Избранные вещи

Алексей Борисович Черных, 2021

Алексей Черных (1963 г. р.) – горловчанин, один из представителей ироничного символизма в современной поэзии. В собрание вошли стихотворения из семи поэтических сборников (среди которых "Сонеты определений", "Отражённым светом", "Луны и звёзды", "Карантинные дни"), драматическая "Сцена не из Фауста", а также поэмы "Божественная интермедия", "Евангелие от Иуды Искариота", "Так говорил Петрович" и другие.

Из сборника «Отражённым светом»

* * *

Имея желания плотские,

Он сдерживал чувства свои.

Ещё не любил он Бродского,

Стесняясь своей нелюбви.

Любил он еду домашнюю,

Не принимая фаст-фуд,

Но эту любовь к настоящему

Скрывал от злых пересуд.

Стеснялся выразить мнение

И что-либо осуждать.

И в обществе потребления

Стеснялся не потреблять.

Мейнстримы интеллигенции

Давили его естество.

Нелепые тренды, тенденции

Рождались не для него.

Стеснялся он даже стеснения,

Себе говорил: не глупи,

Не сдерживай чувства и мнения,

Но Бродского возлюби.

* * *

…И в нашем радостном Эдеме,

Дарящем светлые мечты,

Исчезнет всё — развеет время

Здесь все, какие есть, следы.

Поползновения людские,

Как в пыль истлевшее тряпьё,

Рассеются… Эх, энтропия —

Она такая, мать её…

* * *

Ещё Берна́ру Ша́ртрскому в веке так двенадцатом

Удалось подметить, что все мы в данный час

Похожи на карликов, севших на гигантские

Плечи исполинов, живших прежде нас.

Видят великаны ведь дальше, чем мы, карлики,

Но когда пристроишься на плечах у них,

Сразу получается, наших глаз хрусталики

Могут видеть далее всех великих сих.

* * *

Не всем Петраркам суждено

Воспеть в стихах свою Лауру.

И вечерами пить вино,

О деве грезя белокурой.

Продав последнее добро,

Купить чернил большую флягу,

Ломать гусиное перо

И рвать в порыве чувств бумагу.

Чтя из прелестниц городских

Свою красавицу особо,

Вкраплять в высокопарный стих

Эпитеты высокой пробы,

Описывать точёный стан

Своей красотки слогом жарким.

…Но и не всем Лаурам дан

Их прославляющий Петрарка.

Алфавитный бред. Абецедарий

«А было всё гадким, древесно-еловым.

Ёж ждал зиму истово. Йогурт кислил.

Ломались мечты. Нарушались основы

Паразитических реверсных сил.

Телеметрия ужасно фонила.

Хрипела цветисто чужая шиншилла.

Щипал экивоками Юнг яйцевидный…» —

Мой мозг воспалённый нёс бред алфавитный.

* * *

Так жить нельзя! В разумности притворной,

С тоской в душе и холодом в крови,

Без юности, без веры животворной,

Без жгучих мук и счастия любви,

Без тихих слез и громкого веселья…

А. А. Голенищев-Кутузов

Так жить нельзя! О том всё время думать,

Как жить нельзя, а как, возможно, льзя.

Не пить вина с кумой и водки с кумом,

Искать повсюду смыслы бытия.

А их нам не найти без пития…

Так жить нельзя! За мудростью гоняться,

На сто ходов просчитывать шаги.

Любовью лишь как мукой наслаждаться

И млеть от безответности тоски,

Не видя счастья благостной руки.

Так жить нельзя! Без слёз и без веселья,

Но правильно — дни жизни проводить.

Не мчаться в танце с грацией газельей,

А грациозно свой баланс сводить,

И звон монетный больше дев любить.

Так жить нельзя! А как быть льзя, не знаю.

Но думаю, что подводить баланс

Возможно, даже водку потребляя

И дамам напеваючи романс,

Пиша с друзьями пульку в преферанс.

Так жить нельзя! Тоску в душе и холод

Расчётливости стоит согревать

Уразумением, что дух наш молод,

Пока душа желает танцевать…

Берусь сейчас всё это подсчитать.

* * *

В грустных мыслях о Страшном суде

Ощущается неуют.

Подскажите, пожалуйста, где

Индульгенции раздают?

* * *

Легко эстетствовать по жизни!

И в стихотворную канву

Изящные неологизмы

Вплетать, поддавшись озорству.

Труднее сочинять простое

И не кичиться, не форсить,

Что есть умения такое

С благими музами дружить.

Сейчас ненужное уменье.

А в пушкинские времена

Имел бы славу и почтенье,

Пусть не доходы — ордена.

Блистал бы на любовном фронте:

Даря поэмки и стишки,

Писал бы барышням экспромты

В надушенные дневники.

Не утруждаясь политесом

Дуэльных кодексов, силком

На баттл вызвал бы Дантеса

Пинать задиристым стихом.

К чему рапиры-пистолеты,

Когда гусиное перо

С моим талантом ткать сонеты

Сумело б отстоять добро.

Сумело б выстроить эстетный

Воздушных замков яркий мир!

(И провести междупланетный,

Масштабный шахматный турнир?)

Легко эстетствовать по жизни,

Витийствовать и рассуждать.

Пока твою не справят тризну,

Изволь почаще рифмовать.

* * *

Цицерон говорил: «Ганнибал у ворот!»,

Но его абсолютно не слушал народ,

И пока гром не грянул, и враг не пришёл,

Говорили, что тот Цицерон — балабол.

Всем известно, что рядом, под боком,

Не дано проявляться пророкам.

* * *

Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно,

Стозе́вно и ла́яй

Смотрит вослед — не беззлобно и томно, —

Почти не мигая.

Мозгом спинным ощущать этот взгляд ты

Ещё будешь долго.

С чудищем о́блым общаться вприглядку —

Стараться без толка.

* * *

Престранный мир, где каждый человек

Готов скрутиться в жгут противоречий

И стать для Чеховых, Толстых, Лопе де Вег

Прообразом их злободневных скетчей;

Готов и на словах, и на мечах

Он выйти победителем из спора.

