Истории, рассказанные бывшим следователем

Александр Черенов

В бытность следователем автор расследовал сотни уголовных дел: убийства, изнасилования, хищения в особо крупном размере. Некоторые из его «клиентов» были расстреляны по приговору суда, другие приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Одни из этих дел уже невозможно вспомнить за давностью лет, другие – из-за своей очевидности и простоты: «простые» убийства, «простые» изнасилования. Но некоторые из дел остались в памяти навсегда. Книга содержит нецензурную брань.

…Но последнее слово — за мной

Мне в очередной раз «крупно везёт»: я получаю загубленное дело. Даже дважды загубленное: с истекшими процессуальными сроками — со всеми возможными продлениями — и истекшими сроками содержания под стражей трёх следственно арестованных мужичков. «Постарались» следователи местного РУВД: самая бестолковая публика во всей системе внутренних дел.

По заявлению потерпевшей дело возбуждено по статье «нанесение телесных повреждений средней тяжести»: «ментовская» подследственность. Но через два месяца «вдруг выясняется», что потерпевшая не только избита, но и изнасилована этими же фигурантами. Следователи РУВД один за другим — всего в количестве трёх «очень крупных специалистов» — «тянут резину» ещё два месяца: хотят расследовать изнасилование, чтобы «утереть нос прокуратуре». Но «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» — и через четыре месяца дело направляется «по подследственности» в прокуратуру.

К своему производству его принимает наш новичок, только что окончивший юрфак — заочно. Правда, мужик — не пацан: тридцать два года, два года армии, двенадцать лет работягой на заводе, женат, двое детей. Только, вот, ума этот житейский стаж ему не прибавил. Он — не первый из тех, «кому не дано»: у меня уже был такой «сослуживец», когда я только начинал карьеру в занюханном приморском городишке на краю бескрайней пустыни.

Итог всех стараний новичка — ещё два вхолостую потраченных месяца. И только теперь дело передают мне.

— Надо было сразу тебе передать! — усердно посыпает голову пеплом прокурор, — но я думал — дело простенькое, даже новичок доведёт его до суда. Выручай!

Вздыхаю, но делать нечего… кроме того, что есть много, чего делать. Начинаю изучать материалы дела, и мне становится нехорошо: обвинение построено целиком на показаниях потерпевшей. Целиком и полностью. Больше — ничего. Ничего материального: никакой спермы, никаких повреждений половых органов, никаких следов на одежде потерпевшей. Ничего, кроме слов «жертвы насилия».

Правда, криминалистическая экспертиза наложения микрочастиц обнаружила кое-какие волокна с одежды одного из арестантов на кофте жертвы, но и только. Этот же арестант признался в том, что пару раз «съездил по физиономии» «жертве», но не в процессе изнасилования, в ответ на якобы оскорбление с её стороны. Этот факт «мордобоя» подтверждает и один из двух других «соучастников». Но факт изнасилования все дружно отрицают. Я не сомневаюсь в том, что частичное признание получено в РУВД после «профилактической обработки» «клиента»: арестант смекнул, что сесть за хулиганство лучше, чем за изнасилование.

Начинаю с очередного — их уже чёртова уйма — допроса потерпевшей. Ничего нового, но один момент утешает: девка, кажется, твёрдо стоит на своём. На нашем с ней, то есть: подтверждает факт изнасилования. И всё равно я в сотый раз вопрошаю:

— Ты не откажешься от своих слов?

У меня имеются основания для подобных сомнений: девка — типичная шлюха, причём, откровенно вокзального типа. Потасканная, испитая рожа, которую язык не поворачивается назвать лицом, одежонка «будто с помойки», специфическое хихиканье, разговорная речь ниже уровня ПТУ — всё это характеризует «жертву насилия» лучше всяких слов.

Ситуация — классическая: «что такое ничего, и как из него сделать что-то?». Поэтому я снова допрашиваю всю троицу. «Хулиган» частично признаёт вину, но все трое «идут в отказ» по изнасилованию. Приходится устраивать очные ставки. Я не хочу, чтобы всех троих этапировали в РУВД в одном «автозаке»: конечно, они уже и в СИЗО «спелись», но я всё равно не хочу. Поэтому я везу «потерпевшую» в СИЗО и провожу очные ставки со всеми тремя «клиентами» по очереди. Шлюха держится — и это меня частично успокаивает.

Я не могу «высосать из пальца» отсутствующие доказательства, поэтому занимаюсь «бумаготворчеством»: собираю характеристики, допрашиваю соседей, родственников, друзей, товарищей по работе, уточняю заключения экспертов. Конечно, всё это — «мёртвому припарки», потому что изначально обвинение строилось как дом на песке: стоит шлюхе отказаться от своих показаний, и всё рассыплется в прах.

И я чувствую, как вокруг «потерпевшей» начинаются телодвижения. Вначале чувствую, а вскоре уже и вижу: защитники обвиняемых «обхаживают» её со всех сторон. Я не сомневаюсь в том, что стимулировать её будут не уговорами, а хорошим рублём. К сожалению, мои сомнения оправдываются в самом ближайшем будущем: на суде. Шлюха всё время находится в окружении адвокатов, но мне удаётся улучить момент и прямо спросить ей:

— Ты готова отказаться от своих показаний?

