Дао подорожника

Алексей Андреев, 2021

Сколько разных лиц может быть у одной девушки из Питера, что за странное существо скрежещет в ночной тишине Западной Вирджинии, как найти идеальное кафе вместе с испанской ведьмой в Праге, почему на островах время течёт иначе, где прячутся в наши дни греческие боги – и другие истории в жанре магического реализма.

Новое платье королевы

Человека, к которым связана эта история, я не видел уже много лет, и все мои попытки разыскать его ни к чему не привели. Возможно, это исчезновение связано с его непростой работой. Или он просто переехал, не успев поставить меня в известность; в конце концов, мы не были такими уж близкими друзьями. Хотя был период, когда я, в ту пору ещё начинающий журналист, ездил в Ленинград чуть ли не каждый месяц — специально придумывая себе репортажи в этом городе, чтобы лишний разок там погулять — и во время этих прогулок почти всегда заходил к нему. Но потом навалились дела, и когда суетливая Москва отпустила меня опять в Питер, его домашний телефон уже отвечал чужим голосом, ничего не знающим о прежнем жильце. Как бы то ни было, я решил, что теперь могу рассказать эту историю без особого вреда для него или кого-либо ещё.

Знакомого моего звали Виктор. Он был старше меня лет на десять, и вид имел такой, что вряд ли кто-то смог бы угадать его профессию исключительно по внешности. Скорее, наоборот, многим вспомнилось бы выражение «лицо кавказской национальности» со всеми негативными ассоциациями. Чёрные вьющиеся волосы, орлиный нос и карие глаза с тёмным, пронизывающим взглядом — много ли надо для включения старинных стереотипов?

Кроме того, одевался Виктор несколько небрежно — как мне показалось при первой встрече. Позже я пришёл к выводу, что это впечатление «вокзальности» было связано вовсе не с одеждой, а с его манерой двигаться, моментально переходить от расслабленной позы к активной жестикуляции. В одежде же, наоборот, обнаружился определённый вкус: я, например, заметил, что с синим костюмом он носит золочёный «паркер», а со светло-серым — капиллярную ручку из прозрачного оргстекла, и никогда не путает этих сочетаний.

Если добавить, что познакомились мы с ним на выставке современной каллиграфии в Эрмитаже, наверное, станет понятно, как я удивился, когда узнал, что он работает криминалистом.

Впрочем, мы редко говорили о его или о моей работе, поскольку наши интересы пересекались в области хобби. Мы оба увлекались фотографией, и фотографией необычной. Нас привлекали снимки, в которых на первый взгляд не было ничего особенного. Как правило, там даже не было людей. Но то, что было запечатлено на этих фотографиях — старый дом, пара искривлённых деревьев или дорожный знак в сочетании с памятником позади него — всё это вызывало определённые ассоциации, содержало дополнительный смысл или просто казалось странным, если разглядывать снимок подольше. Сделав такую фотографию, всегда бывает интересно узнать, как другие люди видят пойманный тобой образ, где редкое сочетание предметов и освещения заставляет выглядеть по-особому совершенно обыденные вещи.

Направляясь в очередной раз к Виктору, я обдумывал новые аргументы для спора, который шёл у нас уже давно и касался природы нашего странного хобби. По правде говоря, мы не были большими знатоками терминов искусствоведения, и наши дилетантские дискуссии обычно строились на простых сравнениях. Например, моя позиция выражалась такой моделью. Возьмём фотографию розы, говорил я. Разрежем её на мелкие кусочки. Пока кусочки не перемешаны, или перемешаны лишь чуть-чуть, роза ещё различима. Возможно, в таком виде она выглядит даже более впечатляюще, чем на неразрезанной фотке. Но вот мы перемешиваем фрагменты дальше… Я утверждал, что всегда есть какая-то грань, порог, за которым ассоциации перестают работать, оставляя нам лишь кучу разноцветных обрезков бумаги.