А мальчики кровавые в глазах

Проявятся… Но вряд ли очень скоро.

Исса, сын крестьянина

О прогрессе и улитках

На обращение Иссы к улитке тихо ползти вверх по склону Фудзиямы, до самых высот оной

Нам врут: не только вверх улитки

Ползут по склонам Фудзиямы —

Они порой довольно прытко,

Глупя, соскальзывают в ямы;

Крадутся перпендикулярно

Бегущей на верха́ дороге.

Они — как будто биполярны,

Как есть же — просто брюхоноги.

Прогресс стал следствием ошибок

И проб — не глупого стремленья

Стай фудзиямовых улиток

Взбираться вверх до помраченья.

Навеянное Иссой

1.

Глу́бится ямка под струйкой мочи;

Снег у ворот.

Журчанье чуть слышно в безмолвной ночи

Песней без нот;

Снежный покров на земле неживой

Девственно чист,

Лишь у ворот он являет собой

Исписанный лист.

2.

Облетает листва с удручённого клёна,

С отвращением падая в грязь.

Беззащитно стоять будет клён обнажённый

До весны, никого не стыдясь.

И когда новый лист, закружив над землёю,

Упадёт, не задев никого,

Мир, охваченный глупостью и суетою,

Не заметит паденья его.

3.

Словно проснулись сверчки и пичуги,

Луг осмелел,

Близкими стали далёкие звуки,

День посерел.

Свежесть несёт набежавшая туча,

Зной бороздя.

Как тяжела, и душна, и тягуча

Жизнь без дождя.

4.

Утром роса

Мне омоет прохладой ноги.

Врут небеса,

Что они по природе не строги.

Капли росы,

Охладив, испарятся, исчезнут.

В строках Иссы

Они горьким «И всё же…» воскреснут.

Шмели и Бунин

На стихотворение «Последний шмель» И. А. Бунина — не смотря ни на что, с почтением

1.

Может, Бунину шмель в этот день показался

Заунывно гудящей певучей струной

Потому, что Иван Алексеевич взялся

Тосковать, как положено барину в зной.

Глазки очень устали от яркого света,

Опустели поля и разросся бурьян.

Шмель уныло нажу́жживал арию лета, —

Был Иван Алексеич тоской обуян.

Он всё думал о том, что мечты человечьи,

Все глубины глубин не понятны шмелям,

Этим бархатным пчёлкам с янтарным оплечьем,

Не подверженным скуке и прочим соплям.

2.

Лаванда чуть ли не всё лето

Цвела, цветёт и будет цвесть.

Шмелей с рассвета до рассвета

В её кустах чудны́х не счесть.

По-бунински золотоплечи,

Но неожиданно легки,

Они лавандовые свечи

Окучивают по-мужски:

Кружат и мечутся меж нежно

Благоухающих цветов

И искушают безмятежно

Руладами жужжащих слов.

И так весь день, и так всё лето —

Пока их холод не проймёт,

Шмели с рассвета до рассвета

Кружат в лаванде хоровод.

3.

Лаванда и шмели́ не знают

Что наступил сентябрь унылый.

Цветы цветут, шмели летают,

Золотоплечи, быстрокрылы.

В их удивительном полёте

Среди чарующих соцветий

Есть восхищающее что-то

И что пытливый мозг бередит.

Как удаётся этим пчёлам,

При их не маленьком калибре,

Массивным, толстым и тяжёлым,

Летать с изяществом колибри?

Ах, впрочем, мир прекрасен этим

Клубком загадок, белых пятен.

И лишь сентябрь за гранью лета

Вполне и ясен, и понятен.

* * *

Мы Шрёдингера кошку

В своём эксперименте

По неопределённости

Размазали слегка:

Она жива немножко

И в этом же моменте

Она — хвала мудрёности —

Немножечко мертва.

Мы так и этак мерили

Все доли вероятности,

Расхлёбывали ложкою

Кванто́ванный расчёт.

В простой исход не верили,

И вот в научной рьяности

Открыли шкафчик с кошкою —

Там оказался кот!

* * *

Там,

где по линованной бумаге

пишут поперёк,

Дескать, потому,

что это выглядит

креативно,

«Поперечным» писателям,

по скудоумию,

невдомёк

Что это глупо,

не экологично

и не продуктивно.

* * *

Да будут ли вспоминаться-то

Когда-нибудь в пьяном загуле

Две тысячи девятнадцатого

Холодные дни июля.

Быть градусу, сколько не бейся,

Высоким по прихоти чьей-то,

А вы всё твердите про Цельсия

И какого-то там Фаренгейта.

Жара будет до исступления

При норде, норд-осте, норд-весте.

Дождёмся-таки потепления,

Но может быть, лет через двести.

* * *

@morning_swellow с благодарностью

за данную мысль

О, хлеб и зрелища будут желанны всегда,

И эти желания — тоже из категории вечных.

Даже занимая в вечных самолётах места,

Направляясь в вечную Касабланку или ещё куда,

Жаждать народ будет хлеба и зрелищ беспечных.

Не помогут ни светлые радости, ни яркая красота.

Схема счастья известна тысячелетия и проста:

Зрелища, хлеб, рабы… и пара заводиков свечных.

* * *

Маленький принц, утончённый, но действенно вялый:

Тот самый — Экзюпери,

А рядом другой — по-ЕгорЛетовски разудалый

И матерный изнутри.

Трогают оба, по-своему, но равновесно,

Пусть разные струны души.

Оба они уникальны и интересны,

И оба они хороши.

Пастернаковое

1. Ода скотницам

На стихотворение “Март” Б. Л. Пастернака

Нынче нет уже дюжих скотниц,

Что могли бы до пота гонять

Зиму с улиц, оврагов и звонниц;

Чахлый мартовский снег разжижать;

Бить сосулек кровельных тонны

И, светя мускулистым ню,

Разгонять ручейков бессонных

Ненавязчивую болтовню;

Поднимая игриво вилы,

Тыча зубьями оных в навоз,

Вызывать у поэтов хилых

Восхищение и психоз;

Выходить из хлевов коровьих

Царской поступью — спины размять…

Чтоб Борис Леонидович мог бы

С восхищением их созерцать.

