1 | Плато. Диалоги

Александр Левинтов

Первый том собрания сочинений философа и мыслителя Александра Левинтова объединяет произведения, написанные в жанре платоновских диалогов. Эта традиция в своё время была поддержана Галилеем, Кьеркегором, Ницше и другими. Диалоги «Плато» посвящены построению понятий персонажами из разных времен и эпох, что позволяет видеть «глубину резкости» культурно-исторического фундамента понятий и включает в себя также букет диалогов «Ойкумена», формирующих концепцию развития человеческой цивилизации. Книга содержит нецензурную брань.

Уединенность

В субботней электричке долгая стиснутость и жаркая изнуряющая морока. Уже с утра было плюс 19, сахаристость 9. Когда-то шабаш значил глубокий отдых, теперь — совсем не то: понятия наши так обветшали, что превращаются в собственную противоположность. Все места, проходы и площадки заняты непраздным дачным людом и инвентарным скарбом. Кто не спит, читает или уныло смотрит в пыльный горизонт природы. На шоссе, что мчит мимо и вдоль нас, вереница пестрых марок и иномарок с пикникуйствующими и шашлыканствующими, публика для нас чужая теперь и чуждая, уже живущая на Западе, а еще недавно мы вместе пропивали тринадцатую зарплату на субботнике.

Мы всё еще здесь. И электрички вот стали совсем не ходить: чтоб иметь прибыль, они не стали поднимать цены, а прочесали расписание. Тоже мне способ: некуда ведь деться и ехать очень надо, а не просто хочется. Так и трясемся друг на друге.

Я промаячил в середине вагона чуть не полдороги, пока не образовалось уединенное место. В дребезжащем покое достал стопку бумаги и, не обращая внимания на косой глаз соседа (черта он поймет в этих каракулях), погрузился в возникающий диалог:

Чужеземец: эй, приятель! Что ты тут делаешь?

Незнакомец: отдыхаю.

Чужеземец: а куда ты идешь?

Незнакомец: из города.

Чужеземец: я не спрашиваю, откуда ты идешь: ясно, что ты идешь из этого города.

Незнакомец: тем не менее, я иду из города. Даже когда я вхожу в какой-нибудь город, я помню, что иду из другого города и выйду из этого. Поэтому не очень-то интересуюсь им, ведь все равно я из него выйду.

Чужеземец: но сейчас ты сидишь и это мне по дороге: признаться, я немного устал и, если ты не возражаешь, я готов нарушить твое уединение.

Незнакомец: что ж, давай поговорим.

Чужеземец: кто ты?

Незнакомец: я — ученый.

Чужеземец: ты что-то исследуешь?

Незнакомец: нет, скорее я размышляю.

Чужеземец: тогда ты не ученый, а философ.

Незнакомец: нет, я — ученый, потому что у меня есть предмет размышлений.

Чужеземец: каков же он?

Незнакомец: я сам.

Чужеземец: впервые вижу ученого мыслителя-одиночку. Разве такое возможно? На ученом греческом языке мышление называется dianoia, а это означает, что в нем участвуют хотя бы двое: ведь это разговор, соревнование, совместное действие.

Незнакомец: размышление — занятие укромное, но в нем действительно участвуют двое: я сам и Богъ во мне.

Чужеземец: это как совесть?

Незнакомец: нет. Это противоположно совести. Со-весть — система запретов и табу, которые в принципе нельзя обсуждать и по поводу которых в принципе нельзя размышлять. Это надо только выполнять, а если нарушаешь, то беспричинно и против собственной воли начинаешь страдать и мучиться. Совесть — основа и остов нашего сознания и когда мы позволяем себе своевольно вторгнуться в ее пределы и устои, наступает раскаяние.

Чужеземец: что же такое размышление?

Незнакомец: мышление или размышление, логически законченная единица мышления, dianoia, в отличие от совести, которая есть наша неосознаваемая память о предыдущих инкарнациях (именно поэтому совесть сильней нас), всегда актуально, оно находится в презенсе, оно — настоящее и только для этого существует.

Чужеземец: что же тогда обращено в будущее?

Незнакомец: строго говоря, никакого будущего нет и быть не может, но коль скоро мы придумали себе такую несуществующую сущность, то нам и пришлось придумать для нее нечто в себе для обеспечения этой сущности. Мы, например, обеспечиваем себе будущее верой, надеждой и любовью.

Чужеземец: страхом — также.

Незнакомец: ты прав, Чужеземец. И страхом. Но если вера, надежда и любовь — это средства будущего в нас как вместителях Бога, то страх — дьявола.

Чужеземец: и, так как действия дьявола контролируются Богом, можно сказать, что страх Божий — добро, творимое силами зла. Я, кажется, стал понимать, что говорил Фаусту Мефистофель во время презентации. Но вернемся к предыдущей мысли: за совестью следует раскаяние, а за мышлением?

Незнакомец: за dianoia следует metanoia — покаяние. Для покаяния не нужно греха. Покаяние доступно и святому. Мне даже кажется, что весь смысл Тайной вечери — в покаянии Исуса, еще не Христа, но уже свершившего свой человеческий путь. Впереди — признание себя Богом, когда он заявит на Малом Синедрионе «Я есть», Голгофа и вокрещение как Богослияние.

Чужеземец: почему же Он вскричал на кресте «Или, или, лама самахфани!»?

