Букет из мать-и-мачехи, или Сказка для взрослых. #Мистический роман

Алиса Тишинова

Представитель Высших Сил на Земле готовит себе преемника, предлагает ему безграничную власть и почти вечную жизнь. Но избранник больше озабочен расследованием своего прошлого. Ему предстоит непростой выбор.Арсен, ученик интерната для детей с отклонениями, влюбляется в загадочную учительницу Викторию, кажущуюся ему волшебной феей. Но ее жизнь далека от сказки.Кем является студентка медфака Анжела – живой девушкой или фантомом для искушения Избранника?Удастся ли героям разорвать замкнутый круг?

ГЛАВА 10

ВИКТОРИЯ

— А вы… потом… домой? — Арсен стоял возле стола Виктории, и, улыбаясь,

заглядывал в глаза.

— Да, после обеда, — рассеянно отвечала та, помогая Асе собирать паззл с Белоснежкой.

— А где… ваш… дом?

Виктория вздохнула. Который раз он спрашивал одно и то же, — парню явно хотелось общаться, но он не знал, что еще можно спросить, и медленно подбирал знакомые слова.

— Далеко. В Лисовске, и еще чуть-чуть дальше, за городом. Там рядом лес…

Мучения Виктории прервала, вбежавшая в класс, Виктория-учительница:

— Ой, Виктория Юрьевна, сходите, пожалуйста, к медикам, возьмите у них «ростовки» на наш класс. Сегодня придет плотник регулировать стулья.

Виктория с облегчением накинула шубку, и, выходя из кабинета, обернулась к Арсену:

— Приглядишь за Асей?

Арсен молча кивнул. Казалось, было странным просить об этом его в присутствии учительницы, но в каком-то смысле на Арсена она могла положиться больше: Викторию-первую могли отвлечь другие дела; и она была… несколько забывчивой. А вот Арсен не отведет глаз ни на секунду.

Она вышла на морозный воздух школьного двора, прошла между подсобными зданиями. Ощутила мимолетную свободу, оставшись одна на несколько минут. Хотелось даже закурить, если бы никто не смог увидеть… Прошла в соседнее трехэтажное здание серого кирпича, где располагалась столовая, спальни и медицинский кабинет. Из столовой доносился запах, напоминающий аромат старого советского супа-концентрата из пакетика. Ей вдруг безумно захотелось такого супа, который она ела когда-то в детстве, на даче, из русской печки…

Сидевший в холле коротко стриженый охранник с мощным торсом и несколько восточной наружностью, поинтересовался:

— Вы кто? И к кому?

— В медпункт. Я — новая воспитательница.

— А почему я вас раньше не видел? Как вас зовут?

— Виктория Юрьевна, — улыбнулась она, проходя мимо.

— А я Ибрагим, охранник и ночной воспитатель.

Она еще раз рассеянно улыбнулась, и прошла по коридору вниз и влево, к медпункту.

Низенькая, пожилая медсестра делала перевязку рыжему веснушчатому парнишке, попутно объясняя ласковым голосом, что нужно быть осторожным с острыми инструментами. Выслушав Викторию, она прервала свое занятие, и начала рыться в папках в шкафу. Пацаненок поднял круглые глаза на Викторию, и начал увлеченно говорить ей, как он якобы чуть не отрубил себе все конечности огромным топором в столярной мастерской, — явно получая удовольствие от своего рассказа, и чувствуя себя раненым героем. Виктория улыбнулась ему, а сама задумалась: «Хотелось ли бы мне снова заниматься медициной? Осматривать поврежденные конечности и прочие части тела?», — и не смогла ответить. Взяла, поблагодарив, выписку. Вернулась в класс.

Была перемена: Арсен играл с Асей в ладушки, затем кидал ей мячик… Ася радостно подхватывала игру. Виктория смеялась, глядя на них; иначе просто расплакалась бы от нежности и благодарности. До сих пор никто из детей не подходил к Асе первым, чтобы поиграть. Подходили к Виктории — с дурацкими вопросами: «Почему она молчит? Разговаривать не умеет? А почему…». Викторию это злило. Арсен же, сам того не ведая, делал то, что нужно: ничего не спрашивал, брал Асю за руку, тащил в игру, смеялся, говорил что-то, и сам отвечал. Он просто играл с ней, а не глядел изумленно, как на непонятное насекомое, если Ася вела себя не так, как принято: неразборчиво говорила что-то свое, непонятное другим детям (фразы из мультфильмов); пела, визжала. Он же принимал всех такими, как есть. За одно это, — казалось Виктории, — можно было подарить ему половину сердца… Несмотря на его назойливые вопросы, рассказы, слова в которых ей зачастую были непонятны. Ей было стыдно за себя, что она не понимает его, поэтому хотелось побыстрее отойти.

