Гиблый Выходной

Алексей Владимирович Июнин, 2021

Действие разворачивается в помещении одного производственного цеха. Собравшиеся по различным причинам герои своими нелепыми действиями запускают цепь кровавых событий. Каждый персонаж преследует свою цель, действует согласно своей психологии, и в итоге каждого ждет свой неминуемый конец. Роман будет интересен любителям "чёрного юмора" и "криминального абсурда".

Пролог

РИА-Новости

На территории фабрики по производству межкомнатных дверей в городе……ской области в результате мощного взрыва загорелся цех, сообщило областное управление МЧС. О взрыве и последующем возгорании стало известно в 05:50 утра по местному времени (04:50 по МСК). Первоначально заявлялось о возгорании в системе вентиляции, но позже в главке МЧС уточнили, что со всей вороятностью можно говорить о том, что объемный взрыв произошел в результате концентрации в помещении огнеопасного газа. Тем не менее совершенно точно известно, что фабрика не была подключена к центральному газоснабжению, что дает повод говорить о спланированном терракте или умышленном организованном поджоге.

Площадь пожара составила более восьми тысяч квадратных метров, пламя быстро охватило все здание, чему способствовали деревянные изделия внутри цеха. Пожару была присвоена треться категория сложности, на месте работают 30 единиц техники и 116 человек. В 10:10 возгорание локализованно, в 12:35 ликвидированно открытое горение. На место направились специалисты для забора проб воздуха на определение ПДС вредных веществ.

В результате пожара, по меньшей мере 14 человек погибло, включая генерального директора и начальника производства. Однако, как сообщает пресс-служба областного управления МЧС у экспертов-криминалистов возникли серьезные вопросы о причинах смерти как минимум нескольких человек, так как характер их положения и местами прямые улики могут говорить об убийствах. На месте работает следственная группа.

За сутки до этого

07:10 — 07:30 (местное время)

Лева Нилепин сидел в салоне автомобиля «Валдай» со знаком «У» на лобовом стекле и вдыхал терпкий запах ароматизатора «Ваниль», что болтался подвешенный на зеркальце. В салоне было душно, поэтому чтобы не обливаться потом, юноша расстегнул куртку и стянул с головы синюю шапочку. Автомобиль марки «Валдай» медленно и немного порывисто двигался по полупустой улице, пробивая своим корпусом очень плотную завесу снега. Метель разразилась не на шутку, и если ночью, когда Лева посещая уборную и выглядывая в окно, мог видель только хаотичные завихрения, то под утро ветер набрал достаточную силу для неслабого раскачивания деревьев.

Было еще темно, в это время года в этом регионе солнышко выглядывало из-за горизонта около восьми часов утра, а это значит, что Нилепину оставалось около получаса наслаждаться пургой в темноте. Он не любил темноту и он не любил снег, но вынужден покорно смириться с их наличием. Волею судеб он родился и вырос на севере. Ничего не поделаешь. Городок просыпался неохотно, ни одному нормальному человеку не может нравиться выходить из квартиры в такую погоду, когда даже собачники позволяют своим питомцам гадить в подъездах своих-же домов.

«Валдай» тряхнуло, Лева подскочил на своем месте.

— Полегче, Алексей, — наставительно проговорил сидящий посередине (между Левой и водителем) мужчина с выдающимися бровями. — Выжимай сцепление. Не резко… Так, теперь на газ. И не забывай про переключение передачи. Аккуратненько.

— Дорогу занесло, — пожаловался сидящий за рулем Алексей — напряженный паренек в очках. — Тут две полосы, но колея от машин посередине. Если я поеду по ней, то это будет нарушением. Так ведь?

Сидящий между учеником в очках и Левой Нилепиным инструктор подтвердил это и сказал, что сейчас, чтобы не ломать его «Валдай» Алексей должен ехать по колее, но при непосредственной сдачи экзамена, он должен придерживаться полос движения, даже если завязнет в сугробах по самое лобовое стекло. Примерно так же инструктор Джабраил говорил, когда велел Алексею развернуться на мосту и проехать на желтый сигнал светофора. Джабраил был старинным левиным приятелем, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Лева вообще был таким общительным и дружелюбным человеком, что уже после второго общения считал собеседника крепчайшим товарищем. А с Джабраилом они были знакомы с прошлой весны, то-есть, по меркам двадцатичетырехлетнего Левы — полжизни.

Каждое утро друг Джабраил, работающий в автошколе инструктором вождения, сажал к себе в салон «Валдая» очередного ученика-практиканта и заставлял ехать его по определённым городским улицам и каждый раз так случалось, что под одним и тем же рекламным щитом возле дома-музея местного героя Великой Отечественной Войны, летчика-испытателя Щербинина Л.А. его уже ожидал один и тот же молодой человек — Нилепин Лева — который садился в салон рядом с Джабраилом и медленно, но верно двигался аккурат к ОАО «Двери Люксэлит» — одной из двух местных фабрик по производству межкомнатных дверей. Маршрут «Валдая» был выработан уже давно и менялся только когда Лева не выходил на работу.

— Джабби, — обратился Лева к товарищу, — а я думал, что в такую погоду не разрешается ездить ученикам. На дороге темно, вьюга. Дороги не чищены.

— Ну а что-ж теперь! — философски воскликнул Джабраил и с лукавой улыбкой подтолкнул ученика Алексея локтем в бок. — Сегодня у группы Алексея экзамен по вождению и он решил еще немного попрактиковаться. Практики много не бывает. Алексей, плавнее жми на сцепление… так… теперь включай поворотник и перестраивайся… левый поворотник, Алексей, левый. Да, так. На перекрестке — налево.

— По экзаменационному маршруту мы должны будем ехать прямо, — возразил Алексей.

— Не факт, — категорично заявил Джабраил голосом, не терпящим возражений. — Я знаю экзаменатора, это настоящая собака, он часто меняет маршрут. Надо покататься по всем ближайшим улицам и, боюсь, за один час, не успеем. Слушай, Алексей, ведь у твоей группы экзамен в двенадцать? У нас есть время на дополнительный час.

— Э… Время есть, а денег нет, — с сомнением залепетал Алексей, но Джабраил все-таки раскрутил его еще на один час практики, однако кто как ни он знал еще со вчерашнего дня что из-за метели сегодняшний экзамен перенесут на послезавтра, но учеников известят об этом только после девяти часов утра. Однако часика полтора Джабраил может спокойно раскручивать Алексея. Лева Нилепин знал об этом не хуже самого Джабраила, но, разумеется, держал язык за зубами.

Не отрывая взгляд от дороги и ни на минуту не забывая о практиканте Алексее Джабраил спросил у Левы Нилепина, как тот провел вчерашний день рождения. Лева зарделся, заулыбался, воспоминание о легком вчерашнем грехопадении с участием его самого и одной девицы, не стесненной моральными принципами, были ему приятны и грели душу не хуже автомобильной печки. Не считая это личной тайной, он рассказал старшему другу все как было. Как после застолья в трактире «Кенгуру» он сел в такси и с комфортом поехал с этой девчонкой в ее загородный особняк.

— Стой-стой-стой, Лева, — перебил его Джабраил. — Ты уж так не закручивай. Я знаю, что ты тот еще пихарь, но чтобы баба сама повезла тебя в особняк… Позволь мне усомниться.

— А что тут невероятного? — простодушно спросил Лева.

— Это у какой же бабы в нашем городке есть свой особняк?

— Это не ее, — поправил Нилепин, — это мужнин.

— Вот оно как! А муж знает?

— Смеешься? Если он узнает, он меня немножко убъет.

— А кто ее муж, позволь полюбопытствовать? — спросил Джабраил.

— Шишка один из прокуратуры. Какой-то зам какого-то начальника… Я даже не помню. Да и какая, собственно, разница?

— Ты что, переспал с женой прокурорской шишки? — не поверил своим ушам Джабраил и даже как-то чуть вжался в пассажирское кресло, подсознательно опасаясь, что государственный гнев, обрушащийся на его молодого товарища коснется и его — скромного автомобильного инструктора, чья вина состоит лишь в том, что, пользуясь служебным «Валдаем» и личным временем обучаемых новичков, он развозит в кузове различные заказанные грузы. В частности, именно сейчас его автомобиль загружен несколькими коробками с кондитерскими изделиями, чугунной ванной и водопроводными трубами из ПВХ. — Лева, ты совсем бесстрашный, да? Аккуратнее, Алексей, сцепление отпускай, газ жми. Включи поворотник. Лева, ты чувствуешь себя бессмертным, да? Ну есть же какие-то рамки дозволенного…

— Да я вообще не парюсь, — пожал плечами Лева Нилепин, не понимая, отчего Джабраил так встрепенулся. Дело-то, как говориться, житейское. — По правде говоря, Лева не интересовался ни только должностью мужа своей вчерашней подружке, он напрочь забыл даже ее имя. А спрашивал ли он его? — Ты же меня знаешь, дружище. Я не могу пройти мимо сисек.

— За ум бы лучше взялся, Лева, — посоветовал ему Джабраил и добродушно рассмеялся. — Не в обиду будет сказано, дружище, но со своими бабами ты совсем… Я хочу сказать, что я к твоему возрасту уже женился, сына родил. Нет… Сначала родил, а потом женился. А ты? Пора браться за ум, Лева, а то так и будешь до старости по бабам скакать да в игрушки свои компьютерные играть.

— Да я и в старости таким останусь, — рассмеялся Нилепин.

— Если доживешь, — брякнул Джабраил и, сообразив, что пошутил неостроумно, отвернулся на Алексея.

— На что это ты намекаешь? — Лева не знал, расценивать ли слова товарища как оскорбление.

— Да нет, ни на что.

— Говори-говори. По-твоему — я безбашенный?

— Скорее бесшабашный. Иногда… и довольно часто, надо признать. — с неохотой сказал Джабраил. — Позволь тебе признаться, что я порою поражаюсь твоей манере жить одним днем. Ну так, будто ты совсем не думаешь о будущем. Ты думаешь о будущем, Лева? — Нилепин не ответил. — Тебе лишь бы пихнуть кому-нибудь, а там хоть трава не расти.

— Да, — заулыбался Лева, силясь все-таки вспомнить имя своей вчерашней подружки и прикидывая как часто ее должностной супруг ездит в командировки, — я такой.

— Педаль отпусти.

— Чего?

— Это я Алексею, — сказал Джабраил и вдруг рассмеялся, — Я вспомнил как мы с тобой Лева ремонт делали. Вернее, я делал, а ты как бы помогал. Помнишь? Ха-ха-ха! Ну ты и кадр. Рассказать Алексею как ты мой электролобзик сломал? Пусть тоже поржет. Алексей, представляешь, вот этот молодой юноша, — Джабраил толкнул плечом сидящего рядом Леву Нилепина, — хотел распилить электролобзиком тротуарную плитку. А еще! Еще, слушай, Алексей, он красил эмалевой краской валиком для грунтовки.

Из трех присутствующих смеялись двое и Лева Нилепин понял, что сидящий за рулем Алексей, который наверняка моложе его лет на пять, имеет понятия о ремонте значительно превышающие запас знаний самого Левы.

— Ты еще вспомни о вареных яйцах, — улыбнулся Лева, который всегда рад был поднять настроение другу.

— А, да-да! Слушай, Алексей… Сцепление отжимай… так… и у перехода тормози… Слушай, работаем мы с Левой, кладем плитку во дворе и решили перекусить. Время было обеденное. Я добивал раствор, а Леву послал на кухню сварить пельменей. Вроде бы ничего особенного, так он и тут умудрился показать себя во всей своей красе. Пельмени-то он сварил, но одновременно с ними в кастрюле в том же бульоне сварил еще и куриные яйца.

— Ну да, — пожал плечами Лева. — А что такого? Сварились же! Я, например, на работе варю яйца в чайнике. Ведь все равно же его кипятить.

— Ты шутишь?

— Нет. А чего такого?

— О, Лева, ты неисправим! — заржал Джабраил. — А тебя не смущает то место из которого у курочки эти яйца выходят?

— Спокойно, Джабраил! Спокойно! Я же не совсем дурак. Кипяток все убивает!

«Валдай» приблизился к фабрике «Двери Люксэлит», метель на какое-то время стихла, но как только Лева застегнул куртку и открыл дверь наружу, ему показалось что пурга будто специально выжидала определенное время, чтобы выдохнуть накопившийся снег прямо ему под воротник. Прихватив свой пакет с обедом, он, ежась от ветра, вышел прямо под ветер.

— Лева, — окликнул его Джабраил, — Слушай… ты это… будь, все-таки, посерьезней. Шутки-шутками, но знаешь… Чего-то у меня какое-то предчувствие…

— Ты о чем это? — Нилепин натянул перчатки и вытер нос. Небо было темное и тяжелое, пурга застилала весь обзор, он с трудом мог различить виднеющиеся неподалеку очертания своей фабрики.

— Сам не знаю, — признался Джабраил, свесившись наполовину из своего «Валдая». Ветер обдувал его раскрасневшуюся от мороза лысину, снежинки летели в рот, но он жестом попросил Леву вернуться и, глядя прямо в глаза, тихо но твердо и без доли юмора произнес: — Лев, ты просто береги себя, слышишь. Я не шучу.

— О-кей, друг. Как скажешь.

— Ты ведь хороший парень. Без тебя будет скучно…

— Подожди-ка, я еще живой.

— Ну да, конечно. Конечно… Я не так хотел сказать. Ах, вот еще что! Совсем забыл, — Джабраил достал бумажник и, отсчитав несколько купюр, передал их Леве. Ветер чуть не вырвал их из его замерзших рук. — Я тебе должен был три сотни. Держи.

— Да ладно тебе. Мы договаривались о конце месяца, у тебя же сейчас с деньгами туго…

— Ничего-ничего, за меня не переживай. Бери. Спасибо. Хочу отдать тебе все долги.

Лева не считая сунул деньги в карман куртки.

Джабраил хотел было сказать еще что-то, но очень сильно мешала метель, да и слов он, видимо, не мог подобрать. Он крепко пожал руку товарищу, даже хлопнул его по плечу и Лева невольно вспомнил кадры из кинохроники, которую Джабраил показывал ему после своего возвращения с Украины, где участвовал в боевых действиях в составе добровольческих соединений Российской Федерации. На кадрах прихрамывающий Джабраил с костылем провожал своих боевых товарищей. Там он точно также жал им руку и хлопал по плечу как сейчас Леву Нилепина. И Лева знал, что из той операции из отряда не вернулось трое, а еще один навсегда стал прикован к инвалидному креслу.

Автомобиль оставил Нилепина посреди неутихающей пурги.

Юноша долго провожал взглядом скрывающийся в белой завесе «Валдай». Лева не хотел отпускать такой уютный теплый салон «Валдая», где приятно пахло ванилью и смеялся друг Джабраил. Пусть он смеялся в какой-то степени над Левой, но тем не менее Нилепин нисколько не оскорблялся, на Джабраила вообще было очень сложно обижаться. Автомобиль давно скрылся во мглистом мраке, оставив после себя разве что быстро засыпающийся след протекторов покрышек, а Лева все стоял и стоял, ежась от холода. Но его ждал цех, юноша тяжело вздохнул, зябко повел плечами и повернул свой торс к фабричной проходной, однако последнее напутствие Джабраила вертелось в его голове, давая повод к какой-то необъяснимой тревоге, предчувствие которой и заставило инструктора вождения расплатиться по долгам.

07:27 — 07:34

Есть такие люди, которые считаю, что весь мир театр и люди в нем актеры. А есть такие, которые утверждают, что жизнь — это книга, из которой нельзя вырвать ни одного листа, но можно бросить всю книгу в огонь. Есть такие, кто полагает, что жизнь — это фото в «инстаграмм» и переписка в соцсетях, а кто-то верит, что все вокруг только иллюзия и ничего более.

И вот в этом оспариваемом и разрываемом философскими взглядами мире жил некто пятидесятивосьмилетний Степан Коломенский, который ни относил себя ни к одному из вышеперечисленных премудрых направлений, а истово верил в то, что жизнь (по крайней мере — его личная жизнь) — это просто выгребная яма. Он даже так и бубнил себе под нос: «Моя жизнь — выгребная яма! Это великолепно! Беспросветная глубокая яма!» Потом ему на ум приходила жизнь и судьба глистов и, переступая обутыми с старые осенние ботинки ногами по замершему обледенелому снегу, он пытался принизить свою жизнь еще глубже и сопоставить ее с жизнью этих самых глистов, но, путая гельминтоз с педикулезом, смешивал их с гнидами и в своих пространных рассуждениях приходил к умозрительному тупику. Поэтому он решил временно зафиксировать свою жизнь на уровне дна выгребной ямы, на время остановиться на этой моральной ступени и определиться с другим: стоит ли рисковать последними своими деньгами или не стоит. Сегодня есть шанс удвоить наличку Коломенского. Демон за левым плечом толкал Степана Михайловича назад к дому, попутно заскочить в букмекерскую контору и поставить на футбольный клуб «Арсенал», играющий сегодня с «Боррусией Дортмунд». У Коломенского еще оставалось около девяти сотен рублей и если он поставит пять сотен на «Арсенал», то выиграет семьсот тридцать рублей, выигрыш он поставит на московский «Спартак» и уже к вечеру будет иметь… Впрочем, это все мелочи, надо ставить по крупному. Надо занять у кого-нибудь пару штукарей и все ставить на «Манчестер Юнайтет». Ставить надо все! Коломенскому казалось, что он реально слышит демонические нашептывания и даже остановился и поплевал на левое плечо. Влажный зимний ветер унес его мелкодисперстные плевочки куда-то в северо-восточном направлении в сторону осиновых лесопосадок, высаженных вдоль трассы, туда где в летнее время продавали пыльную копченую рыбу с вставленными в пустое нутро зубочистками, чтобы придорожная пыль и грязь оседала не только снаружи рыбы, но и внутри, придавая, с точки зрения золотозубого продавца некий свойственный только его рыбе вкус и аромат.

Впрочем, Коломенский отвлекся и, возобновив ломанный шаг, преодолел стометровку от автобусной остановки до проходной фабрики «Двери Люксэлит». По пути он заметил своего товарища по фамилии Тургенев. Да, приятель Степана Коломенского был полным тезкой великого русского писателя — Иван Сергеевич Тургенев. Прежде чем сесть в свою серебристую «Приору» Ваня Тургенев помахал Коломенскому одетой в черную перчатку ладонью и увидел в ответ лишь слабое поднятие степановой руки и вялую улыбку пессимиста. Степан уважал Ваню, который работал вместе с ним на фабрике «Двери Люксэлит», но не очень хорошо понимал почему Тургенев так ответственно относится к своим непосредственным обязанностям охранника. Тургенев единственный из трех меняющихся охранников делает полноценный обход территории фабрики, причем, он не просто бегло блуждает туда-сюда — Ваня, ориентируясь по таймеру, каждые два часа снимает с гвоздика сильный фонарь, одевает по необходимости куртку, выходит из будки и кропотливо обходит производственный цех и склад не только снаружи, но и внутри, добросовестно освещая фонарем каждый угол. Кроме него ни один охранник так не делает и не собирается даже под угрозой увольнения. Надо отдать Вани должное, однажды его ответственность достигла-таки результата — глубокой ночью на складе Тургенев обнаружил умирающего от алкогольного отравления главного инженера ОАО «Двери Люксэлит». Этим главным инженером и был Степан Михайлович Коломенский у которого тогда еще хватало денег на выпивку.

Сейчас Иван Тургенев сдал суточную смену другому охраннику, а сам поехал домой к жене и детям-близнецам.

Как всегда, Степа Коломенский замялся перед входом на территорию фабрики, терзаясь дилеммой — курить или не курить. Дело в том, что на территории фабрики курить разрешалось только в специально отведенной курилке, а до нее еще нужно дойти. В это время за правым плечом Коломенского заворочался ангел и неуверенно предложил поторопиться. «Раз уж жизнь все равно дерьмо, то и покурю потом», — подумал Степан, поскрежетал зубами и вошел в проходную.

— Рано, — услышал он голос сменившего Тургенева охранника и мгновенно спрятал сигареты. Как бы не пришлось делиться.

— Рано, — согласился он с молодым индифферентным охранником по фамилии Эорнидян. — Че, не пустишь?

— Да мне до лампочки, хоть живите на фабрике. — охранник в неопрятно одетой форме зевнул, выставив напоказ увеличенные аденоиды, — Сигареткой не угостите, Степан Михалыч?

— Не, братан, не курю.

— С каких это пор, Степан Михалыч? Совсем обнищали? Даже на сиги бабла нет?

— Че щеришься, Петя? Че щеришься? — Коломенскому стало обидно, что даже какой-то сопливый охранник, просиживающий свою задницу за почти неработающим телевизором и получающий едва ли десять штук в месяц полагает, что числившийся на фабрике главным инженером по эксплуатации оборудования Степан Михайлович Коломенский по статусу настолько ниже, что над ним можно насмехаться и разговаривать в таком уничижительном тоне. — Тебе-бы мои долги!

— Ой, да знаю я ваши долги! — безразлично отозвался молодой охранник Петя Эорнидян. — Вон куртяшка какая! Кожа? Почем отдадите?

— Отвали.

— За штуку отдадите? По глазам вижу, что отдадите. Ладно, за полторы.

— Отвали.

— А деньги поставьте на «Манчестер Юнайтед». Они сегодня играют с… кажется с «ПСЖ». Ставьте на «Манчестер» — не прогадаете! Слышите, Степан Михалыч, ставьте на «Манчестер»!

Коломенский готов был провалиться сквозь землю. О его болезненной зависимости от спортивных ставок знает вся фабрика, включая офис, и многие не упускают случая поддеть главного инженера, отпустить очередную шуточку. Вот и Эорнидян из их числа. Степану Михайловичу казалось, что безразличный ко всему на свете охранник задался единственной целью в своей жизни помимо отращивания живота — искушать главного инженера. А ведь для Коломенского это его зависимость была совсем не шуткой, он даже по субботам ходит на онлайн прием к психотерапевту, который, кстати, поставил Степана Михайловича в известность, что он есть беттер. Беттер! И что Степан Михайлович страдает от серьезнейшего и опаснейшего для психики заболевания — лудоманией, за излечение от которого онлайн-психиатр берет две тысячи рублей за сеанс, количество и качество которых пока практически никак не отразилось на положительном результате. А благодаря незапланированной психотерапевтической статье в бюджете у господина Коломенского просто-напросто выросли финансовые долги.

— Пошел бы ты, Петя, знаешь куда! — огрызнулся Коломенский голосом сомневающегося неврастеника.

Петя Эорнидян даже глазом не моргнул.

— Это вы идите, Степан Михалыч. Идите уже в свой цех.

— Так ты «вертушку» открой.

— Пропуск есть?

— Опять шуткуешь? Давай открывай «вертушку».

— Кнопка сломалась. Открывайте своим магнитным ключом.

— Ты же знаешь, что я его потерял!

Петя Эорнидян так глазом и не моргал, всем своим видом показывая, что ему невероятно скучно.

— Сигареткой угостите, — брякнул он.

— Нету!

— Не гоните, я видел, как вы пачку доставали.

— Ах ты, сволочь! — зарычал потерявший терпение Коломенский и через окошечко протянул охраннику сигарету. — Это он по камерам видит! А как в цеху что случается, это он не видит!

— Конечно не вижу, камеры висят только на улице. Внутри цехов камер нету и что вы там делаете — мне глубоко безразлично. Хоть вы там переубиваете друг друга.

Коломенский вздрогнул и побледнел, слова Эорнидяна будто ужалили его электрическим разрядом, но он не смог объяснить себе отчего так испугался фразы «переубиваете друг друга». Охранник Петя открыл турникет и пропустил Степана Михайловича.

— Слушай, Петь, — вдруг улыбнулся Коломенский и даже приостановился перед самым выходом. — А у тебя удостоверение есть?

— Какое удостоверение?

— Корочка охранника.

— Есть, а что?

— Что, может быть тебя и стрелять учили?

— Вам-то что за дело?

— Учили или нет?

— Учили.

— Сигареты стрелять?

— Идите-идите, шутник!

…переубиваете друг друга……переубиваете друг друга… — эхом отзывалось в голове Степана михайловича.

— Нет, серьезно, Петь. Вот если случиться что в цеху, ты что будешь делать? Ты даже об этом не узнаешь, так и будешь сидеть на своем стуле и мух ртом ловить. У тебя вообще какие обязанности? Пропуска смотреть? А если рабочий пропуск забывает, то ты и так пропускаешь. А вдруг меня давно уволили и заставили сдать пропуск, а я прихожу на фабрику, чтобы отомстить и приготовить теракт. Значит любой ИГИЛовец может сказать, что пропуск забыл, зайти в цех и подложить мину. Она взорвется, а ты узнаешь об этом последним, потому что сидишь здесь и кроме столешницы ничего не видишь. Стрелять он умеет! Стрелок херов!

— Э, Степан Михалыч, вы чего это? — сурово замычал Эорнидян.

— Того!

— Кстати, цех закрыт! — заявил охранник.

— Что-ж ты молчишь! Давай ключи.

— Не могу, вам не положено. Ждите начальства.

— Скажу Соломонову, он тебя пинком вышвырнет, щенок! Сиди дальше, высиживай яички! — с этими словами Коломенский преодолел турникет и вышел с другой стороны проходной. Оказавшись на территории фабрики он поставил у себя мысленную отметку, что нужно будет заказать в отделе кадров хотя бы временный пропуск, потому что этот Эорнидян теперь его так просто не пропустит даже за сигаретку.

07:28 — 07:40

— А откуда, скажи на милость, я могу их знать? Откуда? Нет, ты мне ответь, откуда я, мать их, могу их знать? Если я приеду к ним в их паршивую Москву, найду адрес их вшивой радиостанции, не вытирая ноги, поднимусь на их блохастом лифте на нужный этаж, найду их вонючую радиостанцию, распахну двери, возьму их сифозную радиоведущую за ее подбородок и задам один единственный вопрос: «Откуда я, мать твою, могу их знать?», как думаешь, что она мне ответит? Знаешь? Нет, ты не молчи, Оксан, ты спроси меня, что мне ответит эта сифозная радиоведущая!

— Что тебе ответит эта сифозная радиоведущая?

— Она, мать ее, ответит мне: «Чувак, — ответит она мне и будет смотреть на меня такими большими-большими глазищами, словно впервые видит такого остолопа как я, — чувак, ты из какого стойбища вышел? Их все знают!» Слышишь, Оксан, что она мне ответит? Я у нее спрошу: «Откуда я, мать их, могу ИХ знать?», а она ответит: «Из какого стойбища ты вышел? ИХ ВСЕ ЗНАЮТ!»

— Ну?

— Но откуда? ОТКУДА?!! — Константин Олегович Соломонов ударил по рулевому колесу обоими ладонями, а потом ударил по автомобильному радиоприемнику из колонок которого звучала старая-старая очень популярная песня в стиле диско, которой от роду лет сорок и которую каждый житель России слышал не менее чем раз сто. — Есть какой-то учебник с обязательной школьной программой, где ОНИ записаны в столбик? Название песни, исполнитель, автор стихов, автор музыки? И аудиофрагмент. Так, что-ли?

— Пожалуй, что нет, — ответила Оксана Игоревна Альбер. Женщина сидела на переднем сиденье и подкрашивала губы насыщено-красной губной помадой, глядя на свое немного прыгающее отражение в круглом зеркальце. Должно быть, она относилась к числу немногих, кто мог совершенно спокойно выслушивать гневные тирады своего коллеги. Насколько она помнила, вторая жена Соломонова развелась с ним именно из-за его импульсивности. Ну и еще из-за развивающегося пристрастия Константина к одному волшебному порошку. Ну и еще из-за того, что из-за пристрастия к волшебному порошку своего супруга родила от него нервного ребенка, который мало того, что был умственно неполноценным, так еще таким-же несдержанным, как и его папаша и при том, что мальчику было всего пять лет, он уже в конец достал свою теперь уже одинокую маму и довел ее до того, что она стала добиваться через суд, чтобы мальчик стал жить с отцом.

Автомобиль «Мазда СX7» мчался по заснеженным улицам районного центра в сторону ОАО «Двери Люксэлит» со скоростью около семидесяти километров в час. Соломонову эта скорость казалось черепашьей, но в черте города ему приходилось соблюдать скоростной режим.

— Достань-ка, — попросил Соломонов.

— Чего? — Альбер захлопнула косметичку.

— Ну чего-чего… Порошок. У меня в барсетке.

Альбер с легкой долей разочарования взглянула на своего коллегу. Опять этот его порошок. Он нюхал его по любому поводу и без повода, постоянно жалуясь, что дилеры подсовывают ему сахарную пудру и она его не берет.

— Может, не стоит, Кость?

— Я, мать твою, разве спрашивал у тебя совета? — Соломонов не был груб или чужд элементарному этикету, у него просто-напросто была такая манера разговаривать. — Я, мать твою, разве поворачивался к тебе вот этим ухом, чтобы ты указывала мне, что мне делать, а что нет? Если это было так, то почему я как-то жил до знакомства с тобой и не умер от отсутствия твоих советов? Я жил без твоих рекомендаций и был заведующим производством на фабрике по изготовлению, мать их, дверей, в рот я их имел!

— Не кипятись. В этой барсетке?

— Твою мать, неужели ты видишь еще какую-то барсетку помимо этой? Я не вижу! А знаешь почему? Спроси меня — почему?

— Я не буду спрашивать, Кость, потому что знаю, что ты ответишь мне, что ты не покупал никакой другой барсетки кроме этой.

Заведующий производством фабрики «Двери Люксэлит» попросил свою коллегу сунуть порошок прямо ему в нос, так как он не хочет останавливаться что бы совершить эту процедуру самостоятельно. Альбер сделала попытку отговорить Соломонова от того, чтобы нюхать прямо за рулем, но Константин Олегович принялся разглагольствовать на счет того, что он не может припомнить, чтобы Оксана Игоревна усыновляла его. А раз он этого не припоминает, что с большой долей вероятности, что этого и не было, а, следовательно, Альбер не имеет достаточно оснований поучать его. Оксане проще было исполнить его просьбу и поочередно сунуть ему в ноздри по щепотке белого порошка. Первую щепотку Соломонов вдохнул во время пересечения перекрестка и поворота налево, вторую — во время обгона пассажирской «Газели».