Незнакомец: Богъ покинул человеческую суть Исуса, чтобы крестом и вокрещением войти в Него Богом. Кричал человек, покидаемый Богом, как человек. Человек должен был умереть, как то зерно, чтобы дать жизнь. Исус выполнил собственную притчу, чтобы своей смертью человека попрать смерть вообще и стать бессмертным.

Чужеземец: и оставить нам эту надежду, веру и любовь на возможность бессмертия. Я правильно тебя понял? Кстати, у нас часто метанойю называют рефлексией.

Незнакомец: и это почти верно. Тончайшее различие между ними заключается в том, что рефлексия охватывает не только наше мышление, но и наши действия и наши слова.

Чужеземец: только в том случае, когда они окрашены и охвачены мышлением, а потому — само мышление.

Незнакомец: нет, охваченное мышлением еще не мышление: огонь охватывает дрова, и они превращаются в огонь, но пока они еще не превратились в огонь, они — не огонь, а дрова. Слова, произносимые нами, и действия, осуществляемые нами, лишь дрова, либо сырые и холодные, либо охваченные пламенем мышления.

Чужеземец: так для чего нам дано мышление?

Незнакомец: я думаю, что скорее мы даны ему.

Чужеземец: как это?

Незнакомец: создавая мир, Богъ свою духовность отделил от материальности и представил ее как единосущное множество душ. Души предназначены, таким образом, противостоять материальному миру и материализации мира. Они, соединенные вместе, и есть этот Дух, что не поддается материализации и одухотворяет материю, падшую с Допплеровым эффектом красного смещения. Активность Духа проявляется в его монадах — душах, отправленных в плоть и материальный мир для одухотворения его. Конечно, душе как частичке Духа, жаль отрываться от общего Духа, она стенает и ропщет на оплодотворение и воплощение. По коптским представлениям, душу приходится буквально вколачивать в предстоящее ей тело, вбивать гвоздями судьбы в плоть. И это первое страдание воплощаемой души порождает в ней сострадание к одухотворяемому ею телу. Механизмом этого воплощения является организм — действующая организация жизни. У нас, староверов, считается, что душа входит в тело на девятый день после зачатия, когда в материальном теле начинает работать организм. Другие же считают, что душа покидает тело на девятый день после смерти, когда организм окончательно перестает действовать и не может более удерживать душу в теле.

Чужеземец: это интересно, но при чем здесь мышление?

Незнакомец: предназначение души — активно порождать духовное во время пребывания во плоти. Мышление порождает смыслы или толкования. Размышление порождает отдельный смысл, а, стало быть, отдельную духовную монаду или душу. Вот для чего мышление и размышление и вот для чего мы мышлению и размышлению. Мы — орудия и средства порождения новой духовности и новых душ, если выполняем свое предназначение и размышляем. Кстати, из всех одушевленных тел мы — единственные, кто предназначен для этого и способен на это. Мы — уединенно единственные, кто противостоит эволюции материализации мира. И более мы ни на что негодны: мы не приспособлены к этому миру. У нас нет ни шкуры ни шерсти, чтобы противостоять внешним воздействиям, мы слабы и бессильны против хищников, паразитов и всех других врагов. Не будь у нас способности к мышлению, мы бы не выжили. Но благодаря ему мы достигли того, что нам достаточно лишь поставить наш неодушевленный символ — пугало на огороде — и ни одна птица, ни один зверь не покусится на наши грядки. Мы, слабые, беззащитные и нежные, вызываем панический страх у всех остальных и у самих себя.

Чужеземец: ты сказал — толкование. Я, кажется, знаю, Незнакомец, толкование чего ты имеешь в виду.

Незнакомец: чего же, по-твоему?

Чужеземец: «В начале было Слово». И это Слово — не только проект мироздания, по которому Богъ творил этот мир и сравнивая с которым Он мог говорить себе: «И это хорошо» (хорош и сам проект, и его реализация). Слово Бога — это Библия, Книга, из которой — все остальные слова и книги, учения и науки, искусства, прочие интерпретации и толкования. Именно поэтому люди не перестают трактовать и переосмысливать единый раз сказанное Слово, существуют и множатся религии и вероучения, секты и школы, разрастаются науки и появляются все новые и новые искусства, но остаются неразрешимыми вечные вопросы и проблемы. Богъ предусмотрел свою бесконечную непознаваемость, чтобы не останавливались размышления и возникали новые смыслы и толкования.

Незнакомец: конечно, ты прав, но я напомню тебе, что я ученый, а ты говоришь о философии, о вмененной в нас любви к Слову, ведь София и есть Логос.

Чужеземец: и это значит, что человек сам по себе, как и Библия, является предметом толкований и источником новых смыслов?

Незнакомец: да, мы именно так и устроены. Сократ ведь так и объяснял человека: «оче-ловец», «очами ловящее и в мышлении удерживающее смыслы существо».

Чужеземец: почему именно смыслы?

Незнакомец: потому что бессмысленное и так существует. Человек осмысляет данный ему мир и тем доказывает сам факт своего существования и пребывания в нем. Но для этого ему необходимо отсутствие выбора и уединенность.

Чужеземец: как это?

Незнакомец: выбирая между Богом и любимым ребенком, что следует выбрать?

Чужеземец: я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

Незнакомец: а между Богом и любимой женщиной?

Конец ознакомительного фрагмента.