Танцы на стеклах. Книга 2

Алекс Д, 2020

Продолжение истории разрушительной любви сына шейха и американской студентки. События переносятся на родину арабского принца, где среди восточного колорита, под палящим солнцем, героев ждут тяжелые испытания и бешеная страсть. Боль, предательства, одержимость и ненависть, интриги и танцы… танцы на стеклах. ДЖАРЕД: Мы могли быть другими. В самом начале. Но сложилось иначе. Как в бреду. Как в наркотическом дурмане. Я сошёл с ума, но и ее вина тоже есть… Она мне позволила. МЕЛАНИЯ: Загадка любви в ее многоликости. Нам достались самые острые грани. Я не просила, никто не пожелает… Внимание! 18+ Книга содержит нецензурную брань и сцены насилия.

Глава 7

«Каждый раз, когда он возвращался, я думала, что он изменился… и знаете, каждый раз я ошибалась…»

"Записки раненого сердца"

Мелания

Меня бьет мелкая дрожь, пока смотрю на свои окровавленные руки, и до сих пор не понимаю, как могла это сделать…

Служанки суетятся вокруг, убирая остатки нашей с Джаредом бойни, бросая на меня косые взгляды, полные злобы и ненависти. Но я почти ничего вокруг не замечаю.

На своих раскрытых ладонях, в каплях крови Джареда, я вижу образы страшной картины своего будущего. Но совсем не оно пугает меня. Плевать мне на свое будущее, потому что…

Все органы внутри скручивает, губы дрожат, когда я вспоминаю его огромную рванную рану, из которой ручьями течет кровь… и то, с какой ненавистью я погружаю осколок в его боковые мышцы.

Боже, что с ним сейчас? Я же не убила его? Черт, нет, нет! Когда Джаред спросил меня, хотела бы я видеть его мертвым, я ни секунды не сомневалась в своем ответе: нет. Нет! Конечно, не хотела…

По-настоящему, никогда не хотела. Злость, обида, жуткий страх, быть выброшенной… использованной, оставленной им… прожить свою молодость, ублажая богатых ублюдков Анмара — все это превратило меня в истеричку, жаждущую возмездия.

Я была в ярости, днями и ночами выстраивала свой коварный план, и что дальше? Еще в ту самую секунду, когда Джаред вошел в комнату — сексуальный, наглый, такой ненавистно желанный… я поняла, что не доведу дело до конца. Остановлюсь в последний момент. Не смогу убить его, каким бы борделем он мне не угрожал.

И все же я осмелилась…

Как только я уложила Джареда на лопатки, меня пленила такая дикая страсть, сердце раздирало грудную клетку, бедра охватил незримый огонь, который всегда появлялся, когда мы с Джаредом находились в одной комнате… Мои мышцы внизу живота сладко сжимались от одной только мысли, что в любую секунду я могу ощутить в себе его член, и вознести нас обоих к небесам, за грань, тужа, где нет обид, злости и ярости, туда, где мы вдвоем, и нет ни Анмара, ни жены Джареда, ни пропасти из ошибок, которые мы совершили… только Джаред, я, и соприкосновение наших тел и душ в горячем, болезненном и страстном танце.

Я так хотела его.

Я не планировала делать Джареду минет, но… я упивалась властью, которую имела над ним в такие моменты, и не могла… не могла не продолжить нашу общую чувственную муку. Не вспомнить его вкус, ощущения на языке от соприкосновения с его горячим возбуждением, и хриплые стоны моего мужчины, от которых я сходила с ума и подлетала к грани.

Я могла бы кончить просто слушая, как он дышит сквозь сжатые зубы, и шепчет мое имя, или «melegim». И даже «шлюха» и «сучка» в постели заводили, а не обижали…

Я снова была в шаге от того, чтобы подарить Джареду всю себя. И я бы не пожалела об этом, даже если бы после, он уничтожил меня.