На минуту он замолчал и Оксане показалось, что последующий путь она проедет в сопровождении лишь музыки из радиоприемника. Искоса поглядывая на приумолкнувшего сослуживца (Соломонов — заведующий производством, второй человек после генерального, Альбер — главный бухгалтер, босс в офисе, тоже очень высокая должность), Оксана Игоревна наблюдала за изменениями его психики, готовая в любой момент схватиться за руль, если Кости взбредет в голову отчебучить что-нибудь неожиданное. Она, разумеется, знала или догадывалась чем опасен водитель под действием наркотиков. Но Соломонов просто замкнулся на самом себе, погруженный в какие-то свои внутренние размышления.

«А он не так уж и нестерпим, когда молчит, — подумала Альбер, водя оценивающим взглядом по южноевропейскому профилю Соломонова. У сорокалетнего высокого мужчины была кубическая голова с правильным носом, чуть вывернутые пухлые губы, темные глаза. Черные каракулевые кудри то и дело непослушно падали на лоб. Маленькие уши. Прямая шея. Оксана не без восхищения отмечала сильное сходство Константина с мраморной статуей Давида работы Микеланджело. — Красавчик. Только ненормальный, жаль».

— Я нервничаю, знаешь-ли… — призналась она.

— Кто? — спросил Соломонов, тупо уставившись на дорогу перед собой.

— Я, — повторила Альбер. — Мне, знаешь ли, есть что терять… Я нервничаю и считаю, что тебе не следует заправляться порошком. Можешь со мной спорить, но ты не…

Соломонов шмыгнул носом и часто-часто заморгал.

— О чем я говорил? — спросил он.

— Когда?

— Только что.

— Ты молчал.

— А до этого?

— Когда?

— Ну, блин… До того, как нюхнул. О чем-то важном… Об иудаизме?

— Ты точно не говорил об иудаизме.

— Но о чем? Мать твою, ты можешь просто сказать, о чем я говорил! Я точно помню, что я о чем-то говорил, но не досказал… Я не успокоюсь, если не доскажу! Но, твою мать, я забыл, о чем я говорил! Об иудаизме?

— Опять, Кость? — не выдержала Альбер. — Ты говорил о песнях.

— О песнях? — Соломонов, казалось не мог сообразить, что он мог говорить о песнях и почему вообще именно о песнях, а не об иудаизме. — Какого хрена я говорил о песнях? А! Вспомнил! Ну да! Так вот, я слышу эти старые как говно мамонта песни и ни разу не слышал, о том, кто их исполняет! На радиостанциях по какой-то причине не говорят о том, кто исполняет песню, кто ее автор и композитор. Не говорят, как она называется, словно это военно-стратегическая тайна. Почему? Я хочу спросить — почему? И я спрашиваю — почему? Песни повторяют постоянно, из месяца в месяц, из года в год, но ни разу не скажут кто поет!

— Подразумевается, что песни настолько популярны, что не имеет смысла представлять артиста.

— Да неужели? А как я пойму, что за артист, если его НИ РАЗУ не представили. А если и представили, то это было черт знает как давно, или когда в это время я радио не слушал. Или вообще был маленьким! Или просто забыл! И вот теперь я тридцать лет слушаю одну и ту же песню и ни хрена не знаю имя исполнителя. Меня тошнит от одних и тех же мелодий, а я в упор не знаю, как они называются, и кто их поет! Особенно иностранные!

— У радиоведущего на мониторе есть и имя, и название композиции…

— Но у меня-то нет! У меня нет на моем гребанном радио этого монитора! — Соломонов принялся колотить по радиоприемнику широкой ладонью. — Я хочу знать кого я слушаю! Хотя бы раз объявите имя артиста, пусть этой, мать его, композиции сорок пять лет! Пусть ей хоть сто сорок пять лет!

Соломонов начинал терять контроль над собой, если его сейчас же не заткнуть, он в порыве гнева может целенаправленно направить «Мазду» на фонарный столб. Альбер пристегнулась и на всякий случай уперлась ногами в пол.

— Кость, следи за дорогой…

— Твою мать, твою мать!!! — кипятился Соломонов, брызгая слюной на лобовое стекло. — Знаешь, что я тебе скажу, Оксан? Знаешь, что я тебе сейчас скажу, вот именно сейчас? Не потом, не когда-нибудь, а вот сейчас? На первое февраля, я в очередной раз услышал вот по этому сраному приемнику какую-то допотопную как иудаизм песню на английском языке. А я не знаю английского! Не знаю, мать его! В школе мне преподавали немецкий! Немецкий! И вот я взял вот в эту самую руку мой айфон, мать его, включил голосовой поиск и говорю: «Бла-блаубла-глуб-друмбер»…

— Что это значит?

— Откуда я, мать его, знаю, что это значит? — взревел Соломонов и отчаянно посигналил кому-то клаксоном. — Я не знаю английского! Я что услышал, то и повторил в свой айфон. А айфон мне отвечает: «Неверный ввод», я повторяю, но уже по-другому: «Бла-блум-блем-блулала». А он мне: «Неверный ввод». Я всю дорогу повторял то, что слышал из песни, а он мне, сука, мать его: «Неверный ввод»! Как я тогда могу найти в интернете автора песни? Как? Что я слышу, то и повторяю! А я хочу знать! Я хочу знать, кого я слушаю!!!

— Кость, остынь. Сейчас это не важно.

— Важно!!! Важно! Я не какая-нибудь свинья! Я хочу знать, чем меня кормят!!!

— Скачай приложение! Просто скачай специальное приложение и включай его во время музыки. Оно определяет исполнителя. Все просто.

— Я так не хочу! Я не хочу так, мать твою! Для этого надо выполнять какието лишние действия!

— Нам надо сосредоточится на деле и не отвлекаться по пустякам. Я нервничаю, а ты орешь как ненормальный. — Альбер достала из сумочки пачку сигарет и нервно закурила. Только сейчас, поднося пляшущий огонек зажигалки, она заметила тремор в ладонях. Проклятье! Этого еще не хватало. Они с Соломоновым едут на очень серьезное дело. Сейчас они едут на такое дело, от результата которого решаться их судьбы, а этот сумасбродный Костя не может даже минуту посидеть молча. Неужели он не понимает всей ответсвенности предстоящей операции. Лично она понимает. Для нее яснее ясного, что в случае успешного результата, она покинет страну и попробует взять французское гражданство, чтобы больше никогда не ступать на территорию ненавидимой ею России. Она возьмет свою дочь, улетит из этой дыры, носящей название «РФ» и обустроится в пригороде Лиона, где живут дальние родственники ее отца. Если же их с Соломоновым постигнет неудача, то ей проще будет вскрыть вены, чем отправляться на нары в российскую тюрьму. Вот какое серьезное дело им предстоит, а Соломонов ведет автомобиль словно на рыбалку. А ведь они оба готовились к этому дню больше полугода.

07:28 — 07:41

На практически пустой парковке ОАО «Двери Люксэлит» стоял занесенная снегом старый и, откровенно говоря, очень неисправный «ИЖ Комби» оранжевого цвета. Машина стояла одиноко и выглядела до того жалко, что проходящие мимо бросали на нее лишь мимолетный взгляд и тут же отворачивались как от замерзшего трупика воробья. Автомобиль стоял на открытом ветру уже почти целый час и за это время из него никто не выходил, при том что в салоне в тесноте сидели трое взрослых половозрелых мужчины. Сидели в тишине. Мужчины мерзли, из многочисленных щелей в автомобильном кузове задувал внешний ветер, оседающий местами в виде снежного налета. Стекла заиндевели, сидящие внутри то и дело нежно выдыхали на них теплый воздух и терли пальцами маленькие иллюминаторы.

— У меня ноги замерзли, — пробурчал тот что сидел за рулем, но ответом ему было молчание. — Вы что, не слышите? Я говорю — у меня лапы уже окоченели!

Не дождавшись никакого ответа, бугай за рулем выматерился сквозь зубы и сунул в рот очередную сигарету. Чиркнул зажилакой и раздраженно выпустил на лобовое стекло струю плотного дыма.

— Проклятье, ты не мог бы не курить! — озлобленно высказал ему один из сидевших позади. — Тут дышать уже нечем!

— А ты открой окно. Хе-хе.

— Прояви хоть каплю понимания! Разве ты не знаешь, что кроме тебя больше никто не курит!

Курящий сделал особо глубокую затяжку и с наслаждением выпустил облачко дыма. На этом спор прекратился.

Мужчины сидели с хмурой сосредоточенностью. Видимость из заледененых окон была безобразной, хуже не куда, смотр во внешнюю среду производился преимущественно из протертых пальцами иллюминаторов. За этот неполный час мужики то молча сидели, погруженные каждый в свои мысли, то вдруг начинали ожесточенно спорить, то пялились в иллюминаторы, то опять замыкались на себе лишь для того, чтобы в какой-то момент выплеснуть наружу накапливаемое моральное давление. У них был разработанный план, обдуманный, утвержденный и до этого утра не подвергающегося сомнению, но по мере приближения к восьми часам утра, у каждого из них то и дело сдавали нервы. Сидящий за рулем громила с лицом отъявленного бандита был многим недоволен, курил и постоянно вносил в план изменения, который сидящий за его спиной красавчик с сутенерскими усиками всякий раз терпеливо отторгал. Усатенького звали Женей Брюквиным, его стриженный «под ноль» товарищ-курильщик носил прозвище Точило, а сидящий на заднем сидении по правую руку от Брюквина худой невзрачный и туберкулезно бледный тип откликался только на звукосочетание «Максимилиан Громовержец». Он сидел молча и плотно сжав тонкие губы, но в глазах его вспыхивал такой огонек, что оба мужчины боязливо отводили взгляды.

Одним словом — в салоне собрались трое человек, при других обстоятельствах вряд ли бы собравшихся воедино.

Молчание раздражало всех троих.

— Приехали, — безэммоцианальным голосом провозглясил Максимилиан Громовержец.

— Где? — завращал головой Точило. — Где?

— Вон, — указал сидящий сзади худосочный тип на паркующуюся машину марки «Киа» модели «Спектра».

— Это не они, — резюмировал Женя Брюквин.

— А кто? — спросил Точило.

— Откуда мне знать? Выйди и спроси — вы кто?

— На фабрике сегодня выходной. Кто это может быть?

— Кем бы они ни были, — сказал Брюквин, — но это точно не они! У тех «Мазда».

— Точно «Мазда»?

— Точно. Но уж во всяком случае не «Спектра».

— Так почему приехала «Спектра», а не «Мазда»? — не угоманивался Точило.

Тем временем дверца «Спектры» раскрылась и на ветер вышел коренастый мужчина. Накинув на голову капюшон и прикрываясь воротником куртки, мужчина запер дверцу и пошел в противоположной от фабричной проходной сторону. Этим был положен логический конец спору Брюквина и Точилы и недовольный бугай закурил очередную сигарету.

— Нам надо успокоиться, — произнес Брюквин. — Вы замечаете, что мы все немного раздражены? Так не годиться. Сделаем дыхательную гимнастику.

— Да пошел ты со своей дыхательной гимнастикой! — огрызнулся Точило.

— Верное решение! — отозвался с заднего сидения Максимилиан Громовержец. — Все делаем гимнастику. Дышим. Дышим.

Брюквин мысленно улыбнулся. На несколько минут в салоне будет молчание. Он прикрыл глаза.

В двенадцатилетнем возрасте Жене Брюквину попалась на глаза страничка из какого-то женского журнала, где рассказывалось о таком человеческом увлечении как выращивание деревьев бонсай. Жене понравились фотографии с миниатюрными деревцами, которые, если верить тексту, выращивались по многу лет и даже передавались из поколения в поколение. Его охватило непреодолимое желание тоже вырастить хотя бы одно такое деревце, уж больно ему захотелось поставить его на холодильник или прямо на свой стол, за которым он учил школьные уроки. Однако в журнале было недостаточно информации о выращивании бонсай, а интернета в деревушке, где в то время жил Женя Брюквин, отродясь не было. В местной библиотеке, куда пошел мальчик, о таком чуде как «бонсай» и не слышали, а вместо подходящей литературы на эту тему старая жирная женщина предложила Женьке стопку разгаданных сканвордов.

На несколько дней Женя Брюквин упал духом и перестал делать уроки, старался думать о чем-то другом, но карликовые деревья крепко засели в его голове и, не выдержав такого душевного давления, он решил попробовать вырастить миниатюрное деревце самостоятельно, опираясь только на скудные сведения из журнала. Журнал утверждал, что деревца можно вырастить из любого ростка или семечки, нужно лишь правильно обрезать и росток и веточки. Женя приступил к делу, взяв за первооснову семя сосновой шишки. Посадил в горшок, поливал всю зиму и еще март, но у него ни черта не получилось. В цветочном горшке сосновая семечка обрела свою могилку. Другой бы мальчик плюнул бы на эту затею и включил бы компьютер или приставку, но стремление вырастить бонсай стала для Жени Брюквина идеей фикс. Он пытался вырастить деревце из других семян и из ростков, перепробовал многие цветочные горшки, менял удобрения и поливал землю всем, что, по подростковому мнению, содержало соли и минералы. Кое-какие ростки прижились и даже дали корешки. Дождавшись, когда ростки покажут свои кое-какие листики, Женя принимался беспощадно экспериментировать с веточками — резать их, привязывать друг к другу, вывертывать. В итоге почти все ростки погибли в муках, а те, что остались пытались сопротивляться подростковому влиянию и расти так, как задумано природой. В конце второго лета между природой и Женей Брюквиным началось активное противоборство. Мальчик не мог смотреть на правильно развивающиеся древесные саженцы, он нервничал и плохо спал, грезя в постели о том, как можно еще зафиксировать веточки и как лучше обрезать листики. Тогда-то родители впервые назвали своего сына чокнутым и занимающимся «чепухой». У Жени был переходный возраст и ему было проще разругаться с родителями, чем оставить свое ни к чему не приводящее хобби.

Следующей зимой все женины ростки просто-напросто сбросили листья и не реагировали ни на полив, ни на искусственное освещение, которым Женя мучил саженцы даже ночью. Эксперименту пришел конец, когда Женя это осознал, он ушел из дома и встречал Новый Год на улице районного центра, в то время как его родители бегали по деревне и высвечивали фонариками все сугробы и лесопосадки. А к весне у Брюквина уже было готово множество новых горшочков, ожидающих посадки в них новых саженцев.

Женя Брюквин пытался вырастить хоть один бонсай на протяжении шести лет. Шесть лет одно и то же. И в итоге у него росло пара изувеченных еле-еле живых деревца, походящих не на культурный бонсай, а на зараженные радиацией мутанты, едва держащиеся между жизнью и смертью.

Когда Женя Брюквин встретил свое совершеннолетие в его деревушке появился интернет. Родители немедленно приобрели ноутбук и тогда-то восемнадцатилетний Женя впервые в жизни ввел в поисковике слово «бонсай». Сначала он прочитал сайт в котором подробно говорилось о том, как выращивать бонсай ПРАВИЛЬНО и сколько трудов это занимает. Тогда-то Женю Брюквина охватило ледяное отчаяние, он понял, что шесть долгих лет занимался совершеннейшей бессмыслицей, душевным онанизмом. Потом он включил фотографии миниатюрных деревцов и через мгновение увидел несколько сотен ПРАВИЛЬНЫХ бонсай.

Женя Брюквин захотел застрелиться из отцовского ружья, но не нашел патроны. После обращения к неврологу и нескольких месяцев душевного терзания, Женя Брюквин поддался на родительские уговоры и переключил свой лишенный цели сублимативный потенциал на что-то иное, а именно — на творчество, а если еще конкретнее — на рисование. Жени внушили (и он в это поверил), что, несмотря на то, что он никогда не обучался живописи, у него все же имеется какой-никакой талант. Женя стал рисовать акварелью. Родители хвалили его, говорили, что их сын пишет картины лучше всех в их деревне. Уже подросший Женя немного сомневался в этом, но старательно проводил за бумагой и акварелью долгие часы, пока, наконец и сам не уверовался в своем таланте.

Все испортил интернет. Перед выпускным днем в школе Женя посмотрел на ПРАВИЛЬНЫЕ акварельные картины и полез в кладовку за ружейными патронами. Опять не нашел и опять был прием у невролога.

Потом была попытка резьбы по дереву. Но на этот раз Женя не долго испытывал себя на прочность, после первой же поделки, которую он вырезал около недели, он включил уже знакомый интернет и сравнил свое изделие с ПРАВИЛЬНЫМИ. Схема повторилась: интернет — незаряженное ружье — невролог. После попытки писать стихи, схема продвинулась на один пункт: интернет — ружье — невролог — психотерапевт. А после — самостоятельное стеклодувное производство, на которое отец потратил почти полмиллиона рублей (установка одной печи чего стоила! Но Женя так просил! Так хотел заняться выдуванием из стекла красивых вазочек и эксклюзивных елочных игрушек, что отец поддался на его уговоры и вместо автомобился одарил единственного сына объектом его мечтаний). Брюквину действительно очень нравились изделия из стекла, но, только учить его было не кому. Оказалось, что ни в его деревне, ни во всем районе никто не владел стеклодувным мастерством. В итоге, безуспешно поиздевавшись над расплавленным стеклом, Женя Брюквин открыл интернет и загрузил ПРАВИЛЬНЫЕ стеклянные изделия.

На этот раз уже налаженная схема: «интернет — ружье — невролог», дала сбой и превратилась в схему: «интернет — взрыв стеклодувной мастерской — психотерапевт — психиатр — рецидив — психиатр — трехмесячное лечение в психоневрологическом отделении областной больницы». Один лечащий врач рекомендовал Брюквину заняться спортом и даже сам договорился со знакомым владельцем спортзала о получении абонемента, по которому Женя посещал спортзал четыре раза в неделю (после выхода из больницы, он не вернулся в деревню, а снял комнату в районном центре). До того холодный к любому виду спорта, Женя увлекся тренажерным залом. Изматывающие занятия и принимаемые стероиды отвлекали Брюквина от воспоминаний о прошлом, он привел себя в приличную физическую форму и благодаря этому даже женился. Но, как всегда, все испортил интернет. Уже опасаясь за дальнейшие события, Женя сравнил свои накачанные за год мускулы с фотографиями ПРАВИЛЬНЫХ тритепсов накачанных двадцатиоднолетних парней. На этот раз Женя сдержался и, никому ничего не сказав, бросил тренажерный зал и вернулся в деревню, утянув туда и свою молодую супругу.

С тех пор бедолажка Женя Брюквин боялся начинать хоть какое-нибудь дело. По натуре творческая личность, он страдал от поиска себя в этом мире. Считая, что человек делает что-то ради конечного результата, а не ради процесса, Женя не понимал, как можно не стремиться к идеалу. Если он что-то начал, он должен достигнуть в этом деле высшего порядка, пика, каких-то недосягаемых высот, сделать это лучше всех, иначе для чего тогда вообще что-то делать. А так как интернет показывал Брюквину, что все высоты уже давным-давно преодолены другими и переплюнуть достижения в той или иной области все равно не получиться, то Женя всегда ходил как в воду опущенный и сравнивал свои маленькие достижения с другими. Когда он собирал урожай картофеля, то сравнивал клубни с фотографиями из интернета, вводя в поисковике: «Картофель». Если его жена вязала ему шарф, он и его сравнивал с шарфами из интернета. Дошло до того, что он сравнил собственную жену с фотографиями других жен, а потом и родившегося младенца с фотографиями других младенцев.

Надо ли говорить, что Женя Брюквин остался крайне недоволен сравнением.

Увы, младенца спасти не удалось, а молодую супругу вовремя откачали.

В психиатрической лечебнице, где Женя Брюквин провел почти четыре года, он познакомился с одним неприметным с виду пареньком, требовавшим, чтобы его называли не иначе как Максимилиан Громовержец. Не Максим, не Макс, и уж тем более не Максимка, а только Максимилиан Громовержец. Он не скрывал того, что попадает в стены этого чудесного заведения с периодичной регулярностью и что причиной его заточения является не столько отождествление себя с древнеримским легионером, но прежде всего то, что любимым его занятием на досуге являлось вот что: он подкрадывался к стае голубей, выбирал взглядом одну птицу и подпрыгивал на месте. Голуби взмывали вверг, а Максимилиан Громовержец рассекал выбранную птичку прямо на лету коротким мечом собственного производства. Причем он не просто разрезал несчастную птичку, он сносил ей головку, чем показывал свое владение холодным оружием. Уж больно ему нравилось это хобби. А окружающим, отчего-то — не нравилось. Окружающие почему-то жалели глупых птичек и нарекали Максимилиана Громовержца психом. Женя и Максимилиан Громовержец сдружились, Брюквину чем-то импонировало мировоззрение Максимилиана Громовержца, а тот, выслушивая женины причитания по поводу того, что жизнь в принципе не имеет смысла, если невозможно достигнуть совершенства, согласно кивал и подсовывал Брюквину брошюрку с философией Фридриха Ницше.

Максимилиана Громовержца освободили из лечебницы на месяц раньше Брюквина. А Женя, после выписки, не вернулся в свою родную деревню, а вновь обосновался в районном центре, пытаясь заработать на кусок хлеба, но без энтузиазма, справедливо считая, что нечего пытаться рвать задницу, зарабатывая бабло, если у других это получается не в пример лучше. В районном центре Брюквин сдружился с одним бандитом по прозвищу Точило. А когда им случайно подвернулось одно дельце, Брюквин и Точило созвонились с Максимилианом Громовержцем.

И уж теперь-то Женя, кажется, нашел ту сферу, в которой он станет лучшим. Ну во всяком случае встанет в один ряд с лучшими.

С лучшими грабителями.

— Проклятье! — выкрикнул Точило. — Может они уже внутри, а мы тут торчим как три дурака?

— Они должны приехать на «Мазде»! — терпеливо объяснял Брюквин. — Еще есть время. Подождем.

— Я уже задубел ждать! Как хоть они выглядат, может мы их просмотрели?

— Я же говорио — не знаю, — признался Женя. — Знаю, что двое на «Мазде».

07:37 — 07:44

Как правило в цехе было открыто двое ворот — главные и вторые. Первые для привоза в цех заготовок, вторые для вывоза готовой продукции. Но из-за того, что сегодняшний день был объявлен выходным, обои ворота были заперты на замки. Ключей было три комплекта: у заведующего производством Константина Соломонова, у охранников и один — в офисе. Охранник может открыть цех только по требованию начальства или мастера, поэтому пришедший к цеху Степан Коломенский был вынужден сидеть на улице в курилке и ждать генерального — Даниила Данииловича Шепетельникова, который должен приехать к восьми утра. Но вместо генерального он дождался мастера заготовительного участка — Любу Кротову, маленькую женщину с девчачьей фигурой. Взяв ключи на проходной у Пети Эорнидяна и расписавшись за них как положено по инструкции, она спешила в обогреваемый цех, зябко ежась на холодном ветру. Помимо ручной маленькой женской сумочки на плече у нее висела тяжелая сумка-рюкзак, повернутая на спину. Вид у Любы был подавленный. Высокие каблуки ее зимних сапог чуть-чуть приподнимали ее кверху, но все-равно она вынуждена была разговаривать с высоким Коломенским, задрав подбородок. Поздоровавшись с главным инженером, она спросила зачем он пришел, ведь сегодня выходной. Держа сигарету так, чтобы ветер ее не затушил, Коломенский сказал, что его вызвал генеральный.

— Зачем? — спросила Кротова.

— Что-то с вытяжкой, — ответил Степан Михайлович выходя из курилки. — Надо что-то поменять, но Данила Данилыч, кажысь, сам не понял, что. Сейчас будем с ним разбираться.

— Ну да, — согласилась Кротова, поправляя тяжелый рюкзак на спине. — Он об этом и говорил. Говорил, что вытяжка не в порядке, а без нее работать невозможно. И неизвестно как долго продлиться ремонт. Поэтому рабочим дали выходной. Так?

— Так, — Коломенскому не нравилось врать. Но он врал.

— И ты что, будешь один ковыряться? Есть же бригада специалистов по вентиляции, они всегда приезжают. — Мастрица сунула ключ в замок и начала проворачивать. Замок замерз и не поддавался.

— Я не в курсе, Люб, — признался Коломенский. — Может будет бригада, может не будет. В любом случае я должен буду отключить электроснабжение всего цеха. Ты же знаешь Шепетельникова, он никогда ничего толком не объяснит. Приходи, говорит, надо заняться вытяжкой.

— Странно, Степа… — замок щелкнул и Люба вынула ключ, — По-моему, с вытяжкой порядок…

— А ты зачем пришла? — главный инженер сделал затяжку и воровато оглянулся на будку охранника, надеясь, что Эорнидян не видит, что он курит не в курилке. Он стоял так, что вьюга дула ему прямо в лицо, курить было неудобно. — Он и тебя вызвал?

— Нет. Мне нужно поработать с кое-какими бумажками. — Кротовой не нравилось врать. Не нравилось, но приходилось.

Они отворили цеховую дверь и вместе вошли внутрь. Степан Михайлович, выплюнув окурок направился в раздевалку на второй этаж, а Кротова в кабинет мастеров, расположенную в противоположной стороне огромного цеха. В цеху было сумрачно, но Кротова не включала свет. В этом не было необходимости. Работать сегодня не будут. Она шла мимо станков своего участка, смотря на их темные немного загадочные очертания. Широкий раскроечный станок. Форматный станок с циркулярной пилой, на котором привезенные заготовки режутся на куски необходимой длинны. Участок сборки, где женщины-рабочие из деталей собирают каркасы дверей и пневмопистолетами скрепляют их скобами. Четырехсторонний фрезеровочный станок, через который пропускают заготовки для придачи им готового вида. Горячий пресс, где на каркасы накладываются листы МДФ и приклеиваются под высоким давлением и высокой температурой. Еще один пресс — малый. Шлифовальный станок для шлифовки до шершавого состояния полуготовые дверные полотна. Еще один шлифовальный станок для обдирки бракованных дверных полотен. Линия каширования, где шершавые дверные полотна обклеиваются с обоих сторон пленкой с имитацией дерева. Если приклеилось плохо — возврат на второй шлифовальный станок и снятие пленки. Станок ЧПУ, где специальными сверлами прорезаются отверстия в дверных полотнах для стеклянных или филенчатых вставок. Еще один ЧПУ для вырезания выемок. Длинный кромкооблицовочный станок для выравнивания и оклеивания кромки. Кромкооблицовочный станок поменьше. Вакуумный пресс для оклеивания небольших филенчатых вставок. Форматно-раскроечный станок для выравнивания дверных полотен и заготовок. Участок ремонта, где женщины затирают царапины и мелкие дефекты, придавая почти готовым дверям правильный вид. И это только один участок — заготовительный. Тут она мастерица. Но в том же цеху есть еще три участка — лакокрасочный (изолированный отдельным помещением), сборка-упаковка и участок погонажных изделий. Соответственно на каждом участке свой мастер. Есть еще склад, но он живет по своим законам и фактически к производству не относится, там нет ни мастера ни рабочих, только кладовщики и погрузчики. Помимо самих станков в цехе было десятки и десятки европоддонов с дверными деталями и дверями на разных стадиях изготовления.

Минуя свой участок, Люба Кротова повернула на другой, где стояли другие станки. Тяжелый сумка-рюкзак тянул ее спину вниз, вызывая воспоминания о мешке с картошкой. Люба поправила его поудобней, и не забывая и об маленькой женской сумочке зашагала дальше по цеху. Она вышла на участок сборки-упаковки. Две линии окутывания, где детали оклеиваются пленкой для их последующего сбора в сборную дверь. Два станка-рапида, где циркулярные пилы отпиливают края деталей. Еще один кромкооблицовочный станок для других деталей. Большой станок для врезки отверстий для замков и петель. Сборочные столы, где рабочие вручную собирают из деталей, стеклянных вставок и филенок готовые сборные двери. Потом двери проходят еще один участок ремонта и идут в лакокрасочный участок, откуда потом на упаковку и на склад.

Основной цех производства имел Т-образную форму, оба луча которой дополнительно изгибаясь через ворота переходили в отдельный изолированный лакокрасочный участок и склад. К тому же из разных мест цеха выходили отдельные помещения — слесарки, компрессорные, подсобки, туалеты, токарные, помещения для гильотинирования экошпона, отдельный стекольный участок для резки стеклянных и зеркальных вставок, котельная, раздевалки, сушильная комната для испарения лишней влажности деревянных заготовок, помещение для хранения инструментов и расходных материалов, помещение для производства рамок из штапика и прочие. Кроме этого на верхней планке своеобразной буквы «Т», находился антресольный этаж, то-есть дополнительный внутренний цеховой этаж вдоль стены на котором располагались должностные кабинеты (но не офисных служащих, чьи кабинеты располагались вообще в другом здании), на этот этаж шла перегибающаяся пополам стальная лестница. Но и сама буква «Т», обросшая со всех сторон дополнительными помещениями как морской камень обрастает устрицами, содержал в себе хаотично разбросанные в произвольных местах станки, поддоны, стеллажи и оборудование. Цех неоднократно менялся, что-то перестаивалось, что-то привносилось и убиралось, станки много раз передвигались, где-то ставились перегородки от пыли, а где-то надстраивались конкретные кирпичные стены и натягивались старые рекламные биллборды, превратив в итоге и без того неприспособленный для производства цех (когда-то он строился под большой гараж для большегрузных автомобилей) в некий стальной муравейник с неясной и запутанной логистикой. Станки соседствовали между собой без соблюдения стадии производства, так что рабочим приходилось перевозить детали и дверные полотна от станка к станку через весь цех, преодолевая заторы и нагромождения. Кто-то наиболее начитанный из офиса, заглядывая в производственный цех сравнивал его с древним Вавилоном. Рабочие у многих своих станков не видят, что происходит на другом конце цеха, пока не подойдут самолично.

Люба Кротова работала мастером заготовительного участка почти десять лет.

07:39 — 08:00

По мерзлой грязи и снегу топали три пары ног. Одна пара — зимние кроссовки, купленные у китайцев в торговом центре, вторая — зимние кроссовки, купленные у китайцев в палатке на рынке, третья пара — зимние кроссовки, купленные у русских в магазине, произведенных в России, фирма-производитель зарегистрирована в России на гражданина России, но по фамилии Чон. Первая и третья пара кроссовок шла впереди, вторая — на несколько шагов позади.

