Доказательство существования

Александр Павлович Зубков, 2018

Действие происходит главным образом в Москве, а также в Подмосковье, Краснодаре и Феодосии, в ХХ веке, в конце восьмидесятых. Главный герой – Сергей, и главное – защита диссертации. Действующие лица – сослуживцы Сергея; вышестоящие; руководство. Летом он едет в санаторий, один, без жены – так положено! И вот его жена, а также еще три женщины оказываются в водовороте происходящего. Эти женщины обладают скрытой болью и желают изменений. Итак – выбор сделан; путь избран, и на нем пришлось понести потери. Но другого выхода не было. Автор коллажа на обложке Зубков А.П.

23

На следующий день я вызвал Батурина в курилку и поговорил с ним. Я сказал:

–У нас есть производственная работа — наше основное. Все мы люди занятые. У вас общественная работа. У Вали дети. У Володи эксперименты. У меня — разработка методов расчета и НИР. Поэтому предлагаю разделить заказы поровну — на четверых.

Батурин был такой мягкий, как бы несколько удивленный моим вчерашним взрывом. Меня удивило то, что, во всяком случае внешне, они уверены в своей правоте, и убеждены, что мое поведение — это какое-то недоразумение, ошибка (по Батурину) или эгоизм, проявление непримиримых черт характера (по Лыковой). Батурин сказал:

–Это я догадываюсь, наверное, потому, что ты в последнее время работал не разгибаясь, так получилось. Мы ведь были в Харькове. — (Там они провели неделю. Приехали уже больше месяца.) — У нас раньше не возникало никаких таких трений. И странно, что ты так болезненно отнесся к просьбе закончить работу.

–Вы меня не просили.

–Просил, ну да ладно об этом.

–Дело в том, что это не в первый раз. Много уже было.

–Возможно. Ну и что? Если бы ты попросил меня, я бы нисколько не… с удовольствием сделал бы то же.

Говорить об этом было бесполезно, я снова перешел к существу — разделению заказов, требованию, чтобы они распределялись загодя, заранее. Здесь Батурин начал со мной торговаться, он первым же делом сказал:

–Ты учти, ведь то, что мы разрабатываем методы расчета — это нужно и лично тебе.

–Да, вот и получается ваша психология отсюда: ему надо писать диссертацию, значит, он не пикнет, можно навалить всю работу.

–Не знаю, откуда ты взял такую психологию.

–То, что я разрабатываю методы, нужно объективно, вы сами это знаете. И я еще раз говорю: я физически не могу тянуть все заказы.

Он еще пытался свалить опять же на меня — что я не написал руководства к методам, к программам. Но оно есть — методика; правда, нет такой что ли, «инструкции для дураков». Этого нет, значит, опять виновен я. Ясно — кто работает, тот и виноват, потому что кто не делает ничего, тот и не ошибается.

Итак, шла торговля; затронули Володю, я колебался, Володя нужен мне для проведения кое-каких экспериментов. Я предложил ему идею, он уже неделю или две чертит в день по шайбе, но хоть что-то. Соблазнял его статьей, но соблазн, конечно, невелик; больше для него ничего не могу сделать. Вот и сидит, дремлет, чертит по шайбе в день. Если я буду напирать на Володю, он не будет делать и это; поэтому его отставили как-то самим собой, и нас осталось трое. Далее Батурин сказал — ну, мы с Валей, сам понимаешь, иногда не получится, тебе придется помогать.

Договорились провести собрание группы и обсудить вопросы разделения. Он еще намекал на то, что Валю нужно запрячь посильнее, а я не хотел никаких тайных разделов. Впереди было еще два заказа — «Кристалл» и «Багет». Мой был «Багет». Но «Кристалл» оказался очень срочным и ответственным; как-то подошла Лыкова, говорила о срочности и выразительно смотрела на меня. Я взял «Кристалл» на себя.

–Зачем! — говорила Инна. — Ты должен был дождаться, когда тебя попросят.

–Понимаешь, она смотрела очень выразительно. Я должен проявить добрую волю на сей раз.