Потому что мне нужна… необходима его ласка, его тепло, наша близость. Я хотела почувствовать себя в безопасности. И я мечтала ощутить его нежный поцелуй на губах после страстной ночи, что ему подарила и бархатный шепот на ушко: «Я никому не отдам тебя, Melegim. Никому…»

Мои мечты рассыпались подобно зеркалу в ванной, которое я разбила.

Если бы он только не сказал про Беатрис…

Я бы довела его до смертельного кайфа. Снова и снова, но уж точно не до полусмерти. Господи, как только с его уст сорвалось ЕЕ имя, вместо моего, в меня слово бес вселился. Рука сама потянулась под подушку, к проклятому осколку, и даже в ту секунду я не была уверена, что воткну его в Джареда.

Припугнуть… да… но не убить. И не покалечить. Я не отдавала отчет своим действиям, эти секунды превратились для меня в туман, словно не я, а кто-то другой вонзил осколок в его кожу.

Я стою под душем и рыдаю, смотря на то, как вода под моими ногами приобретает ярко красный цвет. Кровь Джареда впиталась в кожу, слилась с моей…

Его кровь я ощущала, как свою собственную… и даже правый бок разрывало от боли, словно я отзеркалила его состояние.

Я чувствую ее металлический запах, но она не вызывает у меня отвращения.

Просто боль. И страх за то, что с ним что-то случится или возникнут осложнения.

Прости меня… прости. Господи, только бы у меня еще была возможность сказать ему эти слова.

Джаред

Как члену королевской семьи, мне не задают лишних вопросов, когда Амир привозит меня в самую лучшую клинику Асада. Группа врачей окружает меня сразу на входе, персонал предупрежден, что к ним вот-вот поступит принц. Ненавижу эти вопросительные вежливые взгляды, которыми сверлят меня те, кто видит впервые. Я не похож ни на одного из Саадатов, ни оттенком кожи, ни цветом глаз и волос. Мое тело покрыто татуировками, которые я нанес в годы подросткового бунта, и они тоже отличают меня от остальных «правильных» приторных Саадатов. Али, Карим и Рашид — трое моих братьев, которые являются моими старшими, никогда не осмелились бы на нечто подобное, их имен никогда не касались скандальные слухи. Будущие политики Анмара вели себя идеально на публике, но я знал, какая гниль у них внутри. Избалованные своим матерями, деспоты. Али хуже остальных, потому что он чувствует, что время его абсолютной власти близко. Отец не вечен. Надеюсь, меня не будет в Анмаре, когда Али устроит тут абсолютную диктатуру. Я не вижу своего будущего в этой стране. Она никогда не была моим домом.

По пути в реанимацию, куда меня везут на каталке со скоростью света, я, на некоторое время, теряю сознание.

В темноте и безвремии так хорошо, уютно. Это как сны, которых мы не помним, но знаем, они были чудесными, и когда просыпаемся — это ощущение легкости и света еще долго живет внутри. Реальность встречает меня бежевыми стенами и ярким солнечным светом. Шум кондиционера давит на барабанные перепонки, раздражая и нервируя. Я хочу обратно, в тишину и покой. Даже в двадцать пять можно устать от жизни. Это то, что я чувствую каждую минуту, когда дышу с открытыми глазами — борьба. Бесконечная борьба с мнением других, с самим собой, с Меланией. Эта девушка вошла в мою жизнь и сделала ее хуже… еще хуже, пропитав ядом мою кровь, залезла под кожу, как ядовитая змея поселилась в груди. И теперь мне приходится бороться и с ней тоже. И это противостояние сложнее. Черт побери, в разы сложнее, чем все войны, что я вел ранее. Ни Нора, ни ее слуги, избивающие подростка, оставшегося без матери, ни Али, который постоянно доносил на меня лживую неправдивую информацию, стремясь уронить меня в глазах нашей семьи еще ниже, чем позволяло мое незаконнорожденное положение, не затрагивали тех глубин моей души, которые я сделал недоступными, превратив в убежище, в храм, где есть место только мне одному. Я верил, что настанет день и час, когда я разделю этот потаенный мир с кем-то близким, дорогим. Кем-то, кто будет понимать и любить меня любым, вопреки всему, что я когда-либо сделал и еще сделаю.