— Эй, мужики, здорово! — первая, третья и вторая пара кроссовок остановилась. Мужики поздоровались и втроем миновали проходную, где каждый из них прикоснулся своим магнитным ключом к электронному турникету и оказался на территории дверной фабрики. Охранник Эорнидян лишь со скучающим видом на секунду оторвался от созерцания собственных мыслей, фантом которых, по-видимому, проецировался на внутренней стороне сетчаток его дремотных глаз.

Трое мужчин, ежась на снежном ветру, трусцой миновали расстояние от проходной до цеха, на бегу взглянули налево — столовая сегодня закрыта, и вбежали в цеховую дверь, повернули направо, вошли в коридорчик и потопали по лестнице, жалуясь то на неприятную снежную вьюгу, то на то, что им давно не выплачивают зарплату и не на что купить элементарного кофе. Действительно, на фабрике по производству межкомнатных дверей, где мужчины числились работниками, ровно два месяца не выплачивалось ни копейки, при том, что раньше заработную плату выдавали более-менее стабильно. Но вдруг, сразу после новогодних праздников на стене цеха, там, где обычно вешались объявления различного содержания и где они, потеряв актуальность, висели месяцами никому не интересные и ненужные, появилось свеженький листочек формата А4. Содержание листочно было следующим: «В связи с производственной необходимостью заработанная плата за январь будет выплачиваться не в полном объеме. Невыплаченная часть заработанной платы будет начислена за февраль». И в нижнем правом уголке — мелкая закорючка генерального директора Даниила Данииловича Шепетельникова. Однако, время показало, что зарплата за январь вообще не выплачивалась, а вместо нее рабочие удовлетворились другой бумажкой: «В связи с временными финансовыми затруднениями заказчиков, заработная плата сотрудников ОАО «Двери Люксэлит» за январь переноситься на день аванса за февраль». И опять подпись Шепетельникова. Рабочие вознегодовали, но обещания проглотили и стали ждать день аванса. Аванса не было. Просто не было и все. Рабочие стучались в кабинет заведующего производством Соломонова, но тот только разводил руками и не мог разъяснить ничего. Деньгами он не заведовал и сам сидел без жалования, о чем откровенно и признавался. Через несколько дней вместо пропавшего Шепетельникова, который, похоже, просто боялся появляться перед пролетариатом, на стенде с бумажками появилась очередная писулька, заверенная, впрочем, не самим Шепетельниковым, а главным бухгалтером — Оксаной Альбер: «Зарплата за январь и февраль в полном объеме будет выплачиваться…» И стояла конкретная дата — сегодняшний день. Рабочие побузили-побузили, но вернулись к станкам и с нетерпением стали ждать долгожданного дня. Какой-то шутник прилепил самодельное объявление: «В СВЯЗИ С ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ ЗАРПЛАТА НА ОАО «ДВЕРИ ЛЮКСЭЛИТ» БУДЕТ ВЫПЛАЧИВАТЬСЯ В КРИПТОВАЛЮТЕ БИТКОИНАХ. ОБЩЕЕ КОЛИЧЕСТВО ЗАРАБОТАННЫХ БИТКОИНОВ ЗА ДВА МЕСЯЦА — 8 (ВОСЕМЬ) ЕДИНИЦ. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ МЕЖМОЛЕКУЛЯРНОГО НАНОРАСПИЛА ВОСЬМИ МОНЕТ МЕЖДУ ВСЕМИ РАБОЧИМИ СОСТОИТСЯ В КАБИНЕТЕ ГЛАВНОГО БУХГАЛТЕРА. НАНОРАСПИЛ МОНЕТ ПРОИЗОДИТСЯ ИЗ РАСЧЕТА 0,01073 ГРАММА НА 1000 РУБЛЕЙ. ПРОВЕРИТЬ ТОЧНОСТЬ ПОЛУЧАТЕЛЬ МОЖЕТ В ТРУДОВОЙ ИНСПЕКЦИИ ПО АДРЕСУ… ТЕЛ…» Шутка, впрочем, не удалась. Оказалось, что ни один человек в цеху не понимал, что такое биткоины.

Но накануне обещанной зарплаты за два месяца пролетарскую массу собрал начальник производства Соломонов и объявил на собрании, что в связи с отключением системы вентиляции сегодняшний день объявляется выходным. Зарплата переносится еще на день. Рабочие сжали зубы и кулаки, но в глубине души были рады незапланированному выходному дню и почти не стали возмущаться.

Но даже в выходной день кое-кто пришел в цех. Например, трое рабочих: наладчик станков заготовительного участка — Юра Пятипальцев (пара ног под номером 3), станочник ЧПУ — Лева Нилепин (пара ног за номером 1) и ученик электрика — Август Дмитриев (ноги номер 2). Пятипальцев, Нилепин и Дмитриев вошли в раздевалку, где уже сидел Степан Коломенский. Сидел и задумчиво пил бледный пакетированный чай.

— Сегодня будем двигать станок, — заявил Пятипальцев, стряхивая снег с верхней одежды.

— Какой? — спросил молодой, но уже опытный рабочий-станочник Нилепин.

— Не переживай, не твой, — наладчик скинул с ног китайские кроссовки и быстро стянул штаны, выставив на всеобщее обозрение сатиновые труселя.

— Длинный «Кашир»? — уточнил Нилепин, имея в виду один из станков окутывания деталей пленкой. — Соломонов хотел его подвинуть ближе к сборочному участку.

— Нет, — отозвался ученик электрик Дмитриев, человек с необычным именем — Август, и с внешностью мелкопоместного польского шляха. Сам невысокий, с хищным носом и седыми усищами. На его лице навсегда застыло выражение человека, который замыслил какую-то аферу. Он работал на фабрике первый месяц, но уже зарекомендовал себя как лютый борец за трезвость и безалаберный электрик. — Четырехсторонний фрезеровочный переставляем к окнам.

— Он тяжелый, — засомневался Нилепин, облачаясь в фирменную форму с логотипом фабрики. — На телегах? («телегами» или «рохлями» на жаргоне рабочих испокон веков назывались гидравлические тележки)

— Краном, — ответил Пятипальцев, почесывая бородообразную щетину и присаживаясь за стол.

— Так, ладно… — Нилепин, вдруг, хлопнул в ладони и как-то заговорщицки усмехнулся. — Ну что, пока никого нету… — он выудил из своего пакета, что-то, завернутое в другой пакет и, пряча его в руках, подошел к столу, за которым уже расселись трое коллег. — Давайте-ка, пока никого нету…

— Чего это ты прячешь? — спросил Пятипальцев.

— Кое-чего, Юра! Знаете, почему я вчера брал выходной?

— Потому, что позавчера у тебя был день рождения, братан.

— И знаешь, что я попросил у сеструхи? Догадайся, Юрец.

— Братан, ну откуда я могу знать? Электролобзик?

— О! — улыбка Нилепина стала напоминать улыбку злобного клоуна Джокера. — Помнишь, однажды мы с тобой слямзили из супермаркета бутылку вискаря с вишневым вкусом?

— Не береди мне душу, Лева, — чуть не застонал Пятипальцев. — У меня до сих пор этот вкус во рту стоит. Я после этого вискаря физически не могу пить ничего другого, а девять сотен за бутылку платить не могу. Жаба душит. Так и мучаюсь, Лева.

— Давай рюмки, друган! Давай рюмашечки! — и с этими словами Нилепин поставил на стол ту самую бутылку виски с вишневым вкусом. — Скорее-скорее, пока никого нет! Рюмашечки!

— Братан!!! — взревел Пятипальцев, схватив бутылку как дитя новорожденное. — Братан! О, Лева, о кореш!!! Брат, ты же мне брат!!! Пацаны, вам плеснуть? — этот вопрос бородатый наладчик адресовал жующему утренний бутерброд Августу Дмитриеву и допивающему чай Степану Коломенскому. Степан Михайлович проглотил слюну, но вовремя спохватился, что закодирован. Пересилив себя, он был вынужден отказаться и даже попросил у коллег прощения за то, что в следствии «сами знаете чего» не может составить им компанию. Пацаны понимали и не настаивали. Коломенский свое отпил, переварив за всю свою жизнь столько алкоголя, сколько его коллегам и не снилось и если он в очередной раз сорвется, то однозначно уйдет в долгоиграющий беспросветный запой. А вот Дмитриев принялся разводить демагогию о вреде пьянства, за что был немедленно и беспощадно проигнорирован как Пятипальцевым так и Нилепиным.

Нилепин плеснул в две рюмочки ароматной жидкости, они с Пятипальцевым чокнулись и не торопясь выпили. Выпили и откинулись на спинки стульев. Оба полуприкрыли глаза и молчали. Молчали долго, только иногда один из них мычал от удовольствия. О закуске никто из них даже не вспомнил, по, только им одним известному уговору, считая, что закусывать этот божественный нектар кощунственно.

— Еще, — произнес Нилепин, не открывая глаз.

— Не спеши, брат, — Пятипальцев почесал бороду. — Тут главное — не спешить…

— Давай еще по одной, покудова народ не пришел, — попросил Нилепин, — ведь делиться придется…

— Не придется.

— Почему? Придется, Юрец. Че я, пацанов не знаю, только запах почувствуют — вылакают все вмиг.

— Расслабься, друган. Не придется делиться. Эти двое не пьют, — он кивнул на Дмитриева и Коломенского, — а больше никого не будет.

— Никого не будет? Почему?

— Потому что сегодня выходной, брат.

До Нилепина не сразу дошло, где-то секунд через семь.

— Выходной? Как? В натуре?

— Ты не знал? А, ну конечно! Тебя же вчера не было, ты не знаешь. Сегодня, в натуре, выходной, Лева.

— Вот тебе и раз… А вы зачем пришли? Завтра бы станок перенесли.

— Много заявок на четырехсторонний. Станочники и так не успевают, надо переставить пока цех стоит.

— А меня Шепетельников вызвал, — сказал Коломенский, повторно заваривая пакетированный чай в бокал со странными символами, который Степан Михайлович все время силился понять, но не мог. Один его знакомый объяснил, что художник-дизайнер хотел изобразить на бокале англоязычную фразу, переводимую на русский язык как: «Я люблю себя». Коломенский в это не верил, и сейчас безуспешно пробовал интерпретировать символы по-своему.

— Зачем? — спросил у него Пятипальцев.

— Э… — главный инженер фабрики «Двери Люксэлит» прикусил язык. Вообще-то генеральный директор строго-настрого запретил кому-то говорить о том, что он вызвал Степана Михайловича. Сказал, что сегодня бригада монтажников будет кое-что хитрить с вентиляцией, нарушая разрешенную технологию и об этом надо помалкивать иначе будут проблемы. За молчание Шепетельников даже обещал выписать Степану Михайловичу премию, чего он не делал никогда в жизни. — Э… просто помогать бригаде монтажников. Я знаю систему вентиляции, буду вроде как, руководить.

— Получается, я зря сегодня пришел? — расстроился Нилепин. — Сегодня у всех выходной!

— Почему зря? — ответил Пятипальцев и подумав, достал из кармана зажигалку. По правилам в раздевалке, которая служила также еще и комнатой приема пищи, курить было строжайше запрещено и даже висела соответствующая наклейка с перечеркнутой сигаретой и уведомление, что за курение в раздевалки со всех присутствующих взыскивается штраф в 500 рублей, поэтому Коломенский с недоуменным вопросом взглянул на Пятипальцева. Закурит он прямо тут в надежде, что отсутствие директоров сыграет ему на руку или все же спуститься на улицу и посетит специальную курилку. Но Юрка ни сделал ни того, ни другого. Он чиркнул зажигалкой, удовлетворился ее работой, потушил и разлил еще по одной рюмочки виски. — Сейчас еще по одной дернем и пойдем станок быстренько переставим. Вот и Август здесь с нами, отключит кабеля. И подключит. Я все проверю, сразу настрою. За час-полтора сможем справиться, а завтра с утра пацаны сразу включат и начнут работать. Поможешь, Лева? А потом монтажники пусть делают с вытяжкой, что хотят, а мы посидим здесь как следует.

— А зарплата? — спросил Лева Нилепин, ожидая, что Юра попытается поджечь разлитое в рюмки виски.

— Завтра, — ответил Пятипальцев, взглянул на каждого из сидящих с ним за одним столом, немного посомневался, но, решившись, опрокинул рюмку и тут-же выпустил огонек зажигалки. Не теряя ни секунды, он поднес к огню левую ладонь и держал ее так, чтобы было как можно больно, но ожога не осталось. Сидящий рядом с Юркой усатый ученик электрика Август Дмитриев чуть не поперхнулся собственной слюной и, выпучив голубые глаза с расширенными от ужаса зрачками, неотрывно наблюдал, как огонек зажигалки слегка лижет раскрытую ладонь наладчика. Пятипальцев напряг все мускулы лица, видно было что ему становилось нестерпимо больно, но он стойко держался, скалил зубы и морщился. Из горла раздался рык, на побелевшем лице появилась гримаса боли и… удовольствия. Бородач то приближал ладонь к огню, то чуть отдалял, и когда за столом почувствовался легкий запах паленой кожи, Юрка по-медвежьи взревел и убрал руку.

Откинулся на спинку стула и облегченно закрыл глаза, сжимая-разжимая опаленную ладонь.

— Ты че делал? — тихо спросил Дмитриев.

Пятипальцев будто отстранился ото всех, он глубоко дышал, тер ладони и почти яростно блаженно улыбался.

— Кайф! — прохрипел он. — Тебе не понять.

— Нашему Юре нравится испытывать боль, — ответил Лева Нилепин за своего коллегу. — Нравится, что ж с ним поделать. Совместил ощущения на языке и на коже. Че, Юрец, неужели, взаправду, прешься от такого?

— Блин, братуха, у меня аж стояк… — ответил Пятипальцев.

Дмитриев только хлопал глазами.

Коломенский усмехнулся и достал колоду игральных карт.

— Партейку перекинем? Кто будет?

07:43 — 07:46

Константин Олегович Соломонов поставил свою «Мазду CX7» не на своем обычном месте, а немного в стороне за сугробами, чтобы не привлекать внимания. Взяв барсетку и кейс, он с Оксаной Альбер вышел в метель. Холодные снежинки сразу затрепетали его непослушные кудри, но начальник производства проигнорировал головной убор и пошел к проходной с обнаженной головой. Он шел по глубокому снегу уверенно, казалось, ничто его не волновало. Будто он уже проделывал предстоящее дело и досконально знал пошаговый алгоритм действий. Что нельзя было сказать об Оксане, она беспрестанно вертела головой и вздрагивала от любого проходящего мимо человека. Ее не оставляло чувство тайной слежки и, откровенно говоря, она не решилась бы на это дело, если бы не внутренняя уверенность бесстрашного Соломонова, ведущего ее за собой.

Они быстро шли вдоль бетонного забора, увенчанного витками колючей проволоки, Соломонов знал какой участок этого места не просматривается видеокамерами и вел Оксану именно там. Проходная была за углом, со стороны парковки. В каком-то месте Костя внезапно остановился и, терпеливо игнорируя снежную метель, привстал на снежную кочку и заглянул за забор.

— Чисто, — заключил он после нескольких секунд осмотра внутренней территории фабрики. — Впрочем… Стоп!

— Что там? — спросила, отворачиваясь от вьюги Альбер. Полы ее белого пальто трепыхались на ветру, ноги обдувало неприятным холодом.

— Цех, мать его, уже открыт!

— Кто открыл цех? У кого есть ключи?

— Разумеется, у меня! Я же заведующий производством и было бы очень удивительно, если бы я не имел ключа от своего цеха. Но я еще не пришел… Я стою тут… А цех уже открыт.

— У кого ЕЩЕ есть ключ, Кость? Думай скорее, у меня ноги мерзнут.

— У охранников, мать их.

— У Шепетельникова есть?

— Нет, ему открывают охранники.

Соломонов передал кейс Оксане, а сам раскрыл барсетку. Не обращая внимания на проносящиеся мимо автомобили, достал пакетик с белым порошком, защепнул поочередно две щепотки и резко вдохнул их каждой ноздрей будто нюхательный табак. Альбер закатила глаза и на несколько минут оказалась в компании замкнутого на самом себе мужчины, чьи черные кудри бились на ледяном ветру, а черные глаза неподвижно остановились на какой-то точке. Вскоре он очнулся и спросил, о чем он говорил. Едва сдерживая подступающую ярость, Альбер ответила, что он ни о чем не говорил. Как это ни удивительно, но он НИ О ЧЕМ не говорил, а просто хотел миновать проходную и открыть цех. Но в цех уже кто-то вошел.

— Значит меняем план, — ответил Соломонов. — Нам нельзя светиться ни перед кем. Мы хотели сами открыть цех, пройти в мой, мать его, кабинет, сделать свое дело, выйти, запереть цех и в темпе вальса миновать охранника. Теперь сделаем по-другому, возможно то, что цех уже открыт, даже лучше. Оксан, послушай, что я тебе скажу… Послушай, что я тебе скажу прямо сейчас и не говори, что я тебе не говорил…

— Говори!

— Мать твою, не перебивай меня, когда я говорю! Не надо открывать свой ротик и пытаться казаться умнее того, с кем ты, мать твою, разговариваешь…

— Я сейчас развернусь и уйду! Не тяни резину, Кость!

— Нам не придется светиться даже перед охранником. Мы прошмыгнем в открытый цех, мать его.

07:43 — 07:58

Наспех одевшись, она отправилась на работу, на ОАО «Двери Люксэлит».

Вообще-то Зинаида Сферина не обязана была сегодня приходить на работу, на вчерашнем собрании выступивший вперед заведующий производством Константин Олегович Соломонов, широко улыбаясь и тряся кудрями сообщил собравшимся, что генеральный директор Шепетельников Даниил Даниилович объявляет завтрашний (теперь уже — сегодняшний) день внеочередным выходным. Будто-бы сегодня будут устранять какие-то неполадки в системе вентиляции. Зина видела это своими глазами и слышала своими ушами поэтому по полному праву должна была сидеть дома, варить обед, смотреть сериал и ждать супруга. Надежного, в меру толстого, сильного, немного грубого, но, увы, не любимого.

Зинаида собралась на работу потому что просто не могла сидеть на диване или стоять у плиты, когда ее душа испытывала глубокое потрясение, вызванное сильнейшим предчувствием чего-то очень нехорошего. Предчувствие не давало ей покоя последние недели, она не могла избавиться от скверных мыслей, что вот-вот должно было что-то случиться. Что-то непоправимое. И как бы она не старалась, но отделаться от этого тревожного состояния у нее не получалось. Она ходила в местный театр, пила вино, смотрела комедии — бесполезно. Покой не возвращался, сон ухудшился, аппетит пропал. Пропадали любые желания, любые стремления. Подразумевая у себя возникшее онкологическое заболевание, Сферина сходила к специалисту и не успокоилась даже когда после многочисленных анализов получила на руки совершенно безопасное заключение врача. Зинаида Зиновьевна стала принимать успокоительные капли, сосать глицин, пить ромашковый отвар и по примеру соседки украдкой теребить клитор и убедилась на собственном опыте в очень слабой эффективности этих средств. После временных душевных просветов тревога возвращалась. Зинаида Зиновьевна страдала, стала нервной, раздражительной, замкнутой, часто пересматривала свои старые фотографии на которых она была молодой, в меру симпатичной, не такой толстой как сейчас, занималась профессиональным спортом и пользовалась популярностью у молодых хоккеистов, чья тренировочная база располагалась неподалеку от ее частного дома. Она уныло доставала из кладовки старый чемодан набитый спортивными вымпелами, грамотами, наградными листами, фотографиями, газетными вырезками. Она перебирала свои медали — бронзовые, серебряные и золотые. Не просто покрашенная штампованная пластмасса, а настоящее золото и серебро, полученное на спартакиадах и олимпиадах. В свое время Зинаида Сферина профессионально занималась легкой атлетикой, а именно — метанием ядра.

Беспричинная тревога началась еще полгода назад, когда одна гадалка с тремя ноздрями предсказала Зинаиде скорый конец, а за отдельную плату уточнила, что конец ее будет то ли ранней весной, то ли поздней зимой и после того как ее дети выйдут замуж и женятся. Сын женился еще за пять лет до встречи Зинаиды с трехноздревой гадалкой, а дочь с октября сожительствует со своим избранником гражданским браком. Можно ли это считать замужеством? Раз дочь считает, значит можно, а тут еще масла в огонь подлила какая-то цыганка с внешностью итальянской баронессы, схватившая в подземном переходе центрального вокзала Зинаиду за ладонь и в мгновенье ока предсказав ей близкую кончину. Она даже деньги не взяла, хотя шокированная Сферина протягивала ей все что было у нее в кошельке. Цыганка категорически отказалась брать деньги, что само по себе не на шутку удивило Зинаиду Зиновьевну. Пребывая под впечатлением от встречи с привокзальной цыганкой и гадалкой с лишней ноздрей, она решила обратиться к одному найденному через «Авито» колдуну в четвертом поколении по имени отец Кузьма, который при личном посещении и передачи ему семи с половиной тысячи рублей, принялся жечь какие-то веточки, гладить хрустальные шарики, закатывать глаза и переворачивать старые замасленные от многократного применения картонки с непонятными Зинаиде Зиновьевне символами. Сферина поморщилась и хотела было уйти от темнобородого колдуна в четвертом поколении, сразу разочаровавшись в истинных способностях, но громкоголосый отец Кузьма вдруг остановил женщину сильно сжав ее пухленькую ладонь. Он долго смотрел ей прямо в глаза, задавал вопросы по поводу ее предков и обстоятельств ее появления на свет и внезапно помрачнел. Ее семь с половиной тысячи он ей вернул и без объяснений попросил уходить и больше к нему не обращаться. В ее случае, он, дескать, бессилен. Случай, какой-то особенный, необычный. Тогда всерьез обеспокоенная Зинаида шлепнула деньгами о стол и потребовала от колдуна говорить всю правду и не хитрить. Бородатый отец Кузьма замогильным голосом уточнил, действительно ли она хочет услышать правду? В ответ он услышал решительное: «Да».

И он сказал, что видит ее прошлое, видит настоящее, но не видит будущего. Только тьму. Ее жизнь, по словам предсказателя, должна вскоре оборваться. Конкретную дату он назвать не мог, но предупредил, что смерть свою она получит от служивого. «От солдата?» — переспросила Зинаида Зиновьевна, хватаясь за сердце. Колдун нахмурился, задумался. «Меня убьют на войне?» — предсказатель отрицательно покачал головой на тонкой шее. «Сначала ты убьёшь себя сама, — заявил отец Кузьма, перебирая четки и тряся бородой, — Потом тебя убьёт служивый. Вокруг тебя будет много дерева и железа. Много дерева и железа. Еще вижу снег, много снега… И еще вижу много убиенных. Много убиенных вижу и среди них вижу одного… Любимый твой. Не муж, но любимый». «Ты это… за языком следи, — остановила его Сферина. — Что это ты такое говоришь, старый? Как это не муж, но любимый?» «Это уж тебе виднее. А служивого бойся, бойся служивого! Но от судьбы не убежишь, дочь моя!»

— Какая я тебе дочь! — Сферина резко встала из-за круглого стола, опрокинув картонки и хрустальные шарики, которые запрыгали у нее под ногами. Горя от возмущения, она покинула спиритическую комнату, но слова предсказателя накрепко засели в ее голове. Теперь она стращалась полицейских на улице, шарахалась от проходящих мимо людей в военной форме, не смотрела новости об Украине, Сирии и о других горячих точках. На всякий случай зачастила в церкви. Везде ей мерещились служивые и она ломала голову где может быть много дерева и железа. В-общем ее жизнь превратилась в сущую неврастению, да к тому же, видимо на фоне постоянной тревоги, ей стали сниться кошмары. Она плохо запоминала сюжеты снов, но знала, что ей сняться умершие родственники.

А прошедшей ночью, после того как на ее фабрике был объявлен всеобщий выходной, она как обычно легла в кровать к супругу и повернулась на правый бок, ей приснился самый страшный кошмар в ее жизни. Она, опять же не помнила сюжета, не помнила начала сновидения и практически не запомнила действующих лиц и обстановки, но в подкорку врезался только самый конец. Зато он был поистине страшен, Зинаида даже закричала во сне и надула в постель, чего с ней не случалось ни разу с четырехлетнего возраста.

Голова.

Ей снилась летящая в воздухе голова. Голова летела медленно, будто в замедленной съемке, так же медленно вращаясь в воздухе. Голова была смутно знакома Зинаиде, только женщина не могла вспомнить ее обладателя. Голова была мужская и не молодая. Рот раскрыт, выставив на показ далеко не прекрасные зубы, над ними трепыхающиеся длинные усы. Глаза голубые, выпученные с застывшим в них ужасом. Под правым глазом какая-то прилепившаяся крошка, на темени седые зачесанные назад редеющие и слегка вьющиеся волосы. Но самое удивительное было то, что мужская голова была как будто вывалена в корице. В светло коричневом мелкодисперсном порошке, который Зинаида Зиновьевна могла идентифицировать только как молотую корицу, которую она покупает в маленьких пакетиках и добавляет в пироги. Голова безмолвно кричала и из открытой раны медленно вырывались кровавые капли…

После этого сна Зинаида Зиновьевна Сферина осталась в твердом убеждении, что незримая до поры смерть уже замахнулась на нее косой. А потом чуть позже, когда она, проводив супруга на его работу, принялась шинковать капусту для щей, она вспомнила лицо летящей головы.

Наспех одевшись, она вызвала такси и поехала на работу, на ОАО «Двери Люксэлит».

07:46 — 07:55

Показывающий всего один канал телевизор рябил и шипел, но Петру Эорнидяну было лень поправлять антенну. В равной степени ему было безразлично что смотреть по телевизору: телефильм или рекламу, шоу или новости, он был равнодушен ко всему на свете, в том числе и к поводу по которому трое рабочих, главный инженер и мастерица заготовительного участка пришли в цех в выходной день. Пришли — значит им нужно. А зачем, не его — Пети — дело. Плевать он хотел с высокой колокольни на то, чем они там занимаются — работают-ли на своих шумных станках или участвуют в оргии. Если в цеху кто-то есть, то и за происходящее внутри отвечают те, кто там, а в его обязанности входит задержание тех, кто без пропусков, осмотр металлоискателем выходящих (на предмет воровства болтиков) и обход территории в ночное время. Надо сказать, что Эорнидян не выполнял ни одну из этих обязанностей, а если выполнял, то спустя рукава.

Вот сейчас, например, Эорнидян делал растворимый кофе и ковырял в носу. На рабочем месте он уже двадцать восемь минут, а ему уже было непреодолимо скучно, легкая дремота уже слегка прикасалась к нему своими нежными успокаивающими ладонями. Впереди его ожидали целые сутки почти летаргической лени.

Вдруг звонок стационарного телефона.

— Да? ОАО «Двери Люксэлит», — сказал он в трубку, загодя поворачиваясь к листику с номерами телефонов начальства. Чаще всего на проходную фабрики звонят, когда хотят связаться с кем-то из офиса или начальства.

— Алло, это Эорнидян?

— Да.

— Бдишь?

— Бдю.

— Бди.

— Кто звонит? Вам кого?

— Это я звоню…

— А «я» — это кто? — спросил Петя, бросая в кофе два кусочка рафинада. Мучаясь скукой, он любил потрепаться по телефону и показать свое не разнообразное остроумие.

— Твою мать, идиот! Начальника не узнаешь?

— У меня много начальства. Я по голосу не узнаю. Даниил Даниилович, это вы?

— Ну все, лодырь, ты доработался! С тобой Соломонов разговаривает! Соломонов Константин Олегович! Помнишь такого? И если я еще раз услышу от тебя, что ты по голосу не узнаешь, то, твою мать, клянусь, я тебя на хрен уволю! Понял? Отвечай, не жуй сопли! Не слышу!

— Что ответить?

— Что ты запомнил мой голос, мать твою! Запомнил так, что он будет слышаться тебе во время полового акта! Каждый раз! Ну?

— Извините, Константин Олегович. Я запомнил ваш голос.

— Как запомнил?

— Так крепко, что он будет слышаться мне каждый раз во время полового акта, — заучено повторил Эорнидял.

— Слушай, метнись в кочегарку… что значит «зачем»? Потому что я сказал! Тебе, молокосос, что, не достаточно приказа заведующего производством? Если нет, то можешь прямо сейчас писать заявление по собственному желанию, мать твою! Метнись, говорю, в кочегарку! Да! Да, что б тебя… Зачем-зачем… Скажи кочегару, что-б температуру в трубах прибавил. На улице похолодало, пусть прибавит температуру в трубах. Теперь ясно, мать твою? Да, пусть прибавит температуру в… этих… как их… да, в трубах. А потому, что я не могу до него дозвониться! Вы два лентяя — ты сидишь как дундук, ни черта ничего не знаешь, а он телефон отключает. Метнись и скажи! Сейчас же! Меня сегодня не будет, но, если завтра утром градусник в цеху покажет меньше девятнадцати градусов — будете уволены оба. Я ясно выразился?

Эорнидян ответил, что ему ясно и прежде чем Константин Олегович успел спросить, есть ли кто в цеху помимо кочегара и если есть, то кто расписался за ключ, охранник Петя положил трубку и быстро выскочил из будки. Попав под метель и, подняв воротник курточки, Эорнидян уже снаружи услышал, как стационарный телефон звонит повторно. Завтра Петя постарается поменяться с другим охранником раньше, чем приедет Соломонов, а если Константин Олегович при встрече будет кричать, почему Эонидян не отвечает на телефонные звонки, то Петя привычно прикинется дурачком и ответит, что исполнял личное поручение Константина Олеговича и немедленно пошел в кочегарку.

На улице было чертовски ветрено, снегопад усиливался с каждым часом и в городе, наверное, уже образовались дорожные пробки. Петя поднял голову на небо — уже светало, становилось не так уныло, но только проклятая бескрайняя туча полностью закрыла небосвод. Противно! До чего же омерзительный климат! Выпрыгивая из своей будки Петя не одел свою зимнюю куртку и в форменной ветровки охранника вмиг промерз. Кутаясь в короткую курточку, он потопал в расположенную за углом основного цеха кочегарку, попутно высморкнув нос с силой пистолетного выстрела. В кочегарке было тепло, даже жарко. Вот кому в такую погоду хорошо — истопнику. Громко играл любимый кочегаром шансон, исполнитель хриплым баритоном пел про любовь к парусникам и прибрежным волнам. Худющий, похожий на заключенного немецкого концлагеря, кочегар закидывал в топку котла отходы производства, коих у него были настоящие горы. Истопника звали Аркадьич, другого имени никто кроме кадровички в отделе кадров не знал, однако ходили слухи, что фамилия этого кочегара была — Кирпичев, а инициалы — Г.А. По крайней мере было замечено, что в ведомости о зарплате Аркадьич расписывался напротив именно этой фамилии.