2.

«Быть знаменитым некрасиво…» —

И так возможно рассуждать,

Когда твоих стихов тетрадь

Уже заполнила архивы.

Когда твой облик знает всяк,

И даже пёс соседский лает,

Что в этом доме проживает

Поэт известный Пастернак.

А так, конечно, некрасиво

Быть знаменитым средь других

Поэтов средненьких, простых,

Коль сам ты выделен курсивом.

3.

Декабрь. Word открыть и плакать,

Строчить стихи свои навзрыд,

Пока дней новогодних слякоть

Весной нежданною грозит.

Нанять такси да за сто гривен

Под звук шуршания колёс

Умчаться в зиму, чтобы ливень

Так не нервировал до слёз.

Где, как обугленные туши,

С деревьев тысячи грачей

Не падают с прихлюпом в лужи

И мир приятен для очей.

А здесь проталины чернеют

И талая вода бежит.

Чем мир унылей, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

Закончен стих и Word закрыт.

Порыв душевный мной излит.

* * *

Если свежую музыку ветра

Кто-то когда-то

и где-то

записывал,

Анимо́метром ли,

вакуумметром,

Нотами,

буквами

или числами,

То этот кто-то, навряд ли

позже

Сумел разобрать бы

сделанные им

записи —

Поскольку ветер —

это промысел Божий,

А значит, не читаем,

не понятен…

не ясен.

Балладка об эпоксидной смоле

Наверно, скучно на Олимпе.

От сотворенья дней святых

Все обладательницы нимбов

И обладатели же их,

А также прочие сидельцы

У тронов нимбоносных лиц,

Плетения интриг умельцы

И либреттисты небылиц —

Все эти «чудные» созданья

Поперегрызлись столько раз,

Что скука их существованье

Зацементировала с тщаньем

Пластичных эпоксидных масс.

И броуновское движенье

Интриг, подстав и окаянств

Среди Олимпа населенья

В конце концов ушло в забвенье

Глубин аидовых пространств.

Пассионарность близорука,

И даже божие дела

Сумеет размолоть дотла…

Сильны, непобедимы скука

И эпоксидная смола.

* * *

Какое дивное творенье —

Картина Шишкина «Дубы».

Так передать переплетенье

Резной, причудливой листвы,

Теней ажурных паутинку

В морщинистых стволах дерев

И света лёгкую грустинку,

Как нежный девичий напев.

Весь образ шишкинской дубравы,

Что будто сотворён волшбой, —

Он и простой, и величавый,

Но не картинный, а живой.

* * *

У молодых поэтов чувства

Сильнее звонких рифм и ритма.

Для них как ложе от Прокруста —

Правописания энигма.

Зачем им синтаксис, когда их

«Быть иль не быть…» сомненьем гложет?

Они поэты — пусть прозаик

Себя лингвистикой кукожит.

Для них все ямбы и хореи,

Анапест, дактиль — словоблудье.

Они заняли эмпиреи,

Где нет любви, а есть безлюбье.

Но верим: опыт, сын ошибок,

Придя со временем бесценным,

Избавит от полуулыбок

Над их стихом несовершенным.

Стих зазвенит, как песни скальдов,

Лучистым, живописным словом.

А новый Пушкин скажет: «Ай, да

Я сукин сын в венке лавровом!»

* * *

Иногда напишешь так,

Что и сам

Восхитишься этим, как

Чудесам.

И откуда это всё

У меня?

Стихоплётство, то да сё,

Вся фигня.

Так изящно иногда

Изложу,

Что заплещет красота

За межу.

Но порою свой успех

Повторить

Невозможно, ну, на грех!

Как тут быть?

Коль придумать я бы смог

Стихомер,

Им оценивал бы слог

И размер.

И тогда бы каждый стих

И сонет

Были б слаще дорогих

Мне конфет

И вкуснее бы, чем в доль-

ках арбуз.

А пока оценка толь-

ко на вкус.

Для красот стихов аршин

Не найдёшь.

Я — не Пушкин-сукин сын,

Но — хорош!

Полишинель

Он зудел, заикаясь, стараясь

Донести эпохальную весть.

Дескать, тайна сия велика есть,

Если только — вощще! — она есть.

Пикассовое, версии О

1. Алжирские Женщины

Ах, как две наших сущности —

в принципе разные,

Плотно схвачены временем

в нечто одно:

Тошно-сочное, яркое —

и слегка несуразное,

Как «Алжирские женщины»

версии О.

2. Горловка

Нам не нужно быть в Гернике,

Нам достаточно Горловки.

И «Алжирские женщины»

Даже версии О

Не годятся в соперники

Фрескам Горловским огненным,

Что войною зловещею

Жглись на стенах домов.

* * *

Наш выбор сделан. Мы, надеюсь,

Не бурида́новы ослы,

И выберем, не канителясь…

Хоть муки выбора милы.

Милы иллюзией, что можем

Мы выбором своим сменить

Процесс с названьем «Лезть из кожи

Вон» — на процесс с названьем «Жить».

* * *

С младых годов был равнодушный

К навозной сущности побед

Тот самый Авгий, чьи конюшни

Не очищались тридцать лет.

Дух разлагающейся плоти

Его нимало не мутил,

А даже возбуждал и вроде,

Вы не поверите, пьянил.

* * *

Я исполнен пустого апломба,

Я рисуюсь немного, читая

Книгу тонких новелл Ляо Чжая,

Как интеллектуальную бомбу.

Как интеллектуальный феномен

Я ту книгу небрежно листаю…

В том, что рядом никто Ляо Чжая

Знать не знает, — уж я не виновен.

* * *

На Земле мы одни

На все восемь её миллиардов.

Так не будем же ни

Сожалеть, ни искать вариантов,

В коих наша судьба

Нас проносит мимо макушки

Надземного столпа,

На который вознёс себя Пушкин.