Виктор обычно ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу, она уже дана нам разрезанной. А тот, кто её фотографирует или рисует — он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. Увидят они или нет — роза все равно останется. Так же, как передача «Очевидное-невероятное», которая идёт сейчас по телеку независимо от того, включён ли наш приёмник. «К тому же, — добавлял с улыбкой Виктор, — ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты её не разрезал. Значит, тебя можно подвесить за ноги и всё узнать.»

Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами. Тем более что при появлении у нас новой интересной фотки мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть» или «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее. В конце концов, нас интересовала фотография, а не интеллектуальные головоломки.

На этот раз Виктор собрал необычный урожай — коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и другого брака, неизбежно возникающего в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась чёрно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других: повесил над своим рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился. Однако мне тут же пришла в голову новая идея для продолжения нашего спора:

–Ты прошлый раз сказал такую вещь: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться — но уже не на снимке! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь, самого платья всё-таки не было!

Виктор произнёс «хмм…», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешённым видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на весёлый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию — и лично мне это нравилось.

Но случилось другое. В лабораторию заглянул какой-то низенький человечек с печальным лицом, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся, и поморщившись сказал, что нужно съездить «по делам». Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.

Виктор показал мне ещё полку шкафа, полную журналов, и уже почти вышел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.

–Посмотри, если хочешь. Это как раз по твоему «королевскому» вопросу.

Когда дверь за ним закрылась, я присел у шкафа и стал листать журналы, но ничего стоящего не нашёл. Потом глянул на другие полки… Честно говоря, я немного приврал, когда говорил, что не интересуюсь работой Виктора. Такой работой трудно не интересоваться. Я просто не хотел открыто показывать своё любопытство, опасаясь, что Виктор перестанет со мной общаться. Но каждый раз, когда я входил в его лабораторию, мною овладевало особое детективное настроение. Всё-таки это не романы и не кино, это настоящая лаборатория криминалистики!

Ничего «такого» при мне до сих пор не происходило, но время от времени на глаза попадались предметы, которые разжигали живущий во всех нас дух доктора Ватсона. Так однажды попалась мне магнитная ручка, на которую можно было набирать смесь железных опилок и графита, а потом снимать отпечатки пальцев. В тот день Виктор оставил на подоконнике лаборатории свой распахнутый кейс, куда я, недолго думая, сунул нос, вытащил эту «волшебную ручку» — и конечно, тут же рассыпал эти чёртовы опилки себе на джинсы.

Но сегодня ничего интересного не лежало на виду. Я вернулся за стол и вытряс все содержимое из конверта. Там оказалось несколько писем, отпечатанных на чём-то вроде старого матричного принтера «Эпсон» и начинавшихся словами «Здравствуйте, незнакомка!». Сам же конверт был надписан чёрными чернилами, и притом — ага! — почерк был явно женский. Продолжая расследование по всем правилам детективов, я понюхал конверт. Он пах испорченным проявителем.

На этом детективные порывы моей души резко иссякли, и я стал читать письма.

«Здравствуйте, незнакомка!

Я был очень рад получить ваше письмо, и очень огорчился, когда ознакомился с его содержанием. По большому счету, это и содержанием не назовёшь, просто ненадписанная открытка. Я согласен, что человек, который для поиска своей «половинки» обращается в брачное агентство — это, наверное, не совсем нормальный человек. Но вовсе необязательно так издеваться над ним, как это сделали вы.

На вашей открытке изображён художник, который рисует парусник. В то же время самого парусника не видно, перед художником пустая морская гладь. Конечно, мне понятен этот намёк. Вы хотите сказать, что я ищу чего-то несбыточного, выдумываю себе иллюзии вместо того, чтобы окунуться в реальную жизнь. И то, что я в объявлении указал «изобразительное искусство» как хобби, вы тоже учли в своём издевательском послании.