— Слышь? — крикнул Эорнидян, но кочегар не реагировал, швыряя в топку распиленные куски ДСП. — Эй, Аркадьич, слышь?

— Че? — крикнул худой истопник и зыркнул на Петю взглядом агрессивного мученика. Его лицо с чуть выпученными глазами было очень легко описать тремя словами — череп, обтянутый кожей.

— Соломонов звонил.

— И че?

— Прибавь температуру в трубах.

Аркадьич распрямился и опять посмотрел на Петю страшными глазами живого скелета.

— Пошел на хер! — громко ответил кочегар и вновь взялся за куски ДСП и МДФ, гора которых была вчера накидана ему из цеха через стенку в специальный отсек. Аркадьич вообще был неприветливым мужиком и гнал из кочегарки всех, кого не считал своим товарищем. Петр Эорнидян не входил в этот круг ограниченных лиц, хоть и работал с ним в одну смену.

— Это Соломонов тебе велел, слышишь! — повторил озябший охранник.

— Кто?

— Соломонов!

— Пошел он в жопу!

— Ну смотри… я тебе передал.

— В жопу пусть идет со своими указаниями! — крикнул Аркадьич и смачно плюнул в топку. — Указывает он! С каких это пор его интересует температура в трубах!

— Говорит, на улице похолодало…

— А то я, в рот его чих-пых, сам этого не вижу! — не на шутку раскричался человек-скелет. — Пусть в жопу идет! Указывает он! А то я сам не знаю! Температуру прибавил еще Пашка под утро! А я еще прибавил! И без всяких его указаний, в рот его чих-пых!!! В цеху скоро можно будет тропические растения выращивать! А ты, молодой, вали к себе, мне указатели не нужны! Я сам кому хошь указать могу!

— Можно, хоть погреться?

— Че?

— Погреться можно?

— Ты знаешь правило?

— Какое?

— Без папироски не входить. Греешься, пока куришь.

Эорнидян достал сигареты, Аркадьич закурил, и они оба сели на лавку.

Цех не был подведен к системе центрального отопления, а по правилам противопожарной безопасности к предприятию деревообрабатывающей промышленности нельзя подводить газовое оборудования. Выход для отопления цеха в зимний период был один — собственная котельная с котлом, работающим на отходах производства и на распиленном браке. А отходов производства на «Дверях Люксэлит» было более чем предостаточно. Ежедневные горы из обрезков ДСП и МДФ, фанеры, соснового и березового бруса, недоделанных и бракованных деталей и изделий, досок, стружки и целые готовые двери. Да, готовые двери. Которые кочегары распиливают на своих циркулярных пилах и кидают в топку. Двери, разумеется, были бракованные. Если сотрудники ОТК находят в уже готовой двери какой-либо деффект, например — несоответствие размерам, сколы, неисправимые царапины, отлипание покрытия или прочий брак, то дверь списывают (соответственно списывается и некий процент с зарплаты всех рабочих) и отправляется в топку. Раньше эти вполне приемлемые готовые двери продавали рабочим с большой скидкой, но после прихода к власти Даниила Данииловича Шепетельникова было решено (им лично), что если рабочие будут покупать бракованные двери со значительной скидкой, то они не станут покупать хорошие двери по нормальной цене (среди сотрудников фабрики на хорошие двери действовала скидка в 5%, а на бракованные — до 80%). С тех пор работы у кочегаров прибавилось, а продажи у менеджеров снизились, ибо мало кто из рабочих мог позволить себе новую дверь даже с пятипроцентной скидкой

— А че, Пашка ночью не топил котел? — спросил Эорнидян, глядя на накиданную за вчерашний день кучу ДСП-шных обрезков. Пашка — это другой кочегар.

— Как же не топил? А на улице сколько брака было! Пять поддонов с бракованными филенками, в рот их чих-пых! Он задолбался их распиливать, они широкие в топку не лезут! Хоть сегодня поменьше обрезков будет. Разгребу весь накопившийся брак. Спалю обрезки из сборочного участка. У них как всегда — полно. Ну че? Покурил? Вали к себе, охрана!

07:50 — 08:10

Точило, сутулясь под порывами ледяного ветра, делал свое мокрое дело прямо в сугроб, наблюдая как теплая желтая струя рисует синусоиды на свежевыпавшем снегу. Сигарету он, чтобы ветер не выдернул ее изо рта, зжал зубами, выпуская дым чере ноздри. Удовлетворив свои естественные потребности, он застегнул брюки, докурил сигарету до самого фильтра и в последний раз окинул взором парковку. На парковочке было слишком мало автомобилей, чтобы они могли проглядеть приехавшую «Мазду». Автомобиля такой марки не было и вообще за все время, что они тут проторчали здесь припарковался только «Спектра».

Вьюга через черную шапочку холодила лысину, трепала воротник. Точило выплюнул замерзший окурок и выматерился. Не скрывая раздражения, он распахнул дверцу «ИЖ Комби», сел за руль и с силой захлопнул дверцу. От такого удара с окон автомобиля местами слетела наледь.

— Все! — рявкнул он своим сидящим на заднем сидении компаньонам. — Сваливаем! Их нет.

Протестов он не получил. Пожалуй, впервые за все время их знакомства у них образовалось единение мыслей. Да, чего уж тут говорить, их план обломился. «Мазда» так и не припарковалась, они напрасно потеряли время, зря ждали и мерзли в этой оранжевой консервной банке, называемой гордым словом «автомобиль».

Точило вставил ключ в замок зажигания, провернул и столкнулся с проблемой. Автомобиль «ИЖ Комби» не заводился. Аккумулятор просто-напросто замерз. Началась самая настоящая битва, где замерзшему аккумулятору противостояло упорства крепкой, сжимающей ключ зажигания, руки здоровяка Точилы. Сидящие позади ему не мешали, ни один из них ни черта не разбирался в двигателях внутреннего сгорания, в аккумуляторах и вязкости масла, впрочем, как и в автомобилях в целом. Водительские права были только у Точилы, машина тоже была его — ему и заводить. Точило, чьей упертости пока не удавалось прошибить оборону умирающего аккумулятора, с каждым неудачным поворотом ключа начинал беситься и все громче рычать, называя всех очень нецензурной бранью. Очищенная от шелухи мата, мысль его сводилась к следующему — зачем он только согласился с таким планом, зачем он только прислушался к Брюквину и Максимилиану Громовержцу, зачем он только вообще сюда приехал. И вдруг «Комби» неожиданно для всех присутствующих будто бы просралась и, выдав из себя урчащий рев, завелась и даже смогла выкарабкаться из наметенного вокруг нее снежного буруна. Кое-как преодолевая глубокий снежный покров и идя против ветра, несчастная машинка, чьи дни должны были быть уже давно сочтены, несла в себе трех трясущихся на кочках мужчин, выпуская из выхлопной трубы черный жирный дым, вмиг разветриваемый бесследно порывами снежной пурги. Точило буквално вытаскавал свою «Комби» из снежного плена, ощущая себя почти конюхом, заставлющим старую большую лошадь тянуть тяжелые сани.

«Комби» более-менее благополучно выбралась на относительно незаметенный участок и свернула на автотрассу, но тут с заднего сидения подскочил молчавший до селе Максимилиан Громовержец и каким-то визгливым голосом велел Точиле повернуть в другую сторону, но не выезжать на заполненную автотранспортом дорогу. Конечно Точило послал бледного товарища куда подальше, но встретившись с Максимилианом Громовержцем взглядо через зеркальце заднего вида, проглотил вмиг образовавшийся в горле ком и завертел рулевое колесо от автодороги. Бедный автомобильчик, терзаемый неуемностью своего водителя с большой неохотой вгрязься колесами в снежную массу, медленно двигаясь куда-то в сторону и от главной дороги и от фабричной парковки.

— Ты чего-то увидел? — спросил сидящий рядом с Максимилианом Громовержец Женя Брюквин и, проследив за указующим перстом бледного компаньона, наткнулся взглядом на свежие еще не занесенные пургой следы протекторов. По ним-то и ехал Точило. Проехав около сотни метров и заехав в какие-то сугробы, величиной с двухэтажный дом (здесь очищающие от снега больдозеры собирали огромные снежные сугробы), они уткнулись в припаркованный автомобиль, от которого шли две пары свежих человеческих следов. Следы шли в сторону фабричной проходной, в ту самую сторону откуда они только что уехали. А черным автомобилем была «Мазда СХ7».

— Это они! — взревел Точило.

Но прежде чем выкрикнул это, он успел остановиться и заглушить мотор.

— Это они! — повторил Точило и яростно завертел ключом зажигания. Он матерился и колотил по рулевому колесу, он выскакивал на ветер, распахивал капот и подолгу возился с аккумулятором. Но второй раз чуда не происходило. На этот раз «ИЖ Комби», выпущенную в тот год, когда Точило в ясельной группе детского сада №10 проглотил кусок синего пластилина и впервые в жизни столкнулся с процедурой промывания желудка, категорически отказывалась заводиться. Ну просто наотрез! И никакая ругань на нее не влияла.

— Брось ее! — произнес Брюквин, вылезая из несчастного автомобильчика. — Оставь ее, зачем она теперь тебе нужна? Обратно мы поедем на этой! — и с этими словами он подошел к «Мазде» и постучал ее по колесу. — Бежим на проходную, они уже на фабрике!

— Как же мы их просмотрели? — досадовал Точило, в душе, естественно, радуясь будущему новому приобретению.

— Мы просто не знаем их в лицо.

07:51 — 07:52

Повернув за угол, Альбер и Соломонов вышли на парковку у проходной. Оксана на миг остановилась, заметив на полупустой стоянке старую заметенную снегом оранжевую машинку будто-бы из ее далекого детства. Она давно уже не видела такую модель и не помнла ее название. Кажется, разновидность четырестодвенадцатого «Москвича». А возле нее на открытом ветру мочился взрослый мужчина. В другое время она проигнорировала подобного рода транспорт и тем более мужчину, но сейчас ей показалось очень странным, что сделав свое мокрое дело, мужик распахнул дверцу своего ржавого корытца и сел за руль. В занесенном со всех сторон полугнилом автомобильчике теснились еще двое. Оксана сделала вывод, что трем дружкам-алконавтам негде похмелиться с утра и она поддалась на призыв Соломонова не торчать на одном месте, а шевелить задницей.

Пока Петя Эорнидян грелся в кочегарке начальник производства и главная бухгалтерша вошли в опустевшую проходную, самостоятельно кнопкой охранника открыли себе «вертушку» не используя собственные электронные ключи. Таким образом никто не сможет узнать, что они вдвоем проникли на территорию фабрики, ведь данных об их личных индивидуальных ключах не останется. Но прежде чем прошмыгнуть в цех, Соломонов открыл журнал охранника и посмотрел кто расписался о получении ключа от цеха.

— Кротова! — удивился Соломонов. — Какого хрена ей здесь надо, мать ее? Ведь ясно же было сказано — выходной для всех. Она, что глухая? Нет, Оксан, скажи — Кротова глухая? Я помню, что не замечал у нее на ухе слухового аппарата, следовательно, со слухом у нее должен быть порядок… Ты замечала у Кротовой слуховой аппарат, Оксан? Нет? Замечала или нет? Тогда почему она, мать ее, пришла?

— Да откуда мне знать, почему она пришла! — воскликнула взвинченная от нервов Альбер и потащила Костю в цех. — Пришла и пришла! Что, теперь нам проводить расследование? Может, ментов вызовем, Кость? Так даже лучше! Ее электронный ключ зафиксировал время ее прихода, а подпись в журнале получения ключа подтвердит, что это была именно она, а не просто кто-то воспользовался ее электронным ключом. Ясно теперь, Кость? А нас здесь нет и не было! Понимаешь? Ты понимаешь? Нам остается быстро сделать наше дело и проскочить назад так же незаметно! Главное — не попасться на глаза Кротовой. Во сколько придет бригада монтажников?

— Каких еще монтажников, мать твою? Сегодня выходной!

— Монтажников вентиляции! К девяти? На все про все у нас час! Шустрей шевелись, Костя!

07:52 — 08:12

В одном из дальних цеховых коридорчиков, ведущих в подсобные помещения, где не было ничего кроме списанного оборудования, мусора и шкафчиков уборщиц стоял, скрываясь в блеклом свете окна пожилой человек. Сутулый, грузный со всегда чуть наклоненной к левому плечу головой. Одет он был в тяжелую дубленку с тремя крупными пуговицами, а на темени красовалась зимняя шапка-кастрюлька с трогательным бантиком из шнурочков. Человек как всегда был хмур и напряжен всем телом, словно готовый к нападению на него любого движущегося и недвижущегося предмета. Шапка, как и голова была склонена к левому плечу. Дядя стоял статично, полностью обращенный в слух, но пока не слышал ничего кроме собственного тихого дыхания. Обычно в разгар рабочего дня в этом коридорчике всегда слышан гул вентиляции, отдаленные раскаты работающих станков, а если кто-то входил в эту подсобку, то громко топал по устланному железными листами полу. Сегодня выходной, цех оставался погруженным в глухое сумрачное безмолвие, только если прислушиваться, можно различить вой вьюги за окном.

Человек посмотрел на свои дорогие наручные часы, которые он купил за вырученные от продажи других часов, подаренных ему теми типами, которые ошибочно назывались друзьями. На самом деле у Даниила Данииловича Шепетельникова нет, не было и не может быть друзей, во всяком случае, он не мог наречь этим определением ни одного человека. Ни единого. Были коллеги, были люди, поздравляющие его с днями рождения, были те, с кем ему приходилось (нет, правильнее говорить — он вынужден) иметь общие дела, общий бизнес, сотрудничать. Их было много, пожалуй, слишком много для такого нелюдимого социофоба как Шепетельников. Он с трудом терпел нахождение рядом с собой людей, презирал дружеские общения, ненавидел окружающих, подсознательно считая всех двуличными врагами. В лицо подчиненные и те, кто называл себя друзьями, говорили с ним вежливо, интеллигентно, держали субординацию, но Даниил Даниилович прекрасно знал, что за спиной его презирают хуже чумы.

Он это знал и ни делал ни малейшей попытки исправить сложившееся положение, а наоборот — делал все, чтобы исключить даже намеки на то, чтобы даже чуть-чуть сблизиться хоть с кем-то. Шепетельников, например, никогда в жизни не здоровался ни с кем, включая представителей фабричной дирекции, ни разу в жизни ни подал руки даже из принятой среди мужчин вежливости. А когда какой-нибудь новенький сотрудник ОАО «Двери Люксэлит», не зная о нраве своего генерального директора при встрече кивнет, скажет «здрасьте» или, не дай Боже, протянет руку, то увидит в ответ… Ничего не увидит. Даниил Даниилович пройдет мимо, не удостоив встречного даже поворотом головы, даже движением взгляда.

И подарки, которые окружающие дарят ему на праздники, он продает через интернет. Продает и покупает себе то, что ему действительно нравится.

Шепетельникову показалось, что кто-то вошел в коридорчик. Он мгновенно напрягся всем телом, вжался в угол и почти отвернулся, будто это спасет его от узнавания, если вошедший наткнется на него. Но ему померещилось, и он раздраженно выдохнул. В последнее время ему много что мерещиться: что сотрудники фабрики посылают ему во след проклятья, что сочиняют о своем генеральном директоре анекдоты и дерзкие куплеты, что пытаются его отравить чтобы посмеяться над обосранными брюками, что устраивают заговор и отправляют в различные инспекции коллективные жалобы. Отчасти он был прав и его фантазии имели под собой вполне реальную почву, он это знал и от этого еще больше культивировал ненависть ко всему окружающему.

Ну ничего…

«Ничего, — думал он, внутренне сгорая от страха быть здесь обнаруженным непрошенным гостем и ненависти ко всем тем, с кем сталкивала его жизнь. — Ничего, скоро все это закончиться… Скоро все закончиться… Я улечу… Улечу от этих заговорщиков. Улечу туда где никто меня не знает… и гори они все огнем, твари, суки, уроды, дурачье, скоты…» Сейчас ему хотелось в собственный кабинет, где он по крайней мере чувствовал себя в безопасной изоляции. Где он контролировал посетителей и мог накрепко запереть замок и по долгу никого не видеть, не слышать и не разговаривать. Как он выражался — окутать себя роскошью одиночества. Где был только он и… он. Но, к сожалению, сегодня не тот день, когда он мог позволить себе зайти в свой кабинет, потому что ни один человек не должен знать, что в этот день он был на фабрике. Чтобы исключить даже возможную вероятность своего обнаружения на территории собственной фабрики, Даниил Даниилович впервые за все время работы приехал на фабрику на автобусе. О, боже, какая это была непереносимая мука — терпеть рядом с собой этих грязных, тупорылых, сопящих и алчных людей. Но, Шепетельников, кажется, вытерпел. По крайней мере он пересилил себя и не выскочил из автобуса раньше времени, а при выходе его почти и не тошнило. Только он выбросил сдачу за билет, что дала ему женщина-контроллер, потому, что ему было противно прикасаться к монетам, побывавшим в чужих руках, ведь на них ошеломляющее количество микробов! Он вытирал руки снегом. Ему пришлось проделать этот опаснейший автобусный вояж только для того, чтобы никто не засвидетельствовал наличие его личного «Мерседеса» на фабричной парковке. Потом он, прячась в предрассветной темноте, обошел фабричный забор, приблизился к фасаду одного цехового сооружения и, имея ключ, открыл одну неприметную дверцу, которую не открывали много-много лет. Его следы через считанные минуты занесло снегом, а он, войдя в пустой черный коридор подсобного здания, забитого всяким хламом, через систему коридоров вышел сюда.

Шепетельников еще раз взглянул на наручные часы. За окном уже окончательно посветлело, подсобка постепенно осветлялась, позволяя Даниилу Данииловичу даже заглянуть в сам цех, уголок которого можно было разглядеть с этого поста. Пожилой человек, извлек из внутреннего кармана дубленки сложенный вчетверо лист бумаги. Сильнее склонив голову к левому плечу, генеральный директор поправил тяжелые очки, развернул лист и приблизился к зарешеченному окну, за которым покачивались от пурги торчащие из сугробов лысые стволы кустиков. Тут было заметно светлее и Шепетельников в очередной раз перечитал документ, внизу которого стояла аккуратная подпись главного инженера ОАО «Двери Люксэлит» — Степана Михайловича Коломенского.

Долговязый инженер, которого Шепетельников терпеть ни мог, поставил эту подпись вчера вечером, причем ставил он ее на пустом листе бумаги. На приказ Даниила Данииловича расписаться внизу пустого листа и поставить дату на день позже (то есть — сегодняшнюю), Степан Михайлович задал резонный вопрос: «Зачем?» и получил подготовленный заранее ответ: «Я не успел подготовить документ о твоем вознаграждении. Ты подпиши, а то я забуду. А я прямо сейчас заполню и немедленно отдам бухгалтеру, чтобы уже послезавтра ты получил деньги». «Какие деньги?» — не сдавался в вопросах Коломенский, которому необычная общительность нелюдимого генерального директора была подозрительна. «Ну как же, ты выйдешь в выходной день на работу. Двойной оклад. Без твоей подписи будет недействителен».

Надо ли говорить, что Коломенский с энтузиазмом расписался в правом нижнем углу и поставил соответствующую сегодняшнему числу дату? А после этого Шепетельников пообещал тому еще кое-какое вознаграждение, если Степан Михайлович ни станет распространяться о том, что выходит сегодня в цех. Коломенский не стал расспрашивать о причине этой секретности и пообещал помалкивать.

Он, кстати, должен был уже прийти. Дожидаясь главного инженера Даниил Даниилович еще раз перечитал напечатанный на принтере документ:

«Я, Степан Михайлович Коломенский, нахожусь в здравом уме и полностью отвечаю за свои поступки. Меня никто не принуждает, никто не заставляет делать то, что я делаю. Всю ответственность за содеянное я беру на себя. Причина моих действий — катастрофическое финансовое положение, невозможность выплатить долговые суммы и невыносимость дальнейшего существования. Я признаю, что своими действиями я наношу непоправимой ущерб предприятию «Двери Люксэлит», но руководствуясь отчаянным душевным состоянием, я принял решение — не просто уйти из жизни, а отомстить своему работодателю — Шепетельникову Даниилу Данииловичу — не выплачивающему мне зарплату, принижающему мое достоинство, постоянно штрафующему меня и грозящему уволить, чем и доведшему меня до долговой ямы, из которой мне, страдающему, к тому же лудоманией (есть поставленный диагноз), не представляется возможным выбраться. Болезненная страсть к денежным ставкам усугубляет мое положение, а получаемой мною зарплаты крайне недостаточно для погашения долгов, и если кто и виноват в моих действиях, то только букмекеры и Шепетельников, будь они прокляты. Понятно, что я не мог сделать все это в одиночку, поэтому признаюсь, что нанял одного человека, а именно Авдотьева Николая Ильича, сами поймете для чего. В качестве подтверждения своих слов скажу, что это я убил Авдотьева, расплатившись с ним за некую работу бутылкой отравленного коньяка. Своим близким и друзьям говорю — простите меня, живите дальше, пусть все у вас будет хорошо, а мой пример будет уроком. Прощайте! Люблю свою бывшую жену Наталию и дочку Полину»

Генеральный директор сложил листок вчетрево и убрал его обратно во внутренний карман.

08.00 — 08:15

Рука потянулась к четырехугольной бутылки виски, легко взялась за горлышко и потянула бутылку к пристальному взгляду. Висячие усы зашевелились в такт губам, читающим этикетку. Электрик Август Дмитриев решился-таки присоединиться к распивающим Нилепину и Пятипальцеву, но прежде чем плеснуть всем по пятьдесят грамм, он прежде долго и тщательно читал информацию на этикетке.

— А вы знаете, господа, — заявил он, обращаясь не только к Нилепину и Пятипальцеву, но и к сидящему с ними же Степану Коломенскому, — что алкоголь — это яд?

— Так утверждают только те, кто не переваривает спиртное, — ответил Пятипальцев, раздавая игральные карты между собой и главным инженером. Зажигалку он не убрал, она лежала на столе и Дмитриев то и дело бросал на нее взволнованный взгляд. — Давай, Август, наливай? Ты с нами?

Дмитриев усмехнулся в усы и разлил на троих, но сразу пить не стал, а принялся долго рассматривать виски на свет, нюхать и крутить рюмку, играя на хрустальных гранях световыми лучами от подвешенных к потолку ламп.

— Спиртное яд в любых количествах, — нравоучал он, — хоть рюмка, хоть капля. Яд! Наркотик!

Коломенский с досадой упер взгляд в розданные карты. О! Ему не надо было говорить о спиртном! Ему, алкоголику со стажем, перепробовавшим все, что можно и нельзя. Ему, лишенному двух пальцев на ноге из-за обморожения по-пьяне. Ему, испытавшему однажды клиническую смерть от отравления митиловым спиртом. Ему, закодированному пьянице, состоявшему в обществе анонимных алкоголиков. Ему, имеющему психофизиологическую потребность в спиртном, и сдерживающегося разве только силой воли и отсутствием денег, которые он, видимо на подсознательном уровне, тратил на спортивные ставки. Тратил деньги на ставки, лишь бы их у него не было, иначе он сорвется и начнет тратить их на спиртное. Это объяснял его онлайн-психолог. А Дмитриев говорил точно-такие же слова как те врачи в наркологическом отделении и как тот хирург, что оттяпал ему почерневшие воняющие сыром пальцы. Тогда Коломенскому еще повезло — врачи говорили, что придется ампутировать половину стопы.

Ученик электрика медленно и со смаком проглотил виски и удовлетворенно пошамкал губами с лиловыми прожилками. Вытер усы и продолжил:

— Люди думают, что можно пить в умеренных дозах, — говорил он, — Ну допустим — бокал вина или кружку пива.

— А что — нет? — задал вопрос Пятипальцев, отбиваясь крестовым валетом от восьмерки соответствующей масти.

— Насаждение спиртных напитков в России как и в других странах всегда основывалось на лжи, которую распространяли те, кто наживался на продаже спиртного и хотел споить наш народ. Как это происходило у североамериканских индейцев или на дальнем севере. Распространители заявляют, что пить алкоголь — даже отчасти полезно для сосудов, для сердца, для желудка и вообще для общего самочувствия.

— А что, это не так? — спросил Нилепин. Лева не играл в карты, не хотел. Он рассматривал уже немолодого ученика электрика — короткая шея и чуть сутулые плечи, выраженные мешки под глазами, чуть желтоватые склеры, седые усы с опущенными кончиками, зачесанные назад редеющие седые волосы, небелые зубы с частыми вкраплениями золотого. Под правым глазом то-ли висячая папиллома, то-ли бородавочка. Нилепин не знал, как это называется.

— Повторяю — алкоголь, это яд, отрава, наркотик, — Август понюхал опустевшую рюмку и поставил ее обратно на стол. — То, что алкоголь полезен — вранье. По своему действию это протоплазматический яд.

— Какой яд? — спросил бросающий на стол червовую десятку Юрка Пятипальцев.

— Протоплазматический. Разрушающий организм. Наркотические свойства алкоголя заключаются в том, что после первого приема возникает желание повторить, и чем больше человек повторяет, тем это желание усиливается. Вот, Степа, не даст соврать. Скажи-ка, дружище, как врачи называют такое состояние? Уж ты должен знать.

— Алкогольная зависимость, будь она проклята! — ответил Коломенский и даже стукнул кулаком по столу от чего его бокал с загадочными символами подскочил и звякнул чайной ложкой.

— По мере привыкания человеку уже не хватает прежних доз и ему требуется все больше и больше, — продолжал Август Дмитриев, рассматривая пустую рюмку. — Вторая ложь, которая оправдывает пьянство, это уверения в том, что без спиртного нет и не может быть никакого веселья и праздника. Ведь у нас как: если праздничный стол — то обязательно нужно ставить бутылки и пить до самого конца, а если мало, то бежать в магазин за следующей. Пить и жрать, пить и жрать. Я думаю вам не надо говорить о вреде чрезмерного употребления жирной пищи и спиртного. Вы и без меня знаете о гастрите, панкреатите, язве желудка, ожирении, сахарном диабете и прочем. Степ, ты знаешь?

— Харе меня подкалывать! — не выдержал Коломенский и раздраженно взял три карты из колоды. — Я вообще-то завязал и в отличии от тебя, Август, не выпил ни глотка.

— А что, Август, скажешь, что алкоголь не приносит кайфа? — поинтересовался Нилепин.

— Вот именно, что «кайф», — согласился Дмитриев. — Ты сейчас правильное слово подобрал — кайф. Такой-же как марихуана и другие наркотики, которые я не буду перечислять. Алкоголь не приносит веселья и радости, он не раскрепощает личность, а только… — Август налил по следующей и поднес к себе янтарную жидкость, — гасит чувство стыда, чувство сдержанности, чувство моральной ответственности, нравственности.

Дмитриев с удовольствием выпил.

— Во всем виноваты производители и распространители. — продолжил он. — Потому что производство и распространение алкогольной продукции — это колоссальные деньги. Это реально очень большие деньги и если сейчас объявить сухой закон, то казна недополучит в бюджет миллиарды. Миллиарды рублей! Разумеется, производителям не выгоден спад потребления, им чем народ больше спивается, тем лучше. Ради лишнего рубля они готовы открывать собственные лаборатории, финансировать их и доказывать, что несколько капель водки полезно для сна ребенка, а язвеннику бухать натощак чистый этиловый спирт полезно для желудка. Вы знаете, что для обычного среднестатистического человека смертельная доза водки — две бутылки. Одна стоит две-три сотни рублей и продается в неограниченном количестве на каждом углу. В итоге за какую-то тысячу рублей можно убить на смерть трех взрослых людей, да еще соточка останется. Я не говорю о детях. Теоретически той же суммы достаточно для сведения в могилы двух групп детского садика.

Пятипальцев и Коломенский играли в карты, Дмитриев вдумчиво рассуждал о вреде алкоголя, ставя его в один ряд с наркотиками, и, надо признать, Нилепин не мог с ним не согласиться, хотя возражал, что, на его взгляд, Август уж слишком сгущает краски.

— Пожалуй, в чем-то ты прав, — кивнул Лева. — Однако я думаю, что помимо алкоголя в мире есть и другие более ядовитые вещества, от которых никуда не деться?

— Ты имеешь в виду пищевые добавки, — спросил Дмитриев.

— Я имею в виду не просто пищевые добавки, я говорю о той химии, которую производители добавляют в детские продукты питания и тем самым отравляют детские организмы с самого рождения. Усилители вкуса, красители, ароматизаторы, консерванты и прочая химическая бурда.

— А как же без этого? — пожал плечами усатый электрик. — Планета перенаселена, на всех жрачки не хватает, тем более натуральной. Представь, если каждому человеку на планете каждый месяц нужно съесть поросенка. Где столько поросей держать?

08:01 — 08:05

Не успел Петя Эорнидян поудобнее устроится на стуле и приступить к питию остывшего чая, как к турникету проходной приблизились трое добрых молодцев и потребовали пропустить их без пропусков. Один из них прихрамывал на ногу, не сгибал ее в колене, что говорило о вероятном наличии искусственного протеза. Охранник вновь отставил чай в сторону и ответил, что не имеет права пропускать посторонних лиц на территорию фабрики без электронных пропусков или письменных разрешений дирекции. Троица заявила, что вчера они проходили через турникет безо всяких пропусков и даже паспорта не предъявляли.

— Неужели? — спросил Петя. — И кто же вас пропустил?

— Такой крепкий чувак, — ответил один из троицы. — С носом как картошка.

Нос-картошка был у Ивана Тургенева.

— А вы кто, вообще? — спросил Эорнидян.

— Как кто? Мы второй день вентиляцию ремонтируем!

Эорнидян нахмурился и впервые рассмотрел троих ребят, одетых в рабочую форму с логотипом фирмы по монтажу вентиляционных систем.

