Хвост

Алек Янц (2024)

У Мыши остался год, чтобы оправдать все возложенные на нее ожидания, решить, чему она хочет посвятить жизнь, выгрызть у преподавателей золотую медаль и подготовиться к Очень Важному Экзамену, который определит ее дальнейшую судьбу.Но всё, о чем может думать Мышь — хвост, который, как ей кажется, видит только она; непрерывно мучающий; изматывающий физически и морально; давным-давно превративший существование юной девушки в бесконечный побег от страшной мысли: «может, к чёрту?»Всё меняется после неожиданной встречи у мусорных баков, которая приводит Мышь к таким же хвостатым, организовавшим целое сообщество под правлением Великолепного Доктора. Вместе с ними ей предстоит пройти по тернистой дороге самопознания и узнать наконец, что такое хвост, почему он так мучает, и как выглядит мир, если снять с него оскорбительный ярлык.Еще и в стране, как назло, спустя пятнадцать лет после Третьей Мировой, на углях минувшей войны разгорается новое пламя.

«Не обращай внимания».

Бывают дни, когда все воспринимается иначе — особенные, тщательно отобранные судьбой, редкие. В такие дни рушатся судьбы и миры превращаются в ничто. Такие дни просто нельзя испортить: все, что происходит, становится их частью, плотно вплетаясь в ткань настоящего. Вытянуть одну нить — все пойдет по швам, но вытянуть ее, благо, невозможно.

Мышь открыла глаза. Она настолько привыкла просыпаться от вкрадчивого материнского: «Мышоночка, вставай», что сначала, не услышав этого, ощутила странную пустоту. И все же, именно голос Мамочки выдернул ее из сна, как взвизгнувшая посреди выходного утра соседская дрель.

— Он же просто ребеночек!

— Он будущий мужик! Ему семью содержать! А ну, отдай!

— Не отдам!

— Отдай! Стоять! Смирно!

Дверь бахнула об стену. Мелкий влетел в комнату, взмыленный, в куртке, с огромным бумажным рулоном, сунул ватман под стол и прямо в ботинках полез на свой ярус. Да ла-адно…

— Да что — не надо?! Еще скажи в кружок отдать, мля!

— Может и отдать! Учительница сказала…

— А платить за эти развлекаловки кто будет?! Куда деньги из заначки смылись?!

Мышь выглянула из-под навеса, созданного верхним ярусом. Судя по всему, Мелкий рыдал. Еще и соплями гремел. Что ж. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Мышь потянулась. Встала — даже почти без сопротивления, вау.

— А сам ты чего в заначку полез?!

— А ты ребенка не воспитываешь! Целыми днями в Норе сидишь!

— У меня сердечко больное!!

Взять четки с собой? Или оставить в Норе, чтобы было желание вернуться? Может, пойти сегодня в кардигане? Не, в подмыхе дырка.

— А у нас Война на пороге! Мелкому автомат в руки и срань эту черномазую из страны вытравлять надо!

— Ну не так же грубо…

— А он говно малюет!

Сверху раздался особенно громкий всхлип. Мышь хотела бы утешить брата, но какой смысл? Если он не прогнется сейчас, это будет повторяться каждый вечер. А потом и утром, и днем, и вообще ему жизни не будет.

Хлопнула входная дверь. Пискнул телефон. Мышь медленно, по привычке растягивая предвкушение, взяла его, о-о-очень медленно опустила взгляд на экран и расплылась в улыбке. Ян желал ей доброго утра.

— Маленький? — Мамочка даже не успела нанести утреннюю маску — видимо, ссора занялась с самого пробуждения. Мышь знала, что такое бывает. И знала, что лучшее решение — делать вид, что ничего не замечаешь. И избегать атак хвоста.

— Маленький, ты там плачешь?

Нужно было собираться, но Мышь все смотрела на сообщение. Новое, большое, увитое смайликами и скобочками, как старомодное платье — финтифлюшками. Да ладно, она же раньше проснулась. Еще есть время.

— Мышоночка, он плачет?

— Вроде да.

Мамочка подошла к их кровати, коснулась края одеяла. Если Мелкий пытался реветь беззвучно, то получалось у него плохо. Слабак. У профи надо было учиться.

— Папа ушел, — да, для него, наверное, это было хорошей новостью, — ты плачешь?

Сколько можно повторять? Ну конечно, он плачет. У него вроде как мечты рушатся, вера в себя, тыры-пыры. Мышь отвернулась, чтобы не светить своим довольным лицом и продолжила читать. Ян желал ей удачи в Клетке и давал напутствие, как «опытный хвостонос»:

ЯН: не игнорируй его. Тебе нужно понять, что ему нравится, а что нет. Следи за собой)) и поймешь, что он не хаотичен:)) слушай его. Попробуй его почувствовать. Посочувствовать. Договориться)

Мышь взглянула на тяжёлый мерзкий отросток, на чешую, острую, как заточенные пики…они ненавидели друг друга слишком сильно, чтобы это могло сработать.

Но раз Ян сказал…

— Маленький, тебе же в Клетку.

Из-под одеяла донеслось не то что-то неразборчивое, не то кто-то щас по губам получит. Мамочка обернулась на Мышь, но та пожала плечами. Воспитание — точно не ее.

— Маленький, Папа переживает за тебя просто. Слышишь?

Да ладно, вот кто научил его таким словам?

— Он боится, что у тебя работы не будет, — Мамочка погладила одеяло там, где предположительно были ноги сына, — а работа нужна. Как у Мышоночки. Она вот будет врачом и вылечит мамочкино сердечко.

— Не хочу быть врачом!

— А чего ты хочешь?

Мелкий похлюпал носом еще прежде, чем ответить. Он наверняка был обижен и зол на весь мир, но ему уже хватало зрелости понимать, что рациональное зерно в словах матери есть.

— Плакаты хочу. Рисовать для класса. Как Лёша из девятого «В».

— Ну и рисуй, Зайчонок.

Мышь даже печатать ответ перестала. А Мелкий высунул голову, красный от духоты, зарёванный, сопливый. Уродец.

— Занимайся, чем хочешь. Только Папе не рассказывай. Он у нас впечатлительный. Боится, что ты себе жизнь испортишь.

— Я не порчу!!!

Да ладно, ну все одеяло уже в соплях.

— Я тоже так думаю, Маленький. Но сейчас, пока ты еще умеешь немногое, люди будут говорить, что ты зря тратишь время, что лучше бы тебе найти другое занятие. Более земное. Понимаешь?

Черт знает, как Мелкий, но Мышь понимала. Она никогда прежде не думала, что у них такая умная, такая понимающая Мамочка, что она может говорить такие правильные слова. Наверное, это талант — казаться глупее своего мужа, а может, и навык, которому Мамочка однажды ее научит.

— Злые люди всегда будут пытаться тебя остановить. Но если ты постараешься, то сможешь доказать таким, как наш Папа, что ты лучше всех.

Мелкий вылез из своего сопливого кокона и уселся на краю постели, нахохлившийся, мокрый от слез и пота. Мамочка стянула его вниз, поцеловала трясущиеся щеки, прижала лицо к своей большой мягкой груди.

— Ты меня понял?

— Угу.

— Плакат куда дел?

— Он тут… вот.

— Сестре хочешь показать?

— А она не будет, как Папа, ругаться?

Мышь фыркнула, но под многозначительным взглядом Мамочки изобразила заинтересованный вид. Мелкий развернул ватман, демонстрируя каракули… ладно, не совсем каракули. «Детское видение», так сказать. Набор геометрических фигур, с грехом пополам складывающихся в человека и чернильное пятно с глазками — русский солдат расстреливает забугорное чудовище. И ко всему снизу подпись — куда же без нее? — кривоватыми печатными буквами:

«СТРАНУ РАДНУЮ ЗАЩИТИМ ВРАГУ ЕЕ НЕ АТДАДИМ 2020-2030».

Посредственно. Но чего еще ждать от четвероклассника?

— Ну как? — гордо спросил «художник».

— Хм. Ты в школу не опоздаешь?

— А ты?

— Мне ко второму. Ага, завидуй молча.

Брать чётки или нет? А если кто-нибудь увидит и подумает, что она фанатик? Или с ними что-то случится, Ян потом спросит, а она… они ведь еще встретятся?

А! Она успела подставить руку, но сил не хватило, чтобы удержать удар. Чешуя вспорола щеку.

