Истории, рассказанные бывшим следователем

Александр Черенов

В бытность следователем автор расследовал сотни уголовных дел: убийства, изнасилования, хищения в особо крупном размере. Некоторые из его «клиентов» были расстреляны по приговору суда, другие приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Одни из этих дел уже невозможно вспомнить за давностью лет, другие – из-за своей очевидности и простоты: «простые» убийства, «простые» изнасилования. Но некоторые из дел остались в памяти навсегда. Книга содержит нецензурную брань.

«Безголовка»

Меня перевели в этот город сразу после «краткосрочной» — почти на четыре месяца — командировки в сельскую глушь. Этот городишко был немногим лучше: серые дома, короткие узкие улицы с разбитым асфальтом, непрерывно висящая в воздухе угольная пыль. Типичный шахтёрский город-спутник. Единственным «плюсом» в сравнении с далёким селом была получасовая досягаемость областного центра.

Времени на «раскачку» мне не дали совсем. Уже на следующий день от моего прибытия уходил в армию стажёр-следователь, а другой следователь уже «сидел на чемоданах» в ожидании скорого перевода в столицу. Так что всё их «наследство» из двадцати с лишним дел всего за несколько дней перекочевало в мой сейф.

Дела были «разнокалиберные», от совсем необязательных возбуждением самоубийств до убийств с особой жестокостью. Особое моё внимание привлекло одно дело. Хотя правильнее будет сказать: «старшие товарищи» привлекли моё «особое внимание» к этому делу. Интриговало оно, прежде всего, необычностью сюжета: молодой парень покончил с собой посредством самоповешения. В этом не было бы ничего удивительного, если бы петля не шла с «приложением» из отрезанного полового члена. Точнее, член был отрезан не полностью: только головка.

Именно поэтому ироничный стажёр, у которого я принимал дело, определил его как «Безголовка». Материалов стажёр насобирал на целый том — и уже начал собирать второй: парень оказался старательный, да и других дел в производстве у него не было. Определённый УПК двухмесячный срок расследования уже истёк, но областной прокурор продлил срок ещё на месяц.

Я быстро пролистал дело. С точки зрения любого нормального следователя — а я уже был «не первый год замужем» — на выходе имелся классический «глухарь»: уйма бесполезных протоколов допроса, обязательные судебно-медицинские и криминалистические экспертизы и даже посмертная судебно-психиатрическая экспертиза «на тему» «А не мог ли будущий покойник перед самоубийством сам себе отрезать член?».

Почему именно в такой «редакции»? Да потому что, судя по материалам, всё дело представляло собой «дорогу с односторонним движением»: мужик сам себе отрезал член, а потом повесился. На каком основании это предположение стало сначала доминирующей гипотезой, а затем и вовсе единственной версией?

Объяснений этому обстоятельству имелось два. Первое: у мужика был небольшой, даже маленький член размером с жёлудь. А поскольку он работал в шахте, то это являлось каждодневным поводом для насмешек со стороны товарищей во время помывки в бане. Ему даже «советовали» отрезать член: может, другой — побольше размером — вырастет!

Второй причиной был классический дефицит свежих идей и версий у следствия. И стажёр пошёл по «пути наименьшего сопротивления: он начал усердно разрабатывать эту «жилу». «Шаг вправо, шаг влево» — и он старательно не отвлекался от «магистрального пути» на ненужные «отклонения от генеральной линии, только мешающие расследованию дела».

Хотя отклонений и не было: парень старательно не замечал ничего, что не укладывалось бы в его такую удобную версию. Тем более что и судебные психиатры вовремя «подыграли»: они допустили возможность «авторского членовредительства» по причине сильного душевного волнения, вызванного систематическими оскорблениями товарищей по работе.

Правда, коллеги-шахтёры, признав факт насмешек, категорически отрицали возможности «усекновения главы» самим будущим покойником. Во всяком случае, он ни разу не обиделся «по-настоящему»: до слёз и мордобоя, не говоря уже о самоубийстве.

Я ещё раз допросил всех шахтёров, который в последний день жизни будущего покойника мылись с ним в бане. Но меня интересовали три вопроса, которые совсем не интересовали моего предшественника. Первый: давался ли именно в этот день совет «срезать старый член, чтобы на его месте вырос новый»? Второй: находился ли в это время в бане кто-нибудь не из состава бригады? И третий: не случилось ли каких-либо инцидентов в бане или за её пределами, неважно, с участием будущей жертвы или других лиц?

Ответ на первый вопрос не представлял собой никакой новизны: и в этот раз, как и во многие другие, «дружеский совет» был дан. По поводу нахождения в бане чужака соратники разошлись во мнении: одни утверждали, что посторонних не было, другие говорили, что, вроде, был кто-то, но кто именно, вспомнить уже не представляется возможным.