Один — с кривоносым лицом истинного бандита. Крепкий юноша, Пете не хотелось бы сталкиваться с ним в подворотне. Второй — тот что хромал на ногу — какой-то невысокий парнишка с никаким лицом и в куртке, явно не по размеру. Третий, тот что стоял первым и просился пройти через турникет — довольно симпатичный молодой человек, в меру упитанный с пижонскими усиками под носом. В руке у бандитообразного был большой ящик с инструментами.

— Если не веришь, позвони завпроизводству Соломонову, — сказал усатый красавчик. — Но вчера мы проходили и даже на обед уходили без всяких пропусков.

Эорнидяну меньше всего хотелось звонить Соломонову, поэтому, троичным нажатием кнопки он пропустил всех троих монтажников на территорию фабрики. Ребята быстро зашли в цех.

Охранник, наконец, смог задремать.

08:01 — 08:06

Маленькая женщина с девчачьей фигуркой медленно и боязливо двигалась мимо различных станков и аппаратов, мимо европоддонов в недоделанными межкомнатными дверями и еще неготовыми дверными полотнами, и с каждым шагом ей становилось все страшнее и страшнее. Она вообще была довольно впечатлительной женщиной, боялась мышей и насекомых и вообще всего необычного и подозрительного. Иногда она останавливалась и прислушивалась, ей казалось, что она слышит то, чего здесь быть не могло и от этого ей становилось еще жутче. То тут, то там ей мерещились тени и она почти вздрагивала и то и дело намеревалась подойти к электрическому щитку и включить свет хотя бы в этом цеховом квадрате. Но блеклый утренний свет, проходящий через окна, освещал цех относительно нормально и Люба Кротова решила все-таки обойтись без электричества, тем более, что не хотела привлекать к себе ненужное внимание пришедшего в цех Степы Коломенского, который, по его словам, должен был сейчас работать совсем в другой части предприятия — на лакокрасочном участке. Но если он увидит включенный свет, то подойдет, чтобы его выключить и обнаружит здесь пребывающую в странном одиночестве мастерицу. Как она объяснит ему свое присутствие? Она и так наврала ему что-то про какие-то документы.

Люба резко обернулась. Нет, никого нет. Это только тающие тени от станков и оборудования. Кротова поправила матерчатый рюкзачок на плече, и, собравшись с духом, преодолела последние метры, оказавшись возле вторых ворот цеха, из которых автопогрузчиком вывозят на склад поддоны с готовыми упакованными в целлофан дверями. Помимо нескольких готовых к вывозу поддонов тут неподалеку стоял упаковочный станок и несколько специализированных столов для окончательного ремонта дверей. Это место относилось не к участку мастера Любови Романовны Кротовой, тут командовала другой мастер — Вадим Образцов. Кротова испытывала к Образцову двойственные чувства: с одной стороны, несмотря на то, что мастер участка сборки-упаковки работал на «Дверях Люксэлит» менее года, он уже проявил себя как очень строгий и требовательный мастер, добивающийся от рабочих правильного выполнения своих непосредственных обязанностей, а с другой стороны — Вадим почти всегда занимал сторону генерального директора, а это сулило ему гипотетические шансы на то, что Вадим когда-нибудь может занять место заведующего производством, тем более что и сам генеральный директор Шепетельников ненавидит Образцова значительно меньше, чем Кротову. А почему? Люба усмехнулась, потому что знала ответ, так же как его знали и Соломонов, на чье место рано или поздно может сесть Образцов, так же, как и Шепетельников, который может в любой день уволить Соломонова (о чем среди рабочих в последнее время бродили упорные слухи). Суровый и хитрый Вадим Образцов умел угодить главному боссу, зато из рабочих выжимал все пролетарские соки и слезы, придираясь к самому мелкому браку и, по любому пустяку незамедлительно бегущему, минуя Соломонова, сразу к Даниилу Данииловичу и заставляющему виноватого писать объяснительные. Люба Кротова была не такой и, увы, ей приходилось нелегко маневрировать между двух огней: с одной стороны Шепетельников и Соломонов, с другой — весь ее заготовительный участок с шестьюдесятью одним человеком, двадцать три из которых были женщинами.

Кротова являлась как-бы прослойкой между верхами и низами и, соответственно, выслушивала и от первых и от вторых. Ей было трудно. Нервы держались только благодаря успокоительным препаратам и еще многолетней выдержки. Особенно сложно было в первые месяцы и годы работы, а сейчас, спустя семь лет (первые три года и ее десятилетнего стажа пришлись на выполнения обязанностей работницы-ремонтницы и станочницы линии кашировки) Люба кое-чему научилась. Не только как сглаживать пролетарские ежедневные косяки, но и как удерживать собственное душевное спокойствие и уравновешенность. Ей казалось, что у нее получается, хотя с каждым годом становилось все грустнее и грустнее. Годы-то идут! Время летит как ветер, как пурга за окном, а Люба Кротова все живет своим цехом, своим заготовительным участком, отдав в жертву бесперебойному производству межкомнатных дверей свою личную жизнь. У Люби не было мужа и не было даже намека на интимную жизнь, потому что Кротова все время проводила в цеху, ненормированно работая на производстве по шесть дней в неделю. Раз нет интимной жизни, то не было и детей. У Любы Кротовой не было на семью ни времени, ни эмоциональных сил, она просто-напросто выгорала на работе, приходя домой полностью опустошенной и нервной. Голова всегда была забита производством.

Вот уже восьмой год как Люба Кротова метит на пост заведующего производством, выкладываясь полностью, сильно страдая от отсутствия интима и просто элементарной любви. Да, ее участок почти всегда был передовым, Соломонов не имел к ней претензий и уважал свою подчиненную, но вот дома, когда Люба входила в пустующую квартиру, она давала волю чувствам и плакала. А в последнее время она все чаще плакала, оставаясь наедине с самой собой. Плакала от того, что нет мужа, нет детей, нет любви и самое главное — нет перспектив в работе. Как бы она ни старалась, сколько бы не работала и какие-бы похвалы не получала от начальства (Шепетельников ни в счет — он скорее откусит и проглотит свой язык, чем даже помыслит сказать что-то хорошее), но мечта возглавить все производство оставалась такой-же неосуществимой как в первый день работы, хотя, казалось бы, у нее были все основания получить эту должность. Она работала на фабрике дольше всех, она на зубок знала все станки, каждый этап производства и к ней за ответами бегали со всего цеха, даже из других участков, где были свои мастера. Она знала, что могла бы руководить производством даже лучше Константина Соломонова.

И ей все чаще казалось, что она навсегда застряла в должности мастера заготовительного участка. Менялись генеральные директора (Шепетельников Д.Д. купил фабрику три года назад у бизнесмена Васильева Е.Л.), менялись заведующие производством (до попавшего по семейному блату Соломонова, который приходился каким-то дальним родственником какому-то близкому родственнику Шепетельникова, на ОАО «Двери Люксэлит» поменялись несколько человек), только Любовь Романовна Кротова как монумент стойкости всегда оставалась на своем месте. И это ее начинало бесить.

Люба Кротова остановилась перед большими цеховыми воротами. Это были задние ворота из которых на склад вывозилась готовая продукция. Они были очень высокими, так чтобы могла проехать двадцатитонная фура. Изначально десять лет назад, когда эта бывшая автоколонна переоборудовалась под цех по производству межкомнатных дверей, автомашины загружались готовой продукцией прямо из цеха. Это после со временем рядом организовали складское помещение, но большие ворота так и остались. Кротова смотрела на эти большие тяжелые ворота, они были в пыли и подтеках с потолка. В полной тишине Люба подняла взор на самый верх и остановила его на левом верхнем углу массивных серо-голубых ворот.

Если бы кто-то наблюдал за женщиной, то потерялся бы в догадках — чем мог привлечь левый верхний угол больших задних ворот. Там не было надписей, не было никаких пометок или еще чего-то выделяющегося. Просто грязный пыльный угол на высоте около пяти метров. Но Люба смотрела именно туда и только ей одной было ведомо, чем знаменателен этот угол. Среди пыльных разводов и паутины только одна Люба Кротова могла различить еле-еле выделяемый грязноватый подтек. Разумеется, давно высохший и превратившийся просто в смазанный общий фон ворот. Ни одному человеку не придет в голову выделить этот развод среди прочей пыли и неотрывно смотреть на него как на божье знамение. Никому кроме Любы Кротовой, которая единственная кто знал, что этот грязноватый развод в левом верхнем углу — все что осталось от ее подружки Анюши.

Это было бывшее пятно крови.

Кровь, которую смыли водой, но которая при высыхании все равно осталась на верхнем левом углу задних ворот.

Люба вытерла слезы и невольно реанимировала память, вернувшись во времени на десять лет назад…

Она с Анюшей узнали о приеме на работу в открывающейся цех по производству межкомнатных дверей из газетного объявления и пришли на ОАО «Двери Люксэлит» вместе, воодушевленные обещанной зарплатой и перспективами карьерного роста. Обеих их приняли на должность простых работниц в цех и в числе прочих двадцати новоявленных рабочих они вошли в свеженький только что открытый цех. Несколько новеньких станков, везде чистота и порядок, ничего лишнего — прелесть, а не работа. Люба и Анюша были невероятно рады и уже строили планы на будущее, как они будут зарабатывать кучу бабла. Был самый первый рабочий день, монтажники оборудования еще продолжали кое-что доделывать в цеху, например, штукатурить стену, что-то сваривать под потолком и монтировать синие новенькие ворота. Пока рабочие топтались у входа (синие ворота в то время значились как единственные, еще не получив статуса «вторые») в ожидании пока кто-то не укажет им ореол их непосредственной работы и не примется обучать новому делу, строители-монтажники, забравшись на строительные леса, что-то орудовали на воротах. Что-то сваривали, пилили болгарками, стучали и выравнивали. Что-то у рабочих не получалось, кажется, не могли добиться строгости горизонтальной ровности, они переругивались и постоянно останавливались подолгу, сверяясь с чертежами.

Люба и Анюша в числе прочих осматривали станки, шушукались, трогали руками и вели себя подобно юным пионеркам впервые попавшим в музей.

На седьмой минуте открытия цеха ворота упали внутрь помещения.

Они просто упали плашмя, при падении взорвавшись оглушительным грохотом и не на шутку перепугав всех новоприбывших учеников-рабочих. Что-то там наверху, где монтажники пытались придать воротам прямоту и ровность, не срослось, не вышло как надо и сорвалось. Удержать ворота было нереально, рабочие-монтажники даже и не пытались это сделать, мгновенно оценив, что это не в человеческих силах. И ворота просто-напросто повалились внутрь цеха.

Любу не задело, только окатило ударной волной.

А Анюшу накрыло. Углом.

Если бы она стояла на два шага дальше…

Потом было расследование. Дирекция открывшейся фабрики отвертелась. Рабочие-монтажники получили незначительные условные сроки за причинение смерти по неосторожности. Короче говоря — типичный несчастный случай. На момент падения ворот девушка стояла в недозволенном по технике безопасности месте, а рабочие просто не смотрели вниз, занятые своим делом. Окаянные ворота отмыли от крови (но не перекрасили) и все-таки водрузили на их полагающееся место. Морально контуженая горем Люба Кротова, хоть и посчитала смерть лучшей подруги дурным знаком, но все равно, вопреки советам родных и друзей, осталась работать на фабрике. Просто в их районном центре было очень мало нормальных рабочих мест производственных специальностей. Спустя какое-то время она осталась единственной свидетельницей того трагического несчастного случая, унесшего жизнь молоденькой девушки Анюши, проработавшей на ОАО «Двери Люксэлит» ровно семь минут.

А с годами обстоятельства несчастного случая стали обрастать домыслами и даже мифами. Очевидцы увольнялись, приходили новые рабочие и до них доносились лишь отголоски того самого первого дня открытия цеха и, в конце концов, девушка Анюша превратилась то ли в легенду, то ли в страшную сказку-пугалку. Да и имени-то ее никто кроме Любы Кротовой не мог знать, в сказаниях и мифах, она фигурировала как Молоденькая. И никто уже достоверно не знал какими из двух ворот ее придавило.

Да и было ли это вообще…

Люба долго смотрела на блеклое пятно недомытой крови своей подруги и вытерев слезы, опустила глаза ровно на то место, где лежало распластанное тело раздавленной Анюши. Пол, разумеется, не сохранил следы тела, все стерлось давным-давно, но конкретную точку Люба знала слишком хорошо, чтобы всякий раз проходя мимо не опускать на него взгляд.

Вот тут. Раньше здесь ничего не было, потом стояли стеллажи с заготовками, а потом вон сюда поставили упаковочный станок. Чуть сбоку от станка, неподалеку от вот этих поддонов с готовыми кухонными дверями… Люба встала на это место и подняла голову на верх…

Представила, как падают ворота… На нее… Прямо на темечко…

И брызги ее мозга на полу и на упакованных белых глянцевых кухонных дверях…

Потом сняла с плеча тяжелый матерчатый сумку-рюкзак и принялась за дело.

08:06 — 08:17

Высокий статный мужчина уверенно шагал по своему цеху, зная в нем каждый закоулок, зная куда лучше свернуть, чтобы не попасться на глаза находящейся где-то тут Любе Кротовой, знал, где лучше приостановиться и осмотреться, чтобы не, тратя впустую драгоценное время, быстро шагнуть вперед и потянуть за собой Оксану Альбер. Заведующий производством не терзался сомнениями, он точно знал, что делать, как делать и когда делать, советчик в лице главной бухгалтерше его только нервировали, о чем он и сказал ей в свойственной ему манере, начав издалека и завершив упрек вопросом, на который она должна была ответить и сообразить самостоятельно.

У него были широкие шаги, он двигался как демонстрант на митинге, прямо держа кубическую голову и ровно, но резко дыша полной грудью. Никаких колебаний! Прочь сомнения! Он все делает правильно! Он всегда все делает именно так как запланировано судьбой, а если чуть расслабится и пустит в свою душу хоть толику смятения, то обязательно начнет колебаться и взвешивать все «за» и «против». А это первый шаг к поражению, Костя Соломонов это хорошо знал.

Он уже преодолел половину цеха, зорко высматривая по сторонам посторонних людей. Оксана раздраженно сказала ему, что, если не считать мастерицу заготовительного участка, то цех должен быть пуст, но Костя, не сдерживаясь в выражениях, откровенно приказал Альбер помолчать немного и не отвлекать его. Если они хотят провернуть то дельце, за которым они сюда приехали, то им следует быть максимально незаметными. Цех радовал Соломонова своей безжизненностью, но он не позволял себе расслабляться. Он переведет дух позже, когда будет далеко от сюда, а сейчас необходимо предельное сосредоточение. Соломонову что-то показалось за вакуумным прессом и он мгновенно свернул в другой проход и притих за ЧПУ. Он действовал столь стремительно и уверенно, что Оксана вынуждена была признаться, что ей кажется, что все что сейчас происходит — заранее запланировано Костей. Уж больно все ровно выходит. Соломонов усмехнулся. Еще бы! У него всегда все выходит идеально, а все потому, что он всегда точно знает, что нужно делать. Что он привык заранее продумывать каждый последующий ход, а если ситуация меняется, то он мгновенно находит единственно верное решение.

Он тихо и быстро двинулся дальше по направлению к антресольному этажу и к своему кабинету. Мимо станков и поддонов с деталями. Мимо автопогрузчика, мимо шлифовальной камеры. Мимо неправильно укрепленного стеллажа с тяжелыми бобинами пленки, приготовленными для оклеивания полотен и деталей. То, что стеллаж стал раскачиваться от веса, стало заметно несколько дней назад и Соломонов с Коломенским определили, что в какой-то момент времени от неправильного распределения веса и перегиба балки лопнули сразу несколько соединительных болтов. Соломонов запретил ставить на этот стеллаж дополнительные грузы, но освободить стеллаж от бобин и исправить соединения у него пока не было возможности.

Альбер едва успевала за Константином Олеговичем, полы ее белого пальто хлопали за спиной и поднимали пыль, которой в цеху всегда было очень много, несмотря на добротную вытяжку.

— Стой, — Оксана резко остановила стремительного Соломонова и он тут же мгновенно сориентировался и прижался к проблемным стеллажам, так чтобы ни его ни Оксаны было не заметно.

— Ты кого-то увидела? — тихо спросил он, зыркая по сторонам.

— Кажется да… — неуверенно пробормотала Альбер. — Вон там.

— Где? — начинал раздражаться заведующий производством. Нервная подозрительность его компаньонки может испортить все дело. Ведь все шло как нельзя лучше!

— Вон там.

— Твою мать, где? Я никого не вижу!

— Вон там что у вас? — женщина поправила севшую на глаза белую вязаную зимнюю шапку. — Вон в том коридоре? Кажется, я заметила там чью-то тень.

— Там ничего нет. Подсобки.

— Кротова может быть там?

— Какого, мать ее, дьявола ей там делать? — ответил вопросом на вопрос раздражающийся Соломонов и целых три секунды всерьез ждал ответа от главного бухгалтера, которая и в цеху-то практически никогда не бывала и с Кротовой была знакома лишь шапочно. Рабочее место госпожи Альбер было в бухгалтерии, рядом с генеральным директором, в офисном здании, а тут — в цеху — вотчина Соломонова. Он тут хозяин, а она лишь гость.

Константин Олегович всмотрелся в темный проем коридорчика, куда указывала Альбер. Оксане померещилось, надо двигаться дальше. Соломонов выбежал из-за укрытия и быстро-быстро засеменил к лестнице, ведущей на антресольный этаж, на котором располагался ряд кабинетов, включая его личный. Однако внезапно Оксана Альбер отбежала в сторону и подошла к темнеющему проему коридорчика. Соломонов позвал ее, но главный бухгалтер осторожно заглянула в тень проема и даже тихонечко зашла внутрь.

Кот.

Сидит на полу как ни в чем не бывало. Сидит и с недоуменным презрением смотрит на Альбер, словно она отвлекает его от самосозерцания. Оксана боязливо осмотрелась — больше никого, только сырой запах мокрой штукатурки от протекающего потолка. Раньше Оксане Игоревне никогда не приходилось заходить в этот закоулок и у нее не возникло ни малейшего желания изведывать этот коридорчик внутри. Если тут и есть кто-то кроме кота, то эта личность специально прячется от них, а зачем бы это делать? Но Соломонов развеял ее подозрения, грубо взяв ее под локоть и выводя обратно в цех, приговаривая в свойственной ему манере, что он не может припомнить, чтобы Альбер жаловалась на галлюцинации и неврастению.

— Не отставай, — сделал замечание Соломонов, — и не сворачивала куда тебя не просят.

— Мне показалась, что там Кротова, — проговорила она.

— Ничего подобного, — с усмешкой ответил высокий мужчина.

— Но она же в цеху! Где тогда она, если мы ее не видели? В уборной?

— Я ее нашел, — заведующий производством даже как-то расслабился, выдохнул, даже улыбнулся. Он подвел Оксану к одному из станков, значение которого бухгалтерша не знала и даже не догадывалась, и показал ей в сторону, где вдалеке у задних ворот находилась Люба Кротова. — Вон она.

Прячась за большим станком, они наблюдали за маленькой девушкой, казавшей от сюда совсем уж крошечной и почти сливающейся с цеховым оборудованием. Кротова была далеко от них и не могла их видеть, если они не выйдут из-за своего укрытия.

— А что она там делает? — прошептала Альбер.

Не замечая прячущуюся парочку Люба Кротова то и дело осматривалась по сторонам. Почему-то находясь именно на определенном месте у больших тяжелых ворот, мастерица сняла свой рюкзак, выложила из него какие-то неразборчивые издали предметики и стала аккуратно расставлять их на полу в каком-то только ей ведомом порядке. Потом она достала книги и тетради, тоже положила их прямо на пол, сама села на колени и, раскрыв самый толстый том на нужной странице, стала дотрагиваться до расставленных предметов.

— Она зажигает свечи, — сказал более зоркий Соломонов тихим глухим голосом.

— Что она делает? — не поняла Альбер.

— Ты знаешь значение слова «зажигать»? Если нет, то почему у тебя высшее образование?

— Я знаю значение слова «зажигать»! — шипела Альбер. — Тебе будет трудно поверить, но я даже знаю значение слова «свеча»! Какого лешего она это здесь делает? Она не перепутала наш цех с церковью?

Соломонов молчал и жевал губы. Он догадался о причине появления тут в этот час Кротовой. Люба уже давно говорила ему о кое-каких цеховых неурядицах, причину которых ей не удавалось выяснить. Будто кто-то хозяйничает в цеху по ночам, когда после окончания рабочих смен люди покидают здание и расходяться по домам. Но это еще не все. К этим необъяснимым явлениям Люба считала причастной тот давний несчастный случай со своей подругой, о котором она рассказала Кости. Соломонов в тот раз выслушал Любу, посочувствовал ее подруге, и, присовокупив некую долю юмора, посоветовал Кротовой внимательней следить за рабочими. Кто-то из сотрудников ее участка, вероятно, затаил злобу и вредит производству и Любе не стоит связывать это с призраком погибшей девушке, которая была известна в цеху как легендарная Молоденькая. Люба призналась Кости, что ей кажется, будто в цеху кто-то живет по ночам и она думает, что это дух Анюши Молоденькой. Соломонов никогда не придавал этому большого значения. Только уважение к мертвым и к Любе Кротовой, которую Костя считал профессиональной мастерицей, не позволили ему в свойственной ему манере охаять ее мистический страх.

«Все-таки она затеяла какую-то спиритическую хрень, — думал Соломонов, наблюдая за странными действиями маленькой девушки. — Ладно… Пусть, мать ее, делает что хочет… Ее присутствие нам на руку. Пусть потом объясняется на допросах в следственном комитете. Зато теперь мы знаем где она. А пока она там бесов гоняет, мы сделаем свое дело. Надо же как везет! Лучше и не придумаешь!». С этими мыслями он потянул Оксану Альбер за собой и быстро и незаметно для Кротовой поднялся по лестнице к своему кабинету. Мастерица пропала из виду, теперь Соломонову и Альбер остались наедине сами с собой.

Заведующий производством достал ключ от кабинета.

— Подожди! — почти вскричала бухгалтер и вцепилась мужчине в куртку. — Еще кто-то!

— Твою мать!!! — рявкнул Соломонов. — Где на этот раз?

Они вдвоем взглянули вниз с антресольного этажа. Отсюда с шестиметровой высоты хорошо было видно часть цеха, но там куда показывала Альбер никого не было.

— Я видела, — быстро говорила вмиг побледневшая Оксана. — Вон там. Трое мужиков. Точно видела!

— Что? Каких еще мужиков? — теперь уже Соломонов не на шутку встревожился и пытался рассмотреть среди станков и готовой продукции движущиеся фигуры.

— В синей форме. У одного большой ящик.

— В синей? Не в серой с черными вставками?

— В синей, Кость.

— Тогда это не наши. Это, мать их, монтажники вентиляции, — догадался Костя и выдохнул. Достал пакетик с порошком. Первая шепотка пошла в ноздрю с резким коротким шумом. — Че-то они, мать их, рано. — Вторая понюшка пошла потише. На время Соломонов оцепенел и остановил взгляд на чем-то перед собой. Потом он объяснил нервничающей Оксане Игоревне, что монтажники вентиляции будут работать в закрытом лакокрасочном участке и им они не опасны.

— А Шепетельников? — спросила Альбер.

— Он должен будет прийти не раньше девяти. К тому времени нас уже здесь не будет. — Внезапно Соломонов хохотнул.

— Что смеешься?

— Представил себе, как Кротова будет объясняться перед Данилычем. Они и так друг друга, мать их, ненавидят.

Соломонов открыл свой кабинет, они вошли и прикрыли за собой дверь.

08:07 — 08:28

Степан Коломенский пересилил себя, сдержался от виски с вишневым вкусом и шел на встречу с генеральным директором, преисполненный гордостью за самого себя и свою силу воли. Ведь может не пить, когда другие пьют! Может, если захочет, если возьмет свою волю в кулак! Его онлайн-психотерапевт будет им гордиться. Да Степан Михайловичи и сам был весьма доволен результатом действия курса реабилитации, а ведь сперва с холодным скепсисом относился и к молоденькому улыбчивому врачу-наркологу, и к сколиозному психотерапевту с белорусской фамилией. Но, черт побери, будь он проклят, если их усилия не возымели действия и он — Степан Коломенский — не испытывает тяги к спиртному! Все пили — и Нилепин, и Пятипальцев и даже Дмитриев, который пил наравне со всеми и не уставал трындеть о вреде алкоголизма. А он — Степан Михайлович — ни капли!

Итак, первый шаг сделан. Будем считать, что Степан Михайлович Коломенский хотя бы на время избавился от алкогольной зависимости. Теперь белорусскому онлайн-психотерапевту предстоит решить другую его зависимость — лудоманию. Пусть Коломенский не думает о спиртном, но зато постоянно прогоняет в голове всевозможные ставки на различные виды спорта, особенно на футболе. Увы, но от навязчивых размышлений ему избавиться не удается и он по-прежнему опасается, что выданные сегодня или завтра деньги за сегодняшнюю работу в цеху он опять поставит на «Ювентус»… нет, надо прислушаться к совету Пети Эорнидяна и ставить на «Боррусию Дортмунд»… нет, половину на «Боррусию», а половину разделить и поставить на «Динамо» и еще на… Степан еще не решил, он определиться на месте, когда придет в букмекерскую контору и возьмет в руки табель командных игр.

Степан Михайлович остановился и помотал головой. Опять эти навязчивые мысли. Он еще ничего не получил и даже не знает, когда и сколько получит, а уже мысленно попрощался с премией. И все же, сегодня ночью должен быть такой матч между…

Коломенского отвлекло неожиданное движение среди станков. Впереди он увидел троих рабочих в синей форме с логотипом компании по монтажу и ремонту вентиляционных систем. У одного был большой пластиковый ящик с инструментами, но он нес его так легко и непринужденно, что казалось, что ящик пустой или рабочий обладает недюжинной силой. Рабочие передвигались как-то необычно — то и дело останавливались и как будто от кого-то скрывались. Один из них хромал, словно опирался на протез. Впрочем, Степану Михайловичу не было до их поведения никакого дела, он еще успеет с ними наработаться, а пока прежде чем приступить к делу, он повернул в уборную. Спустя несколько минут он вошел на лакокрасочный участок — закрытое со всех сторон автономное помещение где производилась лакировка межкомнатных дверей, а также грунтовка и лакировка белых дверей для кухонь. Тут было несколько закрытых камер с краскопультами, большой многоступенчатый шлифовальный станок для придания готовым дверям глянцевой ровности, лакировальная камера, сушильная камера, ремонтный участок, отдельные камеры для ручной шлифовки. Во время работы из-за специфического запаха лаков, красок и растворителей почти все одевали респираторы, а для многочасового рабочего дня нужно было приучивать себя к постоянному химическому запаху. Постоянные работники этого участка привыкали, а другие, работающие в основном цехе, заходя сюда морщили носы и терпели головокружение. Запах, пусть и не такой сильный как в рабочее время, сохранялся и сейчас, когда участок не работал.

Коломенский вошел и подошел к ожидающему его у одной из шлифовальных камер Даниилу Данииловичу Шепетельникову. Генеральный директор и абсолютный хозяин фабрики «Двери Люксэлит» сразу прикрыл дверь (во избежание попадания на лакокрасочный участок оседающей на готовой продукции пыли, здесь требовалось сразу закрывать за собой входную дверь) и каким-то нервным голосом поинтересовался у Степана Михайловича, нет ли кого еще в цеху. Глаза у Шепетельникова выкатывались из очков, лицо было бледное, голова как всегда чуть склонена к левому плечу. Даниил Даниилович нетерпеливо и грубо повторил свой вопрос и немного удивленный Коломенский, непонимающий почему факт наличия кого-либо еще в цеху так волнует генерального директора ответил, что никого не видел. Разумеется, он знал, что трое его товарищей вышли из раздевалки и в другом конце основного цеха принялись возиться с четырехсторонним фрезеровочным станком, что в кабинете мастеров сидит Люба Кротова, еще он видел троих рабочих из фирмы по монтажу и обслуживанию вентиляционных систем, но, имея достаточно большой и неприятный опыт общения со своим главным начальником на всякий случай размыто ответил то, что Даниил Даниилович надеется от него услышать. Коломенский не утверждал, что в цеху никого нет, он говорил, что просто никого не видел, а это немного разные понятия. Шепетельникова ответ Коломенского отчасти удовлетворил и он, нервно пряча взгляд, подвел его к дальнему углу лакокрасочного участка. Они остановились у распределительной системы вентиляции не только этого отдельного участка, но здесь же проходила одна из линий вентиляции основного цеха.

«Почему нет троих ребят из фирмы? — подумал Коломенский. — Они, что, заблудились в цеху?» А сам спросил у генерального в чем заключается неполадка и что, собственно, нужно будет вообще делать, потому что по всем показаниям и по работе вентиляционной системы лично у него — у главного инженера ОАО «Двери Люксэлит» Степана Михайловича Коломенского — никаких претензий к работе выентиляционной системе нет. Практически все работает исправно, а если и есть какие-то неполадки, то они не столь значительны чтобы для их ремонта требовалось на весь день отключать всю работу вентиляции и приглашать бригаду специалистов. Неужели ожидается визит комиссии по охране труда и могут придраться к какой-нибудь мелочи? Шепетельников казался очень напряженным и особенно нервным, он делал какие-то отрывистые судорожные движения головой и вообще вел себя более чем подозрительно. Если бы Степан Михайлович не знал о нездоровом характере своего главного шефа и о его постоянной нервозности по поводу вынужденно общения с себе подобными людьми, то решил бы что перед ним страдающий маниакально-депрессивным психозом с обостренной фазой мании. Коломенский даже пожалел своего директора — должно быть очень тяжело жить в ненавидимом им мире людей. Не зная куда деть возбужденный взгляд Даниил Даниилович достал из стоящего тут ящика пачку папок, и разложил перед Степаном Михайловичем большие чертежи системы вентиляции. Коломенский подошел на шаг ближе и склонился над чертежом, невольно принуждая Шепетельников преодолевать отвращение и терпеть приближение главного инженера предприятия и даже прикосновение его плеча с своему плечу. В этот момент Коломенский лишний раз порадовался, что не пил с друзьями их вишневый виски, иначе бы Шепетельников вмиг почуял бы его предательское дыхание. С трудом сдерживаясь от позывов тошноты от прикосновения к постороннему человеку (а для Даниила Данииловича все люди были посторонние, даже если он работал с ними годы), Шепетельников достал из кармана руку и быстро ткнул указательным пальцем на чертеж, в то место, которое соответствовало их местоположению.