Но ведь Ян сказал, что она классная, что ему с ней интересно! Может, написать, уточнить?

Хвост обвился вокруг подставленной руки, сдавил ее до хруста, перекрывая кровоток.

«Ты не будешь навязываться, как влюбленная дура. Ты никому не дашь причины смеяться над тобой».

Сморгнув злые слезы, Мышь попыталась выдернуть руку, но не тут-то было. Какие тут договоры — у них простое взаимодействие не получается.

Но Ян ведь сказал….

«Заткнись».

Ладно. В этом она уступит. Это не так уж важно. Ян все равно теперь на связи, ему можно будет написать, если станет совсем плохо. Да не в смысле написать, чтобы встретиться, а в смысле — о помощи, отстань!

Мышь взглянула на следы подошв, оставшихся засыхать на ступенях после истерики братца, вздохнула и пошла собираться. Домашка, заданная на вчера, сгинула в ночном зажоре, но Мышь всё наверстает в школе. Она быстро собирается. И очень быстро умеет замазывать лицо тоналкой. К тому же, прыщ почти сошел.

ЯН: я знаю, он видится врагом. Но неужели ты никогда не думала, что есть что-то еще?)) Непонятное, непостижимое) ведь почему-то Господь создал нас такими. Почему-то ему нужна эта боль;)

У обложившийся тетрадями Мыши не было времени сходить в туалет, но сообщение она прочитать успела. Драгоценные минуты были потрачены не зря.

Однако на Давалку она их тратить не собиралась. Та подсела и некоторое время молча залипала в телефон, косясь многозначительно, но Мышь не реагировала. Она всегда следовала тактике, знакомой любому интроверту: «пока не окликнули, это не к тебе».

Может, Мышь случайно заняла место Мажора? Того иногда переклинивало, и он заявлял права на целый ряд.

— Можешь биологию объяснить?

Мышь, не глядя, подвинула тетрадь с таблицей. Она терпеть не могла давать списывать, но только за это ее и уважали такие, как Давалка. То есть, не оскорбляли в прямую. Ну, в лицо. Да ладно, что она вообще делает здесь так рано? Неужели Мажор перестал подвозить? Понял наконец, что она живет на соседней улице?

— А объяснить можешь?

— В смысле?

— Ну, ты же хорошо биологию знаешь. Постоянно у доски отвечаешь.

— Когда спрашивают.

— Когда спрашивают… а для меня все эти… большая «Б», маленькая «Б», буквы все эти… как на литре. Ваще мрак.

Мышь вздохнула.

— Это генетика. Девятый класс. Мы давно другое проходим.

— Знаю. Просто это… я ваще не врубаюсь. Это же основы, да?

— Как посмотреть. Генетику из программы убрать хотят.

— Но она же будет на Экзамене?

Мышь отложила ручку и взглянула на сокамерницу. Давалка смотрела в сторону, кривила нарисованные губы, глазищами сверкала из-под накладных ресниц. При ярком электрическом свете было видно, что тоналка у нее на тон темнее кожи, будто Давалка загорела лицом. В феврале. Облепленный наклейками телефон замигал, зазвонил, но девушка сбросила трубку и обратила требовательный взгляд на Мышь. А может и не требовательный, может… хвост заелозил под шарфом, и чешуя впилась в спину.

— Чего тебе объяснить?

— Да всё. Типа… почему тут большая, а тут маленькая?

— Рецессивный ген.

— Кто?

— Ты… — издеваешься? Развлекаешься, пока нет Мажора? Почему именно Мышь? Почему сегодня? — записывать будешь?

— Ага! — она схватила со своей парты абсолютно чистую тетрадь, открыла на первом листе — да ладно… всё это выглядело, как игра, как издевательство, и… он сказал делать те вещи, которым хвост не будет сопротивляться. Помогать или нет — как им будет лучше? Будто впервые этот вопрос возник в ее голове, и потому ответ найти оказалось сложнее, чем ожидалось. Мышь смотрела, как Давалка тщательно вырисовывает в заголовке «БИОЛОГИЯ. ГИНЕТИКА», как оформляет его цветочками, веточками, сердечками — и думала. Чего ты, гад, хочешь? Подыграть этому издевательству? Поверить, что впервые за одиннадцать лет Давалку заинтересовало что-то, кроме пива в подъезде и перепиха за гаражами? И даже если так, разве сможет Мышь вбить в тупую головку то, что не смогла за столько лет Биосука?

Давалка поставила цифру «1», обвела ее в ровный кружочек и приготовилась писать. Ее, кажется, даже не интересовало, что Ботанка косится на их парочку с недоумением.

Будто она правда просила помощи.

Мышь попыхтела еще с минуту, думая, как оформить мысль максимально просто.

— Так. Ну, смотри. У твоей матери какие глаза?

— Голубые.

— А у отца?

— Карие.

— Поэтому у тебя они тоже карие.

Давалка ахнула — ой, Господи, сколько неприкрытого восторга пятилетки. Но глаза у нее правда были красивые, темные и глубокие, этого не могли скрыть даже искусственные ресницы и жирная подводка. Мышь хотела бы такие. Хотела бы уметь моргать так же невинно и растерянно:

— А почему так?

— Потому что это доминантный ген.

Оба слоя алых губ распахнулись. Давалка кинулась записывать ее слова. Мышь недоверчиво следила за ней. Хвост замер. Тоже недоверчиво. Для них это была новая ситуация, и оба не знали, как себя вести. Они так привыкли к определенному распорядку, что Мышь почти всегда знала, как отреагирует хвост, а тот, в свою очередь, знал, как реагировать. Теперь оба были в замешательстве.

— И волосы у меня из-за этого гена светлые?

— Я думала, ты красишься?

— Нет! Это настоящий. У папы тоже светлые, и у сестры тоже…

Мышь закусила губу. Ну ладно. Хуже уже она не сделает, верно? Невозможно испортить то, чего не существует. Она подвинула тетрадь Давалки к себе и начала писать, объясняя, карандашом делая пометки, чтобы потом сокамерница могла всё переписать сама и красиво оформить… раз уж ей это так нравится. Давалка слушала внимательно, часто переспрашивала, уточняла мелочи, задавала глупые вопросы, и Мышь отвечала настолько подробно, насколько понимала сама. А когда Давалка отвлекалась на конспектирование, прислушивалась к хвосту. О, его чувства были очевидны. Он понятия не имел, как потом за всё это мстить. В происходящем не было ничего, что могло бы навредить Мыши. Она и так всеизвестная душнила и зануда. Не будет у этого маленького урока биологии последствий, а значит, у хвоста не будет причин припоминать ей об этом и душить перед сном, упиваясь слезами и паникой.

— Че за алфавит? — Подружка плюхнула сумку на тетрадь Давалки — спасибо, что не на саму. Та одернулась и посмотрела на Подружку так, как обычно одна красивая девушка смотрит на другую. Ну, то есть, не так, как красивые девушки смотрят на Мышь, — брысь с моего места.

— Мышь, ты потом дообъясняешь?

— А нахрена? — фыркнула Подружка, не дав подруге возможности ответить, — хочешь узнать, насколько уродливыми будут ваши дети? В зеркало глянь. Сочувствую.

Давалка закатила глаза, спорхнула с места и поспешила к Мажору, который, как обычно, явился в сопровождении менее везучих сокамерников. Сколькие из них набились к нему в друзья, надеясь, что он однажды увезет их из Села?

— Мерзотно, — Подружка вывалила вещи на парту, швырнула сумку на пол, плюхнулась рядом, — еще и стул нагрела, сука.

Мышь ждала, что ее спросят — нечасто в Клетке можно наткнуться на учащуюся Давалку, но Подружка только упала головой на сложенные руки, вздохнула и замерла неподвижно.

— Моя шлюшенька!

— Моя идиотик!

— Моя стервочка!

— Эй? Ты живая?

Подружка рывком вскинула голову. Рывком, видимо, потому что тяжело было ее держать. Опухшие веки тяжело смаргивали сон, зрачок метался в красных венах белков, пытаясь найти фокус.

— А я те тест кидала, ты не приходила, да?

— Прости, — сегодня Мышь читала только сообщения Яна, и ей уже не терпелось рассказать подруге о нем. Об их встрече. О конфетах и ухмылке. О его хвосте. Об их хвостах.

