укрепревзаки! Укрепители революционной законности — надо же до такого додуматься!

Очень скоро Ледников догадался, что «Третий Рим» во главе с обаятельной и деловитой Клер для Иноземцева только прикрытие. В условиях свободного мира в нем окончательно возобладал авантюрист и искатель приключений, высокомерно убежденный в своем превосходстве над всеми и праве вертеть чужими судьбами. Правда, с принципиально патриотическими убеждениями. Против своего любезного отечества Немец, несмотря на прозвище, никогда не работал.

Из того, что Немец счел нужным поведать Ледникову об этой стороне своей жизни, можно было представить следующую картину. Немец специализировался на новых русских эмигрантах, которые обосновались в Париже и на Лазурном Берегу. Он собирал на них досье, выяснял связи, истоки и способы обогащения. Среди его «подопечных» был весь набор постсоветских нуворишей. Сам он приобрел среди них славу человека, для которого в Париже все двери открыты. Несколько раз на предоставлении конфиденциальной информации он заработал очень хорошие деньги и был теперь вполне обеспеченным человеком.

Российские спецслужбы, мимо которых не прошли его таланты, предложили ему сотрудничество — великосветские и деловые связи делали его весьма ценным источником информации. Он не нашел весомых причин им отказать. Но с улыбкой, как и подобает истинному патриоту отечества, честно поставил в известность, что поддерживает связи с людьми из французской контрразведки, которые тоже сами на него вышли.

В общем, очень скоро Немец стал некой спецслужбой из одного человека с неограниченной сферой деятельности и не ясными никому, кроме него самого, полномочиями. Помощь он мог оказать любую. Если находил это нужным. Antennes, как говорят французы, то есть информаторы, свои люди, у него были повсюду.

— Знал бы ты, мой милый, с кем я сегодня свел знакомство… — Ледников хитро посмотрел на Немца, потом отвернулся, уставился в окно, выдерживая паузу.

Немец задумчиво почесал кончик носа.

— Женщина?

— Женщина. И какая!

— То есть можно надеяться, что знакомство сие амурное, а не деловое?

— Там, знаешь, с амурами очень сложно. Там такое…

— Ого! Это что же такое делается в славном городе Париже! Я ее знаю?

— А как же! Ее зовут Николь.

Немец присвистнул, подумал и недоверчиво спросил:

— Погоди, не хочешь же ты сказать…

— Да-да, меня познакомили с первой леди этой страны.

Немец присвистнул снова — на сей раз куда громче.

— Эк тебя угораздило!

— А что такого?

— Нет, он еще спрашивает — что такого? Ты знаешь, что это за создание?

— Она показалась мне весьма милой и даже застенчивой.

— Милой и застенчивой! — передразнил его Немец. — Сейчас я позову Клер, и попробуй повторить то же самое в ее присутствии. Да она после этого с тобой здороваться перестанет!

Немец в непонятном возбуждении вскочил со своего кресла.

— Погоди, а где ты ее нашел? Вряд ли тебя приглашали в Елисейский дворец…

— Нас познакомил Ренн.

— Это старый барон, что ли?

— Да. Я был у него по своим делам, а Николь в это время заехала к нему в гости — они вроде бы какие-то очень дальние родственники.

— Вроде бы какие-то… — снова передразнил Немец. — Ну да, у нее родственники в каждом царстве, в каждом государстве!

Ледников посмотрел на Немца с удивлением — что это его так разбирает?

— Слушай, а что ты, собственно, против нее имеешь?

— Лично я — ничего. Я только боюсь, что тебя ждут серьезные проблемы, если ваше милое знакомство продолжится.

— Интересно, какие? — благодушно спросил Ледников, прикидывая, можно ли раззадорить Немца еще пуще.

— Какие! Прямо так все тебе и скажи да всю правду доложи! Не знаю. Но чувствую, что вокруг нее и ее мужа заваривается какая-то каша. Что-то там творится, копится, пучится… А во что это выльется — не знаю. Пока. Как бы тебе в эту кашу не угодить, мой друг. Уж больно горяча!

— А ты не слишком фантазируешь? Смотри, заведут тебя твои конспирологические занятия за темные леса, за высокие горы, в глубокие норы…

Немец хмыкнул, просвистел какой-то мотивчик, недовольно буркнул:

— Ну смотри, петушок, золотой гребешок, маслена головушка, шелкова бородушка… Помнишь, чем сказочка-то кончается?

— Ну утащила лиса любопытного петушка за темные леса… И что?

— А то… Будешь потом хныкать: котик-братик, выручи меня!

— Ну и выручишь.

— Говорю тебе: каша там слишком горяча! Кипяток!

— Ладно, не пугай! Что у нас вечером нынче?

— «Мулен Руж», «Крези хорз», «Лидо». На выбор.

— Я смотрю, твои вкусы не меняются!

— Есть вещи, не подвластные времени, — с идиотской, как в рекламном ролике, серьезностью изрек Немец.

Весь вечер Ледников вспоминал встречу у старика Ренна, какие-то обрывки разговора, жесты, движение руки, поправляющей темные волосы, прощальное рукопожатие, оказавшееся неожиданно крепким, договоренность о новой встрече… Потом позвонил Ренн и после каких-то необязательных слов сказал:

— Николь сейчас очень трудно, она совершенно растеряна, а я слишком стар, чтобы ее поддержать. А вы… Вы ей очень понравились, друг мой. Она сказала, что вы совершенно не похожи на тех новых русских, которых она знала. Вы уж простите великодушно, но попросил бы вас как-то помочь ей. Надеюсь, я не очень затрудняю вас своей просьбой?

Тут не о затруднениях речь, подумал Ледников. Тут совсем другое… И старик это прекрасно понимает.