— Надо что бы вот эта труба, — Шепетельников показал трубу на чертеже и продублировал это на реальной трубе перед ними, — была соединена вот здесь с этим узлом.

Палец отсоединился от поверхности чертежа, сложился с остальными пальцами в кулак и вернулся в директорский карман зимней куртки. Удовлетворившись этим приказом Даниил Даниилович посчитал объяснение законченным и отвернулся, будто вообще к этому непричастен. То, что скупо потребовал Даниил Даниилович не укладывалось в голове Коломенского и главный инженер переспросил. Шепетельников достал палец и, повторно ткнув им в вентиляционный узел на чертеже, повторил слово в слово то, что произнес несколько секунд назад, но Коломенскому нисколько не стало яснее. Он долго смотрел на чертеж, на реальный узел вентиляционный системы, что был перед ним, опять на чертеж и на отвернувшегося Шепетельникова. Потом задал только один короткий вопрос: «Вы шутите?». Даниил Даниилович не шутил, тогда Степан Михайлович уточнил, правильно ли он понял задание и правильно ли Шепетильников ему объяснил. Даниил Даниилович сказал, что правильно, что он прекрасно знает работу системы вентиляции и что его поручение обдуманное. И вообще, по словам Шепетильникова, Коломенский задает много ненужных вопросов.

Итак, что хотел генеральный директор ОАО «Двери Люксэлит» от главного инженера этого же предприятия? Изучая чертеж, Степан Михайлович задумался как полководец перед атакой. Шепетельников отстранился от Коломенского и отряхнул невидимую пыль с того места на плече, где прикоснулся к Степану Михайловичу. Он очень неохотно шел на контакт с главным инженером и непозволительно мало вдавался в объяснение, так что Коломенскому пришлось изрядно потрепать Шепетельникову нервы, задавая вполне резонные вопросы и в итоге пришел к выводу, что Даниил Даниилович хочет (и даже требует), что бы главный техник выполнил задание более чем странное.

Система вытяжки на лакокрасочном участке была независима от вытяжки главного цеха и выходила наверх, на крышу, и предназначалась для вывода вредных испарений от лаков и красок в атмосферу, где ее разносит ветром. Вытяжка главного цеха, разветвляясь под потолком по всему помещению, подходила к каждому станку и предназначалась для высасывания производимых в процессе работы древесных стружек и опилок. Работая как очень мощный пылесос, сильные вентиляторы засасывали пыль и стружки от каждого станка и собирали их в огромном специальном бункере, где под действием центробежных сил стружки оседали вниз и в конце концов сыпались в большую емкость, которую ежедневно вывозили на мусорный полигон. Это краткое описание принципа действия двух вентиляционных систем. Генеральный директор Шепетельников Даниил Даниилович путем соединения двух независимых вентиляционных трубопроводов хочет объединить эти две систем. Кроме этого генеральный директор приказал перекрыть цеховой вентиляционный канал задвижкой на главном трубопроводе, чтобы даже в случае включения больших вентиляторов, воздух всасываться не мог. Шепетельников не признавался для какой цели ему это нужно, но Степан Коломенский попробовал пофантазировать и спрогнозировать последствия.

Итак, он вскрывает две независимых трубы, ставит соединительный шланг или переходник. Допустим, он это сделал и отряхнул ладони. Что будет дальше? При включении главных вентиляторов основного цеха задвижка не позволит воздуху двигаться и вентиляторы автоматически выключатся от перегрева через несколько минут. На этом все. Ничего ужасного не произойдет, их можно будет перезапустить одним нажатием кнопки, к тому же вентиляторы и так время от времени самоотключаются из-за каких-либо причин. Зато при включении вытяжки на лакокрасочном участке все вонючие испарения пойдут не наружу в атмосферу, а в вентиляционный трубопровод главного цеха. И что это даст? Коломенский задумался. Вот завтра с утра рабочие услышат шум включенных главных вентиляторов и примутся за работу, но обнаружат, что тяги воздуха в станочных вытяжках нет. Рабочие выключат станки, через несколько минут отключатся главные вентиляторы и рабочим ничего не останется как сесть куда-нибудь, сложить ручки и ждать пока он — главный инженер Коломенский — разберется с вытяжкой и перезапустит вентиляторы. А в это время на лакокрасочном участке местная вытяжка будет работать исправно, гудеть как надо и всасывать химические испарения с нужной силой, только идти эти газы будут не на улицу, а в главный цех и через некоторое время рабочие главного цеха почувствуют знакомый химический запах из вентиляционных раструбов своих станков. Рабочие удивятся, но ничего делать не станут. Запах будет все сильнее и сильнее, рабочие поймут, что что-то не так с вентиляцией, но все равно ничего не станут делать, потому что проблемы с вентиляцией их не касаются. Рабочие будут сидеть и ждать, кто-то пойдет в туалет, кто-то в курилку, кто-то достанет телефоны и включат игры, мастера участков начнут звонить по телефону Коломенскому. Ему же будет звонить и Константин Олегович Соломонов. В конце концов, когда запах лаков и красок будет уж совсем сильным, рабочие просто-напросто выйдут на улицу или в раздевалку. Возможно кто-то будет кашлять или чихать.

Выветрить скверный вредный запах будет не трудно, достаточно открыть окна или по нормальному включить вентиляцию. Однажды что-то похожее уже происходило, когда в вентиляционную трубу засосало чей-то непотушенный окурок и началось задымление, которое, впрочем, вскоре устранили без каких-быто последствий. Рабочие вернулись к станкам через полчаса.

Вот и все.

Коломенский не мог не спросить зачем Шепетельникову это надо и знает-ли об этом заведующий производством Соломонов, потому что если не знает, то как, позвольте спросить, завтра Коломенский объяснит поставленное им же — Коломенским — этот соединительный шланг? Даниил Даниилович ответил, что Соломонов предупрежден и не заставит Коломенского исправлять этот «небольшой дефект» дня два-три. Вот тогда Степан Михайлович удивился еще больше прежнего и задал прямой вопрос: «Почему вытяжка не должна работать три дня и не проще ли просто не включать вентиляторы?»

Шепетельников замялся, отвернул взгляд, весь ссутулился и прижал голову к плечу так сильно, что у него чуть не упала шапка-кастрюлка. Видимо, на этот вопрос он не желал отвечать ни за что на свете и скорее прилюдно спустит штаны и трусы, чем выложит перед главным инженером секрет их с Соломоновым вредительства. Он долго ломался и отмалчивался, даже попытался угрожать намеком на увольнение Коломенского, если тот не начнет работать, но вскоре понял, что инженер и палец об палец не ударит если не получит полноценный ответ. Ну разумеется, задание действительно необычное и для фабрики саботажное, а Степан Михайлович не горит желанием выполнять странные поручения.

Главный инженер не дождался объяснения, отказался от задания и пошел к выходу из лакокрасочного участка, его не остановили даже предложенные Шепетельниковым двадцать тысяч рублей наличными.

— Вы завтра же меня оштрафуете и уволите, — отрезал Коломенский уверенно удаляясь от своего босса, — повесите все на меня и выгоните пинком под зад! Вы мне еще зарплату должны за два месяца, а это уже шестьдесят две тысячи. Нашли дурака!

— Постой, — позвал Шепетельников будто прочистил горло. — Начинай работать, а я сейчас схожу в свой кабинет за деньгами. Восемьдесят тысяч сразу после выполнения. Идет? Если не веришь — дам деньги вперед. Никаких претензий к тебе не будет, это обещаю.

Коломенский затормозил. Когда он последний раз держал в руках восемьдесят тысяч рублей? ВОСЕМЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ рублей! Он сможет погасить часть долгов… Сегодня, кстати матч между… Так, если он справится до обеда, то успеет метнуться в букмекерскую контору что у вокзала и поставить на «ЦСКА». Часть на «ЦСКА», часть на «Борруссию». Проклятье, да восемьдесят тысяч он может раскидать по разным командам! А какая ставка на «Ювентус»? Если поставит все и если будет победа по очкам, то вечером у Степана Михайловича Коломенского на руках будет тысяч сто семьдесят, а то и все двести!

Он развернулся.

— Только скажите, — заговорил он, вновь беря в руки чертежи и приноравливаясь к выбору правильного места соединения, — зачем вам все это нужно?

— Обещай помалкивать.

— Как рыба.

Шепетельников тихо признался, что ОАО «Двери Люксэлит» стоит на грани банкротства, что у фабрики практически нет новых заказов и соответственно неоткуда взять деньги. Предприятие едва может расплатиться по долгам, а на рабочих уже ничего не остается, поэтому заработанная плата откладывается уже на два месяца. Чтобы рабочие не обращались в трудовую инспекцию, деньги обещали выплатить сегодня, но по факту — денег нет. Поломка вентиляции отсрочит выплату зарплаты еще на пару-тройку дней, а за это время, глядишь, может что-нибудь решиться. Если просто не включать вентиляторы, то рабочие не поверят в неисправность и начнут бузеть, если же почувствуют едкий запах из лакокрасочного участка, то может, снизойдут до того, что простят дирекции еще несколько дней до полной починки.

— Что может решиться за три дня? — помрачнел Коломенский, — Если предприятие в яме, то надо начинать процедуру банкротства.

— Это уже не твои заботы, — грубо ответил Шепетельников. — Свои деньги ты получишь.

— Хм… Сто.

— Что «сто»?

— Сотня тысяч.

— Не борзей, Степан, — Шепетельников обволок его лютой ненавистью.

— За работу и молчание — сто тысяч. Причем шестьдесят две вы мне и так должны, так что считайте, вы еще экономите. Иначе я сейчас ухожу домой, а завтра прямо с утра рассказываю все рабочим.

Шепетельников резко отвернулся и долго разглядывал поддон кухонных дверей модели «Аурелия-1» и «Аурелия-4», приглядываясь будто к только ему видимым дефектам покраски, но Степан Коломенский прекрасно знал, что двери выкрашены правильно и на каждой из них на нижней кромке стояла печать ОТК, разрешающая вывозить поддон на упаковку и на склад.

— Начинай, — велел генеральный директор, не оборачиваясь. — Деньги будут.

И Коломенский принялся за работу, чего время-то тянуть? Степан Михайлович надеялся, что во время работы генеральный директор не станет его нервировать и догадается покинуть лакокрасочный участок, но Даниил Даниилович Шепетельников, вопреки всем надеждам, остался с Коломенским, хоть и ошивался на некотором расстоянии и, слава богу, не лез с советами и упреками. Он просто стоял за спиной у главного инженера, держал руки глубоко в карманах и не спускал вооруженного квадратными очками взгляда с проделываемой работы. Коломенского это не могло не раздражать, но он постарался не думать о присутствии своего шефа, сосредоточиться на задании и делать его, не поворачиваясь и не отвлекаясь. Для приличия он попробовал завести с Шепетельниковым что-то типа легкой беседы на посторонние темы, только из этого ничего не вышло. Даниил Даниилович был скверным собеседником, не ответившим ни на один вопрос и чуть ли не вздрагивал от степиного голоса.

В конце концов Степан Михайлович плюнул на ошивающегося за его спиной генерального директора, прикусил язык и глубоко призадумался над тремя темами. Во-первых, он оказался весьма обескуражен положением вещей на предприятии, с которого ему теперь не остается ничего иного, как увольняться. Во-вторых, он лишний раз удостоверился, что Даниил Даниилович Шепетельников очень странный человек с подозрением на какое-то психическое отклонение помимо общеизвестной каждому рабочему социофобией. Потому что такой бредовый план, ни приводящий вообще ни к чему, мог разработать только полный кретин. Только вот заведующего производством Константина Олеговича Соломонова уж кем-кем, а кретином никак не назовешь. Значит, Соломонов спустил все на тормоза и или сам уже уволился или молчит, получив крупные откупные. А может, благодаря его любимом волшебному порошочку, находится в невменяемом состоянии и «как Вася на все согласен»?

И в-третьих: где ходит бригада приглашенных монтажников, которые, к слову сказать, вероятнее всего не согласяться делать такое задание даже за большое вознаграждение?

Степан Коломенский не догадывался о том, что никаких монтажников Шепетельников не вызывал.

А Даниил Даниилович не догадывался, что в цеху вообще есть кто-то помимо его самого и главного инженера.

08:08 — 08:26

Вокруг четырехстороннего фрезеровочного станка хороводили трое взрослых людей — Юрка Пятипальцев, Лева Нилепин и Август Дмитриев. В их задачу входило отключение станка от силового кабеля и от всех пневмошлангов и перестановка его на другое место. Сейчас станок находился почти у самого входа в цех и со всех сторон был огорожен хаотично стоящими поддонами с заготовками и полуготовыми изделиями. Четырехсторонный фрезеровочный станок предназначался для фрезеровки изделий и деталей, придавая им необходимую форму и размер. Четыре вращающихся головки с ножами обрабатывали проходящую через них деталь с четырех сторон придавая ей нужную форму, делая пазы и снимая лишние размеры. Этот станок был незаменим при производстве штапика, бруса для сборки и так называемых «стоевых» и «поперечек» — деталей похожих на доски с продольными пазами. Юрка Пятипальцев ежедневно в числе прочих настраивал и этот станок, ставя необходимые ножи под требуемые заявки и выставляя размеры, вплоть до десятых долей миллиметра. Двое молодых рабочих-станочников, обслуживающих конкретно четырехсторонный станок сегодня были на выходном и помогать наладчику не могли. Так что вместо них Пятипальцеву помогал рабочий с другого станка — Лева Нилепин, отсоединяя шланги и откручивая фиксирующие болты. Работа шла слажено, сложного ничего не было, через несколько минут работы, станок был отключен от пневмошланга. Пятипальцев и Нилепин, напевая какую-то незатейливую мелодию, откручивали рукава вытяжки, которых у этого станка было целых пять. Три уже были сняты, Юрий отвинчивал хомуты у четвертого.

Тут же в метре от него работал Август Дмитриев, отключая систему электропитания. Не уставая не совсем трезвым голосом читать Нилепину и Пятипальцеву лекцию о вреде алкоголя, Дмитриев копошился в щитке станка и все время ронял отвертку. Нилепин тихо посмеивался над учеником электрика, которому было лет пятьдесят и который больше говорил, чем работал, жалуясь на то, что кто-то когда-то так затянул зажимы проводов, что теперь они не отвинчиваются никакой отверткой.

Нилепину позвонили на айфон, но он, взглянув на номер, сбросил звонок. Гримаса недовольства пробежала по его молодому лицу. Звонивший перезвонил, но Нилепин опять сбросил. Пятипальцев с ухмылкой предположил, что звонят по поводу возврата банковских кредитов, на что Лева ответил, что он не Степа Коломенский и свои кредиты старается платить исправно, а звонят ему не из банка, а Зина Сферина. Вытерев пот со лба Юрка Пятипальцев попросил Леву освежить ему память и напомнить кто такая Сферина.

— Здрасьте! Зинка Сферина! — ответил Лева и сбросил третий по счету звонок. — Со сборочного участка. Ну жирная такая с кудряшками.

— А! Эта та, — вспомнил Пятипальцев и опять ухмыльнулся. — А че она тебе звонит?

— Да моча в голову ударила.

— А почему она мне не звонит? — улыбнулся Пятипальцев.

— А потому что у тебя с ней ничего не было, — непринужденно ответил Нилепин.

— А у тебя было? Правда? Ну ты самец! Ну ты даешь? Когда успел-то?

— Ну и что такого? Ну что я с собой поделаю, если у меня такая натура? Я самец, да. Я пользуюсь этим, а почему нет?

— Лева, ты перетрахал весь цех! Тебе не стыдно, братан? — На это Нилепин только пренебрежительно свистнул.

— Ну ни весь, не преувеличивай, — возразил он. — Тебя-то я не трахал. И Августа не трахал… пока. Август, я тебя трахал?

— Нет еще, — поддержал шутку ковыряющийся в электрике Дмитриев.

— Да и вообще, мои достижения сильно преувеличены, — поскромничал Нилепин. — Ну со Светкой было, которая на складе. Ну с Маргариткой из офиса… ну тут вообще ничего особенного, она всем дает. С Валькой с вакуумного пресса… Ну с Игной…

— С какой Ингой? — поинтересовался наладчик.

— Она одна у нас. Инга Нифертити.

— С Нифертити!? С мастером лакокрасочного? Да ты паришь, братан!

— В натуре, Юр! А с этой Сфериной… ну было пару раз по пьяне… Ну и что? А теперь она мне прохода не дает. Названивает. Утром, на работу собираюсь, а она позвонила и начала какую-то чушь городить. Прикиньте, пацаны, будто мне угрожает какая-то опасность. А я у девахи одной сегодня ночевал, так мне пришлось в одних трусах на веранду выйти, чтобы та не слышала. А на улице метель, тьма, особняк в каком-то лесу, я даже, кажется, волка увидел. У меня ноги дрожат, дружочек аж внутрь съежился. Я говорю, ты че, мать, на меня братков насылаешь или что? А она — нет, говорит, не в этом дело. А просто, говорит, сон ей приснился, что помру я!

— Ого!

— Не ходи, говорит, на работу. Дома, говорит, сиди. А я от холода уже заикаться начал. Я говорю — я уже почти приехал. Я ей так сказал, чтобы она отвалила. А она — ой, говорит, беда! Быстрее, говорит, воротайся в зад. Так и сказала — воротайся в зад. Иначе беде быть. А если, говорит, не уедешь из цеха, то я, говорит… то есть, не я, а она… То она сама приедет и уведет меня от сюда силой.

— Она нормальная? — Пятипальцев одолел очередную фиксирующую станок гайку.

— Да вроде…

— Лева, братан, эта женщина летом носит такие обтягивающие белые штаны, что материя впивается ей в вагину и это замечают все кроме нее. Повторяю вопрос — она нормальная?

— Признаться, такое с ней впервые. — ответил Нилепин. — Будто черт ее за одно место укусил!

— Думаешь, приедет?

— Она? Сюда? За мной? Это даже звучит смешно.

— Это гормоны, — рассудил Август Дмитриев и, кряхтя, склонился под ноги за упавшей отверткой. — Бабы в ее возрасте с ума сходят, это факт. У меня жена, вон, скандалы устраивает ежедневно, это у нее как «отче наш» перед сном. Я вам сейчас расскажу один случай — и вы поймете с какой грымзой мне приходиться делить ложе. Как-то раз прихожу я с работы домой и вижу на кухонном столе бутылку пива. Стоит бутылка пива, просто стоит и все. На самой середине стола и как раз нефильтрованное, какое я люблю…

— Минуточку, Август, — перебил его Нилепин. — Кто-то пять минут назад рассуждал о вреде алкоголя. Не напомнишь кто?

— Одно другому не мешает, — странно ответил Дмитриев, чем заставил Нилепина задумчиво наморщить лоб. Электрик продолжил: — Так вот, стоит пиво. Было лето, жара, я с работы. Недолго думая я это пиво выпиваю. Вскоре со своего магазина приходит моя женушка (она в продуктовом на кассе сидит), видит, что пиво выпито и как начала орать. Ты алкоголик! Ты скотина! Я, говорит, это пиво не для тебя поставила, а ты его вылакал как самая последняя свинья. Ты тварь и козел вонючий. И скандал на весь вечер.

— Нормально, — улыбнулся Пятипальцев.

— Подожди, это еще начало, — не переставая говорить, электрик продолжал отвертывать зажимы и гаички. — Вскоре я прихожу с работы и опять вижу на столе бутылку пива. Она стоит, как и в прошлый раз в самом центре стола, будто специально манит меня. Ну я-то уже был тертым калачом и на эту провокацию не поддался. Я поужинал, но к пиву даже не прикоснулся. Я прислушался к логике и к внутреннему чувству самосохранения. К приходу жены бутылка так и стояла, я даже в руки ее не брал, боясь, что она повернута определенной стороной и если я ее возьму, то не сумею поставить именно так как она стояла. И что вы думаете? Увидев нетронутое пиво супруга завела скандал — я, мол, ничтожество. Я, дескать, не уважаю ее чувства. Она хотела сделать мне приятное, купила пивка, поставила его специально для меня, чтобы я пришел с работы и выпил его. А я сухарь и бесчувственная тварь. Я ее не люблю и не уважаю ее чувств.

— Нормально, — Пятипальцев уже смеялся.

— Еще не все! Через какое-то время я опять вижу бутылку пива. На столе! В самом центре! «Как же поступить? — думаю я. — Очевидно, что супруга издевается. Что же мне сделать?»

— Что же ты сделал?

— Я долго думал над своим алгоритмом действий, — ответил Дмитриев. — Наконец, я взял эту бутылку и убрал в холодильник. Жена пришла — бутылки нет. Ага, подумала она, — выпил! И завела свою пластинку о моем непотребном пьянстве и так далее. Тогда я, открываю холодильник и молча ставлю на стол ту самую бутылку нефильтрованного пива. Признаюсь вам, пацаны, в эту минуту я испытал чувство легкой гордости — я утер жене нос. Но нет, она и к этому оказалась готова, гадина! Она заявила, что я над ней издеваюсь. Что мои шуточки и подколы ее бесят, что ей невыносимо жить со мной! — Покопавшись в переносном чемоданчике с инструментами, Август достал плоскогубцы. — А через какое-то время, придя с работы я вновь обнаруживаю на столе… что, как вы думаете?

— Бутылочку нефильтрованного пива! — хором ответили Пятипальцев и Нилепин.

— Совершенно верно! Она, сука, стояла на столе, а я сжимал кулаки и зубы! У жены вновь нестерпимое желание поскандалить, да? Опять выставить меня в плохом качестве, чтобы я ни сделал! Логическое мышление не действовало. Три варианта противоположных действий привели к одному результату — скандалу. Тогда я позвонил ей по телефону и спросил, что мне, собственно, делать с пивом. В ответ я услышал целую тираду о том какой я несообразительный и звоню ей по всякой фигне. Она бы хотела видеть своим мужем самостоятельного человека, а не безмозглова ребенка. Я взялся за голову и, хорошенько подумав, быстренько метнулся в магазин и купил точно такое же пиво. Я выпил свою бутылку и аккуратно поставил ее рядом с полной. Бочок к бочку, этикетка к этикетке. Что будет думать супруга? Есть ли такой вариант в ее запрограммированных на скандал мозгах? Я потирал ладони. Две бутылки пива. Одна полная, вторая пустая. И вот заходит супруга, снимает свои шлепанцы и первым делом забегает на кухню. Не заходит, а именно забегает. И сразу глазками на стол. Опа! И видит две бутылки. А была одна. Я вижу, как она губищами своими захлопала, что сказать — не знает. Стоит и пыхтит, только щеки раскраснелись. А я смотрю на нее и улыбаюсь.

— Август, — нетерпеливо воскликнул Юрка Пятипальцев. — Ну не томи! Что она сказала, братан?

— Она захлопнула свою пасть и посмотрела под ноги. Смотрела на пол, я подумал, что она что-то уронила. Но она, стерва, просто искала мусор! Нашла какую-то крошку и завела свою извечную пластинку! В тот раз она представила меня в обличии погрязшего в помоях скотины.

— А дальше! Дальше что было? — почти кричал Нилепин. — Она ставила еще пиво на стол?

— Нет, — отрезал Август Дмитриев. — В следующий раз уже я положил на стол ее любимую пористую белую шоколадку! В тот раз уже я приготовил ей ловушку и стал играть по ее правилам. Разумеется, она немедленно в слезы. Я тиран, я насильник, я безумец и психопат-убийца. Я это к тому, что мужчине невозможно понять женскую логику, если она хочет добиться своего. Хочет поднять свою низкую самооценку за счет принудительного опущения близкого человека — всегда можно придраться к чему угодно и найти подходящие слова. Это гормоны, с этим надо мириться, это надо перетерпеть. Вот так и живем. Она мне уже весь мозг вынесла, я от нее даже сюда сегодня приехал. А ей сказал — к товарищу в гараж, «Ниву» его ремонтировать. Дескать, дружбанчик один попросил подсобить, иначе бы потащила меня в банк за кредитом! — Дмитриев нетрезвенько выругался, так как проклятые зажимы проводов никак не поддавались.

— За каким кредитом? — спросил Нилепин.

— В отпуск она захотела. На Сейшелы.

Пятипальцев рассказал анекдот про пьяного электрика. Анекдот был матерный и смешной, от смеха Дмитриев опять выронил отвертку.

— Скоро? — спросил Пятипальцев, которому жутко хотелось поскорее разобраться со станком и вернуться в раздевалку, где в шкафчике стояла на две трети полная бутылка виски.

— Сейчас, — морщился Дмитриев, ковыряясь в электрике. — Уже почти все. Кабель не поддается.

Пока немолодой ученик электрика возился с проводами, Лева Нилепин решил подогнать кран-балку и приготовить чалки для подъема станка. Он закинул на плечо чалки, взял пульт крана и, нажав на кнопку повел крюк к станку. Благодаря несложной работе и выпитым рюмкам виски настроение у Левы было приподнятое, он уже предвкушал, как в течении часа они переставят станок на нужное место, подведут вытяжку, подключат кабеля и продолжат выпивать. Когда Нилепин приблизился к четырехстороннему станку, Юрка Пятипальцев как раз снял последний гофрорукав и массировал усталую ладонь.

Вдруг раздался хлопок и вырвался столб искр, будто у станка взорвали очень сильную петарду. Тяжелый станок вздрогнул и тело Августа Дмитриева взлетело в воздух, пролетело несколько метров, грохнулось у ног остолбеневших Нилепина и Пятипальцева и по инерции проехалось на спине по полу еще метра три. В цехе воцарилась гробовая тишина. Нилепин и Пятипальцев смотрели на недвижимое тело электрика, потом синхронно перевели взгляд на четырехсторонный фрезеровочный станок, потом вновь на тело Дмитриева. Потом работяги переглянулись.

Нилепин отпустил пульт от крана-балки и тот маятником закачался на кабеле.

Пятипальцев уронил разводной ключ.

— Что это было? — тихо проговорил он вмиг пересохшими губами.

Они оба подошли к телу Дмитриева и встали с обоих сторон, совершенно не представляя, что делать. Тело ученика электрика лежало на спине распластавшись на бетонном полу. Окаменевшее лицо с вылупленными голубыми глазами выражало крайнюю степень мучений и удивления. Остановившиеся глаза не реагировали, не моргали. Первым от шока очнулся Нилепин, он сел на корточки и указал своему другу-наладчику на руки Дмитриева. Обе ладони несччастного были почерневшими, а кончики пальцев вообще изувечены, открывая на всеобщее обозрение опалённые до ржавого цвета косточки.

— Ю-у-ур, — медленно протянул он Пятипальцеву, — а он рубильник отрубал?

— Рубильник? — с трудом сглотнул наладчик. — Не знаю.

— Триста восемьдесят вольт, Юр, — у Нилепина затряслись свои ладони. — Его ударило разрядом, мать его перемать!

Нилепин разогнулся и взял предложенную ему Пятипальцевым сигарету. Закурили оба. Нервно выкурили. Одновременно потушили окурки. Стали шарить по телу Дмитриева в надежде обнаружить признаки жизни, при том что ни один из них не знал, как это делается. Щупали пульс на обугленных руках, на короткой шее, даже пытались неумело делать искусственное дыхание, после чего Пятипальцеву пришлось подавлять рвотные позывы.

— Он мертв, — Нилепину было холодно.

— Что будет делать, Лева? — глухо спросил Пятипальцев.

Они сели по обе стороны от Дмитриева, долго смотрели на труп и молчали.

08:09 — 08:30

Люба Кротова чувствовала себя очень некомфортно, она понимала, что делает не совсем то, что свойственно нормальным благоразумным людям. Например, мало кто из тех, кто может называть себя рассудительным человеком, будет расставлять в цеху на полу двадцать две толстые восковые свечи красного цвета. Красный цвет в свечах был получен благодаря добавлению в воск крови двадцати двух разных людей — двадцати двух кровных родственников легендарной девушки Анюши, известной среди фабричных работников как «Молоденькая». Люба долго собирала эту кровь, пожалуй, чересчур долго и трудно, чтобы сейчас отказываться от задуманного. Где-то она случайно ударяла жертву по носу, потом сама же оказывала медицинскую помощь, прикладывая вату, которую забирала себе. Было так, что она устраивала маленький, но кровавый несчастный случай кому-то из родствеников Анюши. Где-то наемный ею знакомый по имени Вячеслав разбивал жертве губу, резал, колол или царапал людям кожу. И всякий раз Люба Кротова вовремя приходила на помощь и, называясь проходящей мимо медсестрой хирургии или стоматологии, останавливала кровотечение собственными средствами.

Действовала она только по выходным или поздними вечерами после рабочей смены. Нескольких человек, включая близких родственников Анюши мастер заготовительного участка Люба Кротова нашла без особой сложности, все они проживали в этом городке, а вот с некоторыми другими пришлось повозиться. Люба разыскивала их по нескольким городам и поселкам по всей Российской Федерации. А ведь их нужно было не просто найти, Любе приходилось всяческими способами добиваться от этих людей кровотечения. Порой за определенную плату нанимала Вячеслава, который блестяще справлялся с поручениями и добыл для Любы кровь девяти человек, один из которых был двухлетним ребенком из казахстанского города Хромтау, которого Вячеслав якобы нечаянно царапнул заточенной столовой вилкой по запястью. За выполнение этого заказа улыбчивый Вячеслав потребовал двойной тариф и Люба заплатила ему сполна, сама оставшись почти без средств. Кровавые свечи Люба Кротова делала самостоятельно, хотя Вячеслав предлагал ей свою помощь. Делала их прямо на своей кухне, одновременно читая специальные заговоры и проводя еще кое-какие не очень чистые ритуалы, о которых она не хотела вспоминать и тешила себя тем, что Анюша не дожила до преклонных лет иначе Любе пришлось бы раскошеливаться на тайный поисковой отряд, работающий по всей России. Каждая свеча соответствовала одному году прожитой анюшиной жизни.