— Да забей, там херня, весёлая просто, — зевая, явно с трудом осознавая происходящее, Подружка слепо потыкала в телефон, но уронила руку, — типа как распознать рядом с собой иностранного шпиона. Официально, от правительства, с ссылками на законы. Заняться людям нечем.

Подружка снова уронила голову. Она выглядела так, будто не спала несколько ночей. Ладно, ей сейчас не до Яна. Своих проблем навалом, как всегда.

— Что случилось-то?

— Да сеструха тупая. Я же вчера тут задержалась, и она пошла бухать с подружками. Две в реанимации, одна в могиле.

— Не твоя?

— Да мою хрен проймешь. Щас отсижу и поеду к ней, суке.

Нет. Вряд ли она сможет понять про хвост. Для такого нужно быть на определенной волне, нужно быть… другим, как она, как Ян. Они были особенными, мыслили иначе, и это объединило их, создало такую прочную, такую надежную…

— Я могу помочь?

— Как ты мне поможешь? — фыркнула Подружка. Она всегда делала это так… ноздрями, дергая головой, будто воздух нюхая. Странно, но Мышь впервые это заметила, — можешь дать скатать химию.

Мышь бы и дала, но она сама толком ничего не сделала, потратив большую часть перемены на Давалку. Ай. Вот по лопаткам было больно. Будто ножом резанули.

Телефон снова пиликнул. Нужно вернуть его на беззвучный, а то Ян так много пишет… Мышь придавила хвост к спинке стула и начала строчить ответ вместо того, чтобы попытаться дописать хотя бы химию.

ЯН: Эй, хвостатая, может, пересечемся сегодня?) Я уже соскучился)))

Он ведь их тех, кто говорит, что думает. Зачем бы ему врать?

МЫШЬ: Я в Клетке.

ЯН: Тогда после? Когда тебе удобно)

Ей? Она сбежала бы прямо сейчас, от этих давящих взглядов, от зеленых облупленных стен, от Классуки, которая вот-вот явится, от хвоста, от ярлыка отличницы и необходимости постоянно его оправдывать, быть первой во всем, всего добиваться.

МЫШЬ: у меня допы допоздна.

ЯН: То есть, сегодня не получится?:((

Он ведь приехал недавно, говорил, что у него здесь никого нет, никаких друзей… совсем один… не с кем поделиться… интересно, как его хвост реагирует на то, что встреча срывается? Может, тоже пытается ввинтиться в лопатки, словно перфоратор?

МЫШЬ: я могла бы сегодня пропустить…

Палец застыл над кнопкой «отправить». Хвост? Прием? Ты там как? Уже готов вырывать позвоночник? Мышь сейчас будет кататься по полу и выть, да? Но он не двигался. Не понял еще, что ли?

МЫШЬ: Допами больше, допами меньше…

Их не было и вчера. И позавчера. А каждый пропущенный день — одна неразобранная тема и десяток вопросов, которые уже нельзя будет задать вечно занятой Классуке. Сколько дополнительных нужно пропустить, чтобы скатиться до уровня Давалки?

МЫШЬ: Я и в Норе могу поучить.

Она буквально рыла себе могилу.

Тогда откуда это странное чувство облегчения?

ЯН: Было бы супер!) Прогуляемся по Пустырю, посмотрим на шприцы и бутылки!))

МЫШЬ: ахаха, да.

Откуда это чувство облегчения, будто впервые за долгое время Мышь вынырнула из воды?

— Кто такой Ян?

— А?

Красные глаза Подружки сверлили их переписку.

— Я его знаю?

— Вряд ли.

— Покажи фотку.

— Ты его не знаешь, — Мышь поспешно выключила экран, даже рукой его прикрыла, оберегая… ладно, действительно оберегая дорогое, — он не местный. Просто друг.

Подруга все равно не поймет.

— У тебя есть друзья, кроме меня? Шикарно живешь.

Мышь замерла, прислушалась к ощущениям. Она никогда не понимала, как хвост реагирует на подобные реплики Подружки — не поняла и сейчас.

— Внимание, класс, всем внимание! — причесанная, приглаженная, прилизанная Ботанка всегда выглядела так, будто до сих пор не окончила первый класс. Она носила юбки, на праздники заплетала белые банты, рычала на тех, кто хамит преподам, и в принципе вела себя так, будто с детства поставила цель получить золотую медаль любой ценой, — Сдаем тетради! Все сдаем тетради!

Она двинулась мимо рядов, растолкала спящего Алкаша, наехала на Мажора. Мышь с тоской взглянула на пустой лист — а ведь там должна была быть ее домашка. Чистенькая, красивенькая, оформленная, а не это одинокое «Домашняя работа».

— И че Классуке приспичило? — Мажор раскачивался на стуле, и как же, Господи, как же Мышь завидовала этой его…

— Оценки надо выставлять. Требуют.

— Ну, я тогда в тетрадь пятьсотку суну, того гляди и год на отлично закончу?

Давалка послушно загоготала над его шуткой.

— Или Мышь даст скатать, а?

— Она будет выставлять оценки по сегодняшней домашке? — Мышь его почти не слышала. Она пялилась в пустую тетрадь и не верила. Просто не верила. Ведь не проказы это судьбы — Мышь не верила, что она в этом мире значит хоть что-то, не верила, что судьбе до нее есть дело, но просто… это же… да ладно, ну она же делала каждое задание, КАЖДОЕ ЧЕРТОВО ЗАДАНИЕ на протяжение всего года! Но до них Классуке дела не было! Так почему именно это, последнее, определит ее оценку?!

Ботанка дошла до их парты и нависла над сопящей Подружкой. Она даже не пыталась разбудить прогульщицу, нет. Ее взгляд вперился в Мышь, ввинтился, будто они конкуренты, будто она собирается упиваться… Мышь дернулась, когда по парте скользнул кончик хвоста — надо было завязать его туже, тупая ты идиотка, смотри теперь, как он ползает, как извивается, будто скользкий чешуйчатый червь. О, что это, тупица? Рвотный позыв?

Подлиза попыталась забрать ее тетрадь, но Мышь вцепилась в тонкие листы, смяла их, чувствуя, что дышать нечем, что легкие полыхают в огне, лишенные кислорода. Она не могла бы разжать пальцы сейчас, даже если бы хотела, потому что гадкий, скользкий острый хвост обвился вокруг них — о, о-о-о, как это грубо, как нелепо, если кто-нибудь увидит, ей вовек не отмыться, ее раздавят, ее уничтожат…

Ботанка брезгливо отпустила тетрадь (брезгливо, брезгливо, она презирает Мышь!) и ушла к учительскому столу, водрузив на него стопку тетрадей, идеально ровно, край к краю. Мышь положила обе руки на парту, пытаясь успокоиться, пытаясь дышать без хрипов, но чувствуя уже, как кончик касается губ, проникает в рот… ножом бы тебя рубануть, да Мышь уже сто раз пыталась!

Классука ввалилась в класс за минуту до звонка, взмыленная, в съехавших очках — как обычно. Бросила на стол пачку листов, те разлетелись по классу, и Ботанка тут же бросились их собирать. После короткой переклички впарила Алкашу «Н», потому что его пропитый мозг, видимо, не сообразил, что нужно подать голос. Мышь сверлила учительский стол взглядом, взвинченная, нервная — как на иголках. Проверит сейчас? Оставит на десерт и сожрет не сдавших в конце урока? Стопка тетрадей на краю стола казалось такой жалкой, такой маленькой, да ладно, да не может быть! Не может быть она настолько маленькой, ей кажется!

— Кто не выключил телефон?!

Мышь поспешно прикрыла моргнувший экран и перевела режим на беззвучный.

— Я точно его знаю, — заявила Подружка, устроившись на плече Мыши и вместе с ней разглядывая селфи Яна, сделанное напротив одной из немногих достопримечательностей Села. Ян сидел в ногах мраморного экс-Президента — отца нынешнего, и… кажется, неплохо проводил время?

— Че он рожу корчит?

— Не корчит он ничего. Он так улыбается, — Мышь отвернула экран от Подружки. Хотя в этой фотографии не было ничего интимного, ей уже не хотелось делиться с ней Яном. Не поймет она. Не поймет и всё. Будет говорить… всякое. Шуточки свои шутить, — хотела спать, так спи.

— Пф.