Но этим человеком не должна была стать иностранка, которая просто не способна понять то, как я живу. И дело даже не в разных религиях и странах. Мои внутренние противоречия глубже, потому что я сам, до сих пор, не могу найти золотую середину, равновесие…

Равновесие — это скучно. Не для мня. Я из тех, кто проживет свои дни в движении. Как маленькой, хрупкой блондинке удалось шагнуть голыми ступнями на раскаленные пески моей души? Я не давал ей ключи, не рушил для нее стены. Как, черт возьми?

Что ты сделала со мной, Мелания Йонсен, как мне избавиться от тебя?

Молоденькие медсестры смотрят на меня, как на небожителя, когда приходят, чтобы поменять повязку. Они не мусульманки, и не закрывают лица, но хорошо знают арабский. Иногда мне удается разговорить их, и они хихикают, когда я пытаюсь флиртовать с ними. Валяться в кровати двадцать четыре часа в сутки для меня, привыкшего к движению, невыносимо и мучительно. Мое тело требует физической нагрузки. Мышцы ноют от бездействия. Рания приходит каждый день и ведет себя так, как полагает жене — заботится о своем муже. Первые два дня после того, как разрешают посещения, она не отходит от меня и ночует в палате. И я сразу начинаю скучать по реанимации, потому что бесконечная шеренга посетителей из моих родственников не кончается, с утра и до позднего вечера. Вежливость — отличительная черта анмарцев. Я мог бы обвинить их в лицемерии, но это не так. В здравии они все презирают меня, но в горе вспоминают, что я член семьи и выражают свою солидарность. Кроме самых близких, никто не задает вопросов о том, как я умудрился разрезать себе стеклом грудную клетку, потеряв почти три литра крови на момент моей госпитализации. Только отец, Шейх Рашид бин Мухаммед аль-Саадат воспринимает мою легенду скептически, хотя и не озвучивает свои сомнения вслух.

Для всех я придумал историю о том, как поскользнулся на мраморном полу в кухне, и, рухнув на стеклянный столик, сломал его своим весом и неудачно поранился. Звучит, конечно, бредово, но в жизни случаются и не такие нелепости.

Меня выписывают через неделю. Точнее, я сам выписываюсь, так как лечащий врач рекомендовал бы остаться в клинике еще дней на пять. Но я слишком устал от четырех стен и потока посетителей. Мне необходимо сменить обстановку, и я не чувствовал себя больным уже спустя три дня после происшествия. Слабость и неприятные ощущения остались, но с ними можно жить и дома.

Рения устроила праздничный обед по поводу моего возращения. Присутствовал отец с третьей женой и младшим сыном, Али со своей шестнадцатилетней беременной женой, чем не забывал похвастать каждые пять минут, бросая выразительные взгляды на Ранию, которая ухаживала за нами, не поднимая головы. Мысли о детях до настоящего момента меня не посещали. Я еще достаточно молод, чтобы успеть обзавестись дюжиной сыновей, с моим-то темпераментом…

Когда все расходятся, Рания, наконец-то, снимает абайю и чадру, распуская свои красивые черные волосы по плечам. На ней прямое, нежно-розового цвета, платье из эксклюзивной коллекции известного модельера. Она выглядит мило, и, кажется, сегодня у нее хорошее настроение.

— Я рада, что ты дома. Без тебя было одиноко, — с улыбкой произносит Рания, присаживаюсь рядом.

Я замечаю некоторые изменения в обстановке. Она не теряла времени даром и начала придавать уют нашему семейному гнездышку. Я должен быть благодарен ей за заботу, за ее красоту, за внимание, которым она меня окружает.