* * *

Избавь меня, Господи, от сомнений;

Сделай жизнь мою, Господи, тихой и ровной;

Излечи от терзающих размышлений

О ненужности нашей пустословной.

Дай зренье мне, Господи, да такое,

Чтоб в жизни жестокой и несправедливой,

Узреть проявленье Твое всеблагое

К нам, недостойным и суетливым.

* * *

Когда б поэтов щедро награждали

Дензнаками за их общенье с Музой,

Они бы как тогда живописали

Суть бытия — с желаньем иль обузой?

Ведь их монетизация принудит

Творить в созвучье лишь с монетным звоном.

От лишней денежки поэта не убудет,

Но зазвучит ли он в созвучье оном?

* * *

Его пророческие мантры,

Как и вещания Кассандры,

Не принимались и не шли

На пользу жителям Земли.

Ведь, как известно, у пророка

В своём отечестве без срока

Лицензии пророчить нет.

Такой вот эксцентриситет.

Маяковское

1.

Начитавшись с утра Маяковского, сидя в туалете,

Выхожу, заряженный его бешено рваным ритмом:

Хочется вывернуть всё наизнанку на этом свете,

Поставить с ног на́ голову, выйти на смертную битву.

Сердце от чувств этих давит резиновым мячиком,

В мир нервно впиваюсь расширенным глазом я.

Берегитесь, буржуи, питающиеся рябчиками

И зажёвывающие их (блин!) ананасами.

2.

Не нравится мне,

когда Маяковского

Читают

проникновенными голосами,

Когда ритмику его

яркую,

полубесо́вскую

Размазывают

по лирической гамме,

Оскопляют его

манерной

куртуазностью,

Присущей разве что

неподросшим ценителям,

Чем лишают

его (!)

громогласности

Трибуна

и умов покорителя.

3.

Да будьте хоть трижды

шкипером вы

Или юнгой

в нескладной матроске

(Как сказал нам

Владимир Владимирович,

Да не этот,

а тот —

Маяковский),

Звёзды кем-то не зря

в небесах зажжены:

Было нужно так

в замках воздушных,

Чтобы шхуны,

что нам

в управленье даны,

Добирались

до гаваней

нужных.

4.

Был Маяковский не Лао-цзы,

Судил поэтому строго,

Твердя: «Все вы, люди,

лишь бубенцы

на колпаке у бога».

Мысли поэта —

резки и резвы,

Ими он просто светился.

Люди в стихах для него были «вы»,

Бог — в колпаки рядился.

Кем поэт Маяковский считал

Себя и людское племя,

Уже не важно.

Он это писал,

Поглядывая сквозь время.

И был он, по-видимому, прав,

Ставя себя где-то между

Миром людей и миром глав

Небес, дающих надежду.

* * *

Это вам не это,

Это вам не то.

К нам спешит с приветом

Серый конь в пальто.

За конём тем рифма

Из Караганды.

Подожди-ка, нимфа,

Отдохнёшь и ты.

* * *

Он побледнел, затем, как будто

Чуть отойдя от тошноты,

Меня назвал зачем-то Брутом

Добавив вялое «И ты…»

Но мне такая антитеза

Казалось ложной. Убеждён,

Что это я сражённый Цезарь,

А Брут, прошу прощенья, — он!:)

* * *

За детьми того декабря

Дитю января — трудно.

Оно будто дышит зря

И всхлипывает простудно;

Оно никудышный актёр,

Хоть паузу держит дольше.

Ему не доступен флёр

Снов, что о чём-то большем.

* * *

Ночами душевная муть

Становится шире и скольже,

А хочется просто уснуть,

Не думать о чём-то большем.

И хочется не считать

Баранов, овец, полудурков.

Зло хочется обругать

Морфеевых сна драматургов.

* * *

«Иллюзию радости дарит вино», —

Такую неглупую фразу

Я где-то читал (и не так уж давно),

Но с ней не согласен мой разум.

Хорошие вина раскроют в душе

Все те закоулки, что скрыты

Унылостью будней, сокрыв неглиже

Иллюзии жизни избитой.

* * *

Как Диогену помогая,

Со свечкою при свете дня

Людей искал, судьбу кляня

И чьи-то души поминая.

Не ради славы ведь старался —

Не ради веры в божество.

…И от того вконец остался,

Как Диоген, без ничего.

* * *

За чан похлёбки чечевичной,

Вина бочоночек приличный,

За раболепье прилипал

Я б первородство не продал.

Ещё не найден тот Иаков,

Которому б я мог, однако,

Продать себя по метражу…

Поскольку цену не сложу.

* * *

Зайку бросила хозяйка…

Агния Барто

Всех заек на свете бросают хозяйки,

Хозяйки ведь быстро растут.

И что остаётся разлюбленным зайкам?

Сидят и хозяюшек ждут.

А вдруг они вспомнят, а вдруг не забыли,

Не разлюбили — а вдруг!

Надеются, ждут, покрываются пылью…

Теперь только пыль зайкин друг.

* * *

Да, не Ассоли мы, к нам не плывут

Алые паруса,

Нашему прЫнцу вполне подойдут

Белые — за глаза.

Пусть даже серые — только б приплыл

В лунную-лунную ночь.

Бог не Ассолями нас сотворил,

Пусть, но без прЫнцев невмочь.

* * *

Я на качелях. Небо, сосны

То вниз летят, то вверх взлетают.

Стишок какой-то несерьёзный

Мой мозг из строчек собирает.

Рифмуются прохлада ночи,

Молчанье звёзд, сомненья ветра…

Как будто был уполномочен

Я Кем-то, Кто всесилен очень,

Метафорами сыпать щедро

И собирать искринки мыслей

В опалоцветные созвездья,

Неся их, словно в коромысле,

С блаженной, но благою вестью.

Но постепенно замирая,

Утихомирились качели,

Тут вся восторженность благая,

Некрепкая, полусырая,

Исчезла, как снега в апреле.