Сейчас двадцать две красных свечи были расставлены в ровный круг, центром которого было точное место смерти девушки Анюши. Сладковатый запах распространялся от них, движимый едва уловимым сквознячком из-за больших ворот. Сама Кротова сидела на коленях рядом, читала специальные языческие заговоры, сверяя каждую произнесенную на старославянском языке букву с древними хрупкими фолиантами с коричневыми от времени страницами. В круге из свечей, составляя определенный знак, лежали несколько различный предметов — первый зубик ребенка, перо сороки, три уголька разных девяностопятилетних деревьев, сушеное яблоко, высушенная лапка белки, черная горошина и кое-что еще, что вызывало у Кротовой стыдливые воспоминания. Любе становилось все страшнее и страшнее, крупная дрожь то и дело сотрясала ее хрупкое тело, по сторонам стали чудится пятна человеческих очертаний. По мере того как из уст мастерицы выходили древние, не используемые столетиями, заклятья человекообразные пятна принимали вид человеческих лиц. Кротова сдерживала панический страх, который сама же себе внушала и отказывалась верить в то, что вокруг нее мелькают не просто лица, но лица тех, у кого она взяла кровь для ритуальных свечей. Люба все чаще останавливала речитатив, нервно озарялась по сторонам, вытирала ледяной пот с белого лба и, собравшись с духом, продолжала.

Вдруг все ее тело содрогнулось от далекого резкого хлопка. Люба заикнулась на полуслове, прочистила пересохшее горло и продолжила.

Ритуал по воскрешению духа умершего человека был в самом разгаре, когда до Любы Кротовой раздались посторонние звуки. Она запнулась и медленно повернула голову в сторону стоящего поодаль автопогрузчика и стеллажей с поддонами, полными дверных деталей. В процессе ритуальной церемонии она на какое-то время выпала из реальности, перестала осознавать где находиться и не замечала никого вокруг себя кроме мелькавших пугающих лиц, но вдруг звуки издалека вернули ее сознание в пустой цех и она почувствовала чье-то приближение.

08:12 — 08:18

— Я же сказал, что мы их проглядели! — ворчал кривоносый. — А теперь разберись как они выглядят, если никто из нас их в лицо не видел! Сколько сегодня народу навалило? Кто из них — они?

Троица в синих полукомбинезонах начала выяснять между собой кто из них должен был следить за проходной и оказалось, что Точило наблюдал преимущественно за парковкой, безуспешно ловя глазами так и не появившуюся в ожидаемом месте «Мазду СХ7», Максимилиан Громовержец следил за трассой, держа под наблюдением проносящиеся в снежном вихре автотранспорт, а Женя Брюквин, полагаясь на своих компаньонов, настраивал и проверял аппаратуру. Точило замахнулся на него кулачищем, но, Брюквин, сдерживая возмущение, оправдывался тем, что никто не распределял обязанности и каждый смотрел туда куда хотел сам. Он не обязан был наблюдать за проходной. Тогда стали общими усилиями вспоминать всех, кто входил на территорию фабрики. Точило вспомнил какого-то долговязого доходягу, Брюквин припомнил трех входящих мужчин, один из которых приехал на «Валдае» со знаком «У». Максимилиан Громовержец четко помнил, как входил дежурный охранник, а через несколько минут вышел тот, кто отсидел смену. Он вышел, махнул рукой долговязому, сел в свою машину и укатил. Так… кто еще?

— Баба какая-то… — вспоминал Точило. — Маленькая…

— Какая баба? — тут же уточнил Брюквин.

— Я же говорю — маленькая. У меня-то не спрашивай, это ты должен был за входом следить.

— Я не должен был! — опять возмутился Брюквин, сжимая челюсти.

— Кто же из них — наши? — хмурился хромающий Максимилиан Громовержец.

— Те, кто в кабинете! — ответил Женя, и провел рукой по пижонским усикам. — Главное — не попадаться никому на глаза. В цеху глухо, те, кто пришел — куда-то разошлись. Наверно они в раздевалке. Наша цель — кабинет начальника производства.

Трое мужчин в синей фирменной форме с логотипом компании по монтажу и обслуживанию систем вентиляции, спрятавшись за поддонами с недоделанными дверными полотнами поставили на пол свой большой ящик. В ящике кое-что громыхнуло. Тот что до этой минуты хромал, полез глубоко в карман брюк и ровным прямым движением вытянул из него короткий обоюдоострый меч. Тут же освободившаяся штанина позволила его колену свободно сгибаться, избавив хозяина от протезной хромоты.

— Ну что? — спросил Точило, вглядываясь снизу на антресольный этаж, где, как объяснил Брюквин располагались кабинеты цехового руководства. — Че-то они долго…

— Не торопись, — ответил Женя Брюквин. — Не суетись. Сейчас выйдут, никуда они от нас не денутся.

— За какой они дверью?

— Не знаю. Следим.

Третий сделал несколько короткий выпадов мечом, играя на нем световыми бликами.

08:13 — 08:27

Оказавшись в своем кабинете Костя Соломонов опять разговорился, тут он мог немного расслабиться. Оксану Альбер поражала его мгновенная резкая перемена душевной ориентировки: от беспечной разговорчивости, до полной концентрации на цели. И внезапно — наоборот. У него, наверное, был внутренний рубильник перенастройки общей психологической организации. То он двигается как разведчик в тылу врага, то, когда ему ничего не грозит, превращается в болтуна, не способного на что-то осмысленнее словесного трепа.

Оксана осмотрелась, кабинет заведующего производством был самый обычный — четырехугольный прямоугольник с окном. Длинный стол за которым проходят ежедневные планерки, несколько стульев, этажерка, шкаф, полки, высокая массивная вешалка из позапрошлого века. Стол загроможден бумагами, папками с документами, различными каталогами и прочим. На стенах висели образцы пленки с названиями и все модели производимых фабрикой дверей. Соломонов не пользовался ноутбуком, у него был старый компьютер чей системник стоял под столом и зачастую начинал гудеть и вибрировать. Все это было казенное — купленное на деньги фирмы и еще при прежних заведующих, сам Костя не принимал участия в оформлении собственного кабинета.

— О, ты их плохо знаешь, Оксана! — говорил он, запирая за собой дверь собственного кабинета. — Ты плохо их знаешь…

— Кого, — спросила Альбер, снимая белую вязаную шапку.

— Как кого? Я говорю о масонах. Я же про них говорю! Про масонов.

— Про кого? С какого это момента ты начал говорить о масонах? При чем здесь сейчас масоны, Костя?

— Они всегда при чем! Они всегда и всюду причем! Масоны, мать их, рулят миром! — начинал возбуждаться Соломонов, зверски улыбаясь Оксане и стуча пальцем по глянцевой столешнице своего стола. — Ты знаешь кто рулит миром? Может ты полагаешь, что русские? Ответь — русские?

— Кость, прошу тебя, не начинай! — заныла Альбер. — Ну какие масоны? Давай сделаем дело и свалим. Мы уже на месте, так чего ты опять разговорился.

— Нет, ты меня спроси! — настаивал Соломонов. — Спроси!

— Кто рулит миром, Костя? — сдалась Альбер, понимая, что с Соломоновым спорить бесполезно. Белый порошок влияет на него сильнее упреков главного бухгалтера. — Ответь мне, о премудрый! Ответь, освети разумом своим ослепляющим мрачную глупость мою. Русские рулят миром?

— Хрен тебе! — радостно вскричал Соломонов и даже хлопнул в ладоши. — Хрен тебе, а не русские! Может быть ты думаешь, что миром правят, мать их, китайцы?

Оксана Игоревна Альбер достала связку ключей и выбрала из него один — от сейфа. Стараясь не обращать внимание на словесный понос заведующего производством, она подошла к стоящему на полу старому советскому сейфу. Она села на корточки и сунула ключ в скважину.

— Хрен тебе, а не китайцы! — вскричал Константин Олегович. — Может быть ты полагаешь, что миром правят американцы? Хрен тебе, а не американцы! Масоны правят миром! Масоны рулят! Чертовы иллюминаты!

Альбер не слушала. Отперев ключом механизм сейфа и набрав четырехзначный цифровой код, она не без труда раскрыла тяжелую чугунную дверцу. Вот они! Деньги лежали в коробке из-под йогуртницы фирмы «Тефаль». Она взяла коробку и поставила ее на глянец стола. Соломонов не прерывался, словно Альбер поставила перед ним не кучу бабла, а утренний завтрак.

— Ответь мне, Оксан, ты знаешь, что такое борщевик, — задал вопрос Соломонов и сплюнул что-то, выковырянное языком из зубов.

— Кость, замолчи.

— Нет, ты ответь мне, мать твою!

— Не знаю.

— Это растение семейства зонтичных. Трава такая. В середине двадцатого века в СССР вырастили один сорт, названный борщевик Сосновского. Его стали культивировать на корм скоту, как силосное растение. Этот гребанный борщевик Сосновского быстро попал в дикую природу и заполонил многие леса и луга, вытеснив собой большинство естественных растений. Ты меня слушаешь, Оксан? Слушай меня, че ты на эти деньги смотришь! Этот, мать его, борщевик заполонил все что можно! От него теперь невозможно избавиться, его записали в сорные травы, его проклинают и борются с ним как с чумой! Но что самое интересно — животные его не едят, он ядовит! Токсичен! От него когда-то Геракл помер! — слушая Соломонова Оксана Альбер перекладывала деньги из коробки в принесенный дипломат. — А теперь скажи мне кто виноват? Спроси меня и я отвечу. Масоны, мать их! Это их работа — путем хитростей и манипуляций в советской аграрной промышленности их сраная организация забросила в русские леса этот гребаный борщевик. Не веришь? Тогда давай поговорим о калифорнийском ясенелистном клене.

— Костя. Умоляю! Заткнись, будь любезен!

— До двадцатого века этого дерева вообще не было на территории России. Чертовы масоны привезли саженцы якобы для высадки в эти как их… дендрариях. В ботанические сады. И что? Присутствие этого клёна ведёт к существенному изменению экосистемы, мать ее, вплоть до полного вытеснения и исчезновения аборигенных видов, ухудшению кормовой базы животных, в том числе крупных копытных. Мировой и отечественный опыт показал, что без научной базы и тщательно спланированной координации усилий клён ясенелистный традиционными способами, эффективными для большинства деревьев и кустарников (вырубкой, выпилкой), по существу, неистребим. Это я в интернете вычитал, а ты знаешь, я могу дословно запомнить, что прочитал. А потом удивляемся, почему в России растет меньше дубов, чем раньше. Почему меньше вязов, мать их! Скажите спасибо масонам!!! — Соломонов говорил как заведенный, а Альбер все перекладывала деньги в дипломат. Купюры были разного достоинства и все норовили выпасть из рук и уложиться в дипломат не ровно, много было мятых. Но Оксана умело справлялась с деньгами, руки давно привыкли к подобной работе. — А древесина этих гребанных калифорнийских кленов не идет ни в одну промышленность! Я делаю двери из сосны и березы, могу из бруса другой древесины, даже из ясеня. Но только не из ясенелистного клена, мать его! Придет время и в лесу будет расти только один ясенелистный клен и борщевик Сосновского! Как я их ненавижу!

Соломонов выдохся и опустил лицо на ладони. Его щеки горели румянцем, грудная клетка ходила как молох.

— Ты сказал все что хотел? — нетерпеливо спросила Альбер, укладывая последние купюры. — Кость, ты живой?

— Живой, — раздалось из-за закрывающих лицо ладоней.

— Успокоился?

— Я спокоен и безмятежен как сам синекожий Кришна, играющий на флейте в финиковой роще и любующийся танцем своей возлюбленной пастушки Радхи.

— Если я тебя спрошу кое о чем, обещай, что ответишь кратко и в двух словах.

— Я так не умею.

— Обещай постараться.

— Попробую.

— Куда ты потом? — Оксана отложила опустевшую коробку из-под йогуртницы «Тефаль».

— Куда я двину, когда цапану бабки? Я же тебе говорил — меня братильник перебросит на Украину. И буду я там жить-поживать и добра, мать его, наживать. Конечно, это не твоя сраная Франция, но…

— Не трогай Францию! — предупредила Альбер.

— Сколько здесь? — раздалось из прикрытых ладонями губ Соломонова.

— По документации — семь миллионов сорок девять тысяч восемьсот десять рублей.

— А копеек?

— Без копеек, Костя.

Женщина смотрела на ровные стопочки денег в кейсе. Сейчас в руках главного бухгалтера Оксаны Альбер была зарплата целой фабрики за целых два месяца. Она самолично должна будет завтра выплачивать ее рабочим, которые ждут ее как манны небесной. Когда-то зарплату рабочим выдавали в бухгалтерии, но вот уже около года как Оксана Альбер приносит деньги сюда в кабинет заведующего производством и выдает их тут, вот за этим самым столом, приглашая рабочих по одному и фиксируя их росписи в документах. Дважды в месяц (аванс и сама зарплата) рабочие выстраиваются в очередь, заполняя всю антресольную площадку перед кабинетом и спускаясь по лестнице вниз в цех. Чтобы не было столпотворения и простоя рабочие получают зарплату в порядке очередности участков: заготовительный, сборочный, ремонтный, лакокрасочный, склад, а после те, кто не относиться непосредственно к производству — охранники, уборщики, котельщики, слесаря и прочие. Зарплату выдает лично Оксана Альбер.

Зарплата должна была быть сегодня, но из-за непредвиденного выходного, который странный Даниил Даниилович Шепетельников соизволил объявить на сегодняшний день, зарплата переноситься на завтра (о чем свидетельствовало шуточное объявление на доске информации). Зачем Шепетельникову вздумалось делать сегодняшний день выходным ни Оксана Альбер ни Константин Соломонов толком не знали, вроде как генеральный задумал что-то менять в вентиляции. Но, надо признать, что своим необъяснимым решением Шепетельников, сам того не ведая, сыграл Соломонову и Альбер на руку. Изначально Альбер и Соломонов планировали ограбить предприятие в обычный выходной — в субботу или воскресенье, но каждый раз что-то не состыковывалось.

Но вот долгожданный выходной нагрянул.

Два месяца Оксана Игоревна Альбер в тайне от Шепетельникова проворачивала схему, по которой заказчики якобы не платили вовремя. Два месяца она накапливала сумму на банковском счету предприятия, удивляясь, почему Даниил Даниилович ни разу не заинтересовался этим банковским счетом, полностью доверившись главному бухгалтеру. А Альбер два месяца копила сумму, которую ей предстояло выплатить рабочим завтра.

Деньги были, их была целая коробка из-под йогуртницы «Тефаль», их было более семи миллионов, но вот отдавать их рабочим Оксана Альбер не собиралась, а вместе с начальником производства она собиралась похитить эту сумму и скрыться. Шепетельников думает, что деньги пусть и ни в его личном кабинете, но во всяком случае в кабинете у Константина Соломонова, а там есть надежный сейф в котором крупные суммы денег уже неоднократно хранились и всякий раз без проблем. Занятый своим дерзким планом, Шепетельников и не догадывался, что на этот раз деньги из соломоновского сейфа исчезнут, а вместе с ними исчезнут и сам заведующий производством и главный бухгалтер.

— Оксан, мать твою, а копеек точно нет? А это что еще такое? — Костя удивленно поднес к глазам одну из многочисленных банкнот. С одной стороны был мост, с другой космодром.

— Двухтысячная купюра, — пояснила Альбер.

— Под еврики косят! Ну точно масоны, мать их! — Константин Олегович поморгал. — Что это было?

— Что? Ты про что?

— Про грохот. Слышала?

Все деньги были переложены в кейс, Альбер закрыла замочки. А насчет грохота… Кажется, до нее денесся далекий шум, но она пропустила его мимо ушей. Не до этого ей было сейчас. Не дождавшись никакого ответа от соучастницы Соломонов тоже сразу отвлекся от короткого хлопка где-то в далеких недрах располагающегося внизу цеха и, предположив, что это ему померещилось или он принял за грохот бытовой шум в кабинете, он принялся рассуждать о массонах-иллюминатах.

Оксана кончиками пальчиков провела по новому полному денег кейсу. Сколько времени пройдет прежде чем откроют кабинет заведующего производством, а потом еще вскроют сейф? Без Соломонова войти в кабинет будет нельзя, второй ключ есть только у охранника, но с тем ключом Константин Олегович позаботился — на днял он подменил его. Пока будут ждать и вызванивать Альбер и Соломонова, пока разберуться, пока будут ломать дверь… Может пройти целый завтрашний день. К тому времени Альбер и Соломонов будут уже далеко от фабрики, их не будет даже в городе, даже в регионе. Завтра их обоих не будет даже в России.

Оксана прикинула, что с учетом того, что Костя, как соучастник получает половину от украденной суммы, то у нее остается больше трех с половиной миллионов рублей. Сумма не астрономическая, а для предприятия «Двери Люксэлит» и вовсе незначительная, но лично для Оксаны Игоревны Альбер это были весьма неплохие средства, на которые она (присовокупив их к той сумме, что выручила от продажи своей личной недвижимости), обустроится во Франции. У нее будет поддельный паспорт с другим именем. Ищи ее — свищи! Соломонов тоже намеревается куда-то свалить, вроде как на Украину. Ему поможет его криминальный братец Матвей Карусельщик, имеющий серьезные связи в серьезных кругах. Соломонов предлагал ей свою помощь, но Оксана гордо отказалась, связей во Франции у Матвея Карусельщика не было, а Украину она не рассматривала ни под каким соусом. А по болшому счету Оксане на Соломонова было наплевать, у них были совершенно разные жизненные пути и связывало их только это дело, после которого они разойдутся как в море корабли.

08:31 — 08:32

Степан Коломенский сделал всю работу на удивление быстро, он и сам не ожидал что странное задание Шепетельникова по сути окажется плевым. Для него ни составило ни малейшего труда соединить две вентиляционные системы газовым шлангом. Точно такой же шланг он, к слову сказать, не так давно поставил у себя дома на свою газовую плиту.

— Сходи, перекрой главную заслонку, — потребовал Шепетельников, даже не поблагодарив за быстро выполненную работу. Коломенский сложил инструменты в ящик, еще раз сверился с чертежами, окинул напоследок присоединенный газовый шланг, которого именно в этом месте ни должно было быть ни при каких обстоятельствах и подумал: «Чтобы на это сказала пожарная инспекция?» Впрочем, ни ему разбираться с комиссией из пожарной инспекции, а генеральному директору, вот пусть он и придумывает для них отговорки. А Коломенский, вполне удовлетворенной выполненной работой, вышел из лакокрасочного участка и пошел к бункеру с главным вентилятором.

Оставшись в гордом одиночестве, Шепетельников сначала облегченно выдохнул. Он не мог долго терпеть присутствия человека, кем тот ни был, хоть божьим посланцем. Дождавшись, когда за стальной дверью затихнут шаги удаляющегося главного инженера, Даниил Даниилович вновь приоткрыл дверь и выглянул в основной цех. С некоторого времени он, то и дело приближаясь к двери, вроде как слышал из цеха какие-то шумы и решил проверить визуально. До сих пор он пребывал в полной уверенности, что помимо него самого и Степана Коломенского в цехе нет ни одного человека, во всяком случае — не должно было быть, ведь вчера был объявлен всеобщий выходной, а зная пролетарский менталитет, Шепетельников был уверен, что ни один человек не выйдет на предприятие просто так, тем более, что за нерабочее время никому ни заплатят ни рубля. И все-таки среди выключенных станков ему почудилось движение, причем уже второй раз. Первый раз был, когда он прятался в подсобном коридорчике. В тот раз он успел скрыться в глубине темного помещения и так и не понял, заходил ли кто-то в коридорчик или ему это померещилось от нервов. Во всяком случае продолжавший сидеть на полу кот ни сдвинулся с места, а он часто подходил к знакомым людям. Следовательно, вошедший был коту не знаком и тот просто проигнорировал непрошенного гостя. Значит в цеху посторонний! Тогда Шепетельников это подозрение откинул в сторону, так как в запертом цеху в принципе не может быть никого, тем более постороннего и появление непрошенного гостя он списал на нервные проявления. (Он не знал, что кот увидел Оксану Альбер, которая, действительно, была для него посторонней, так как в цеху практически никогда не появлялась). Теперь Шепетельникову опять померещилось движение в цеху. Но кто бы это мог быть? Коломенский? Но Даниилу Данииловичу чудились звуки еще в то время, когда Степан работал под его пристальным присмотром. Может быть охранник? Однозначно — нет. Генеральный директор знал, что сегодня смена того молчаливого молодого лентяя, который скорее подаст заявление об увольнении по собственному желанию, нежели снизойдет до своих непосредственных обязанностей и будет обходить пустой цех. Кто еще? Охранник может открыть цех только по распоряжению самого Шепетельникова, заведующего производством — Соломонова или мастеров. Только зачем им быть здесь в пустом цеху? А если бы кто-то из них явился в цех, то не стал бы таиться как вору и Даниилу Данииловичу не составило бы труда его увидеть. Он всмотрелся вверх на антресольный этаж, где виднелись две двери — кабинет Соломонова и комната мастеров. Они обе были закрыты, когда в кабинетах кто-то есть, то двери не закрывают до конца, как правило оставляя небольшие щели.

Цех пуст. Определенно пуст. Шепетельникову нужно успокоиться, сделать глубокие вдохи и унять волнение. Ему мерещатся тени и звуки. Еще-бы, ничего удивительного! Но это чертовски раздражает и отвлекает.

Генеральный директор тихонечко прикрыл дверь и подошел к дальнему углу лакокрасочного участка, где был узел двух систем вытяжек и где работал главный инженер и присмотрелся к наспех прикрученному шлангу, соединяющего независимые вентиляционные системы. Тут же стоял ящичек со сложенными инструментами, кое-какие детали от вентиляционных соединений, шуруповерт, гаечные ключи, нож, отвертка, свернутые чертежи. Работа была выполнена удивительно сноровисто, как только такая бестолочь как Коломенский сообразил присоединить концы соединительного шланга именно в нужные места? Шепетельников был уверен, что долговязый Степан Михайлович провозиться тут как минимум до обеда. Ну что-ж, тем лучше. Теперь испарения растворителей из лакокрасочного участка должны будут уходить через этот шланг в основной цех. Но Шепетельникову эти испарения были вообще не нужны, его планы были несколько иными. Он отошел чуть в сторону, обошел шлифовально-лакировальный станок и склонился в три погибели над одной идущей у стыка пола и стены металлической трубой. Труб таких в цеху было бессчётное количество, и мало кто задумывается над тем, что в них — вода холодная, вода горячая, воздух под давлением, кипящая магма или вообще ничего нет. Об этом знали только те, кому непосредственно приходиться время от времени этими трубами заниматься, например — главный инженер Коломенский или работающие под его руководством техники и слесаря. Если же проблем с трубопроводами не возникает, то и смотреть на них никто не станет.

Даниил Даниилович присел на корточки и открыл неприметный кран на трубе.

Если бы главный инженер ОАО «Двери Люксэлит» Степан Михайлович Коломенский знал о существовании этого крана, он бы отказался делать то, что уже сделал и, скорее всего, позвонил бы в полицию. И никакие сто тысяч рублей не заставили бы его передумать.

08:31 — 08:39

— Рано, — шептал Женя Брюквин.

— Пора, — так же шепотом спорил Точило.

— Рано, говорю, — настаивал Брюквин, но глянув на часы, согласился со здоровяком. Точило самоудовлетворено ухмыльнулся. Пусть окружающие и считают его недостаточно сообразительным и обладающим высокоинтеллектуальными жизненными познаниями, но и он время от времени может быть прав. Их тройственная банда дала заведующему производством Соломонову и главной бухгалтерше уже достаточно времени, чтобы открыть дверцу сейфа. Сейчас самое время пожаловать в гости. Точило осклабился и бросился было на антресольный этаж, но…

— Рано, — ровный спокойный голос за их спинами. Женя Брюквин не обернулся, а Точило пронзил говорящего острым взглядом дикаря, готового размозжить чей-нибудь череп. Причесанный надушенный выбритый молодой человек небольшого роста. Худой, бледный, одетый подчеркнуто опрятно. Никаких отличительных признаков, ни единой особой приметы. Максимилиан Громовержец выдержал суровый взгляд Точило, он оставался спокойным и невозмутимым.

В руке он держал короткий римский меч.

Точило перевел взгляд на его оружие, на его побелевшую ладонь, сжимающую рукоять. Здоровяк вспомнил голубиные головки, отсеченные молниеносными движениями причесанного типа и падающие на снег с глазками-пуговками, в которых читалось практически человеческое недоумение. А обезглавденные голуби еще какое-то время махали крыльями, безуспешно пытаясь набрать скорость и в конце концов кубарем пикировали вниз и корчились в конвульсиях, окрашивая белый снег алыми каплями. Точило сглотнул комок в горле и отвернулся, ощущая за своей спиной причесанного компаньона с его смертоносным мечем. Ему было боязно стоять рядом с этим бледным типом. Он не хотел умиреть с застывшим во взгляде недоумением.

— Рано, — повторил прилизанный парень с коротким мечом. Никто не ввязался с ним в спор. Максимилиан Громовержец несколько минут будто прислушивался к собственным ощущениям, вращал глазами, нюхал воздух и наконец произнес: — Теперь!

Женя Брюквин взялся за пластиковый ящик и достал из него автомобильный видеорегистратор на ремешках, который он одел на голову. Повернул камеру вперед, сделав ее своим третьим глазом, поправил ремешки и затянул их потуже. Включил камеру и достал из ящика себе и Точиле огнестрельное оружие. Два пистолета — «Хеклер-Кох» с глушителем и «Десерт Игл». Первый он передал Точиле, второй оставил при себе. Больше в ящике ничего не было, Брюквин защелкнул замочки и троица рванулась из своего укрытия за станком. Пригнувшись они подбежали к металлической лестнице, ведущей на антресольный этаж, быстро взобрались по ней и приблизились к двум дверям. Тут они были вынуждены остановиться перед дилеммой — дверей было две и ни на одной из них не было никаких табличек.

— Ты же говорил, что здесь только кабинет заведующего цехом, — зашипел Точило на Брюквина.

— Ну да! Один из этих кабинетов — заведующего!

— И какой-же? Их тут… два… четыре… и еще…

— Нет, ни те. Или эта дверь, — сказал Женя, — или эта… Одна из двух.

Перед ними было две рядом находящиеся двери. Точило попробовал тихонечко крутануть ручку ближайшей. Она поддалась.

— Не заперто, — констатировал он.

— Они обе не запертые! — толкнул его в плечо Брюквин и поправил камеру на лбу. Зеленый огонек подтверждал, что все происходящее записывается в память.

Максимилиан Громовержец молчал, только переводя взгляд зрачков от одной двери ко второй и обратно. Как часовой маятник.

— Эта! — вдруг указал он на одну из дверей и трое бандитов, собравшись с духом, вломились в помещение. Они действовали молча и быстро, практически не топая и не издавая посторонних шумов. Выставив оружие перед собой, они ворвались в кабинет и… остановились.

Несколько столов и стульев, этажерка с документами и папками, пара шкафов. На столах помимо компьютерных мониторов кучи бумаг и всякая канцелярия. Тут же лежали каталоги фабричной продукции, образцы пленки ПВХ и экошпона, распечатки образцов, несколько готовых дверей у стены. На стенах различные грамоты и благодарности, календарь с панорамой города Барселоны, на подоконниках цветы в горшках, вырезанных из пластиковых бутылок.

— Спрятались! — радостно воскликнул Точило, которого эта игра начала возбуждать. — Эй, отщипенцы, вылезайте, мы вас все равно найдем!

Но ему почему-то никто ничего не ответил и никто ни откуда не вылез. Тогда он с Брюквиным стал заглядывать под столы и распахивать дверцы шкафов.

— Они нас просекли! Наверно, когда мы за станком таились, — сказал Точило, отодвигая стул на колесиках и нагибаясь под один из столов. — Ничего! Они здесь, сейчас мы их достанем! — он выпрямился и громко проголосил на весь кабинет. — Вылезайте, вы двое! Мы знаем, что вы здесь!

Тем временем Брюквин заглядывал за шторы и смотрел по разным углам.

— Да что они в окно выпрыгнули? — ворчал он.

— Не та дверь! — ровным голосом произнес стоявший у выхода Максимилиан Громовержец. Два налетчика уставились на него непонимающими взглядами и Максимилиану Громовержцу пришлось повторить: — Не та дверь! Это не кабинет заведующего цехом.

— Ты же сказал — эта дверь, — пробормотал Точило.

— Я ошибся.

— Ты никогда не ошибаешься, — возразил Брюквин. — Ты не ошибаешься!

— Я не ошибаюсь, — монотонно согласился Максимилиан Громовержец, не отводя взгляда от Брюквина.

— Но ты сказал, что они тут! За этой дверью!

— Да.

— Но их тут нет! — чуть не завопил Женя Брюквин.

— Нет.

— Значит ты ошибаешься!

— Допустим, — согласился Максимилиан Громовержец, смотря прямо на Женю Брюквина и Точилу.

С криком «Да я тебя сейчас убью, козел придурошный!» Точило бросился на Максимилиана Громовержца, раскидывая в стороны стулья и отталкивая один из письменных столов. В его ладони по-прежнему был зажат заряженный «Хеклер-Кох» и он нацелился его рукояткой в висок стоящего молодого человека. Учитывая силищу Точило, одного удара было бы достаточно для того, чтобы пробить височную кость, но Максимилиан Громовержец неожиданно остановил его перед собой всего лишь одной рукой. Он поднял ладонь перед Точило и тот остановился, чуть не упав. На поднятой левой руке не доставала указательного пальца. Ни слова не говоря Максимилиан Громовержец положил ладонь на столешницу ближайшего стола, сложил пальцы в кулак, оставив только средний и размахнулся своим коротким мечем.

За миг до отсечения второго пальца его руку с холодным оружием остановил Женя Брюквин.

— Ты что делаешь? — тихо зарычал он, чуть-ли не трясясь от гнева. Максимилиан Громовержец выдернул руку с мечем и размахнулся снова, Брюквин судорожно воскликнул какой-то невнятный звук и приготовился к тому, что Максимилиану Громовержцу придется перевязывать ладонь. Вместо того, чтобы вновь попытаться перехватить руку с римским мечем, Брюквин поправил камеру на голове и повернулся так, чтобы в кадр попало происходящее с Максимилианом Громовержцем. На всякий случай камера зафиксирует то, что он отсек палец себе сам и потом не предъявлял каких-либо претензий ни к нему ни к Точиле.