ЯН: Жду встречи:))))

Сердце чуть не выпрыгнуло из горла. А уж она-то!.. Нет, слишком навязчиво. Здорово, что он… нет, это равнодушно!

«Напиши: жаль, что тебе больше нечего ждать».

Ладно, он уже совсем спятил. Это звучит оскорбительно! В обе стороны! В его даже больше!

«Тогда: заранее прости, что испорчу тебе вечер».

— А ну, — прошипела Мышь, хлопнув по экрану и отгоняя от клавиатуры хвост, уже примерившийся печатать. Руку тут же прожгло болью — не привыкать, она и так вся в шрамах.

— Телефоны убрали! Новая тема. Увижу, что кто-то не пишет, получит неуд. Оценки надо выставлять.

Мышь усилием воли перевела все свое внимание на доску, вслушиваясь в скрипение маркера, вглядываясь в загадочные формулы и молясь, что в Рунете им найдется расшифровка — сама Классука до объяснений не снисходила. Если записывать каждое слово, то потом по конспекту еще можно разобраться…

Можно написать, что у нее был День Рождения.

«Ага. И навязаться на подарок. Как навязчивая дура».

— Кто пойдет к доске?

Взметнулись несколько рук, но руки Мыши среди них не было. Показалось, или Классука задержала на ней осуждающий взгляд.

Написать, что она скучает? Что со вчерашнего дня (а вообще-то, с первого знакомства) много думает о нем?

«Ага, проще сразу: женись на мне».

— Сука! — Подружка зашипела и пару раз приложилась лбом об парту, — Как же. Болит. Башка.

Он говорит, что давно не общался с девушками. Почему?

«От этого вопроса просто воняет завышенным самомнением».

— Подружка, эй, — сокамерник, сидящий перед ними, так редко подающий голос, что Мышь уже давно лишила его имени, повернулся к ним своей нескладной фигурой, такой забавный в попытке быть незаметным, — ты про какие-то ворота говорила на границе. Я тоже эти новости читал. Мне кажется, они…

Подружка что-то неразборчиво пробормотала в сложенные руки.

— Что?

— Сказала, если не заткнешься, я натяну эти девственные усики тебе на жопу.

Бедный парень вспыхнул и отвернулся, а Мышь вдруг поняла, что давно потерялась в структуре урока. И формулы какие-то новые…

Ладно, что можно написать такого, за что ну никак не получится осудить?

МЫШЬ: хе.

«Ты кусок тупого идиота».

— Кто может ответить?

Мышь очень хотела бы, но она даже не слышала вопроса.

— Плохо, 11 «А». С такими познаниями в химии вы даже на проходной балл не наскребете.

Все они, и Мышь тоже. Она не сдаст. Она должна чувствовать вину, чувствовать всесжигающий стыд, но, на самом деле, ей хотелось только посмотреть, что ответил Ян, и больше она не чувствовала ничего.

–…и я ей такой: ты свою жопу видела, мать? Крыльцо развалилось не потому что старое, а потому что жрать меньше надо!

Они загоготали, а Мышь зажмурилась. Боже, это ведь на задних партах! Она совсем расфокусировалась, скоро начнет слышать трактор за окном. Надо взять себя в руки. Надо перестать думать о нем.

«Да, надо снова начать паниковать, что ты не сделала домашку. Ух!»

— Пшл… — Мышь выплюнула кончик, настойчиво лезущий в рот. Ну уж нет, ну уж нет, она не будет паниковать, Ян говорил не паниковать, подумаешь, не сделала домашку один раз!

«Подумаешь? Подумаешь?!»

— Ай!!!

Прилетело, как кнутом, с размаху, с силой — Мышь бы не смогла защищаться, даже если бы успела подставить руки. Больно, твою мать, как же больно!! И все эти уроды обернулись на нее, даже Классука — да отвернитесь вы!

— Простите, — пролепетала Мышь, чувствуя кровь на кончике языка, — голову прострелило.

Можно сказаться больной и сбежать. Тогда не придется стоять перед всем классом и слушать, как Классука отчитывает ее за ленивость, за тупость, за бесхребетность… да, это вариант, уйти, уйти и пропустить остаток темы.

«О, ты будешь страдать. Всю ночь проведешь над учебниками, но не поймешь ни слова, потому что струсила и упустила возможность в классе. Тупая, ленивая…»

Написал он или нет?!

Подружка откровенно засопела, а Мышь впилась ногтями в ладони, стараясь дышать, стараясь зависти не дать перерасти в агрессию. Хорошо ей, наверное. В жизни полная жопа, но подругу все как будто не волнует. Плывет себе по течению, делает что-то и не сомневается, будто каждое действие не осуждается… о, конечно нет. У нее ведь нет хвоста! Ни Подружка, ни Давалка, ни Классука — ни один из них не сможет понять, каково это, в стол вдавливать ладонью острие чешуи, чтобы хвост перестал метаться по столу, заметив, что Классука потянулась за тетрадями!

Конечно, их было меньше, чем должно быть. И уж точно на одну меньше, чем ожидалось.

— Мышь. Подойди-ка.

Он полез в рот, но она с ненавистью прикусила кончик, так сильно, что буквально почувствовала рвущееся под зубами мясо. От боли закружилась голова. Наверное, лучше упасть. Лучше умереть сейчас, чем расплакаться у всех на виду. Пожалуйста. Лучше умереть.

«Спину ровно. Живот втяни. И делай вид, будто тебя не осуждает весь класс, будто они не ненавидят тебя за то, что ты отнимаешь их время».

— Где твоя тетрадь?

— Ее нет.

— Почему?

— Я не… — говорить сквозь стиснутые зубы сложно, но, если она их разомкнет, хвост пролезет в глотку она тут все облюет, — я не сделала домашнее задание.

Она не будет смотреть в глаза Классуки. Она не обернется на класс. Она будет вгрызаться в хвост, потому что это он во всем виноват. Да.

«Ничтожество. Дрянь».

— Ясно. Понимаю. Времени совсем нет, да? К Мучильне готовишься? Центр — это уже не шутки. Понимаю, да…

Она постучала маркером по столу, покивала важно.

— У нас в Клетке таких как ты раз-два и обчелся. Готовься, Мышка. Не подведи. Я тебя уже зарегистрировала, в конце февраля поедешь в Центр.

Как же неловко будет сейчас потерять сознание.

— От родителей — записка. И обязательно приходи на дополнительные, мы сегодня будем разбирать задание из Мучильни.

— Зачем? — едва слышно спросила Мышь, — его же не будет в Экзамене.

Классука взглянула на стопку листов, идеально ровно сложенных Ботанкой.

— Оптимистка.

Конечно, каждый в классе слышал их разговор, и каждый презирал ее теперь. Никому больше не дадут такой поблажки, даже Мажору — Классука влепит ему если не двойку, так трояк. И только Мыши ничего не будет. Она ведь победила на прошлом этапе Мучильни.

Ага. Подумаешь. Будто это было так сложно. Ей повезло — вариант легкий попался, а другим повезло меньше.

И каждый в классе об этом знал.

–…СЛУ, конечно, я другие варианты не рассматриваю. Мы наняли репетиторов по всем предметам. Не Сельских, конечно, из Центра.

— А я вчера балл проходной посмотрел… я это, может, в Не Самый Лучший еще подам…

Хотелось закрыть уши и глаза, но уши ловили каждый звук — в полной тишине хвост начинал нервничать, а глаза напряженно всматривались в сочинение на наличие ошибок. Каждый день. Они обсуждают это каждый день. Иногда казалось, что до 11 класса у них вообще не было жизни, не было друзей, не было интересов, будто они родились для того, чтобы готовиться к этому чертовому поступлению в ВУЗ мечты. Какой она была — та жизнь? Без ночных страданий над учебниками, без Мучильни, без ежедневных пыток от хвоста? Мыши порой казалось, что никогда и не было иначе.

ЯН: Забыл спросить, тебе 18-то есть?))

Он мог бы посмотреть дату в профиле, но решил спросить. О, нет, нет, нет.

«Даже думать об этом не смей, сука».

Прилетело, конечно. В ее жизни за мысли судят так же, как и за дело.

МЫШЬ: А что?