Вопрос по поводу инцидента неожиданно заставил шахтёров шевелить мозгами. Нет, насчёт «внутренностей бани» все были единодушны: никаких эксцессов. Но по вопросу предбанника один ГРП (горнорабочий подземный) после нескольких неудачных попыток вспомнить всё же «прозрел»: да, такой инцидент имел место быть — и как раз с участием будущего «обезглавленного» товарища. То ли он кого-то толкнул плечом, то ли его кто-то толкнул, но тут же последовал «обмен мнениями друг о друге» и хватание «за грудки». Правда, до полноценного «выяснения отношений» развиться инциденту не удалось: то ли «враждующие стороны» внезапно охладели друг к другу, то ли кто-то их разнял. На вопрос «Кто это такой?» будущий «безголовка» ответил: «Да, так — один хрен…».

Я вызвал к себе вдову покойного. Она меня приятно удивила: молодая, красивая, спокойная, даже ироничная. На мой совсем «не для протокола» вопрос — по поводу маленького члена супруга — она усмехнулась и сказала: «Мне хватало». Но вызывал я её не для того, чтобы задать «непротокольный» вопрос: я собирался ещё раз произвести осмотр места происшествия — их с мужем квартиры. Не обыск, а именно осмотр. Вдова не возражала, и мы отправились «на дело»…. по делу.

На месте я «соорудил» из пары соседей понятых и приступил к осмотру. Топтаться в «центре поля» не имело смысла: здесь уже всё «вытоптали» «менты» и прокуратура, поэтому я работал исключительно Феофаном — дьяком Посольского приказа из комедии Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию»: ползал на брюхе и нырял во все потаённые места. Через полчаса ползаний и ныряний произошло то, что поэт определил словами: «Не пропадёт ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». Другой поэт тоже был бы уместен: «Навозну кучу разгребая, петух жемчужину нашёл».

В переводе на житейскую прозу: в стопке слежавшейся пыли под днищем неподъёмного раскладного дивана я нашёл пуговицу. Пуговица «шла в комплекте» из оборванных ниток и кусочка ткани, то есть, была выдрана «с мясом».

— Ваша?

Я демонстрирую пуговицу вдове. Та отрицательно машет головой. Я ещё раз ныряю головой под диван и уже собираюсь выныривать обратно, как вдруг…

— А вот это интересно…

Я вижу на полу два крупных пятна, слегка припудренных пылью. Лезвием для бритвенного станка я срезаю стружку с пятнами и рассматриваю её на свету.

— Что это? — включается вдова.

— Как сказал бы эксперт: «бурые пятна, похожие на кровь»… Только как они оказались здесь, если лужа крови была в трёх метрах отсюда? Вряд ли кровь оттуда могла долететь сюда. Да и если бы долетела, то брызги были бы во все стороны, а их нет! Пятна — только под диваном…

— И что это значит?

Я вижу, как вдова «оживает»: она, как и братья покойного, не верит в то, что муж покончил собой, да ещё таким изуверским способом.

— Выводы — потом…

Я задумчиво обрабатываю ладонью подбородок. Наконец, меня «дополнительно осеняет».

— Скажите, а муж мог Вас приревновать к кому-либо?

Вдова не удивляется моему вопросу, а лишь медленно поводит головой из стороны в сторону.

— Я не давала ему повода. Ни разу.

Но я уже «оседлал конька».

— А сам он — прошу меня понять правильно, это не праздное любопытство — сам он не мог «развлечься на стороне»?

Женщина хмурится и пожимает плечами.

— Ну, вообще-то он парень красивый… был…

Согласен: братья покойного уже демонстрировали мне домашний фотоальбом. «Безголовка» в бытность живым человеком был точной копией артиста Михаила Боярского времён «Трёх мушкетёров». Такому девки должны были вешаться на шею гроздьями — а тут, как говорится, «возможны варианты»…

Я начинаю разрабатывать это направление. Мне необходимо установить «круг общения» покойного — вернее, перечень жертв его «коварно-неотразимой внешности». Я вновь встречаюсь с шахтёрами из его бригады… и нащупываю первые контакты: как и всякий красивый, но недалёкий мужик, «Безголовка» любил хвастаться своими победами на «любовно-постельном фронте».

Я навещаю первую «удостоенную знакомства с членом красавца». Конечно, первая она — только в моём списке, но вряд ли в его постели. Первая даёт ниточку ко второй, вторая — к третьей, третья… Я не помню, какой была по счёту очередная «единственная любовь», но только я сразу почувствовал: клюёт! И не какой-то, там, пескарь: акула!

Девчонка заполучила не только сомнительное удовольствие: «Я думала, у него член в полметра длиной, а там гороховый стручок!» — но и ещё более сомнительные в части удовольствия последствия. Хорошо ещё, что срок беременности позволял сделать аборт, да и триппер излечился за пару недель.

— А зачем Вам это? — вдруг насторожилась девчонка.

Я постарался покривить щекой как можно естественней.

— Родня покойного пытается уверить в том, что он был «ангел во плоти». Вот я и собираю материал для «художественного портрета». Вы у меня уже… нет, я уже сбился со счёта…

— А-а-а-а!