Лыкова подошла с «Кристаллом» на следующий день после нашего с ней вечернего разговора. Началось с того, что мне позвонили из аспирантуры, надо было заполнить журнал занятий с руководителем и дать подписать Лыковой. Заполнил; за первое полугодие, как было видно, ей заплатили 62 рубля 50 копеек, за второе причиталось столько же. Но она не хотела просто так получить деньги, она усадила меня рядом, сделала строгое обиженное лицо и стала выговаривать.

–Я удивлена тем, что ты так поступил, отказался помогать товарищу. У нас все помогают друг другу.

Я говорил, что подобное — превышение заказов на меня — было многократно. Но наши аргументы как бы не пересекались, она твердила:

–Так нехорошо.

А я:

–Батурин поступает некорректно.

Она:

–Я вплоть до того дойду, что откажусь быть твоим руководителем.

Я понимал, что это просто угрозы, в ответ на мое выступление.

–Получается игра в одни ворота, — твердила она, — ведь все это мы согласились делать ради тебя — разрабатывать методики и прочее. Нам это не нужно.

Я слегка удивился. Но потом понял, что это опять же ее представление дел в однобоком свете; я не стал слишком сильно возражать на это, она говорила, что они могли бы прожить и без моих работ, как-нибудь выкрутились, как раньше.

–Сейчас уже другой уровень и требований и состояние дел в отрасли. Вы поймите, надо идти чуть впереди, — говорил я, она соглашалась, и снова возвращалась к своим «одним воротам», которые, по-моему, как раз в другую сторону обращены.

Внезапно Лыкова сказала:

–Я понимаю, ты, наверное, обиделся на что-то другое. Но с этим теперь все.

Я свернул на то, что устал от работы, Батурин сваливает все на меня, тянет с распределением. «Я хочу одного — более или менее равномерного распределения заказов». Она сказала — да, это я сделаю, буду распределять лично, на троих.

24

Назавтра я сидел в полудреме, у себя за столом. Внезапно какой-то толчок, импульс страха: что-то забыл! Тут же понимаю, что ничего не забыл, просто какое-то ошибочное ощущение; и всё же мозг силится доискаться до этого несуществующего забытого, с напряжением, и я чувствую, что сознание словно зацикливается в петле обратной связи. Стало страшно, вскочил, боялся закричать; усилием воли отогнал мысли, выключил. Кубацкая сидела, я боялся, что возьму вот так, сойду с ума. Страшило даже не само сумасшествие, а то, что они будут видеть это. Я вышел во двор института, старательно отгоняя мысли, не хотел думать, так как боялся этого зацикливания; но не думать невозможно. И я, трясясь, думал то о том, то об этом, а в основном смотрел и глубоко дышал. Что-то не так! Что-то не так, и все! Что-то не так со мной, с миром. В этот момент я понимал душевнобольных и сочувствовал им; как это верно — бывает боль душевная. Сердцебиение, легкий недостаток воздуха; мир я видел, словно накрытым тенью. Я долго ходил по двору, потом решил, что это просто физическое недомогание. Я боялся вернуться к столу, к книгам. Временами отпускало, и я наслаждался душевным покоем, расслабленностью; потом снова подступало сердцебиение, страх. Наконец вернулся, сидел с закрытыми глазами и успокоился.

Это словно рыба, думал я, через несколько дней; она всегда неосознанно стремится уйти в глубину океана, которая есть тоже она. И она там безмолвно плавает, натыкается на образы, то смутные, то яркие; на мысли. Рыба — это мое я. Моя рыба всегда любила блуждать в глубинах своего океана. (И она блуждала там иногда довольно продуктивно, кое-что вылавливала.) Но штука в том, что эта рыба на самом деле воздуходышащая; ей надо выныривать на поверхность, глотнуть воздуха, просто посмотреть, что там, на обыкновенной поверхности.

В те дни рыба моя вдруг испугалась глубин океана и не могла погружаться в них, а свет на поверхности слепил и болезненно раздражал ее. И она никуда не могла деться, дергалась то вглубь, то наверх, и всего пугалась. Интересно, что движения рыбы в обычном состоянии бесконтрольны и довольно бестолковы. Я пробовал установить контроль, заставить ее пойти в определенную сторону; но она очень скользкая, своевольная, не любит этого.