ЯН: Ну, мало ли, вдруг ты еще не доросла до собутыльника;)

«Я до всего доросла», — написала бы Мышь, будь она смелее, увереннее в себе и не боясь наказания так сильно. Но она только закрыла одной рукой лицо, другой — экран телефона, и медленно выдохнула.

— Я иногда думаю, лучше б меня, блин, крестили.

— Хах, че?

— Ну типа, чтобы ангел защитил и нормальную оценку послал.

— Ага. С новым Крестовым Походом.

— Детишечки, — Исторсука, слеповатая инвалидная рухлядь — как и большинство преподов в Клетке — покашляла, привлекая их внимание, — Внимание, детишки! Все вы знаете, что в этом году мы отмечаем юбилей Великой Войны.

Ой. Ой-ой, нет, да ладно, только не это.

— И ваша уважаемая Классука попросила меня напомнить вам о значимости той Войны! О жертвах! О героизме! О Родине!

Мышь бахнулась на стол и растеклась по нему всем телом, мечтая проникнуть в молекулы дерева, слиться с исцарапанной, изувеченной поверхностью. Когда-нибудь, лет через двадцать, они будут помнить именно то, о чем с таким упоением им сейчас рассказывают, а не шум, вечную дрожь и жуткий голод, который отпечатался в сознании ее поколения так прочно, как отпечатывается лицо матери. Когда-нибудь прилавки снова будут заставлены едой — как раньше, если судить о прошлом по учебникам — когда-нибудь они восстановятся до конца и будут считать, что та Война была Великой и необходимой… только с кем? В Рунете не было никакой информации. Мышь понятия не имела, кто их враг, тот ужасный, тот беспощадный. Лично ее главным врагом была Мучильня, которая вылезла из ниоткуда и теперь каждая формула, каждый учебный плакат на стене буквально кричали: «Что, олимпиадница, не готовишься?!»

МЫШЬ: Если я ничего не знаю, не хочу позориться и ехать в Центр на Мучильню, я могу отказаться?

Мышь не знала, почему вдруг решила спросить его. Ян понятия не имел, что происходит. Он не может судить. Да и вопрос странно как-то прозвучал, будто сама она, без его позволения, отказаться не может.

ЯН: А как он реагирует?)

МЫШЬ: дерётся, как только начинаю об этом думать.

ЯН: вот и ответ;)

— Мышь?

Она тут же вскинулась, втянула живот, толкнулась позвоночником, чтобы встал на место, и взглянула на Исторсуку стеклянными глазами отличника.

— Патриотизм!

— Правильно, — преподша улыбнулась и снова отвернулась к доске. Почему-то все они считали, что Мышь, когда ее не спроси, всегда будет знать ответ.

Что ж, ладно, теперь, благодаря Яну, она точно все решила. После его слов в голове поселился какой-то странный шум, какая-то неведомая легкость, будто тело осталось здесь, прикованное к земле неподъемным хвостом, но сама Мышь оторвалась от пола, улеглась на жужжащую мигающую лампу и смотрела на себя сверху, такую жалкую, пытающуюся держать спину ровно, пытающуюся ценой дыхания казаться стройной. Какая глупость, нелепость, не получается же… ее тетрадь была пуста, сегодня все ее тетради пусты, и скатать ни у кого она не сможет — все списывают у нее.

ЯН: Встретимся?

МЫШЬ: Да!

— Мышкин, погодь! — Подружка нагнала ее уже у порога. Впервые Мышь так стремилась сбежать из Клетки. Сегодня она станет одной из немногих, кто пропустит допы — и пусть. Пусть! Ай! Пусть! — Помнишь, ты спрашивала, как помочь мне?

Мышь не помнила.

— Можешь в нашу Управу кое-какие доки занести? Я бы по электронке отправила, но им нужны оригиналы, в я вот ваще не успеваю, еще за сеструхой в больницу…

— А?

ЯН: Буду у твоей Норы через два часа.

— Я…

Что он там пишет еще?!

ЯН: <3

Это сердечко? Он отправил ей сердечко?!

— Слушай, у самой времени… — Мышь мяла ремень сумки и чуть ли не подпрыгивала на месте. Ей надо было бежать, надо было все успеть! Пока дойдет до Норы, пока бойлер нагреется, пока душ, пока то, сё, мелкие делишки…

— А. Ладно. Без проблем.

Подружка не просто избежала столкновения с хвостом — она буквально перепрыгнула через него, стелящегося под ноги.

— Пока!

И вряд ли она обиделась. Такие, как Подружка, не обижаются — у них нет на это времени. Но на всякий случай Мышь пошла вниз по другой лестнице. Просто чтобы избежать неловких ситуаций.

Мышь видела, как Мамочка заходит в Продуктовый, и пошла другой дорогой, короткой, надеясь оказаться в Норе раньше нее. Не хотелось ничего объяснять, не хотелось пересекаться. Хотелось… летать, наверное. И вилять хвостом, как псина. И всю ночь гулять с Яном, много молчать и иногда — очень редко — соприкасаться хвостами. Мышь взбежала по лестнице, бросила сумку через всю комнату, внеслась в ванную — щелкнуть кнопкой бойлера и ополоснуть лицо, побежала выбирать свитер. А может, что покрасивее, а? Да ладно, с ним же не нужно прятать хвост! С ним можно говорить обо всем! Главное — волосы не намочить, а то долго сушить придется.

— Не смотри так, кретинка, — сказала она зеркалу, — и не лыбься, у тебя зубы кривые, хах…

Вода была чуть теплой, но какая разница? Смыть запах улицы и Клетки, опрыскать себя облаком дурного дезодоранта, какие у нее заросшие брови, ужас, кошмар, ой, глупая, теперь кожа будет красная, какая же ты непредусмотрительная! И эти черные комочки на ресницах, фу, может, расчесать их зубной щеткой? Какая замечательная идея!

Стараясь не тыкнуть в глаз, Мышь чуть ли не пританцовывала перед зеркалом, и хвост несильно бил по бедрам, отстукивая звучащий в их голове ритм. Казалось, кровь в венах бурлит, и вены содрогаются, как берега реки в ливень. Если перестать метаться, если остановиться, ее затрясет, как лист, она сядет и ничего уже не будет делать, но нет, она лучше уложит эту прядь вот так… нет, вот так. Ладно, плевать, закрепит на лбу заколкой — Ян не осудит. Ему это даже может показаться милым, он ведь особенный, он всё по-другому чувствующий… Мышь бы даже повязала на хвост бант, будь она еще немного смелее — и будь у нее бант. А будь он не таким уродливым, то вполне мог бы сочетаться с нежно розовым свитером, с полоской розовых теней — едва заметных, конечно, Мышь не умеет вот это всё… и четки! Нужно обязательно взять четки! Может, свитер в брюки заправить? Так раньше было модно…

В замке загремел ключ, и Мамочка вошла с пакетами, пыхтя и ворча.

— Привет! Ты за Мелким не ходила? — весело спросила Мышь, но не то, чтобы ей было не все равно.

— Он в Клетке, газеточку для праздника рисует. Доченька, помоги сумочки разобрать?

— Прости, я убегаю уже, — может, надеть джинсы? Нет, к ранам прилипнет. Может, обвязаться хвостом, как поясом?

— Мышонок, у меня же сердце больное.

Мышь вздохнула.

— Ладно. Прости, — она подхватила полупустые пакеты, закинула их на кухонный стол, выгребла продукты, без разбора закинула все в холодильник и метнулась обычно. Так. А если губы накрасить?

Мамочка прошаркала мимо нее на кухню и там застряла на некоторое время.

— Доченька, ты брала мою косметичку?

— Да, прости. Я все на место положила!

— А кушать будешь?

— Нет, спасибо!

— А чаечек сделать?

— Нет, мам!

— Доченька!

— Ну чего?!

— А почему ты не в Клеточке?

— А что?

— Разве у тебя сегодня нет дополнительных по химии?

Мышь, пытающаяся как-нибудь пристроить хвост, так и замерла с ним в руках.

— А что? — повторила она, но голос дрогнул, и ой, как виновато прозвучало, о-о-ой!

— Мне ваша Классука написала… говорит, тебе к Мучильне готовиться надо.

Мышь сжала хвост и тот вздрогнул от боли.

— А я не поеду, — она все решила. Да. Закатать рукава? Она же умная девочка, на руках у нее следов нет.

— В смысле — не поедешь?

— В прямом. Не хочу снова в этом участвовать.