Очень жаль. Мне действительно хотелось бы найти женщину, с которой было бы и уютно, и интересно. Может, всё-таки познакомимся по-человечески? Можно ведь и просто так встретиться, поболтать… Я живу недалеко от большого парка, сейчас в нём очень здорово гулять, деревья наполовину осыпались, вся земля в красно-жёлтых листьях. Когда я был маленьким, я гулял здесь с бабушкой, и она рассказывала, что кленовые листья — это отпечатки лап невидимых зверей. «Но почему они красные?» — спрашивал я. «Потому что они разбили лапы, — говорила бабушка. — Они хотели, чтобы люди пустили их перезимовать, бились в окна, в двери… Но люди их не видели и не пускали.» Я всегда вспоминаю эту маленькую сказку осенью, когда гуляю в нашем старом парке.

Наверное, я мог бы здесь написать: «не знаю, зачем я всё это пишу…» Да нет, знаю. Просто хочется показать вам, что человек, дающий объявление в службу знакомств, вовсе не обязательно маньяк или закомплексованный урод.

Всего хорошего,

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Вот решил вам снова написать, хоть вы и не отвечаете. У нас сегодня всё завалило снегом, он так и продолжает идти. Час назад, когда я сидел у окна и курил, я вдруг услышал, что кто-то вошёл в подъезд и остановился на нашей площадке. Я почему-то подумал, что это почтальон с письмом от вас. Я ведь живу на первом этаже, и почтовые ящики как раз рядом с моей дверью.

Но когда я выглянул, оказалось, что это уборщица, которая пришла чистить мусоропровод. Тогда я и решил снова написать вам.

Наверное, моё прошлое письмо было слишком грубым, но я понял это только сегодня утром, когда снова разглядывал вашу открытку. Она оказалась гораздо интересней, чем мне показалось вначале. Настоящего парусника действительно не видно — но возможно, он находится как раз за мольбертом, за нарисованным парусником! Линия горизонта над морем как раз совпадает с линией горизонта на рисунке, если смотреть именно с этой точки. Значит, и парусник должен находиться именно в том месте открытки, где стоит мольберт. Просто мольберт его заслоняет!

Извините, если моё прошлое письмо задело вас. Мне часто говорили, что я стараюсь навязать людям своё мироощущение, свой язык вместо того, чтобы прислушаться к чужим мыслям. Возможно, ваша открытка как раз и была сообщением на вашем языке. А я так грубо его отверг! Ещё раз прошу извинить меня. Буду очень рад, если вы пришлёте мне ответ.

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Спасибо за письмо. Хотя, если честно, новый рисунок произвёл на меня неприятное впечатление. Нет, сначала мне даже понравился этот маленький пейзаж, и я повесил его над кроватью. Но в нём было что-то такое, что постоянно цепляло мой взгляд. Какая-то неправильность. Вечером, в сумерках, я понял, что вижу на рисунке лицо. Оно как-то незаметно сложилось из этих двух домиков, морских волн и деревьев на берегу. Особенно странно выглядели глаза, что-то в них было нехорошее, нечеловеческое. И чем дольше я разглядывал картинку, тем хуже мне становилось.

Я вышел прогуляться, но это не помогло. Сейчас у нас в Петергофе пустынно, сыро и промозгло. Конечно, я немного отвлёкся во время прогулки. Но когда возвращался, увидел у нашего подъезда тающего снеговика — полголовы снесено вместе с левым глазом, а правый ввалился, и от него текут по лицу грязные разводы… Это сразу вернуло мне то неприятное ощущение, которое я испытал, глядя на ваш рисунок. А когда я пришёл домой, то нашёл в вашем пейзаже ещё два гадко ухмыляющихся лица.

Я убрал рисунок в шкаф и решил больше на него не смотреть. Пожалуйста, не надо присылать мне таких вещей. Может быть, вам нравится такое дисгармоничное искусство, а мне нет. Я и так уже смирился с тем, что вы мне шлёте рисунки, а не нормальные письма. Но есть ведь какие-то пределы. Давайте всё-таки дружить, а не пугать друг друга. В мире и так много неприятных вещей.