— Нет, что Вы! — лепечет «потерпевшая», и почему-то краснеет и прячет от меня глаза. Я вижу, как иронично-снисходительно на меня посматривают адвокаты. Я слышу, как они эту «вокзальную подзаборную» называют уменьшительно-ласкательным именем «Людочка», и как эта «Людочка» буквально млеет от восторга.

Через пару часов помощник прокурора — толковая баба, которая поддерживает обвинение — «спешит обрадовать» меня:

— Эта сучка отказалась от показаний! Теперь её никто не насиловал, только один из них несколько раз ударил её в лицо, и то не «в контексте» изнасилования! Двоим — оправдательный приговор, третьего — под подписку о невыезде! Вот же тварь!

Я дожидаюсь оглашения приговора, выхожу в коридор и вижу сияющую рожу шлюхи и такие же сияющие физиономии трёх адвокатесс. Увидев меня, последние откровенно смеются мне в лицо. Я столбенею от ярости, но только на мгновение. Уже в следующее мгновение я вспоминаю Высоцкого: «Он слишком рано нас похоронил! Ошибся он — поверьте мне, ребята!».

— Ничего, блядь, будет и на нашей улице праздник!

Я стремительным шагом подхожу к шлюхе, хватаю её за руку и выдёргиваю из «тесного круга друзей».

— Вы что себе позволяете?! — пытается корчить из себя начальство одна из них.

— Молчать!

Вероятно, у меня такое «внушительное» лицо, что «несостоявшаяся защитница» моментально уменьшается в росте, а с физиономий двух её товарок победительные улыбки облетают, как осенняя листва с деревьев. Я тащу шлюху в свой кабинет.

— Сидеть тут, сука!

Я сажаю её на лавку для свидетелей, хватаю со стола папку, выхожу из кабинета и запираю за собой дверь.

— Нет, ну, какая сука!

Именно такими словами встречает меня прокурор: даже такого, как он, «достала» ситуация.

— Я как раз по этому поводу!

И я кладу на стол заполненный бланк постановления об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей. Прокурор читает — и болезненно морщит лицо.

— Ну, ты же знаешь, что через месяц будет амнистия?

— Ничего, пусть хоть месяц посидит на параше, сука!

Удивительно, но обычно нерешительный и трусоватый, на этот раз прокурор молча берёт печать, шлёпает её на постановление и расписывается в графе напротив своей фамилии.

— Действуй!

Я возвращаюсь в кабинет и вижу, что конвой — который уже не нужен — ещё не уехал. Подзываю к себе хорошо знакомого мне начальника конвоя и вручаю ему постановление об аресте.

— А где «клиент»?

Я отпираю дверь и вижу, как эта сука дёргает решётки на моём окне. У меня чешутся руки «вломить» ей от души, но я сдерживаюсь: мой ответ — впереди.

— Забирай!

На руках у шлюхи защёлкиваются «браслеты». Начальник конвоя «сопровождает» её кулаком в спину — и они исчезают за дверью.

На следующий день я бросаю все дела и еду в СИЗО. На мою удачу, сегодня дежурит моя выводная. Сегодня она мне нужна не только для того, чтобы доставить «клиентку» на допрос в следственный кабинет. Но сначала я предъявляю шлюхе обвинение.

— За что?!

Шлюха уже не улыбается. Всё точно по Высоцкому: «Но сегодня — не так, как вчера!»

Я разворачиваю Уголовный кодекс и в буквальном смысле тычу её носом в статью.

— Читай, сука: «Клевета, соединенная с обвинением в совершении государственного или иного тяжкого преступления, — наказывается лишением свободы на срок до пяти лет».

Минуту она тяжело дышит — и вдруг потасканная её рожа кривится в ухмылке.

— Ничего — скоро уже амнистия.

Ох, как мне хочется врезать по этой мерзкой роже! Но я сдерживаюсь.

— Обвинение понятно?

— Понятно.

— Распишись за то, что «понятно».

Шлюха расписывается. Я складываю бумаги в папку, папку — подмышку, и выхожу в коридор со словами:

— Сиди смирно, сука!

Моя выводная — в коридоре.

— Пошепчемся?

— Слушаю тебя.

— Определи эти суку к профессионалкам. Пусть они её отделают так, чтобы на ней живого места не было, чтобы она, сука, даже на карачках не могла ползать! Сможешь?

Выводная усмехается.

— Только для тебя!

— Ну, ты же знаешь: за мной «не заржавеет»!

Мы легонько прижимаемся друг к другу — и я распахиваю дверь кабинета:

— Она — твоя!..

…С недавних пор я замечаю, как три адвокатессы из юридической консультации нашего района посматривают на меня с каким-то животным страхом. Больше на их холёных губах не блуждает ухмылочка по моему адресу. Я не сомневаюсь в причине: они наверняка видели свою «подзащитную» с фиолетовой рожей и на костылях. Ну, а я здесь ни при чём: таковы тюремные нравы. Я лишь исполнял служебный долг в строгом соответствии с действующим законодательством. Но не стану кривить душой: я почему-то не скорблю в связи с тем, что случилось с этой шлюхой. Оставляю это на совести адвокатов. Глядя мне в лицо и ухмыляясь, они думали, что этим уже сказано всё, что в этой истории поставлена точка. Ими поставлена. Только последнее слово оказалось за мной…