От неизбежного отсечения собственного пальца Максимилиана Громовержца спас резкий громкий хлопок из цеха. Этот внезапный звук был удивителен и необъясним, банда определила его как взрыв. Самый настоящий взрыв, произведенный где-то в глубине безлюдного цеха. Меч застыл в воздухе и, через несколько мгновений медленно опустился.

— Это что было? — спросил Точило, прислушиваясь к возможным повторениям и глядя на закрытую входную дверь.

— Что-то упало? — предположил Брюквин.

— Что-то взорвалось, — возразил Точило.

А Максимилиан Громовержец ничего не предполагал, во всяком случае, ничего не говорил, а только, вновь поднял свой опасный меч над головой. Брюквин вырвал-таки холодное оружие из его руки.

— Ты чего делаешь? С ума сошел? — но Максимилиан Громовержец продолжал молчать. — Я спрашиваю — ты нормальный?

— Я ошибся, — только и сказал молодой причесаный человек. В его голове читалась твердая уверенность. — Я подвел. Это самонаказание. Я должен.

И тут Женя Брюквин мотнул головой, откидывая какое-то наваждение.

— Вашу мать! — закричал он. — Какого хрена мы тут торчим?!

У выхода создалась небольшая давка, каждый пытался выбежать из ошибочного помещения, оказавшегося, не кабинетом заведующего производством, а комнатой мастеров. Выскочив из комнаты мастеров троица налетчиков собралась у соседней двери. Каждый еще раз проверил свое оружие, поправил растрепавшиеся волосы, оправил одежду — все-таки они попадают на видеозапись и должны выглядеть опрятно. Тут Точило вспомнил, что в комнате мастеров они забыли их пустой ящик из-под оружия, в который они намеревались переложить деньги. Пришлось возвращаться и тащить его.

Наконец все были готовы, они стояли перед теперь уже правильной дверью. Женя Брюквин в очередной раз проверил на лбу видеорегистратор, поправил ремешочки и сказал, что все что было до этой минуты — будет стерто. Теперь запись будет правильной.

Втроем они ввалились в кабинет, целясь из огнестрельного оружия и крича в пустоту: «Стоять на месте! Бабло сюда!» Их приветливо встретила пустота. Точило злобно завыл и подскочил к приоткрытому сейфу, раскрыл тяжелую дверцу и убедился в том, что внутри только пустая коробка из-под йогуртницы фирмы «Тефаль». Пустая и почти невесомая коробка. В отчаянном гневе он взял тяжелый сейф двумя руками, поднял его над головой и размахнулся им в застекленную этажерку с документами, но сейф перевесил и здоровяк упал вместе с ним на спину. Сломал собой деревянный стул, опрокинул тумбочку с принтером и кулером. Все на себя.

— Вон они! — ровным голосом произнес Максимилиан Громовержец. Он первым понял, что пока они валяли дурака в соседней комнате мастеров, гланый бухгалтер и заведующий производством покинули кабинет и скрылись. Теперь прилизанный юноша стоял на площадке антресольного этажа и, оперившись на поручни, смотрел вниз в цех. — Вон!

Его короткий меч с грозной неотвратимостью главнокомандующего армией римских легионеров указал внизу местоположение двоих беглецов: сначала за угол стеллажей скрылся кто-то в светлом, а за ним — высокий мужчина с кейсом в руке.

— За ними! — крикнул Женя Брюквин и посетовал на то, что придется стирать с флеш-карты видеорегистратора гораздо больше, чем хотел две минуты назад.

08:35 — 08:38

— Что у вас тут грохнуло? — спросил Степан Коломенский

— Ничего, — выдавил из себя Юра Пятипальцев.

— Ничего? — Коломенский со скепсисом ждал более правдивого ответа. — А почему электричество во всем цехе вырубилось?

— Вырубилось электричество? — Лева Нилепин изобразил на своем молодом лице крайнюю степень удивления. — А мы и не заметили.

— Да неужели? Нажми-ка на пульт.

— На какой пульт?

— На пульт кран-балки.

— Зачем?

— Нажми.

Лева Нилепин взял в руки висящий рядом пульт от кран-балки. Взглянул на Юру Пятипальцева, но ответный взгляд его закадычного друга ничем не мог ему помочь. Лева нажал на одну из кнопок на пульте. Потом на другую, на третью. Ничего не происходило, кран не дергался. Степан Коломенский усмехнулся и пошел к главному электрическому щитку, стоящему у стены тут неподалеку. Нисколько не тушуясь отсутствием допуска, Степан раскрыл дверцу щитка и, посветив фонариком кнопочного телефона, что-то там врубил. Раздался громкий щелчок, зажегся потушенный ранее свет в этом цеховом квадрате, где-то в глубине цеха загудели электрокабеля. И тут Коломенский заметил заднюю часть четырехстороннего фрезеровочного станка.

— А это еще что такое? — чуть не вскричал Коломенский, подбегая к станку и выпученными от увиденного глазами осматривая почерневшие провода и платы станка. — Вы… Тут че было?

— Да так… ничего особенного… — пожал плечами Нилепин, стараясь вложить в свой голос как можно больше беспечности.

— Где электрик?

— У него выходной, Степа.

— Не канифольте мне мозги! Я с ним за одним столом чай пил. Где электрик, я вас спрашиваю?

— А этот… как его… Август?

— Да! Где он?

— Но он не электрик, Степ, ты че забыл? — попытался улыбнуться Лева Нилепин. — Он только ученик электрика. А ты спрашиваешь про электрика, я думал ты имеешь в виду Серегу Шишкина. А у него выходной. А Август только ученик электрика, он меньше месяца работает. У него испытательный срок, а электриком он станет только через…

— Где он? — крикнул Коломенский строгим взглядом заткнув нилепинские бормотания. — Его разрядом дало? Отвечайте, что как воды в рот набрали?

— Дало, — наконец ответил Пятипальцев.

— Надеюсь его не убило насмерть? — спросил Степан Михайлович. — Ребята, вы меня пугаете! Его не убило?

— Э… Нет, конечно, — нездорово хихикнул Нилепин.

— Где он? Что с ним? Проклятье, пацаны, не молчите!

— Да все с ним в порядке, — Нилепину было трудно улыбаться, но он пересиливал себя.

— Да как тут может быть порядок! — вскричал главный инженер, боясь даже руку протянуть к обугленному нутру четырёхстороннего фрезеровочного станка. — Тут триста восемьдесят, ребят, вы что совсем идиоты!

— По-твоему, что с ним может быть? — Юра Пятипальцев задал самый глупый вопрос который только мог прийти к нему в голову.

— Что? — переспросил Коломенский. — Что с ним могло быть? По моему мнению, ребят, он должен был отлететь вот сюда, — Степан Михайлович провел рукой дугу, завершившуюся точно в том месте куда некоторое время назад упал Август Дмитриев. — Вот сюда…

Коломенский вдруг остановил взор на том самом месте, потом присел и долго разглядывал предполагаемую точку падения ученика электрика Августа Дмитриева. Он даже провел рукой по бетонному полу и потрогал то место где должна была лежать голова пораженного электрическим током человека.

— Ребят, признайтесь, что с ним, — тихо попросил Коломенский. — Может ему «Скорую» вызвать?

— Э… Нет, ни надо «Скорой», — ответил Нилепин. — Не надо…

— Да как ни надо? Ему должно было руки оторвать! Где он?

— Да он это…

— Пацаны, кончайте юлить, это не шутки! Где Дмитриев?

— Ну он в… — Юрка Пятипальцев почесал себе затылок. — Он в туалете.

— Где?

— В сортире.

— Вы издеваетесь, ребят?

— Он попросил никому не говорить… Понимаешь-ли, Степ, он… ну это…

— Чего «это»?

— Он навалял в штаны, братан.

— Чего?

— Ну… в штаны навалял, что непонятного? Через него разряд прошел, он и обделался. Ты бы не обосрался?

— Я бы? — Степан Михайлович похлопал глазами. — А бы сейчас лежал вот тут, на этом месте! — он вновь показал на предполагаемое место падения электрика. — Я был бы уже на том свете!

— А вот он легко отделался! — сказал Пятипальцев.

— Легко обделался, — вторил Нилепин и получил подзатыльник от старшего друга.

— Что он завтра скажет Соломонову? — Коломенский тяжело вздохнул. Нилепин и Пятипальцев воздержались от ответа. — Что он скажет Данилычу? Станок будут чинить за его счет, он это понимает? Он точно живой, пацаны?

— Чудом не убило. Самим не вериться, братан. Только в штаны навалял.

— Охренеть, — только и смог вымолвить Коломенский. — Везет же дуракам. У меня деда от обычной электробритвы убило. Сердце не выдержало, а этот балбес только обосрался…

— А ты сам-то че сюда пришел? — сменил тему Нилепин.

Степан Коломенский не мог сказать друзьям о своем секретном задании и о том, что он ходил закрывать главную заслонку основной вентиляционной системы и ответил, что просто проверял главный вентилятор. Ситуацию спас позвонивший на телефон генеральный директор:

— Степа, а ты где? — ласково поинтересовался Даниил Даниилович.

— Иду, — ответил Коломенский в последний раз покосившись на Пятипальцева и Нилепина.

08:35 — 08:48

Главный бухгалтер, шелестя развивающимися полами белого пальто, прихватив кейс с украденными у самих себя деньгами стремительно вышла из кабинета, она не желала тратить время на прослушивание соломоновской лекции о вреде масонской ложи иллюминатов на сельское хозяйство Российской Федерации, ей хотелось поскорее исчезнуть от сюда, оставить позади и кабинет и весь цех. Оставаться здесь дальше нецелесообразно, следует покинуть помещение, тем более ей стали мерещатся посторонние голоса.

— Пошли, — бросила она Константину Олеговичу и вдруг прислушалась к притворенной двери соседнего с соломоновским кабинетом помещения. Она знала, что это была комната мастеров и сейчас изнутри раздавались звуки. Альбер прислушалась, но быстро отогнала подозрения и поспешила спуститься по лестнице вниз. Если ее слуховые подозрения подтверждались-бы, то за дверью комнаты мастеров должны были быть трое мастеров и у всех были бы мужские голоса, но такого не могло быть.

— Да погоди ты, мать твою! — окликнул догоняющий ее Соломонов. — Ответь, у тебя дома в серванте в пластиковой папочке лежит справка от врача-уролога?

— Чего? — от неожиданного вопроса Альбер даже притормозила на лестнице, не дойдя до цехового пола несколько ступеней.

— Ну ты ходила к урологу?

— Когда?

— В последнее время?

— Для чего ты спрашиваешь?

— Ну так ходила или нет?

— Кость, ты опять начинаешь издалека, да? Говори, зачем тебе это надо знать.

— Тебе что сложно ответить на простой, мать его, вопрос?

— Нет не ходила! — резко ответила Альбер и, посчитав, что странное интервью окончено, преодолела оставшиеся ступеньки и тут же чуть не упала от того, что Соломонов крепко перехватил ей руку, не давая ступить ни шага.

— И мочу на анализ ты не сдавала? — не унимался завпроизводством.

— Представь себе — нет! Удовлетворен?

— Значит ты не можешь утверждать, что у тебя есть какие-либо заболевания мочеполовой системы?

— Кость, тебя это сейчас больше всего волнует? — зашипела на него Альбер, пытаясь безрезультатно вырваться из цепкого мужского захвата.

— Не можешь?

— Не могу! У меня нет никаких заболеваний! Теперь отпусти меня!

— И цистита у тебя тоже нет?

— Цистита? При чем тут сейчас цистит, Костя? Мы теряем время!

— Ответь, мать твою, можешь ли ты утверждать о наличии у тебя такого заболевания как цистит?

— Нет! У меня нет никакого цистита!

— А тогда почему ты, мать твою, бежишь как угорелая! Куда ты бросилась?

— Да потому что я хочу смыться от сюда поскорее! Какого лешего мы тут застряли, надо делать ноги! — Соломонов отпустил Альбер, та вырвала плечо и поправила складки на рукаве. — К тому же мне от нервов чудятся всякие голоса. Я просто хочу поскорее убраться из этого места, у меня предчувствие чего-то страшного. Понимаешь?

— Предчувствие?

— Да.

— Насколько, мать твою, сильное предчувствие?

— Не поняла вопроса, — Оксана Игоревна начинала ненавидеть своего компаньона.

— Ну если считать по десятибалльной системе, где, ноль — это полная нирвана, а десять — это реальное присутствие Сатаны на расстоянии вытянутой руки, то во сколько баллов ты оценишь свое предчувствие?

— Кость, ты нормальный человек? У нас в руках больше семи миллионов, нам надо сматываться от сюда пока какой-нибудь случайный свидетель нас не увидит! — Альбер бросилась к выходу из цеха, но Соломонов опять ухватил ее за плечо и повернул лицом к себе.

— Я задаю вопросы и привык, мать твою, анализировать получаемые ответы.

— Ладно, — нетерпеливо вздохнула Оксана Игоревна. — Допустим — пять!

— Пять? Это мало, можешь расслабиться.

— А сколько, по-твоему, нужно?

— Шесть.

— Шесть?

— Шесть, — подтвердил Соломонов, немного подумав.

— То-есть, если по десятибалльной шкале предчувствий, где ноль — это нирвана, а десять — это реальное присутствие Сатаны на расстоянии вытянутой руки, я бы оценила свои предчувствия в шесть баллов или более, то ты бы забеспокоился и начал действовать оперативнее?

— Я бы прислушался к тебе и, возможно, заглянул за дверь в комнату мастеров, чтобы проверить — а нет ли там кого?

— Ты серьезно? — если бы Альбер не знала Соломонова, то решила бы что тот шутит или издевается.

— А по-твоему зачем я трачу время на, мать их, глупые вопросы? — чуть не вскричал Константин Олегович Соломонов. — Моими действиями руководит строгий расчет. Всегда. Я никогда не делаю чего-то просто так, я не делаю лишних движений, поэтому я на руководящей должности. Поэтому я, мать мою, на должности заведующего предприятием по изготовлению межкомнатных дверей. Поэтому я, чтоб ты знала, успешно управляю открытым акционерным обществом «Двери Люксэлит», мать их! Не этот параноик Шепетельников, а я! Я, мать мою, я! Я прекрасно знаю, что кому-то мои методы кажутся, мягко говоря, необычными, кто-то обо мне имеет мнение как о конченом наркомане с языком без костей. Я это, мать их, прекрасно знаю! — почти кричал Соломонов, попадая на обескураженную Альбер мелкой слюной. — Но зато я всегда ищу правду, нравится это кому-то или нет. Мой своеобразный подход к проблемам приводит к истинно правильным результатам. Только к правильным. Знаешь, мать твою, почему я не готовлю на праздничный стол селедку под шубой?

— Ой, Кость, прекращай… Ну какая селедка под шубой?

— Ответь, знаешь?

— Не знаю.

— А ты готовишь?

— Я вообще не умею готовить.

— Родители, соседи, друзья готовят?

Оксана поняла, что Соломонову лучше отвечать, иначе он никогда не отстанет.

— Готовят. Все всегда ее готовят.

— Зачем?

— Традиция такая.

— Вот именно, что традиция! — вскричал Константин Олегович. — Мать ее, традиция! А я ее никогда не готовлю! И не ем! Потому, что это не вкусно! Потому что это вредно! Потому, что никто никогда ее не ест! Потому, что она всегда, подчеркиваю — ВСЕДА — остается не съеденной даже на треть. Она остается на следующий день и сами же хозяева давятся ею, пихают ее себе в рот, лишь бы только не выбрасывать в унитаз, потому что гребанный майонез, мать его, прокисает! А на следующий праздник они будут ее готовить опять! Снова и снова! Потому что кто-то когда-то завел такую традицию. Потому-то все всегда ее готовят, а люди как косяк безмозглых сардин всегда все друг за другом повторяют, вместо того, чтобы включить разум и проанализировать свои действия. Это идиотизм! Такой же идиотизм как отмечать масленицу в самый разгар февраля, когда в европейской части России до климатической весны еще месяца полтора, а в нашем регионе больше двух месяцев. Провожать весну за два месяца до ее окончания? А в заполярье? Там весна оканчивается, когда в Москве уже отцвели одуванчики, но местные все равно сжигают бабу и заедают шашлыки водкой в середине февраля, когда их шашлыки, примерзают к шампурам. При том, что масленица — это вообще языческий праздник, а подавляющее большинство россиян относят себя к православным христианам или мусульманам. К буддистам, иудеям. Но никак ни к древнеславянскому язычеству! Никто даже не знает Перуна и Даждьбога! Зато зачем-то сжигают чучело бабы! Почему? Объясни почему все так происходит?

Альбер не спорила с тем, что у Соломонова была такая натура — видеть очевидные повседневные странности, которые обычные люди не замечают, но уж больно специфический у него подход к их психоаналитическому разглагольствованию. Из него мог бы получиться прекрасный реформатор, тут Оксана Игоревна, не могла не признать. Но постоянно слушать его бесконечные, начинающиеся очень издалека, лекции было сверх силы обычного человека, к которым она себя старалась причислять. Она посочувствовала цеховым мастерам, которым приходиться общаться с заведующим производством регулярно и достаточно плотно.

В-принципе, Соломонов не плохой человек, на предприятии его уважали и считали достаточно разумным, хоть порой и причудливо выражающимся по поводу совершенно различных тем. Относясь к рабочим вполне снисходительно, он мог с удовольствием вступить в полемику с совершенно любым человеком, даже если видит того впервые в жизни. Порой бывало, что устраивающийся на какую-нибудь должность человек заходит в кабинет заведующего производством за подписью и остается с Соломоновым на час-другой, так как у Константина Олеговича возникла очередная захватывающая мысль и ему жизненно необходимо ее кому-нибудь передать. Костя распинается перед незнакомцем, кричит и матерится, вскакивает из-за стола и пьет воду большими глотками, что-то доказывает, приводит убедительные доводы в свою пользу, но, увы, его демагогия начинается слишком с непонятного завуалированного старта и для неподготовленного слушателя может быть достаточно утомительна. Соломонов ставил странные, казалось-бы, посторонние вопросы и требовал ответа, задавал следующие, а потом в резкой возмутительной форме объяснял все своими словами. Но зато какой эффект! После долгого мозгового штурма человек выходит от заведующего производством с точно противоположным мнением по затронутому вопросу, чем до того, как вошел в кабинет. Особенно часто и много господин Соломонов говорит после принятия дозы того белого порошка, которым снабжает его наркодиллер. Тогда среди работников под одобрительных смех проскальзывает прозвище «Радиогитлер».

А что же главный человек на фабрике? Что же по этому поводу говорил генеральный директор ОАО «Двери Люксэлит», можно сказать — хозяин всего этого предприятия — Даниил Даниилович Шепетельников? Да ничего! Вообще ничего! Шепетельников не разговаривал с людьми, стараясь ограничить круг своего общения одним этажом офисного здания, он мало выходил из своего кабинета и вел до того замкнутый образ жизни, что в цеху его существование никак не обозначалось и всеми игнорировалось. В цеху он появлялся предельно редко, он избегал большого количество людей вокруг себя, сложив всю ответственность за производство на плечи Соломонова, который, в свою очередь, считал, что Шепетельников просто самый настоящий дуралей, которому самое место подальше от цеха.

В финансовые вопросы Константин Олегович не лез, его дело — производство, а деньгами заведует Оксана Игоревна Альбер. А она знала, что после того как почти три года назад уволился главный менеджер отдела сбыта Владимир Нильсен положение дел у Шепетельникова и у предприятия в целом — катастрофическое. Можно сказать, что у ОАО «Двери Люксэлит» предсмертная агония. Она прекрасно помнила, как замечательно работающий в паре с прежним генеральным директором Егором Васильевым главный менеджер отдела сбыта Нильсен после продажи фабрики Шепетельникову сказал: «Я скорее уйду на «Орфей», чем буду работать с этим кретином, который ненавидит даже собственную тень!» Шепетельников Нильсена презирал едва ли не больше остальных и эта ненависть была обоюдной. Владимир Нильсен терпел год с небольшим, но все-таки сдержал обещание и написал увольнительную. Работать с новым генеральным директором он не мог психофизически. В тот весенний день, когда зацвела верба Оксана Альбер ворвалась в кабинет Даниила Данииловича с криком: «Нильсен уволился!». Надо сказать, что за все время работы Оксана первый и единственный раз входила в кабинете генерального директора без стука. Шепетельников ответил, что пусть тот катиться ко всем чертям, а Альбер чуть не плача доложила, что Володя ушел не абы куда, а в конкурирующую фирму «Орфей». «И он, естественно, увел за собой всех заказчиков! — сказала Оксана, ломая руки будто в античной трагедии. — Вы не забыли, что основные заказчики были на Нильсене? Через него у нас держались две строительные компании, теперь они будут у «Орфея»! Скажу вам откровенно, Даниил Даниилович, но Володей Нильсеном надо было дорожить, это был золотой человек!» Шепетельников сделал гримасу брезгливости и, отворачиваясь к окну, изрек, что Нильсен имел непозволительно большой процент со сделок и что он слишком о себе воображал. Что «Двери Люксэлит» найдут себе других заказчиков и без Нильсена.

Время показало обратное.

Без Володи Нильсена Даниил Даниилович не справляется. Ни один менеджер не мог сравниться с Нильсенем в поиске заказчиков. В итоге спустя год у генерального директора накопилось чересчур много банковских долгов, Шепетельников не приспособился к переменчивому времени, вовремя не подстроился под новые рыночные ситуации, не смог преодолеть трудности, не смог продвинуть продукцию на рынке. Ему давали дельные советы и правильные рекомендации, предлагали переманить Нильсена обратно, но Шепетельников не считал возможным прислушиваться к плебсу и тем более унижаться перед каким-то премудрым воображалой Нильсеном. Даниил Даниилович считал это ниже своего достоинства и никогда бы не признал своих ошибок, даже если они столь очевидны, что отрицать их было бы еще более дурнее, чем исправлять. Шепетельников был непоколебим, все беды и трудности он вешал на отдел продаж, на бухгалтерию, на производственный цех, на кого угодно вплоть до руководителей региона и государства, но только не на себя. Еще чего! В итоге — предбанкротное состояние, хоть обычным рабочим это еще не известно, они ограничиваются пока лишь двухмесячной задержкой зарплаты.

Госпожа Альбер чувствовала, что Шепетельников что-то замыслил, что-то очень нехорошее, возможно противозаконное, но она — Оксана Игоревна — участвовать в этом не желала, да он и не предлагал. У него свои планы, у нее — свои, она тоже может кое-что придумать и пусть Даниил Даниилович разрабатывает какие-то свои секретные махинации, она будет действовать автономно от него.

Она не видела будущего у этой фабрики, она слишком хорошо знала финансовое положение ОАО «Двери Люксэлит». Пожалуй, она знала истинное положение дел даже лучше самого генерального директора. Те деньги, что она два месяца по своей инициативе придерживала от выдачи их рабочим в качестве заработанной платы — самые последние на фабрике и даже частично взяты в кредит у двух банков.

Оксана не знала, когда Шепетельников поставит на предприятии жирный крест, возможно со дня на день. Возможно, цех поработает еще месяцок, когда настанет время выплачивать следующую зарплату. Но это будут не ее проблемы, а самого Даниила Данииловича и его работников. А она возьмет с этого прогнившего места все что получится и отправит неудачникам воздушный поцелуй из солнечной Франции.

Размечтавшись, она забыла, что долгожданные деньги у нее в кейсе и случайно отпустила ручку. Кейс упал на бетонный пол и частично попал под днище станка взрезки петель на дверных полотнах. Альбер и Соломонов пробурчали ругательства (каждый свое) и синхронно склонились к станковому днищу, но в тот момент, когда Оксана ухватилась за ручку кейса, Костя вдруг взял ее за плечо. На этот раз не резко и не грубо как обычно. А настороженно. Проследив за его кошачьим взглядом, Альбер увидела троих спускающихся по металлической лестнице людей в синей форме монтажников вентиляционных систем. У одного из них на голове было одето что-то, что Соломонов определил как фонарик. Другой тип держал большой ящик с инструментами, третий размахивал каким-то предметом, издали напоминающим плоскую серебристую досочку. Троица повращала головами и один из них указал в сторону, тот что с фонариком на лбу немного с ним поспорил, но в итоге все трое быстрой трусцой спустились с лестницы и скрылись в указуемом направлении.

Соломонов и Альбер выпрямились.

— Скажи мне, почему ты спряталась? — спросил Костя у женщины.

— С чего это ты взял, что я пряталась? Я поднимала кейс.

— Нет, это я поднимал кейс. А ты хотела его поднять, но, когда я его взял, ты, мать твою, почему-то не разгибалась, — настаивал Константин. — Я хочу знать почему?

— А ты почему не разгибался? — в свою очередь напала на него Оксана, которой уже вконец надоело слышать постоянные тирады своего компаньона. Она начинала считать, что ей еще повезло и она работает не мастером в цеху, иначе ей приходилось бы разговаривать с заведующим производством ежедневно и постоянно. Ей повезло, что ее непосредственное рабочее место в офисе по соседству с хоть и омерзительным Даниилом Данииловичем Шепетельниковым, но, по крайней мере неразговорчивым. — Ты-то сам почему спрятался?

— Я? Я прятался? Еще чего?

— Ладно, — вздохнула Альбер и принялась отряхивать испачкавшееся в серой пыли пальто. — Давай признаемся, что мы оба прятались от этих трех монтажников. Так ведь? И ничего постыдного здесь нет, потому что мы же ведь ни хотим, чтобы нас кто-нибудь тут видел. Только вот кто это?

— По-видимому, монтажники вентиляции, — высокий Соломонов повернул свою схожую со скворечником голову и некоторое время пытался рассмотреть куда пошла троица в синей форме, но из-за станков, стеллажей и готовой продукции незнакомцы почти сразу исчезли из вида будто их и не было. — Данилыч, вроде, говорил, что должны прийти ребята… Только…

— Что «только»? — встрепенулась Оксана. — Что «только», Костя? Проклятье, когда ты замолкаешь, мне становится не по себе! Уж лучше говори, это, по крайней мере, успокаивает. Что «только»?

— Получается, что предчувствие тебя не обмануло, мать твою. Это они были в комнате мастеров.

— Ага! Я же говорила! — обрадовалась женщина. Теперь, кажется, она могла выдохнуть и немного успокоиться. Теперь она знала, что испугавшие ее звуки из помещения принадлежали всего-навсего трем работникам из фирмы по монтажу и ремонту вентиляционных систем.

— Только какого черта они пришли так рано и какого черта, мать их, они делали в комнате мастеров? — спросил Соломонов у самого себя. — Может искали начальство? Данилыча? Меня? Нет, не меня, я должен сейчас быть дома. Так… Оксан, давай рассуждать логически… Они, мать их, в фирменной форме? Да. Они с ящиком для инструментов? Да. Если применять мою десятибальную шкалу, где ноль — нирвана, а десять — это выход в открытый космос без скафандра, то сколько бы баллов ты дала?

— Это шкала чего?

— Это шкала предполагаемой опасности для жизни.

— И что я должна оценить?

— Мать твою! Разве непонятно, что я спрашиваю тебя об этих трех лбах! Не нравятся мне они!

— Ты считаешь, что они искали нас?

— Очевидно они искали Данилыча. Ну да… Мать их… Но… Я все равно поставил бы где-то между пятью и шестью, а это самое переходное состояние…

— Проклятье! Пошли! Костя, ты сам с ума сходишь и меня за собой тащишь! Деньги у нас, нам давно пора было свалить! Скорее!

— Э-э-э! — негодующе прогнусавил Соломонов и воззрился на Альбер возмущенными глазищами. — Я, кажется, спрашивал тебя про цистит? Напомни-ка, что ты ответила. Опять суетишься. Ответь-ка, мне, мать твою на вопрос — обязательно ли быть англоязычным, чтобы стать таксистом?

— Чего?

— Полагаю, ты ответишь, что не обязательно. А я тебе задам следующий вопрос…

— Пошли скорее! — Альбер потянула Соломонова к выходу, но не переставая задавать странные вопросы, конечная цель которых была настолько далека, насколько только можно и Оксане даже не хотелось вникать в предположительный круговорот его рассуждений. Не поддаваясь на уговоры двигаться в сторону выхода, Константин Олегович порылся во внутреннем кармане своей зимней куртки и в очередной раз извлек пакетик с порошком. Весьма, кстати, опорожненный. Увидев это, госпожа Альбер устало закатила глаза, за время их дела Костя вдыхал порошок уже пятый или даже шестой раз. И после каждого раза он все больше отвлекался от их операции на свое бесконечное разглагольствования, ситуация становилась неуправляемой. Костя и так уже не думал о деньгах, он как будто потерял интерес к результату, будь он удачный или нет. Как пьяный не думает о завтрашнем дне и о том, что на пороге его квартиры его поджидает жена со сковородкой.

— А следующий вопрос такой: почему же тогда у всех таксистов на их автомобилях слово «Такси» написано латиницей? — говорил Соломонов. — Не кириллицей, а, мать ее, латиницей…

Костя поочередно вдохнул по щепотке порошка в каждую ноздрю и Оксана Альбер раздраженно хлопнула себя ладонью по лбу. Опять! Костя Соломонов опять застыл на месте, тупо смотря в одну точку перед собой. А Альбер смотрела по сторонам, среди выключенных станков ей опять померещились движущиеся тени. Вопреки ожиданиям Костя не приходил в себя как прежде. Его глаза остекленели и не моргали, пакет с порошком выпал из пальцев. Подождав еще немного, Оксана потолкала заведующего производством за плечо, он не реагировал. Она похлопала его по груди и даже по щеке. Костя стоял столбом, вперив взгляд в конструктивные особенности гильотины по резке экошпона. И вдруг прямо на глазах у главной бухгалтерши Константин Олегович Соломонов стал медленно заваливаться назад как подрубленное дерево. Он грохнулся спиной на бетонный пол. Альбер вздрогнула. От такого удара плашмя костиному позвоночнику должно было нехило достаться, все кости должны были подпрыгнуть, но сильнее всех не повезло его затылку.

Лежа на полу, мужчина надсадно замычал, напрягся всем телом, на его висках и шее вздулись жилы, тело забила крупная дрожь.

— Алфавит… Алфавит… — повторял он сведенными судорогой губами. — Почему? Почему, мать вашу…

Конец ознакомительного фрагмента.