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

От вас давно нет ответа, и я уже понял, что снова написал вам ерунду. Сегодня у нас здесь всё по Пушкину — мороз и солнце. В парке и правда чудесно, да и весь Петергоф такой уютный, заваленный снегом, словно шкурами белых медведей. На льду Ольгина пруда резвятся ребятишки, а у рынка на снегу — мандариновые корки, еловые иголки, Новый Год послезавтра!

Утром (как хорошо, что сегодня мне не надо в город!) я проснулся без будильника, поставил «Отель Калифония», а потом полез в шкаф за ёлочными игрушками. И наткнулся на ваш рисунок, о котором совсем забыл в предновогодней беготне. Я даже не успел подумать о неприятных лицах, потому что сразу увидел совсем другое — третий домик! Его не было на рисунке на самом деле, там нарисованы по-настоящему только те два домика, что я видел сначала. Но третий как-то образовался теперь из веток и горы (или это облако такое угловатое?) Не знаю, как это у вас получается, но домик действительно ясно виден мне теперь, и даже что-то вроде мостика через ручей рядом…

Немного поразмыслив, я решил, что никаких чудес тут нет. Просто в разном настроении мы видим разное. Или не видим каждый раз что-то такое, что увидели бы в другой раз. Поэтому простите меня ещё раз, пожалуйста. Я опять неверно истолковал ваше послание! И как я теперь понимаю, виноват в этом только я сам, со своими дурацкими настроениями, которые мешают правильно видеть то, что вы мне присылаете.

Знаете, я сейчас вспомнил очень похожий случай. Это было два года назад. Я тогда встречался с одной девушкой, и как-то спросил её, смотрела ли она французский фильм «Мужчина и женщина». Она сказала, что смотрела, и что ей больше всего понравилась там собака. Я удивился и стал спорить, говоря, что не было там никакой собаки. Гонщик был, и женщина, у которой муж-каскадёр погиб, и дети их, и автомобиль, который рекламировали… но какая собака? А вот сейчас я припоминаю — да, была! Там был человек с собакой, который появлялся совсем ненадолго…

И ещё я решил послать вам стихотворение. Оно написано давно, и в нём слишком много юношеского нытья, которого я не допустил бы в своём нынешнем возрасте и в сегодняшнем предновогоднем настроении. К тому же я осознаю, что нет ничего глупее, чем читать стихи художнице. Но в них есть что-то созвучное с тем исчезающим домиком на вашем пейзаже:

Мне снились стихи, написанные синим мелом

на чём-то белом,

и лес, и огромный мост, а глядя с моста —

такие места…

Но некто меня разбудил, тряхнув за плечо.

«Ну что вам ещё?» —

сказал я злобно ему, и стенам, и потолку,

впадая в тоску,

как свойственно всем, позабывшим о чём-то прошлом,

чём-то хорошем,

как свойственно всем, нарисованным синим мелом

на чём-то белом.

Пишите, буду ждать!

Ваш С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Спасибо, что откликнулись, да ещё так весело! Я не мог не улыбнуться, глядя на это чудное существо вроде маленького глазастого бегемотика, сидящего на туче. И каждый раз, когда я гляжу на него снова, я снова улыбаюсь. А главное, он нарисован синим пастельным мелком на белом листке, совсем как в моём стихотворении! Значит, не только грустные существа живут в том нарисованном мире!

Всё-таки вы удивительно хорошо умеете удивлять, незнакомка! Каждый новый рисунок — нечто совершенно неожиданное для меня. Словно я действительно учу иностранный язык, и только мне покажется, что я что-то понимаю, как тут же новое слово!