И рифмы напрочь улетели.

Околовиннипуховое

1.

Да будь медведи пчёлами,

Они бы вечерами

Жужжали б невесёлыми

Медвежьими басами.

Разрушили б симпатию

К себе подобным хором,

Загнав лесную братию

По дуплам и по норам.

2.

Что ж грозным медведям стыдиться?

Что въедливым пчёлам париться?

Никто ведь не усомнится

В их праве кусаться и жалиться.

По-всякому может случиться

В медвежье-пчелиной подмене.

Но мёдом придётся делиться:

Так принято в сей Ойкумене.

3.

Леонов бесподобен,

Евойную игру

Ни Кристофер наш Робин,

Ни Тигра с Кенгой Ру

Ни в жисть не переВиннят

И не переПушат.

Никто уж не наМилнет

Подобных медвежат.

4.

Скольких бы Пухов, до славы охочих,

Уолт Дисней не раскручивал,

Наш Винни-Пух виннипушнее прочих,

Ибо Леонов озвучивал.

* * *

Трёхглавому псу жить, увы, нелегко,

Ведь головы часто в раздоре.

А как стоголовое существо?

Что, через соцсети спорит?

Попроще сообществу, коль рассудить,

Многозмееголовой Гидры:

Там змеи едины в готовности лить

Соседкам отравы литры.

* * *

Уютно тем — над пропастью во ржи,

Не очень — кто над пропастью с камнями.

Для первых мир их ярок, пусть и лжив,

И для вторых он лжив, но временами

Его цвета угрюмы и серы.

И словно золотящееся поле,

Он требует, чтоб игры детворы

И в нём стерёг хоть кто-то, грел и холил.

* * *

Смерть вероятнее жизни. И

От парадокса Фе́рми

Хочется выть, оскорблять и бранить

Всех в этой пыльной таверне.

Где эти братья по разуму, где?

С кем допивать мне пиво?

Только талдычить о Караганде

Не стоит — и так тоскливо.

* * *

Если жизнь своими тарифами

И невзгодами разнедужится,

Если думы запенятся рифмами

И идеи размытые вскружатся, —

Сочиняй, не похлопывай ушками,

Коль уж мысль биением взболтана.

Ведь у каждого третьего Пушкина

Быть должно своё истое Болдино.

* * *

Отец Небесный, да святится Имя,

С Которым на земле наступит царство,

Твоя где воля встанет над другими;

Дай хлеб насущный, не нужны нам яства;

Прости долги нам, как прощаем сами

Мы должников своих открытыми сердцами;

Не искушай, избавь от всех лукавых;

Пусть в царствии Твоём пребудет слава.

Аминь.

Еккл. 1, 9-10

…Нам сказано: что было, то и будет,

Что делалось, то сделается вновь —

Нет нового под солнцем! Если ж люди

Укажут вам на что-то: вот-де новь! —

Не верьте им, всё ранее случалось

В седых веках, что были прежде нас.

Нет нового под солнцем? Что ж, осталось

Искать другие солнца в этот раз.

* * *

Ананасы и рябчики с водкой в кафе,

Ананасы в шампанском ли

Не предложат испить Маяковский В.

И гордец Северянин И.

На дорогу не выйду, как Лермонтов М.

Как Руслан у Пушкина А.

Не взлечу к небесам над своим бытием,

Не по статусу мне небеса.

Не смогу, словно Гиппиус З., изливать,

Излагать, как Асадов Э.

Только радость творить и слова рифмовать

Хороша сама по себе.

* * *

Ты могла бы со мной говорить лишь гекза́метром ровным,

Вместо матов-блинов обезличивать спичи цезурой,

Даже больше: «отнюдь» говорить с придыханьем альковным,

Водку пить, отставляя мизинчик изящно, но выглядя дурой.

Ты в дорийском хитоне могла бы по дому слоняться устало,

Закрутив свои волосы в хитро-безумной прическе гетеры,

Но «отнюдей» и водки с отставленным пальчиком мало,

Чтобы Та́ис Афинской постичь политес и манеры.

* * *

Бледно-кисельным туманом

Заволокло всю округу.

Пространство, словно дурманом

И сыростью сжало туго.

Мир потерял воздушность,

Его загребла лениво

Влажно-туманная сущность,

Некий субстрат депрессива.

Кажется, будет сыро

Вечность — и суше не станет.

Кажется, ёжики мира

Все как один в тумане.

Перевод с английского.

Уильям Строд. На жизнь человека

Что наша жизнь? Игра страстей, котёл,

И наша радость — ноты разобщенья

Из чрева матери, из ульев сонных пчёл,

Из крошечных комедий безвременья:

Земля — театр, небесный театрал,

Скучая, бдит, кто бьётся, кто торгует.

Могила скроет нас от солнечных зерцал —

Игра ничьей закончится впустую.

* * *

Прекрасен и неуловим

Небесный Иерусалим,

Блистает горним хрусталём,

Пылает трепетным огнём.

Мой путь к нему и кос и крив,

Но я иду, пока я жив,

Хоть он далёк и невидим,

Небесный Иерусалим.

* * *

Не пойму: я стою на земле

У подножия звёздного неба?

Иль небесного свода желе

Стало твердью, где я ещё не был?

С ног на го́лову перевернуть

Мир в сознании суетном просто:

Стоит лишь по-другому взглянуть

На мерцанье плантации звёздной.

И представить себе, что они,

Непонятные точечки света —

Разноцветие вспышек — сродни

Искрам в ясной поэзии Фета.

Что они как основа основ,

Как начало начал — наши корни,

Обещающие любовь

С указаньем дороги в град горний…

…Что-то словно случилось со мной,

Мысли как бы сорвались с опорок.

Нужно срочно мотнуть головой

И отбросить чарующий морок.

Ах, ну да… я же в мокрой траве,

После денных забот тренируясь,

Замер, стоя на голове,

Вверх тормашками, — небом любуясь.

Антропологическое

1.

Легко не знать, что будет завтра,

Не видеть точек бифуркаций.