Мамочка вышла в коридор, дожевывая бутерброд. Мышь не повернулась к ней. Ей нужно пару минут. Нужно продержаться до того, как она сможет объяснить. У нее самая замечательная Мамочка на свете, которая всё поймет, если Мышь подберет… да даже если никак не подберет слов. Мелкий вон, только носом шмыгал, сопли размазывал, просто сказал: «хочу», и Мамочка встала на его сторону. Значит, желания старшей дочери — гораздо более умной и старательной — тем более будут выслушаны и приняты.

Она ведь просто делает так, как лучше для нее.

— Что-то случилось, Мышоночка?

— Нет.

— Что-то в Клетке? — она подошла ближе, кажется, в отражении пытаясь поймать взгляд дочери.

— Да нет. Просто не хочу. Слишком сложный материал.

На прошлой Мучильне, Сельской, у нее носом пошла кровь, и она чуть не потеряла сознание. А ехать в Центр, без сопровождения, без знаний, без… надежно? Так ведь, хвост?

— Какая ерунда, — сказала Мамочка. Ауч, — ты себя недооцениваешь.

Мышь подняла глаза, чтобы взглянуть в лицо матери, чтобы увидеть: та действительно так считала. Она и представить себе не могла, что ее Мышоночка может с чем-то не справиться, может чего-то не понимать… почти всего не понимать. Уточнять каждый вопрос. Сомневаться в каждом ответе.

— Ты же умница. Ты со всем справишься.

Иногда Мышь мечтала, чтобы эти слова действительно что-то значили. Что они могли бы хоть как-то помочь…

— Мы же с Папой в тебя верим.

Будто эти слова должны изменить… Да. Должны, сука неблагодарная, должны! Многим и такого не говорят — Подружке, например. Ее-то никто не поддерживает, она со всем справляется сама и не жалуется. А сколько Мышь бы продержалась без родительской поддержки?!

Она посмотрела в зеркало. Свитер полнит.

— Может не поздно еще? Занятия только начались, — мягко сказала Мамочка, подходя совсем близко, улыбаясь своим круглым, добрым лицом. Мышь закусила губу, чувствуя, как пульсирующая боль растекается по хвосту, будто проникшая под кожу лава, а мысли о допах, о формулах, о реакциях, о Клетке, о Классуке, пускали все новые и новые потоки, о… Мышь редко понимала, чего ему от нее надо, но сейчас она точно знала, чего он не хочет. У нее же нет выбора! Он сделает все, чтобы помешать ей!

— И если что-то не получается, нужно просто пробовать и пробовать…

— Все сложнее, Мамочка, — перебила ее Мышь тихо, но уверенно. Ее поймут. У нее самая лучшая семья на свете.

— Понимаю, Мышоночка. Сложный год. Время сложное, — теплая рука легла ей на плечо, но вместо ожидаемого облегчения Мышь почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Будто вместе с собственным грузом на плечи лег и материнский, — Я все понимаю.

Ни черта ты… о, заткнись, ладно? Не смей даже. Не смей!

— Мамочка, — всхлипнула Мышь, — Мамочка, мне так плохо…

— Я понимаю, понимаю, бедная моя девочка, давай-ка чаю нальем, я вкусненькое купила.

— Не хочу сладкое…

— Давай, вот так, смотри, какие печеньки.

Рот наполнился слюной, но память услужливо подкинула образ из зеркала — какие пирожные с такими ляхами? Хвост нервно ударился о стол, обвил ножку, постучал по соседнему стулу, и у Мыши не было сил останавливать его.

— Знаешь, говорят настроение часто зависит от того, как ты одет, — Мамочка поставила перед ней кружку, кинула чайный пакетик.

— И?

— Тебе этот свитерок не очень идет, дочушка. Ты в нем на свинку похожа, — она залила пакетик кипятком, добавила холодной воды… да, Мышь не любит горячий… — только не обижайся. Я же тебе добра желаю.

Массивное тело плюхнулось на соседний стул — прямо на хвост. А.

— Хлебушка?

— Нет.

— Печеньку?

— Встань.

— Что, Мышоночка?

— Встань, — сквозь зубы повторила Мышь, — пожалуйста.

— Почему?

— Ты сидишь на нем.

— На ком, доченька?

— На моем хвосте.

То, что никогда прежде не звучало в Норе наконец было произнесено. Мыши стоило бы молчать, но больше она не могла. Мамочка поймет, как поняла Мелкого. Потому что она самая лучшая на свете и любит своих детей.

— Хвост? Хвостик?

— Да. Хвостик, мам. Из жопы. Он мешает жить. Я им не управляю. Понимаешь?

Она отпила чай, делая вид, что руки не трясутся, а хвост не пытается вырваться из-под тяжелого материнского тела — и не ранит, не режет своей чешуей, ведь причинять боль он может только ей.

— Он мешает вставать по утрам. Мешает делать уроки. Есть. Я ни с кем не могу заговорить первая, потому что он затыкает рот. Он тяжелый. Злой. Он заставляет думать о плохом.

— Разве можно заставить думать?

— Да, мам, он заставляет! Я не знаю, что с ним делать, но я поеду на эту Мучильню, я… я просто…

Ей хотелось уткнуться в плечо Мамочки и плакать до тех пор, пока слезы не кончатся, пока хвост не отвалится — сам! Любым способом!

— Иди-ка сюда, — Боже, у нее самая лучшая, самая понимающая Мамочка! Она будто мысли подслушала, обняла, прижала к мягкому толстому телу, и Мышь просто утонула в запаха кухни и Норы, — я понимаю.

— Правда? — всхлипнула Мышь, размазывая по плечу сопли и тушь.

— Конечно, Мышоночка. Мы все через это проходили. В твоем возрасте все думают, что жизнь закончилась. Такой он, этот возраст. Переходный.

— Все?

— Конечно. Это сложный период. Нужно принять так много решений, и все повлияют на будущую жизнь…

Хвост дернулся так, будто вот-вот оторвется с мясом, и как Мамочка может не чувствовать его под собой?

— Не знаю… я не знаю?

— У нас тоже мир на глазах рушился, — ее укачивали, с ней говорили, разве это не поддержка? — Верить было не во что. Все по одиночке, государство молодежь не поддерживало, как вас сейчас поддерживает. Поступить хоть куда-то невозможно, а работать потом негде.

— Но сейчас…

— И только я начала нормально работать, Война пришла. Родители погибли. Не до подростковых развлечений стало. И уж тем более, на страдания времени не было. А потом что? Голод.

Мышь отстранилась, глядя на Мамочку заплаканными глазами, не понимая, что ей пытаются сказать.

— Но мы же все нормально жили, понимаешь?

Она совсем не понимала.

— А вы тем более должны. У тебя есть семья, Нора, мы тебя любим и стараемся делать все, чтобы ты выросла счастливой. Понимаешь?

Да. Ладно. Понимала. Конечно.

— И даже если сейчас кажется, что сил нет, тебе нужно думать не о «сейчас», а о будущем. Что будет, когда Папа уйдет на пенсию? А мое сердечко? Кто о нас позаботится? Ты же наша старшая дочурка. Единственная надежда.

— А Мелкий?

— И ему тоже должен будет кто-то помогать! Поэтому, Мышоночка, тебе нужно собраться. Взять себя в руки.

— Но я… я не могу… мой хвост…

— Ты же взрослая, должна уже понимать.

— Да… ладно…

— Это усталость. Страх. Лень. Никакой хвост тебя не оправдает, если сейчас все бросишь.

Хотелось закричать: «вот же он, вот, почему ты его не понимаешь?! Он извивается, издевается, он уничтожит меня за то, что рассказала о нем!» Но Мамочка не видела. Она просто не видела, в ее мире не существовало хвостов — их не существовало в мире нормальных людей. Мама права, Мама прошла через многое, и конечно, все так, как она говорит. Хороший же способ Мышь придумала оправдаться! А все почему — потому что ей лень! Потому что она неблагодарная! Потому что для нее делают все, а она — ничего! Так легко сказать: во всем виноват хвост! Его ведь никто больше его не увидит, никто не сможет доказать… его видел Ян. Но Ян — не обычный… не нормальный человек. Он старше, но кажется еще большим подростком, чем она. Он тоже нашел оправдание и с радостью включился в игру с Мышью. Они просто дети, которые бояться жизни. Надо взрослеть.