— Ты выглядишь очень хорошо, — делаю я какой-то неуклюжий комплимент. Рания берет мою руку и подносит к губам. По выражению ее лица сложно сказать определенно, но она явно собралась немного пошалить. У меня еще швы не сняты… Если бы передо мной была другая девушка я бы наплевал на швы.

— Я очень устал, Рания. Мне нужно прилечь. Ты не расстроишься, если я тебя оставлю?

Она внимательно смотрит мне в глаза, словно понимает, что я сейчас лгу ей. Мне неприятно начинать семейную жизнь со лжи, но уже поздно. Я никогда не буду примерным мужем.

— Ты прав. У тебя выдалась тяжелая неделя. У меня тоже немного разболелась голова, — с улыбкой говорит Рания, обхватывая мою руку своими ладонями. — Я провожу тебя. Ты позволишь?

— Почему разболелась голова? Ты не беременна? — нахмурившись, спрашиваю я. Видимо, счастливая самодовольная рожа Али все-таки произвела на меня неизгладимое впечатление.

— Нет, — быстро качает головой Рания. — Я думаю, что нет. Но это только первый месяц.

— Я никуда не спешу, Ран. У нас впереди целая жизнь, — обрываю ее смущенный лепет, глажу по волосам и встаю с тахты, на которой мы оба сидели.

Она провожает меня до дверей спальни и оставляет одного.

Аллах свидетель, нет ничего круче, чем побыть в одиночестве после очередного безумного спарринга с родичами. Я ложусь на покрывала, ощущая исходящий от них аромат сандала, который напоминает мне о том дне… О Мелании, ее соблазнительной улыбке, с которой она встретила меня. Ее искуссной игре, чувственных движениях, полных губах, которые обещали рай. Моя сумасшедшая melegim. Сердце болезненно сжимается. Я хочу увидеть ее. Безумная потребность, которая выворачивает мои внутренности. Не могу думать о чем-то другом. И мне нечем отвлечься, кроме дневных многочасовых онлайн-совещаний с Нью-Йорком.

Все эти дни я не мог выбросить из памяти ее испуганный взгляд, бледное лицо, залитое слезами, моя кровь, сливающаяся с цветом ее белья.

И я придумал для нее наказание. Нельзя допустить, чтобы случившееся повторилось. Она так и не поняла, какое положение занимает. У нее нет другого выбора, кроме того, что предоставил ей я.

«Любая казнь лучше того, что сотворил со мной ты».

Мысль о том, что Мэл действительно хотела убить меня, наполняет болью и сжигает мою душу.

Я всего лишь хочу, чтобы ты принадлежала мне, только мне, без остатка, на моих условиях, по моим правилам. Зачем ты сопротивляешься? Зачем вынуждаешь меня причинять тебе боль?

Я не хочу этого. И нуждаюсь.

Если ты не можешь любить меня, я получу твои слезы. Целые реки слез, и мое имя в твоих мыслях, как проклятие…

Мелания. Flashback

Мне так страшно.

Я не вижу маминой обуви в коридоре, ее одежды. Я с Эдвардом здесь… одна. Чувствую, как потеют ладошки, и пячусь к лестнице, пытаясь найти выход из этой ситуации.

С Эдвардом бесполезно разговаривать, когда он в таком состоянии. Он военный, и видел такое, что обычному человеку может сниться только в кошмарах. Это его не оправдывает, но я уже взрослая, для того, чтобы понять: у него не все в порядке с головой.

Мой папа… он же не стал бы таким же?

— Эдвард, это было не свидание. Он просто меня подвез, — стараюсь говорить спокойно, и не отводить глаза, демонстрируя свой страх и стыд. Он чувствует мою слабость и начинает давить еще больше, еще сильнее. Это невыносимо. — Что у нас на ужин? Где мама? — стараюсь перевести тему, но Эдвард меня не слышит. Он приближается ко мне, и я с ужасом слышу, как он рывком снимает свой ремень.

