На милость дня. Былинки

Александр Раков, 2006

Автор книги хорошо известен православному читателю. Профессиональный журналист, закончивший филологический факультет Ленинградского государственного университета, Александр Раков с 1993 года является главным редактором газеты «Православный Санкт-Петербург». На основе рубрики «Записки редактора» созданы книги «Былинок», последнюю из которых – «На милость дня» – Вы держите в руках.

Не ввели еще чернила…

Не знаю, как сейчас объясняются в любви, но вряд ли тут придумали что-то новое: «Я люблю тебя!» Эвереста поэзии написаны на эту безсмертную тему; все мы стихотворцы в неповторимую пору любви к своей избраннице; только для нее звучат слова, в которые мы облекаем известную формулу признания.

Что было верным, что неверным,

Спроси, — душой не покривлю.

Не знаю я, кто в мире первым

Губами вылепил: люблю…

Он был воистину предтечей,

Звездою сердцу и уму:

И все поэты всех наречий

Во всем обязаны ему.

Михаил Дудин, СПб.

Честно сказать, я, читающий стихи с утра до вечера, не ожидал встретиться с любовным вздохом, который тронул бы и мою, все сказавшую, душу, Но вы послушайте:

Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,

И горесть опишите, скажите, как терплю;

Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд

И после прилетите опять ко мне назад;

Но только принесите приятную мне весть,

Скажите, что еще мне любить надежда есть,

Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,

Хороших в свете много, другую льзя сыскать.

Александр Сумароков † 1777

Какая девушка не ответит взаимностью на такое послание?

* * *

Мелочи быта: коробок спичек стоит сейчас 30 копеек, пустая пивная бутылка — 80 копеек, стакан семечек — 5 рублей; проезд в трамвае — 12 рублей, в метро — 12, пшеничный батон — 12, ржаной — 11, прошлогодний картофель летом 6–8, черешня в июне — 100, газета 10–15, литр бензина А92 — 16 и выше, книжка — 80-120, ТВ приемник — от 5 000, средняя зарплата в СПб — 10000, ноутбук — 25000, доллар — 27,79, евро — 36,65, купейный билет до Москвы — 800, пенсия — 2 000, скромные похороны — от 25000, автомобиль «Жигули» — 150000, «Мерседес» — русских нулей не хватит, годовая инфляция — 11,5 %.

Деньги — навоз истории; без знания того, что сколько стоило, невозможно в точности восстановить эпоху. Я знаю, что вы подумали, прочитав цены: «Открыл, тоже мне, Америку!» Однако пройдет всего несколько лет, и вы вряд ли сможете вспомнить, сколько вы платили за порцию мороженого или свежую газету. Тем более, если произойдет дефолт или с купюр сбросят «лишние» нули. У меня сохранились банкноты выпуска 1991, 1992, 1993, 1995, 1997 годов. Есть даже фальшивый доллар тех приснопамятных времен. Помните, как в конце 80-х утром цены были одни, а вечером уже другие? Или как в 1995 году все мы в одночасье стали миллионерами? Помните, как на ценниках писали две цифры? Или как нам выдавали со сберкнижки только по 600 рублей? Еще есть целая коробка мелочи — от 1 копейки 1976 года до монеты в 50 рублей 1993-го. Я уже и сам запутался, что сколько когда стоило.

Пусть от нас останется легенда,

Россказни, почтовые лубки,

Бонбоньерка, выпускная лента,

Поздравительные голубки.

Давид Самойлов † 1998

Любые мелочи — трамвайные билеты, конверты, открытки, письма, монеты, конфетные обертки, листовки, приглашения, билеты в театр, квитанции об оплате, значки, визитки — одним словом, всякая, казалось бы, мелочь нашего быта, не представляющая до поры никакой ценности, обретает со временем исторический смысл. Уйдут годы, и эти свидетели истории смогут многое рассказать и вам, и вашим детям, и детям ваших детей. А если они попадут в руки понимающих людей — цены им и вовсе не будет… Потому что история — это мы, это то, что нас окружает (и то, простите, чем мы мусорим).

Нумизматика

Пять копеек тридцатого года

Разгляжу в этот день голубой —

Здесь беда и победа народа,

Наделенного трудной судьбой.

Сколько рук эту медь выбирали

Из кармана, чтоб выпить воды.