— Пойду, Маленького заберу их школы, — Мамочка встала, но облегчения это не принесло, — ты отдохни сегодня, я напишу Классуке, что ты приболела и будешь готовиться в Норе. Обязательно участвуй в Мучильне. Это может быть твой шанс.

Да, единственный шанс для той, у кого нет шанса нормально сдать Экзамен. Вдруг, каким-то необыкновенным образом, ей снова повезет, она выиграет, получит возможность поступить без результатов… она не имеет права упускать этот шанс. И на вторую попытку права тоже нет.

— Хорошо?

— Ладно, мам.

Дверь закрылась за ней с грохотом — не эмоции, просто сквозняк. Растрепавшись, Мышь стащила свитер, бросила его на пол, а себя — на кровать. Хвост тут же обвил столбик — чтобы встать, потребуются усилия. Не из-за хвоста, из-за нее. Она ленивая и ничего не хочет. Она избалованная, и Мамочка так и сказала бы, не люби дочь так сильно, не прощай она всё — и от этого только хуже. Если бы они поссорились, и Мамочка разочаровалась сейчас — не потом, когда станет слишком поздно… но это невозможно. Ее всегда будут видеть другой, она будет умницей, отличницей, единственной надеждой родителей, возможностью вылезти из долгов, оплатить операцию… и кто она такая, чтобы думать только о себе?! Как смеет оправдывать себя несуществующим хвостом? Это не сломанная нога, не надорванная спина, любой врач засмеялся бы, приди она с жалобами: «мне плохо жить, потому что хвост! Вечная усталость, потому что хвост!» Да ладно, какая усталость? Она что, пашет круглыми сутками, как Папа? Или, может, следит за Норой, за Мелким, готовит, стирает, несмотря на больное сердце — делает хоть что-то?! Все что от нее требуется — учиться, но Мышь не справляется и с этим.

«Жалкая».

Ей было так мерзко, стыд выжигал глотку кислотой, и хвост — чудовищный, несуществующий — сполз со столбика и лег на грудь, выдавливая из легких последние крупицы воздуха. В такие моменты его не сдвинешь — Мышь уже много раз пыталась. И она закрыла глаза, чтобы не видеть — так легче себя убедить. Это не он — она сама. Это не его — ее пустота наполняет тело, голову, и в этой пустоте, как в болоте, тонут мысли, чувства, силы. Если бы сейчас начался пожар, Мышь бы не встала. Даже не повернулась бы.

Рука долго отказывалась искать вибрирующий телефон, и когда Мышь взглянула на экран из-под тяжелых век, она впервые за день не почувствовала ничего, увидев сообщение от Яна. Два часа уже прошло, он давно ждет. Только она не встанет — сейчас не может, а когда победит пустоту, сядет за уроки. Пропускать еще один вечер будет самоубийственно.

ЯН: Эй, ау! Ты живая там?))

Он ждет, потому что она пообещала встретиться. Они едва знакомы, но она уже подвела его.

ЯН: Ты в Норе? Хочешь, поднимусь за тобой?)

МЫШЬ: Нет.

Три буквы, по одной на каждый вдох — то есть с большими перерывами. Он не дает ей ды… нет. Его нет.

ЯН: Что-то случилось?

МЫШЬ: Нет.

ЯН: с НИМ что-то случилось?

«Не понимаю, о ком ты. Я здесь одна. Зачем ты обманываешь меня? Ты сам-то веришь?»

МЫШЬ: Нет.

ЯН: Как тебе помочь?

«Зачем мы придумали это? Потому что слабые?»

МЫШЬ: Я не могу.

Это не было ответом на вопрос, это вообще было не в тему, и он ответил также, как будто они говорили о разном:

ЯН: Я рядом.

Пустые слова. Они ничего не значат. Они не поднимут с постели.

ЯН: Я могу помочь.

Они не дадут сил дожить до будущего, о котором говорила Мамочка.

МЫШЬ: Как

ЯН: Просто спустись. Если не можешь, я поднимусь и заберу тебя на руках.

МЫШЬ: Не удержишь.

Мамочка сказала, что она похожа на свинью. Ей нет смысла обижать Мышь, она всегда говорит только правду. И Мышь не расплачется, потому что для рыданий нужны судороги, а она не чувствует тела, будто оно чужое, будто влезла в него без спроса… в тело любимой, умной, замечательной дочери прекрасных родителей. Влезла и осквернила.

ЯН: Мне тоже сейчас плохо, Мышка. Давай поможем друг другу?)

Конечно. Всем плохо, одной ей хорошо. Все имеют право на слабости, но никто их не проявляет, все стараются, все…

ЯН: У меня сложный период. Мне бы пригодится такой друг, как ты.

МЫШЬ: Ничем не могу помочь.

ЯН: Давай хоть поплачем вместе?)

Ладно. Он просто издевается. Мышь выпустила телефон из рук и легла на бок, тупо глядя в экран, ничего не ответив. Может, так он больше не будет писать. Подумает, что она не поддалась на провокацию.

ЯН: Мышка, эй?

ЯН: я же вижу, что ты читаешь)

ЯН: Я-то могу хоть всю ночь у тебя под окнами сидеть) здесь удобная лавочка)

ЯН: Хорошо, посижу))))

ЯН: а номер квартиры подскажешь?

После ответа он замолчал. А потом написал снова — может, через минуту, может, через год. Мышь моргала так редко, что, кажется, проходили десятилетия.

ЯН: Представляешь, сижу, никого не трогаю, вдруг слышу знакомых голос. Оборачиваюсь, а там друзья мои)) из Центра приехали! Круто?))

Мышь закрыла глаза окончательно. Вот теперь она точно ничего не ответит — не будет портить настроение. Наверное, стоит поспать. Легче не станет, но хотя бы этот день закончится.

А он все писал, писал, писал… телефон жужжал в матрас, но Мышь не собиралась открывать глаз. Ладно, даже если она не сможет уснуть, просто лежать гораздо легче, чем существовать.

Из коридора раздался какой-то звук. Потребовались действительно немалые усилия, чтобы напрячь слух и понять — стучат в дверь. Да ладно, Мамочка, вернулась уже? Ради Бога, ключи забыла? Пожар? Война? Она затопила соседей слезами? Черта с два… пожалуйста, просто не заставляйте ее вставать, пожалуйста…

— Встань. Встань! Быстро встала!

Рывок. Тело непослушно обрушилось обратно. Рывок в бок, чтобы скатиться с кровати, упасть на пол, удариться коленями и локтями. От боли хвост ненадолго растерялся — нет, его нет, не забывай — и Мышь вцепилась в край постели, вытянула себя наверх, как материал, как неживое. Натянула свитер — наизнанку или пофиг? Перебросила к двери, к стене, в коридор. Голову повело, ноги запнулись об обувь. Улыбнулась так старательно, что замкнуло лицо, перемкнуло вообще всё — да ладно, ленивая чмошница, что ты за сегодня сделала, чтобы так устать?!

Стучала не Мамочка — стучал Ян. Хотелось задать вопрос: «зачем? Почему ты не ушел? Почему продолжаешь издеваться?» Но Мышь посмотрела сквозь него. Почему ей должно быть не все равно?

— Мышкин! Ты встала!

— Смешно.

— Это Толстушка и Хач. Мои друзья. Впустишь нас?

Они взглянули из-за его спины, помахали, улыбнулись.

— Зачем?

Ян повернулся к ним, повел плечами, как бы говоря: «вот такая она стерва», а может Мыши показалось.

— У нас есть пирожные. Специально для друзей Яна. Ты его подруга?

— Нет.

Она отступила, оставив дверь открытой. Раз, два — три длинных рывка до кухни. Щелкнуть чайником — быстро вскипит, они же недавно с Мамочкой… или прошло уже несколько часов?

— Обувь снимите.

— Дверь закрыли?

— Уф, с самого вокзала пешком шли. Ну и вонь у вас!

— Это от Завода. Почему не на автобусе?

— Точно дверь закрыли?

— Давка же.

— По-моему, не закрыли.

— Пустите руки помыть.

Мышь села, прислонившись к холодильнику — передохнет и вернется в кровать. Как Мамочка придет… их проблемы. Пусть делают, что хотят. Хоть всю Нору выносят.

— Кыш, в сторону, а ну.