Появился плотник, и занял часть урока регулировкой стульев — дети в классе были разного возраста и роста. Арсен завороженно глядел на инструменты в чемодане, и потихоньку подходил все ближе к работнику.

— Можно?

Обладающий практическим умом мужик, без всяких педагогических и психологических специализаций, спокойно ответил:

— Помочь хочешь? Ну, давай. Вот бери эту гайку, видишь, ее надо переместить ниже… вот сюда… вот тебе гаечный ключ, крути…

«Каждому бы сыну — такого отца, и каждому отцу — такого сына», — думалось Виктории. — «Андрею тоже не хватает сына, которого он мог бы обучать таким вещам…»

Удивительно, как быстро спорилось дело в ловких руках Арсена, — еще тонких, мальчишеских, но уже с мужскими, длинными пальцами. «У Андрея та же форма рук», — отметила Виктория, — это «технические», умелые руки, но одновременно осторожные и ласковые… Однажды она видела, с какой нежностью Арсен гладил забредшего в интернат котенка…

…

Однажды во время чаепития в маленькой учительской Виктория спросила Викторию-первую:

— Почему вы не отдаете Арсена на занятия в столярную мастерскую? Вместо обычных уроков труда. Ведь ему скучно лишь снеговиков да солнышки вырезывать… Он мог бы уже начать овладевать профессией, ты же видела, как он тянется к этому?

Та чуть не поперхнулась горячим чаем:

— Да ты что?! Чтоб он себе руки-ноги отпилил?! Он же умственно отсталый! Кто за это будет отвечать?! И мал еще. Да и вообще — какая-такая профессия? Профессиям здесь обучают только тех, у кого задержка, а у него отсталость. И афазия.

Теперь уже возмущалась вторая Виктория:

— Да какая у него отсталость? Он же все понимает, все абсолютно! Делает все аккуратно, в технике разбирается. Ну, говорит плохо, и отстает по академической программе. Но он же не олигофрен? Афазия, плюс задержка развития, вызванная ею же!

— Ну… считается — олигофрен. Да не знаю я подробностей, не изучала его медкарту; я не медик. Но… да, речь нарушилась после травмы головы, после трехлетнего возраста. Что за травма была, я не интересовалась… Что там у него на МРТ — тоже не узнавала. — («Надо бы разузнать», — подумала Виктория вторая). — И это не мое дело. Да — понимает все, но нормально говорить не может; и с памятью у него проблемы, усваивает материал плохо; и читает, и считает он гораздо хуже, чем положено в его возрасте в норме. Он может забыть номера телефонов, даты, названия! Я не знаю, что у него там в мозге, но, говорят, это будет прогрессировать…

— Так это и я могу — забыть номера телефонов и даты! Только меня — слава богу — никто проверять не будет. Потому что я взрослая, закончила школу и университет. Никому в голову не придет проверять нас на вменяемость, спрашивая дату Бородинской битвы, или требуя вычислить интеграл! — вспылила Виктория. — А спроси меня сейчас, могу и близко не вспомнить!

— Что меня даже не удивляет, — съехидничала Виктория первая. — Поражаюсь я твоей наивности, может, ты и впрямь… тоже? ну, извини… Но ты меня потрясаешь. Они же все дебилы! В лучшем случае… И Катька, и Кристина, и Витя; не говоря уж об Олеге, Паше и твоем Арсене…

«Хорошо, что про Асю не сказала», — подумала Виктория, пытаясь дышать ровнее, — «не то бы остатки чая полетели ей в довольное розовое лицо… Пусть даже и правда… но как она может?!»

Виктория сделала глубокий вдох, и, как можно равнодушнее объяснила:

— Когда у взрослого нормального человека случается инсульт, с ним происходит то же самое, разница лишь в локализации и объеме поражения. Его лечат, реабилитируют, обучают заново, считают больным, — но никто не называет его дебилом, и заведомо недееспособным.

— Тем не менее… — пожала плечами учительница. Сбить спесь с нее было невозможно. — Это распределение происходит из-за системы обучения. Надо же определить, где и по какой программе ребенок будет обучаться. Если в настоящий момент, он способен успешно освоить лишь программу для олигофренов, — то считается олигофреном. И неважно, что было причиной его состояния.