Неужели всегда по спирали

Мы от счастья живем до беды?

Пять копеек тридцатого года

Золотому подобны лучу,

Что на них было временем стерто,

Ни за что я забыть не хочу!

Вот лежит на ладони монета,

У нее заострились края —

И война, и судьба моя это,

И надежда, и вера моя.

Может, раз, может, два на прилавок

Сам бросал я истертый пятак,

А сейчас получаю в подарок

Как великий истории знак.

Олег Дмитриев

* * *

В 1951 году при раскопках Новгорода впервые были найдены берестяные грамоты, Всего их оказалось больше 900, Новгородцы пользовались ими, как мы используем теперь письма: прочитал грамотку и бросил в непролазную уличную грязь, А кора березовая сохранила, Вот грамота, написанная в середине XII века: «От Микиты к Улиану. Пойди за мьне. Яз тьбе хоцю, а ты мьне. Ана то послух Игнат Моисиев…», Это обрывок признания в любви, в котором Микита просит Ульяну выйти за него замуж, называя Игната Моисеевича свидетелем со стороны жениха,

Мы в газете прочитали:

В Нова-городе весной

Много писем раскопали

Под стеною крепостной,

Не ввели еще чернила,

Но раскопки говорят:

Знали жены слово «милый»

Тыщу лет тому назад!

Лев Куклин СПб.

Или вот нам привет с намеком шестисотлетней давности: «Невежя писа, недуми каза, а кто се ци-та…» Надо переводить? Переписывались так часто, что иногда не хватало даже «бумаги», «Пришли мне бересту…» — просит один адресат другого…

Береста

Из тех глубин, где тишь,

где годы — пласт к пласту,

дошло три слова лишь:

«Пришли мне бересту».

Повытерлось письмо…

Где имя? Где число?

Не сердце ли само

слова те донесло?

Мы с предками — родня!

Как будто бы меня

касается — прочту:

«Пришли мне бересту».

Слова мои просты.

Откликнусь горячо!

Запасы бересты

пока что есть еще…

Владимир Соболев

Ценнейшие новости сообщили берестяные грамоты о новгородской денежной системе того времени. Благодаря им мы знаем, что в XIV веке главной единицей была гривна серебра — слиток весом около 196 граммов. Он делился на 4 гривны кун, а каждая куна делилась на 20 ногат, или на 50 резан, или на 150 веверну. А в XV веке уже главной единицей был рубль, который в чистом серебре весил около 150 граммов. В рубле было 216 денег. Уловили теперь, куда я клоню? Храните для потомков свои «берестяные грамоты» — только по ним и разберутся, как мы с вами жили-поживали в конце XX — начале XXI века, чем дышали, каким рублем меряли…

«Были и редкости: два какие-то жетона, один наполеондор, одна неизвестно какая, но только очень редкая монетка»… (Ф.М. Достоевский «Господин Прохарчин»).

Культурный слой

Культурный слой: пивные пробки.

Над ними — каменный паркет.

…Вспороли Невский перестройкой

на грани двух рубежных лет,

и второпях вывозят землю —

ту, что впитала век Петра

Великого… Я не приемлю

сей спешки, — я боюсь утрат.

…Ту землю надо бы просеять,

а не на свалку, не в отвал! —

Опять ты, матушка Расея,

спешишь, готовишь пьедестал

для современных царедворцев

новейших сумрачных времен —

христопродавцев и притворцев.

…О, я не буду удивлен,

что археологи — потомки,

наткнувшись на «культурный» слой,

окинут скрытую помойку

улыбкой — дай-то Бог — не злой!

Николай Астафьев, СПб.

* * *

Мне регулярно присылают журнал Русской Православной Церкви за границей «Православная Русь», и я добросовестно прочитываю его. Недавно увидел статью «“Дом трудолюбия” на Брайтон-Бич» и заинтересовался. Пишет диакон Вадим Арефьев, пишет о русских бомжах на Лонг-Айленде в Нью-Йорке. Боже мой! Не знаю, но почему-то никогда не думалось, что наши алкоголики переместятся в Америку. А узнав об этом, проникся к ним жалостью. Не понаслышке знаю жизнь пьяницы — она полна приключений, болезней, травм, преступлений и невыразимых страданий. А тут еще незнание языка, презрение или безразличие аборигенов, чужие законы и отсутствие документов. За тем ли они стремились в «страну равных возможностей»? Пили бы уж в родной сторонушке, где и народ подобрее, и стражи порядка отходчивые, и зелье доморощенное. Зачем отправились за два океана горе мыкать? Дома и земля пухом…

У шлагаума

Он уезжает из России.