И знаете, со мной что-то происходит из-за этого обучения. Я начинаю замечать, как много всего мы (и в первую очередь я сам) видим и истолковываем неправильно! В прошлые выходные бродил по Питеру, зашёл в Эрмитаж и с удивлением заметил, сколько нового я вижу в картинах, которые казались такими привычными! У статуи танцующего Шивы девица-экскурсовод рассказывала о значении предметов в каждой из шести рук индийского бога. Не знаю почему, но мне это показалось ужасной чушью. «Но у него же не шесть рук, а только две, разве вы не видите? — не выдержал я. — Две руки! Просто он ими двигает!»

Все приняли это за шутку и пошли дальше, только один пожилой (и явно нетрезвый) дядька задержался, подмигнул мне и сказал: «Кино из глины, да?»

Мне теперь частенько попадаются такие удивительные находки, даже не в музеях, а просто так, на улице или дома. Но их простота и есть самое удивительное! Это ведь не какие-то там глюки наркоманов, а совершенно обычные вещи… Но стоит задержаться на них взглядом, и тут же чувствуешь, что есть в них особый, скрытый смысл.

Вчера в парке видел такую сценку: молодая мама учила своею маленькую дочку делать мыльные пузыри. Было в этом что-то очень милое и в то же время необъяснимо-грустное. Или такая история: я шёл мимо высотного дома, остановился на углу, чтобы перейти улицу, и вдруг заметил, что вокруг меня на тротуаре валяются разбитые вдребезги шахматные фигурки, причём только чёрные. Видимо, их бросали с балкона.

Конечно, таких примечательных «картинок» не стало больше в моей жизни, просто раньше я их не замечал. А теперь вижу, и это здорово!

Жду новых писем-рисунков,

Ваш С.

P.S. На днях мне пришло ещё одно письмо в ответ на моё брачное объявление. С фотографиями в бикини, «ищу мужественного и обеспеченного», «готова стать верной»… Смешно! Ведь именно такого «нормального» письма я требовал о вас несколько месяцев назад. Теперь и сам понимаю, как это скучно. Выкинул «верную в бикини» в мусоропровод.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Помните, я писал вам в прошлом письме, что стал видеть скрытый смысл в разных простых явлениях? Теперь мне кажется, что называть это «смыслом», пытаться интерпретировать виденное как символ — вообще неправильно. Может быть, и нет в них никакого смысла в нашем рациональном понимании. Но есть что-то другое… может быть, ощущение, причём ранее не известное?

Об этом я задумался, когда получил ваш новый рисунок. Если бы не прошлая наша переписка, я бы вообще не назвал бы это рисунком. Но теперь я вижу, как это здорово! Сделано это, как я догадываюсь, тушью. Конечно, можно было бы насочинять целую кучу интерпретаций для этих нечётких мазков: то ли след длиннопалой лапы, то ли бабочка, вылетающая из разбитой хрустальной вазы… Но это ведь ерунда, главное — именно чувство, которое принесла мне эта картинка. Не знаю, как описать… да и надо ли? Это чем-то похоже на лёгкое головокружение, когда качаешься на качелях или смотришь в звёздное небо. Притом ощущение кажется цветным, хотя ваш рисунок чёрно-белый.

Но самое интересное — примечательных моментов, о которых я вам писал, стало в моей жизни значительно больше. Они теперь идут сплошным потоком! Вот только что, когда я возвращался домой, навстречу прошла девушка в плеере. Она шла с закрытыми глазами, медленно жуя резинку… Обалденно!

Некоторые из этих «картинок» неожиданно вызывают во мне воспоминания далёкого детства. Другие просто очень впечатляют, хотя непонятно, почему. Особенно странно, что я начал находить любопытными образы, которые ещё недавно счёл бы просто противными — вроде вчерашнего одноногого флейтиста, игравшего «Полет Кондора» в тёмном подземном переходе под Невским. Или вот: сегодня утром в автобусе напротив меня садится женщина с ужасными шрамами-язвами на лице, словно варенье разбрызгано вокруг рта. Вдруг она складывает руки лодочкой и изящным, очень естественным движением прикрывает низ лица — зевает! — и тут же снова открывает страшные язвы.