Девчонка зримо успокаивается, и я раскланиваюсь. В тот же вечер я наведываюсь в квартиру к её старшему брату. И не один наведываюсь: с «группой товарищей»… из местного ОУР. Почему именно к нему? Никакого секрета: потому что я уже показал его фотографию в бригаде «Безголовки» — и «вспомнивший за инцидент в бане» тут же опознал его как того, кого будущий покойник определил словами «Да, так — один хрен».

Во время обыска «брат» был сначала чернее тучи, а затем и вовсе «утратил политическое мужество»: парень не был «уркой», а потому не умел держать ни фасон, ни удар, то стало особенно заметно после того, как я — в присутствии понятых, разумеется! — вытащил из чрева старенькой стиральной машины мужскую рубашку. Она была бы ничем не примечательной, если не два «но»: «неродная» пуговица и явно застиранные пятна крови.

— А, вот, «моя» пуговица — которая твоя — идеально подходит!

И я прикладываю пуговицу к рубашке. Парень ещё ниже опускает голову.

— Как ты сам понимаешь, криминалистическая экспертиза без труда установит принадлежность этой пуговицы, ниток и обрывков ткани твоей рубашке. А «судебная биология» докажет, что кровь «из этих пятен» — одной группы с кровью покойного… Ну, что: сам расскажешь — или помочь?

Парень делает протяжный выдох — и обречённо машет рукой.

— Я всего лишь хотел набить ему морду… для того и пришёл к нему в квартиру…

— Как узнал, что он будет один дома?

— Следил за ним…

— И что было дальше?

Парень нахмурился. Нет, он не припоминал: он помнил всё.

— Я позвонил в дверь. Он открыл, но успел только ухмыльнутся: я врезал ему по морде, вошёл в квартиру и закрыл дверь за собой. Я собирался его всего лишь «отметелить»… за сестру… за позор, о котором узнали, если не все, то многие. А этому гаду — всё «хрен по бороде»!..

— Дальше!

— Дальше я за шкирку затащил его в зал…

— Для «продолжения работы»?

— Ну, да… Но он оказался «здоровый бык»… Только я наклонился над ним, как он вцепился мне рукой в рубаху так, что она затрещала по швам, а потом локтем врезал мне по носу.

— И из носу пошла кровь?

— Да.

— А пуговица?

— Отлетела, когда я вырвался…

Парень шумно выдохнул ноздрями, поводя головой из стороны в сторону, словно не веря, то ли тому, что это случилось, то ли тому, что попался.

— Как он оказался в петле?

Парень развёл руками.

— Случайно… Я не хотел… Я ему врезал ногой по яйцам, и уже собирался уйти, а он…

— «А он»?

–… Крикнул, что моя сестра — шлюха, ничем не лучше всех других, которых он «оприходовал»… Вот тогда я и схватил верёвку…

— А верёвка — что: «рояль в кустах»?

Мы усмехаемся одновременно: убивец неожиданно составляет мне компанию.

— Нет, она лежала на подоконнике. Обычная бельевая верёвка… Ну, вот я и придушил гада. А потом привязал верёвку к крюку, на котором висит люстра, смастерил петлю — и вырубил этого гада ударом в печень: я — кмс по боксу… Когда он перестал трепыхаться, я приподнял его за пояс и сунул в петлю…

— А идея с членом?

Убивец криво усмехается.

— Экспромт… И потом… мне вдруг подумалось, что это — действительно идея: два — в одном. То есть, он как бы исполняет совет друзей, а для меня это дополнительная месть за сестру… Вот я и «укоротил» его на «головку»…

Убивец сокрушённо качает головой.

— И ведь «прокатило». Жаль только, что Вы не поверили…

— А не наоборот?

Убивец устремляет на меня недоумевающий взгляд.

— Не понял…

— Объясняю: может, сначала был член, а петля потом?

Он реагирует моментально.

— Нет, сначала была петля!

— Соображаешь!

Сейчас моя очередь усмехаться.

— Думаешь таким образом избежать «особой жестокости»?

Парень молча уходит от меня глазами.

— Ну, да ладно… А как же ты не нашёл пуговицу?

Убивец с честным сожалением на лице разводит руками.

— Не нашёл… Кровь пошла носом… Да и времени уже не было…

— А рубашку почему не выбросил? Коллекционировал улики против себя?

Убивец кривит щекой в усмешке.

— «Жадность фраера сгубила»… Рубашка — совсем новая, китайская «Дружба» — чистый хлопок…

За совершение умышленного убийства с особой жестокостью — я подстраховался «вышаком», да и согласно акту СМЭ на момент «усекновения» будущий труп ещё был жив — убивец был «вознаграждён» пятнадцатью годами лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. Суд, из-за моей подстраховки лишённый возможности вернуть дело на дополнительное расследование, даже не стал переквалифицировать обвинение на менее тяжкое типа «убийство в состоянии сильного душевного волнения» или что-нибудь в этом роде. Ну, а я постарался посредством материалов дела донести «светлый образ шахтёра-кинозвезды» до сведения широких масс трудящихся, ибо, как сказал Господь: «по делам вашим судимы будете». «Jedem das seine»: «Каждому — своё»…