Глаза, как два лохматых рта,

глядят воинственно и сыто.

Он уезжает. Все. Черта.

«Прощай, немытая…»

Пожитки летят блудливо на весы.

Он взвесил все. Его ужимки —

для балагана, для красы.

Шумит осенний ветер в липах,

собака ходит у ларька.

Немые проводы. Ни всхлипа.

На злом лице — ни ветерка.

Стоит. Молчит. Спиной к востоку.

— Да оглянись разок, балда…

Но те березы, те восторги

его не тронут никогда.

Не прирастал он к ним травою,

колымским льдом — не примерзал.

— Ну, что ж, смывайся. Черт с тобою.

Россия, братец, не вокзал!

С ее высокого крылечка

упасть впотьмах немудрено.

И хоть сиянье жизни вечно,

а двух Отечеств — не дано.

Глеб Горбовский, СПб.

* * *

Ура-а-а! Позвонили из издательства — приняли вторую книгу «Былинки» в работу, да еще поблагодарили за написанное. Как ждал я этих ненасытных слов! Но где она, радость моя несказанная? Я хочу радоваться, как в детстве, задыхаясь и плача, — вот тогда радость до неба, Москва звенела, и поводы были посерьезнее: мне велик купили! А напиши я тогда книжку и надумай в школу принести похвастаться, да задразнили бы «Писакой». Вон их сколько понаписано, книжек, дома не поиграть, и велик пришлось в коридоре ставить. А ну соседи уронят?.. Нет, не тянет книжка на велик! Если бы там я стал директором по мороженому или в зоопарк пускать-не пускать, или железную дорогу, как в магазине «Пионер» на улице Горького, — куда ни шло. Но с великом разве сравнишь! Спицы в колесах блестящие, шины, как мяч, упругие, сиденье можно по высоте менять, звонок на руле, впереди фара горит, сзади багажник, а на раме ручной насос. И еще под сиденьем качается сумка с ключами и запасным ниппелем, Ногу на педаль — и лети быстрее ветра по Хорошевке! Да Толька Басов из 3«Б», дружок мой закадычный, если не лопнет от зависти, то уж прокатиться разок-другой, как пить дать, попросит, Жалко, конечно, а вдруг грохнется с моего стильного велика? Ох, нет, нельзя не дать, он мне настоящий военный компас давал поносить, ему отец подарил. Тоже вещь, ничего не скажешь, А велик только у Генки из соседнего двора, и старый, скрипит весь, и цепь соскакивает,

Вон ребята во дворе собрались — пора выезжать, Дзинь-дзинь-дзинь… Атас!…

Мне детство вспомнилось и мой велосипед,

зелено-красный отрок мой игривый.

Крыло переднее, подобье конской гривы,

и цепь свободная, конца которой нет.

С горы лечу, и руки не нужны.

До горизонта чист простор асфальта.

Мне с крыш соседних возгласы слышны

ребят-завистников и женское контральто…

Олег Юрков, СПб.

О детстве

Мебель, стены, да еще на память —

наслоившиеся двадцать лет…

Этот столик назывался — мамин…

Этот угол — папин кабинет…

А весь пол (от края и до края)

был моим! — паркетный побратим!

… Человек — велик, а умирает…

Детство ж нет: его удел — пройти!

Глеб Горбовский, СПб.

Перечитывая классику: «Живет человек и великие дела делает, а может, он и человек великий. Но помер он, похоронили его, насыпали холмик земли. И вырос на нем огромный лопух» (И.С.Тургенев, † 1883, «Отцы и дети»).

Сосновый бор, песчаная дорога,

Храм на холме и скудное жилье…

Простая суть — России нет без Бога

И потому меня нет без нее.

Стоят колосья, жизнью налитые,

Всех алчущих готовые любить.

И нам бы так, собратья золотые,

Для жатвы Божьей зерна сохранить.

О. Анатолий Трохин СПб.