Сейчас я лежу на диване, пишу это письмо и разглядываю узор на потолке. Меня однажды залили соседи сверху, и на потолке появилась такая забавная медуза из отслоившейся штукатурки, пятен и трещинок. Она имеет ужасно любопытную форму, она просто очень красива (хотя раньше она меня раздражала, и больше всего в этой квартире я мечтал о хорошем ремонте).

И знаете, теперь мне кажется, что все эти маленькие видения действительно стали происходить со мной чаще. То есть они происходят именно со мной, а не с любым человеком, кто их заметил. Недавно любопытная вещь случилась, когда я гулял в парке. Хотя зима уже закончилась, фонтаны откроют только через месяц, и в парке пока никого нет, кроме ворон. Статуи упрятаны в деревянные ящики, похоже на пасеку, только Самсон стоит голый посередине. Я невольно улыбнулся, заметив человека в спецовке, который уселся в объятиях Самсона, словно маленький ребёнок у отца, и ковырял каким-то инструментом в огромной пасти льва. Но то, о чем я хочу рассказать, случилось позже, у каскада «Золотой Горы».

Там внизу есть два фонтана, они мои любимые во всем парке. Возможно, потому, что в них нет никаких статуй. Просто два круглых бассейна, в центре каждого — куча камней, из которой и бьёт фонтан. Так вот, когда я проходил мимо, один из них заработал. Конечно, можно сказать, что это случайное совпадение. Какая-нибудь плановая профилактическая проверка фонтанов началась именно в этот момент… Со мной и раньше бывали такие случаи: идёшь ночью по городу, и вдруг тот фонарь, что прямо над тобой, гаснет, а ты идёшь себе дальше. Но в последнее время, как я уже писал, такие совпадения случаются со мной очень часто. И я как-то по-особому воспринял этот взлетевший в небо столб воды, почувствовал что-то такое… необходимость ответить.

Я снял ботинки и носки и пошёл к фонтану. Вода была прохладной, но только вначале, а потом мне даже понравилось, она как будто оживляла. И подойдя ближе к центру, я увидел радугу — сначала кусочек, а чуть повернувшись, всю. Она была замкнутой, круглой, метра два в диаметре, начиналась и кончалась у моих ног. Рубашка и брюки уже намокли от водяной пыли, ничего не было видно сквозь эту белую завесу, но чем ближе я подходил к водяному столбу, тем ярче разгоралось передо мной радужное кольцо.

Грубый окрик вернул меня к действительности. Видя, что ко мне идёт какой-то человек и грозит кулаком, я вылез из фонтана и ушёл. Но всё-таки…

Ого, сколько уже накатал! Не знаю, интересно ли вам читать такие длинные письма. Поэтому закругляюсь. Спасибо за очередную картинку, с нетерпением жду новых!

Ваш С.»

«Привет!

Знаешь, мне казалось, я уже привык, что в каждом твоём письме «новый поворот». Но это последнее послание опять вывело меня из равновесия, хоть и ненадолго. Ей-богу, привычные реакции так трудно вытравить! Я уверен, что любой нормальный человек, получив в ответ связку своих собственных писем, реагировал бы однозначно.

И я, надо признаться, не отличился оригинальностью. Решил, что ты совершенно разобиделась и отослала мне обратно весь мой бред вместо нового рисунка. Долго перечитывал все эти письма, особенно последнее, стараясь понять, что же я сделал неправильно. В конце концов решил, что всё это — дурацкая игра двух скучающих психов. И хорошо, что она закончилась, пора уже! Тем более что мне пришло ещё два письма от женщин в ответ на моё объявление. Письма, конечно, скучноватые, но ведь это настоящая жизнь, я сам должен делать её веселее.