Ян протолкнулся по узкому коридору мимо друзей, встряхнул руками и во все стороны полетели капли.

— Ты как?

Мышь не подняла на него глаз — зрение заблудилось, провалилось в пустоту.

— Ты говорил, у тебя нет друзей.

Она не сможет посмотреть и вниз. Она не увидит его хвоста.

— Я говорил, что их нет здесь.

— Ладно.

— А в Центре у нас целая семья, — расплылась в толстой улыбке толстая Толстушка.

Хач подергал дверную ручку.

— Ладно, теперь закрыто.

— Вкусняшки к чаю! — на стол бухнулась прозрачная упаковка пирожных, залитых таким количеством крема, что Мышь в жизни к ним бы не притронулась. Да и есть не хотелось. Блевать хотелось.

Ян сел напротив, там, где недавно сидела Мамочка, и потянулся к лицу Мыши, но та отстранилась. Хотелось бы рывком, а получилось как в замедленной съемке.

— Я хвост хотел убрать. Он тебе в рот залез.

— Не пугай девочку, — влезла Толстушка, — не видишь, совсем плохо ей.

— Нет, я отлично, — сказала Мышь и отпила свой холодный, несладкий, заваренный мамой чай, — я супер.

— Ага. Мы все тоже. Можно тарелки взять?

Мышь пожала плечом. Второе больше не слушалось.

Ян подскочил к ящику над раковиной, достал посуду и включил экран.

— Они чистые, — сказала Мышь сипло, едва слышно, но Толстушка только махнула рукой.

— Пусть моет.

Мышь опустила глаза в кружку. Еще пара минут и она пойдет. Она оставит их здесь.

— Как вы добрались-то? — спросил Ян, будто они были на его, а не на чужой кухне.

— Как-как, на электричке.

— И ты?..

— Так они пустые в это время. А вот как обратно будем ехать…

— Утром поедете. Сегодня переночуете у меня.

— А твой?..

— Я с ним не живу. Снял квартиру.

— Это хорошо.

— Ты хозяина перед этим на сайте проверил? — Хач потянулся к пирожным, но Ян шлепнул его по запястью.

— Руки мыть!

А чай был такой полупрозрачный, плохо заваренный, и в воде плавали какие-то разводы… как железо на вкус. А может, это кровь у нее во рту.

— Мышка, совсем нехорошо? — ну, будет еще хуже, если Ян не перестанет вот так заглядывать ей в лицо.

— А мы Яна приехали поддержать!

— Ну и Село у вас, хах!

— Он с дядей должен помириться.

— Ваще ни одного магазина приличного, все облазили, чтоб пирожные купить.

— Помириться — сильно сказано…

— Задание было — помириться, Ян!

— А чего ссорились? — Мышь сомневалась, что ее вообще слышно. Четыре человека на крохотной кухне, каждый о своем, все суетятся, и трое из четвертых не то жизнерадостные, не то просто живые…

— Важна не ссора, а семья и… — начала Толстушка, но вдруг перед глазами мелькнул хвост, стеганул по столу так, что задрожали тарелки, — ой. Детка, прости, прости, все, не говорю о нем больше. Закрыли тему.

Ян выдохнул. Мышь очень старалась не смотреть, но все равно видела его руки — они тряслись. Они держали хвост. Яну это было намного проще — шерсть не режет рук.

— Так, тихо, — они нависли над Яном, и Хач сделал странный жест руками, — давай, дружище. Вдох и с выдохом выпускаешь весь негатив. Открываешь чакры… все нормально. Это нормально — то, что ты чувствуешь. Семья — лучший друг и главный враг каждого из нас.

«Это нормально — то, что ты чувствуешь», — будто было сказано ей. Будто было послано свыше, чтобы наконец разрушить это равнодушие, эту непоколебимую стену, которая сдерживала весь нагнетающийся пипец.

— ЯН, НОЖ!

— Оп, тихо! Я ее держу!

— Тащи в спальню, ну!

— Хвост держите!!!

Это она визжит? Она правда умеет так громко визжать? В голове взрывались бомбы, разбивались на осколки, а те врезались в мозг — в голове происходила настоящая война, а ногти впились в плоть — своя? Чужая?

— Осторожно, зеркало!

— Сама попробуй!

Перед глазами пульсировали черные круги, горло рвалось от крика, и дышать было невозможно, потому что было невыносимо больно, потому что Мышь захлёбывалась в слюнях и соплях.

«Пусть это закончится, пусть это просто закончится!!!»

— Это ее кровать?

— Какая разница? Ты можешь ноги держать?!

— Сестричка, сделай вдох…

— Помогите хвост зафиксировать.

Она билась в их руках, рвалась наверх, грудь хрипела, как сломанное радио — но Мышь не сама, она просто отбивалась от него, она просто пыталась защититься от этих ненастоящих ударов, но он только бил и бил!

И против полного бессилия, против отсутствия любых желаний, наконец, появилось одно, и оно было сильнее всего на свете — желание прекратить все это! Мышь чувствовала хвост в чужих руках, они делали с ним что-то, и он больше не мог двигаться, не мог бить ее, не мог…

Не мог двигаться.

Он застыл, как замороженный. Мышь еще по инерции покричала, посотрясала воздух, но в голове снова поселилась пустота, а в теле усталость… да такая, что больше не встать.

— Ленок, ты чудо.

— Для тебя брала, вообще-то.

Мышь медленно-медленно перевела взгляд наверх, к изголовью кровати. Хвост, свернутый в кольцо, был привязан к нему каким-то проводом.

— Порвет…

— Не порвет, — уверенно ответила Толстушка, — это специальный. Ты как? Двигаться можешь? Можно тебя отпустить?

Да. Нет.

— Тшш, вот так…

Мышь всхлипнула.

— Тошнит… — какая же она уродливая сейчас, Боже. До этого рыдала, теперь рыдает, все растеклось, растрепалось, задралось перед незнакомыми, перед Яном…

Толстушка, кажется, умудрилась перехватить ее взгляд.

— Мальчики, идите-ка на кухню. Мы с Мышкой сами справимся.

Она никогда ему не понравится…

— Я могу…

— Нет, Тагарчик, твои медитации сейчас не помогут. Идите. Девочкам нужно покумекать.

— Зови, если что.

— Да, Ленусь, зови, мы…

— Брысь!

Они ушли, и тогда Мышь почувствовала чужие руки.

— Не трогай…

— Тебе надо лифак расстегнуть. Он дышать мешает.

— Сама…

— Как скажешь. Домашнее есть?

— Надо…

— Что надо?

— Уроки…

Толстушка усмехнулась и склонилась над ней… взрослая, старше Яна. Лоб низкий. В ушах серьги-сердечки. Кофта на ощупь приятная.

— Футболка какая-то, надеюсь твоя… о. Знакомые чётки.

— Не…

— Не трогаю.

Она никогда ему не понравится. У него есть друзья, есть эти… эти… у него есть все, почему у нее, почему…

Чтобы помочь выпутаться из свитера, Лена закатала рукава, и Мышь увидела бинты, намотанные по самые локти.

— Вот. Ложись-ка на бочок. Укрыть?

— Я должна встать.

— Нет. Неа. Ты никому ничего не должна. Только себе — лежать. Когда Ян сказал, что ты — терминатор…

— Кто?

–…я не поверила сначала, но сейчас вижу. Это круто… хотя жутко, конечно. Я вот так не смогла.

А Мышь не могла оторвать взгляда.

— Угу. Это то, что ты думаешь.

— Зачем?

— Как и все, конечно. Думала, что не справлюсь. Но вот, я здесь, — она села рядом, не касаясь Мыши, укрыв ее, как Мамочка укрывала когда-то, в детстве… когда ее самочувствие еще что-то значило, — уже могу выходить на улицу. Даже поехала в другой город. Ради Яна. А теперь мы здесь ради тебя. Такие, как мы, должны вместе держаться.

«Такие, как мы — это вчера сказал Ян, — такие как мы должны держаться вместе».

Час назад Мышь была готова божиться, что нет никакого хвоста. Но когда на одеяло легло то, что не должно было существовать — что-то пушистое, рыжее, с огромным колтуном… и не просто легло, а свернулось клубком, Мышь вдруг почувствовала радость, такую тихую и обреченно-сладкую. Впервые за долгое время выдох принес ей облегчение, а не вынужденную необходимость делать очередной вдох.