Нет…

— Эдвард…

— Моя МАЛЕНЬКАЯ дочь облизывалась с малолетним извращенцем. Ты думаешь, я должен оставить такие вещи безнаказанными, Мелания? — выплевывает он, мне в лицо. Я понимаюсь по лестнице, отступая назад, все выше. Возможно, я успею закрыться в своей комнате, если побегу… но Эдвард выломает дверь.

— Моя девочка, значит ты любишь наказания, — его приторно-ласковый голос пугает меня еще сильнее. Я вглядываюсь в черты лица человека, которого… ненавижу. И… боюсь. И… сложно объяснить, что я к нему чувствую. Я не хочу, его разочаровывать. Каждый раз, каждый гребаный раз, мне становится стыдно за то, какая я есть. Веселая, жизнерадостная, легкая… такая, какой любят меня в школе. Мне стыдно, настолько стыдно, что хочется закрыться и больше никогда никого к себе не подпускать. Стать серой, слиться с толпой, и больше никогда никому не доверять.

— Ты получишь свое наказание, Мелания, — Эдвард натягивает ремень между двух, крепко сжатых, кулаков, и из моей груди вырывается непроизвольный крик. Я быстро разворачиваюсь и бегу по коридору, чувствуя, как сердце вот-вот вырвется из груди. Черт…

— Эдвард, не надо! Прошу тебя, не надо! Такого больше не повторится, обещаю. Я стану другой…

— Маленькая, грязная Sharmutah, я научу тебя покорности, и приличному поведению, милая, — я закрываю дверь перед его носом, и забираюсь на кровать, поджимая колени к груди. У меня нет сил плакать, потому что я знаю… насколько это бесполезно. Моя ситуация безвыходна, как и в прошлый раз. Я боюсь только одного — что сегодня Эдвард зайдет куда дальше, чем в прошлый раз. Он может убить меня в порыве гнева.

Я подпрыгиваю на кровати, и инстинктивно закрываюсь подушкой, когда он открывает дверь, ломая замок. Встречаюсь взглядом с омутами его глаз, в которых вижу осуждение, одержимость и гнев.

— Мэл, это ради твоего же блага, — ухмыляется он, приподнимая бровь. Его голос спокоен и мелодичен, но я вижу, как вздуваются его вены на шее и лбу — Эдварда трясет от гнева и жажды, вбить свою правду в мою голову.

— Прошу, не надо. Я расскажу… всем расскажу.

— Ты никому не расскажешь, Мэл. Ты же не хочешь быть грязной шлюхой? Ты будешь молчать, моя девочка, — он сокращает расстояние между нами, я царапаю подушку в своих руках, пытаясь побороть приступ паники.

— Что ты со мной сделаешь? — тихо шепчу я, прикрывая глаза.

— Такая красивая. Как ангел, — он накручивает прядь моих волос на палец, а затем больно тянет мой локон вниз, словно сейчас вырвет его. — А внутри грязная и грешная, раз позволяешь всяким ублюдкам лапать тебя. Тебе всего шестнадцать.

— Что ты со мной сделаешь? — повторила я, затаив дыхание. Я молюсь только об одном: чтобы мама вернулась домой. Чтобы случилось хоть что-нибудь, чтобы остановило его.

— Для начала… — мягко произносит Эдвард, и отступает от меня, пристально глядя мне в глаза.

Он говорит то, что я должна сделать. Я оказываюсь заперта, поставлена перед фактом. Любое мое сопротивление приведет к непредсказуемому исходу. Что-то внутри меня надламывается, и когда я делаю то, что велит мне Эдвард, я успокаиваю себя тем, что все пройдет. Что все будет хорошо.

Тогда я еще не знала, что через месяц окажусь в клинике… И этот период самый тяжелый в моей жизни, тяжелее чем тот, когда я потеряла папу. Но даже он не настолько болезненный и разрушающий, как этот — здесь, в Анмаре.