И кашу с фруктами на завтрак

Есть до овсяночных мутаций.

А антропологи вещают

(И Дробышевский подтвердит то):

Мозг человеческий теряет

Брутто-размеры-габариты.

Не говоря о предках наших,

Мозг даже у неандертальцев

Побольше был, чем есть — у кашей

Себя харчующих страдальцев.

Чем человек сумеет встретить

Возможных бедствий наступленье?

Природа может ведь ответить

На наше к ней пренебреженье.

Ведь если вдруг нахлынут стаи

Из чёрных лебедей нежданных,

Мозг кашеедов враз растает,

Растёкшись месивом овсяным.

P.S. Жри авокадо и ешь курагу,

Мясо и сало оставишь врагу!

2.

Покойся с миром, брат-неандерталец,

Увы, твой век был буен, но недолог.

Тебя найдут, и долу вздымет палец

Какой-то бородатый антрополог.

Воскликнет: «Ах, чудесная сохранность,

Какая челюсть, ах, какие дуги!»

Да, брат-неандерталец, это данность —

Всего себя отдать для благ науки.

* * *

Джеро́м — тот, кто Кла́пка Джером

С Уильямом нашим Шекспиром

Затеяли диспут о том,

Что более ценится миром.

Хваля век шестнадцатый, Билл

К семнадцатому был хладен.

Он в первом родился, почил —

Увы, во втором, будь неладен.

Джером девятнадцатый век

Нахваливал, только сухо

Отметил: тогда человек

Жил лучше, но беден был духом.

Узнав про двадцатый и наш

Двадцать первый, два автора сразу

Решили, что местный типаж

В духовность не верит ни разу.

Был твёрдым джеромовский взгляд,

Сурова Шекспира прищурость.

Вот взять и отправить бы в сад

Всю надтолерантную дурость.

Мрачные осенние размышления перед сном об ином

Иные мы, иные люди,

Иные страны, города…

А вот планет иных не будет —

Для нас не будет — никогда.

Не вся доступна «инота»:

Не будет новых измерений,

Иных вселенных и миров…

Хотя, возможно, некий гений

Чрез пару-троечку веков

Сорвёт с вселенских тайн покров…

Но мы уже к тому моменту,

Забыв о притяженье звёзд,

Как Та́натосовы клиенты,

Былой эпохи рудименты,

Отчалим строем на погост.

А там иные наши взгляды,

Идеи, замыслы, мечты

Куском блестящим рафинада

Истают быстро, как и надо

Под едким действием воды.

И всей кладбищенской среды.

О, чёрт возьми, какие думы

Порой неумный мозг гнетут,

Как шквал пустынного самума,

Успокоенья не дают.

Уснуть теперь — напрасный труд.

P.S. Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?

Домчимся, долетим или доедем?

Прямой дорогою иль обходным путём

Чрез червоточину в пространственном клозете?

Байрон. ПАМЯТЬ

Свершилось! Видел то во сне:

Надежды луч не светит мне;

Чреду немногих славных дней

Порыв несчастий охладил

И тёмным облаком накрыл.

Любовь, Надежда, Радость, — эй! —

Прощайтесь с Памятью моей.

1806

* * *

Жизнь важней, чем подвалы червонцев.

Позабыв о заботах и грузах,

Мы «идём правее — на солнце,

Вдоль рядов кукурузы».

* * *

Вот какой рассеянный

С улицы Бассейной!

Вместо шапки на ходу

Он надел сковороду.

Самуил Маршак

Вместо шапки на ходу

Надевать сковороду

Нелегко и неудобно,

Глупо, неправдоподобно.

Как её там закреплять?

Будет с головы съезжать.

Будет ручка сковородки

Колотить по подбородку,

А потом, уйдя в полёт,

С головы его падёт

И, скользнувши по дуге,

Больно стукнет по ноге.

Если ж глянуть по-другому,

То приветствовать знакомых

Сковородкою сподручней:

У неё в наличье ручка —

Ею проще «шляпу» снять

И с почтеньем приподнять,

Говоря друзьям «Бонжур!»

Вот такой родился сюр

В честь вошедшего в века

Самуила Маршака.

* * *

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

М. Ю. Лермонтов

Нынче трудно выйти на дорогу

Одному, да так, чтоб сквозь туман

Путь кремни́стый, устремлённый к Богу,

Был бы как пустынный автобан.

Все кремни́стые, асфальтовые трассы,

Зимники, грунтовки, большаки́

Транспортом загружены всечасно:

Шу́мы, выхлопы, жужжание, гудки.

Блеском фар засвеченное небо —

Как звезда с звездою говорит,

Мы не слышим: мы глухи и слепы.

Мир не внемлет Богу, а шумит…

* * *

…Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,

Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же клёном,

Только не опавшим, а вовсю зелёным.

И, утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал берёзку.

Сергей Есенин

Берёзе трудно понимать

Есенинскую грусть.

Зачем принялся он читать

Стишки ей наизусть?

Зачем разносит перегар,

Витийствуя с утра?

И страсти распаляет жар,

Когда кругом хандра.

Зачем к тому ж, подлец такой,

Обняв её (ой-вей!)

Своей распутною строкой

Глаголет не о ней?

А вспоминает некий клён,

Какую-то сосну,

И вербу вспоминает он,

А может, не одну.

Ах, как же, Серж, распутен ты,

Обидно, аж до слёз.

Не ценишь чистой красоты

Разнеженных берёз.

* * *

Не верьте, чувства могут лгать,

Но мы, как Пушкин, часто рады

Обманываться, принимать

Обман за райскую усладу.

* * *

Порою кажется, Небесный Господин

Создал сей мир (и думать-то неловко)

Лишь для того, чтоб полчища машин

Съезжались пообщаться в пробках.

Венцы творенья здесь не мы — они,

Для них всё это: нефть, конфликты, во́йны,

Прогресс — тысячелетия возни

Нас, человеков, слуг их недостойных.

Для них наш телерадиоугар,

Всё то, что в мозг наш тараканом влезло:

Инет, реклама, ма́ркетинг, пиар

И миф, что-де экологична тесла.