В таких примерно раздумьях я ходил и злился целых два дня. А потом у меня заболел зуб. Я был в это время в городе, поэтому зашёл в поликлинику около Некрасовского рынка, там раньше лечилась одна моя знакомая. Врач оказался и вправду неплохой, только всё время жевал мятную резинку, даже когда сверлил. И на яблоке правого глаза у него была какая-то нехорошая точка с отходящей от неё красной разветвляющейся жилкой.

Мне запломбировали сразу два зуба, я вышел из кабинета совершенно выжатым — и вдруг на лестничной площадке увидел бабочку. Бабочка из твоего последнего рисунка! Только тут она была ярче и крупнее. Она сидела на стеклянной двери, слегка шевеля крыльями… Через пару минут кто-то, проходя мимо, задел меня, и я понял, что стою и разглядываю обратную сторону таблички «Выход», наклеенной на стекло. То, что я принял за бабочку, было узором растёкшегося и застывшего клея. Я тут же бросился домой, поскольку мне пришла в голову одна мысль. И оказалось, что я прав!

Как же я не заметил раньше! Среди моих писем, которые ты прислала обратно, оказался чистый листок бумаги. Вернее, письма были завёрнуты в него. Я вынул стеклянную дверцу из книжного шкафа, потом развёл несколько акварельных красок и стал капать ими на стекло, не особенно думая о том, какой рисунок образуют капли, подчиняясь лишь внутренним импульсам своего настроения. Когда я почувствовал, что достаточно, я прижал к стеклу чистый листок и тут же перевернул его…

Ха! До этого момента я писал письмо, думая, что пошлю его тебе вместе с этим чудным рисунком. Какой дурак! Я опять собирался похвастаться, и чуть было не сделал очередную глупость. Ведь эта акварель, отпечатанная со стекла — это и есть твоё новое письмо мне!»

Так заканчивалось последнее письмо в пачке. Похоже, его не дописали, зато в нескольких местах на бумаге виднелись бледные разноцветные пятна. Я бросил письмо на стол к остальным.

Было тихо, ветер за окном мерно кружил сухие листья в маленьком дворике, и в другое время я, наверное, даже уснул бы, разглядывая этот сомнамбулический хоровод. Но ощущение, овладевшее мной сейчас — тревожное, хотя и любопытное — находилось в странном контрасте с этим внешним спокойствием. Казалось, я сижу в мягком кресле самолёта, который в это время беззвучно разгоняется и отрывается от земли. Или так: я сижу в уютной тёплой комнате, где-то в детстве, в мягком свете настольной лампы, и вдруг замечаю, что по стене, оклеенной аккуратными розовыми обоями, бежит трещина, и в ней что-то непрерывно движется, мерцает… Только сейчас было наоборот: снаружи всё пребывало в неподвижности, но что-то летело, менялось внутри…

Я вынул чистый лист бумаги из большой пачки около компьютера и положил его перед собой. Белоснежный прямоугольник подействовал успокаивающе, видение с треснутой стеной исчезло. Я поставил на листе свою подпись. Потом расписался ещё несколько раз, стараясь получить красивый автограф одним небрежным и быстрым движением, без отрыва ручки от бумаги. Потом перешёл на чистую половинку листа и начал рисовать пересекающиеся ломаные. Затем — более плавные петли и узелки.

При этом я продолжал думать о человеке из писем, о его принципе — изучать чужой язык, а не навязывать свой. Я пытался представить себе, как он выглядит, как живёт один в Петергофе, где я был лишь пару раз проездом. Я пытался представить, как он получает одну за другой какие-то ненормальные открытки, и в конце концов то ли сходит с ума, то ли…

С бумаги на меня глядел уже с десяток узелков, и тогда я начал соединять их волнистыми линиями, стараясь, чтобы линии подольше шли одна вдоль другой, не пересекаясь. То ли, то ли… То ли что?