— Все равно… Это дико — называть одним, и тем же словом абсолютно разных по уровню детей. А Арсен… Ты же сама знаешь, насколько ему можно все доверить; сама пользуешься его помощью! У него все получается с техникой, он ответственный… Он может работать, получать деньги, нормально жить…

— Да никому не нужны такие работники, что ты говоришь, Вика! Будь у него хоть сто раз золотые руки! У него стоит диагноз! Тут нормальным часто работы не найти, а кому нужно брать на себя ответственность? Ведь случись что — в любом случае обвинят того, кто взял на работу человека с диагнозом! Никому они не нужны… Разве что при самом интернате кого-то оставят — уборщиками, не более того… А профессии могут получить только нормальные: сироты или с задержкой.

Вроде бы и не поссорились… Но осадок остался.

Виктория с тоской думала, что же тогда говорить об Асе, знания которой вообще скрыты под слоем отчуждения… почти от всех. Играет она лишь с такими, как Арсен, — кто ее принимает, а не расспрашивает… Интеллект же раскрывает… практически только с ней, Викторией. Которая знает, как именно задать вопрос, чтобы та ответила. И то не всегда. Аутизм пока совсем малоизученная область. Да, впрочем, как и все, что связано с психикой… что бы там профессора бодро не говорили. И, чтобы определить для нее школьную программу, после первого пробного курса, — ей прилепят олигофрению, — какие бы числа она ни умножала и ни делила в уме; какие бы логические задачи ни решала, — притом без всякой наглядности, вроде пресловутых счетных палочек, что, по идее, является одним из критериев отсутствия олигофрении, — наличие абстрактного мышления, решение задач без наглядности. Как бы тонко ни понимала музыку… Эх… Ладно. Все-таки надо возвращаться в реальность.

А в реальности пришло время большой перемены. В кабинет, смеясь и догоняя друг друга, забегали дети из соседних классов. Они визжали, гонялись друг за другом, и подбегали к Виктории, — поглазеть, пообщаться. Та автоматически достала из сумочки пакетик с конфетами и печеньем, — большинство детей были надолго оторваны от дома; были и брошенные… Дешевый авторитет, заработанный конфетами, ей был не нужен, — хотя бы потому, что она здесь временно, и до этих детей ей, в общем-то, дела не было.

Виктория вообще всегда отличалась тем, что практически никогда не делала ничего, чтобы показать себя в лучшем свете; любые ее действия были обусловлены лишь тем, к чему лежала душа в данный момент, или срабатывал какой-то, — зачастую неясный ей самой, — импульс. Она не испытывала обще-материнской любви ко всем детям; да что там, частенько она вообще их недолюбливала… Не умела сюсюкать, причитать, агукать и умиляться… Словом, в ней отсутствовало что-то от пресловутой «женственности». И с этими детьми она общалась не так, как положено педагогу, а, скорее, как старшая сестра — которая может и послать подальше, если не в настроении, и дать реально ценный совет без нравоучений; рассказать что-то, что никогда не расскажут другие педагоги, общаясь почти на равных; всерьез озаботиться частной детской проблемой, и выяснить ее, — но лишь тогда, когда ее действительно это заинтересовало… Она не была педагогом или прирожденной воспитательницей; она общалась, как умела. И этот стиль общения парадоксально притягивал детей, когда она вовсе не преследовала эту цель. Крайне заблуждался тот, кто мог подумать, что она что-либо делает специально. Она вообще, в любых отношениях и ситуациях, совершенно не умела играть. Если случалось, что она вела себя обворожительно, — то это происходило лишь само по себе… Если в данный момент не могла иначе.

Вот и сейчас это было внезапным порывом, а не продуманным действием — угостить всех ребят конфетами. Она могла захотеть доставить им радость и веселье; а могла и тихо сидеть в углу, делая вид, что занята документами, если у нее не было настроения общаться. Сегодня оно было.

Дети мгновенно окружили стол, но Арсен втиснулся между ними. Виктория сначала не поняла, что он собирается сделать. А он забрал у нее из рук весь кулек — и раздал каждому по одной. Остальное вернул Виктории:

— Вот. Хватит.

— А себе почему не взял? — удивилась она.

Арсен, улыбаясь, помотал головой:

— Вас… вам… к чаю. Я ел.