Уже не кажется: Небесный Господин

Действительно создал наш мир неловкий

Лишь для того, чтоб полчища машин

Съезжались пообщаться в пробках.

* * *

Горят перламутром в отливах тумана.

На всём бесконечная грусть увяданья

Осенних и медных тонов Тициана.

Максимилиан Волошин

Венеция — тоска и сырость!

Не смог бы даже Тициан

Своею кистью скрыть унылость,

Её дурманящий обман,

Её мостков старинных узость,

Бессилье, плесени печать,

Домов облезлых заскорузлость,

Воды, уставшей нас влюблять.

Гандолокружие без меры —

Подгнивших суден хит-парад.

И кстати, как те гондольеры

Картошку в погребах хранят?

* * *

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда.

Анна Ахматова

Хорошо, что нет камина…

Хорошо, что не бумаге

Доверяю самочинно

Зарифмованные саги.

Я б по-гоголевски нервно

Выжигал тома вторые

«Мёртвых душ», когда том первый

Расхвалили всласть витии.

Все рассказы о каких-то

Рукописях не горящих —

Несомненные реликты

Эр, навеки уходящих.

Всё горит. Но гигабайты

Строк сырых, плохих, говёных

Сети, облака и сайты

Охранят от действий стрёмных.

Не для вечности, а просто,

Чтоб, взглянув на них чрез время,

Почерпнуть из их коросты

Хоть какую-то идею.

И сверстать с тупым блаженством

Новый стих из мыслей каши.

Ибо часто совершенство

Прорастает из какашек.

* * *

Будем к похвалам прохладны.

Если что, напьёмся брома.

Нагомерим «Илиад» мы

Тридцать три огромных тома.

Эта тема нам знакома.

Будем творческие планы

«Одиссеей» тешить новой.

Мы — крутые графоманы,

Мы — нагромоздим такого!

Вы нам только дайте слово!

Где-то в Мессинском проливе между Сицилией и Калабрией примерно в начале XII века до н.э.

Одиссей сын Лаэрта

Меж Сциллой и Харибдою — неплохо,

Пока надежда мой питает дух.

Вода бурлит, вскипает суматоха

От вида этих чудищ-потаскух.

Ну, да — страшны! Ну, да — многоголовы!

И да — меж ними можно не пройти!

Бьёт через край по жилам нездоровым

Адреналина с кровью ассорти.

Меч наголо, пусть разум возбуждённый

Ещё зовёт корабль развернуть.

Но хрен им в глотку, чудищам зловонным,

Идём в атаку, в лоб, а там уж будь,

Как…

Одна из голов Сциллы, дочери Форкиса (с сожалением)

Опять плывут, упорные созданья!

Им нечем что ли там себя занять?

Нам не дают красоты мирозданья

Спокойно и неспешно созерцать.

Я только в суть экзистенциализма,

Мне показалось, начала вникать,

А тут они! И путанные мысли

Опять придётся в кучу собирать.

Опять придётся рыться в манускриптах,

Дышать их пылью древней допоздна…

Пристукни-ка их ты, сестра Харибда,

Особенно того вон крикуна.

Харибда, дочь Посейдона

Ну, всё, крикун! Теперь тебе хана!

Стратагема истины в вине

Какая стратагема

Есть у интеллигенции?

Про истину в вине мы

Подразовьём сентенцию.

Мол, тут зависит много

От качества вина,

Ведь истина убога,

Когда она бедна.

Найти с Агдамом вряд ли

Возможно радость истины.

А вот искать под Кьянти

Доступно и фили́стерам.

Хоть после пары литров

Нам станет всё равно,

Достойного ль калибра

Мы выпили вино.

NB. Фили́стер, — [от нем. Philister — филистимлянин, обыватель] Неодобр. Человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением; мещанин, обыватель.

Осенняя сценка из Фауста

Изощрённой расцветкой

Изощрённо сияет

Клёна яркая ветка,

Глаз собой изощряя.

Фауст.

Мне скучно бес…

Мефистофель

Что делать, Фауст,

Такой вам положён предел:

Нести осенней рифмы пафос

В ваш человеческий удел.

И разглагольствовать о разных

Оттенках вянущей листвы,

Писать назойливо и праздно

О пожелтении травы,

Писать о скуке, увяданье,

Приумножении хандры,

Тоске и прочем обаянье

Унылостей сией поры.

Пиши и ты.

Фауст

Сухая шутка.

Найди мне способ как-нибудь

Рассеяться.

Мефистофель

Доволен будь,

Ты доказательством рассудка.

В своём блокноте запиши:

Мысль об унынии природы

Не возвышает блеск души,

Но дарит надземное что-то.

Фауст

А разве я не в праве стать

В ряды прославленных поэтов,

Чтоб осень ту живописать

Изящным, вычурным куплетом?

Писать, как Тютчев или Фет,

Витийствовать…

Мефистофель

Как Блок и Бунин?

Увы, на всех пиитов юных

Столпов Алесандрийских нет.

Но помни, если есть фонтан

В твоем Михайловском, нежданно

Заткни его, пусть будет дан

Сиестный передых фонтану.

Уйми желанье извергать

Осенние сонето-оды

И дай спокойно увядать

Игривой красоте природы.

Фауст

Ах, как же мне, поэту, быть?

Мефистофель

Известно как.

Фауст

Всё утопить…

Баллада о неТристане и неИзольде

Он не Тристан и не Изольда

Она, но так устроен мир,

Что ими куплен за три сольдо,

Как простокваша и кефир,

Любви желанной эликсир.

Ну, пусть не эликсир, а зелье

Из волчьих ягод и грибов,

Что намешала им с похмелья,

Бурча от беспокойства снов,

Ведунья, спутница волхвов.

Названье — это точка зренья:

Как этот яд не назови,

Он принесёт не просветленье

И яркость мироощущенья,

А помутненье — от любви.