За этим занятием и застал меня Виктор, когда вернулся. «Ага, ты времени не теряешь!» — заметил он, взглянув на мой листок, который к тому моменту уже представлял собой картину «Заядлый курильщик, запутавшийся в рыболовной сети». Мне тут же захотелось спрятать мои каракули, и я сложил листок пополам, каракулями внутрь.

–Что случилось с этим человеком? — спросил я.

–Ничего. То есть ничего криминального, о чём мы знали бы. Люди из домоуправления обратились в милицию: из его квартиры вода хлестала, залило подвал. На лето у них горячую отключали, а он, видимо, летом и уехал, кран оставил открытым. Пришлось взломать дверь. Ни документов, ничего прочего полезного не нашли. Только вот эти письма. Меня там вообще не было, если честно. Письма мне участковый прислал. Думал, я по ним хозяина найду. Увы, не нашёл. Как видишь, в письмах никаких дополнительных данных нет. А адрес отправительницы на конверте — почтовое отделение NN, до востребования.

–А где сами картинки?

–А картинок нет, — ответил Виктор таким лёгким и в то же время уверенным тоном, что мне не захотелось переспрашивать. Я взглянул на него, но он, случайно или нарочно, как раз в этот момент повернулся ко мне спиной, убирая письма обратно в сейф. И продолжил:

–…Что в общем и хорошо. Во-первых, это всё-таки чужая личная переписка. А во-вторых, это заразно. Взгляни-ка теперь на мою фотокляксу.

Я последовал совету. Действительно, чёрно-красное пятно, висящее над столом Виктора, показалось мне теперь более странным, чем вначале. Какой-то отвратительный, неестественно скрюченный зверь… Или просто висит боком?

Я нагнул голову влево, но тут же услышал смешок Виктора и обернулся.

–Я же говорю, заразно.

Теперь он смотрел мне в глаза — опять этот острый, тёмный взгляд.

–Впрочем, — он сменил тон на более весёлый, — если хочешь совсем как в сказке о королевском платье, у нас тут как раз есть специалист.

Он вышел в коридор и крикнул: «Михалыч!» В дальнем конце коридора кто-то отозвался басом. «Я домой собираюсь, могу вас подбросить. Едем?», снова крикнул Виктор. Бас ответил утвердительно. Виктор вернулся в лабораторию.

Через некоторое время в приоткрытую дверь просунулась голова маленькой девочки. На мгновение мне показалось, что со мной, как с тем человеком из писем, тоже стали происходить какие-то дикие вещи. В самом деле, не может же девочка говорить таким голосом… Но всё тут же объяснилось: в коридоре загремели шаги, и в дверях появился усатый обладатель баса. Сходство с девочкой выдавало в нём отца ребёнка, а погоны — капитана милиции.

–Привет, принцесса! — сказал Виктор.

–Пливет! — ответила девочка, а потом уставилась на меня своими огромными глазищами.

–Избалуешь ты мне ребёнка, Виктор! — Капитан тоже повернулся ко мне. — Прошлый раз он ей невидимый фломастер подарил. То есть это мы с женой так думали, что невидимый. Даже радовались: рисует себе дитё и на обоях, и на полу, и никаких следов. А он, оказывается, только на один день невидимый, а потом проявляется. Утром проснулись, а вокруг, понимаешь, джунгли! Ну и хулиганы вы, ребята!

Хулиганы улыбнулись. Девочка — молча, а Виктор, пряча улыбку, ответил:

–Ну извини, Михалыч! Я и сам не знал. Думал, сломанный фломастер. Ладно, сегодня я ей ничего дарить не буду, только картинку покажу. Гляди, Сашка, какая штука у меня на стенке висит…

Девочка подошла к столу, забралась на стул и, встав на колени, стала разглядывать злополучную фотку-кляксу. После чего заявила:

–Синок!

–Щенок?! — переспросил я.

–Да, синок. Свилнулся и спит.

Виктор, стоявший у неё за спиной, взглянул на меня и только развёл руками, как Шива. А усатый капитан захохотал.