…

Подошла полная неряшливая Кристина с газетой в руках, важно спросила:

— Вы умеете разгадывать кроссворды?

— Да. — Виктория любила кроссворды, жаль только, времени на них не было.

— Я тоже, — сказала Кристина, — глядите, — сколько я уже разгадала!

— Молодец, — похвалила Виктория. — Смотри, что у меня есть для тебя. — Она вынула из сумки дешевое колечко с большим нагромождением сверкающих стразов (Виктория «первая» говорила ей, что все работники тащат сюда все, что ненужно в доме, — пригождается буквально все, — как вещи, или как игрушки, как пособия… это было очень кстати, особенно перед переездом). Девочка зачарованно любовалась блеском прозрачных камешков на своей пухлой ручке.

— Это… бриллианты? — восхищенно выдохнула она.

— Ну, конечно, — усмехнулась Виктория.

— Ах… Спасибо… — на круглом личике разливалось блаженство.

Маленький, черноволосый, сильно косящий Витя в пятый раз спрашивал, — принесла ли она ему собачку… Виктория дарила ему то маленькую плюшевую, то пластмассовую, то с кивающей головой, как у китайского болванчика. Витя каждый раз радостно благодарил, уносил; а в следующий раз спрашивал снова, — не то забывал, не то терял предыдущих; а может, хотел создать питомник, — Виктория не спрашивала. Кто-то радовался полученному роботу, кто-то машинкам. В машинки, кстати, не прочь был поиграть и Арсен. Старшим девушкам она раздарила бижутерию. И, разумеется, все без исключения обожали фотографировать и фотографироваться. Правда, доверить фотоаппарат спокойно можно было лишь Арсену (он быстро разобрался даже в каких-то неизвестных ей функциях); другим детям Виктория тоже иногда позволяла немного поснимать, чтобы им не было обидно; но все-таки опасалась за судьбу прибора.

…

В конце рабочего дня Виктория взялась зашить растерзанную мягкую игрушку — огромного белого барана в меховых колечках, который служил и подушкой, и игрушкой, и орудием сражений в классе. Арсен присел рядом.

— Будешь помогать? Ты умеешь шить? — спросила она.

Он утвердительно кивнул.

— Ну, давай, — она держала барана, стягивала расходящиеся куски мохнатой шкуры, а Арсен зашивал их толстой иглой с длинной ниткой, иногда касаясь ее холодных рук. Она все еще мерзла, — сказывались усталость и недосып; да и в самом деле, в здании было прохладно, — отопление дали сравнительно недавно, а за окном был мороз. Его же руки были удивительно теплыми.

Когда баран был зашит, и Арсен отошел к своему столу, — Виктория вдруг ощутила странную тоску и пустоту; поймала себя на мысленной просьбе: «Ну не уходи… не отнимай своих теплых рук…» — и это повергло ее в полное смятение. Ведь большей частью Арсен раздражал ее своей вездесущностью; вопросами, на которые надоедало отвечать одно и то же; непонятными фразами, от которых она смущалась, что не понимает, — и в результате хотелось поскорее закончить тягостное общение. Да, она была благодарна ему за отношение к Асе; да, жалела; но, в целом была рада, когда он не приставал. А сейчас без ощущения его тепла рядом стало пусто и холодно.

«Да что со мной, в самом деле, происходит? Почему мне теперь так хочется завтра снова его увидеть?!» — раздраженно думала она уже вечером, дома, когда запаковывала посуду и книги в большие картонные коробки, и заклеивая их крест-накрест скотчем. Это было уже настолько привычное для нее занятие. Еще бы — четвертый или пятый переезд, она уже не считала. — «Я могу работать профессиональным упаковщиком», — думалось ей с грустью.

На следующее утро она почему-то проснулась раньше обычного, более тщательно уложила волосы, подкрасила ресницы, любуясь собой в зеркале; и даже провела помадой по губам, хотя и не любила ощущение помады («все учительницы красятся. И красят губы. Я тоже могу»). Зато с удовольствием нанесла на запястья и шею немного любимой туалетной воды: восточно-фруктовая, упоительная композиция духов в нежном, розово-золотистом, пузатом флакончике, — соответствовала ее настроению. Нашла заброшенные за ненадобностью тонкие колготки, черную водолазку и пышную светлую юбку с широким поясом, — вместо джинсов и свитера… Ничего, кажется уже становится теплее… да и в шаль закутаться можно, если что…

Конец ознакомительного фрагмента.