Зря распали́тся неИзольда,

Разухари́тся неТристан,

Мол, бездна мегаватт и вольтов

Подпитывает их роман,

И он кипит, как адский чан.

Любовь — неписанное диво,

Но и нежданная слеза,

Взовьётся пламенем игривым

И, как гневливая гроза,

Сожжёт напалмом небеса.

И оживятся либреттисты,

Готовясь перезаписать

Сюжет для оперы искристой,

Где страсти будут бушевать,

Людские души возбуждать.

Где вновь Изольды и Тристаны

Сгорят в огне своей любви.

Красиво, ярко, живо, рьяно,

До помутнения в крови,

С дыханьем смерти визави.

Но будет винный сок веселья

Испит, оставив влажный жмых.

Ведь как известно, это зелье —

При прочих замыслах иных —

Предназначалось не для них.

Узнают вскоре человеки

Из се́ля социальных лент,

Как вдрызг рассорились навеки

(До новогреческих календ)

Изольда и её бойфренд.

Начнут сварливые соседки

Месить их грязное бельё

И осуждать за три монетки,

Потраченные на питьё,

А не крутое бытиё.

Что ждали-де от дешевизны?

Любви длиною в пару дней?

Хоть и такая страсть по жизни

Бесстрастья хладного ценней,

Приятней, но не мудреней.

И стоит ради суток этих,

Их сорока восьми часов,

Отдать почти что всё на свете

За краткострастную любовь,

Лупя тоску не в глаз, но в бровь.

Любовь — пусть даже за копейки —

Не хуже той, что за мильон,

Согреет лучше телогрейки,

Надушит, как одеколон,

И… вознесёт на счастья трон.

Опять взбодрятся либреттисты:

Ну, вот — короткая, но страсть!

Напишем опус многолистый,

Награфоманимся мы всласть,

А там… Но всё легло не в масть.

Трагизма нет. А без трагизма

Строчить сценарий не с руки.

Нет в их любви ни драматизма,

Ни некой роковой тоски,

Что каждой барышне близки.

Ведь неТристан и неИзольда

От расставанья не умрут.

Найдут эксфренды снова сольдо,

По всем сусекам наскребут

И вновь — за зельем побегут.

И вновь — нетрезвая колдунья

Наколомутит им питья,

И вновь — вернут на полнолунье

При мраке ночи, свете дня

Они все краски бытия.

Их цикл любви начнётся снова!

Амуров бесконечный ряд

Не сможет в каждом вздохе новом

Новейшей эдды тешить словом,

Как тыщу триста лет назад.

О мелочах не пишут пьесы,

Не тиснут мелочи в роман.

Отправят либреттисты к бесу

Пустой концептуальный план,

Засев с друзьями за кальян.

Не будет оперы обычной,

И мыльной опере не быть:

Ведь на любви непоэтичной

Нельзя капусты нарубить.

Да что об этом говорить?

А мы — с язвительною ноткой —

Могли б такой вопрос ввернуть:

Зачем всё это? Можно водкой

Иль граппою какой-нибудь

Любовь на пару дней вернуть.

Зачем труси́ть мошною с сольдо,

Коль можно водочки купить

И неТристану, неИзольде

Пить и любить, любить и пить,

Обычным кратким счастьем жить.

Не зря ведь мудрая ведунья

Всегда до белочек пьяна —

От новолунья к новолунью,

С рассветных грёз до мрака сна

В любовь она погружена.

И мы до уровня Джульетты

С Ромео вознесёмся вновь,

Опишем сотнею либретто

Благословенную любовь,

Придумаем и страсть, и кровь.

Дадим возможность современным

Изольдам и Тристанам шанс

Продлить свой род — и с зельем пенным

Иль с водкой — слившись в резонанс,

Войти в амурно-сладкий транс.

Любите, скажем, неИзольдам

И неТристанам — в добрый путь!

Вам государство ваши сольдо

Сполна обязано вернуть.

Любите — только в этом суть.

А либреттисты-сценаристы

Нам и из этого сырья

Напишут опус неказистый —

Не без волшебного питья.

Пойду за граппою и я…

P.S. Граждане, все на борьбу с отрицательной демографией!

Козее

Слушай, дурень, перестань

Есть хозяйскую герань…

Маршак С. Я. Кошкин дом

Коза

Слушай, дурень, перестань

Всё делить на инь и янь.

Вставь хотя бы серый цвет

В чёрно-белый винегрет.

Скомкай лист, придай объём,

Пусть бумажный этот ком

Обретёт эффект 3D,

Как Памеллы декольте.

Козел

Там же было про герань,

Не про инь и не про янь.

Ишь, как, козочка моя,

Нынче торкнуло тебя.

* * *

Не каждому Дантесу удаётся

В истории остаться Геростратом,

Став душегубцем, оставаться гадом,

Задув поэзии российской солнце.

Соавтор пасквилей, что никого не красит,

Заезжий неуч, прихвостень бесовский.

К тому же утверждают, что и вовсе

Дантес в момент дуэли был в кирасе.

Разверзлись ли пред ним ворота ада,

Пред этим воплощеньем Герострата?

Для нас не важно знание об этом,

Но он виновен в гибели поэта.

* * *

Не стоит идти на принцип,

Тупой, как старый автобус,

Не будучи датским принцем

В забытом театре «Глобус».

Пора продвигать Шекспира

По принципу Гамлет — не Гамлет,

А как отражение мира

Нынешнего — мямля.

Горацио пусть с Марселло

Пробаттлятся ненормативно.

Офелия — будет Офелий,

А Йорик не бедный — противный.

И Розенкранц с Гильденстерном

Пусть будут любовной парой,

Лаэрт не будет Лаэртом,

Полоний — паскудой старой.

Гертруда отравит супруга,

Не Клавдий — он будет хорошим,

Для Гамлета славным другом,

Таким же, как он, мямлекожим.

И все пусть по ходу сюжета

Тусуются голозадо.

А что? Нынче принято это.

И публика будет рада.

В такой постановке пьеса

Примером станет для многих —

Назначьте рулить процессом

Серебренниковых убогих.