Не покинь мир невеждой

Алия Амирханова, 2017

Роман о большой любви русской девушки Лены и узбекского парня Алишера. Трагические события, происходящие в республике перед самым развалом СССР самым жестоким образом, вмешиваются в судьбы главных героев. Исчезают симпатии, меняется мировоззрение. Тот, кто вчера был близким другом, сегодня становится врагом. Нормальная человеческая жизнь с её миролюбивыми проблемами: как создание семьи, рождение детей превращается в триллер со множеством неизвестных, в череду событий, заканчивающихся трагически. О большой любви, о становлении характеров главных героев в противостоянии жизненным обстоятельствам, в борьбе за свою любовь, счастье и о многом, многом другом повествует роман.

Глава 1.

Ночь в Бухару приходит рано. Совершенно неожиданно чёрное покрывало откуда-то сверху падает на землю и, словно невидимый громадный ластик, сразу же стирает всё живое и неживое вокруг. Вмиг становится темно, пустынно, тихо и мрачно. Всё замирает, ничего не видно, хоть глаз выколи.

И вот как-то раз, когда такая ночь, словно кошка, перемазанная дёгтем, кралась по улицам Бухары, вынуждая редких прохожих в страхе замирать и готовиться к смерти, принимая скрип калиток, за крадущегося злодея с ножом в руках, — по старым узеньким и пыльным улочкам быстрым шагом шёл юноша.

Эти, ручьям подобные, улочки тянулись между стен высотой в почти два этажа с обеих сторон, которые образовывали глинобитные дома, располагающиеся так близко друг к другу, что казались сплошной высокой стеной с редкими вкраплениями невзрачных, едва заметных, обветшалых деревянных калиток, служащих входом внутрь. У жителей Востока издревле было принято строить дома по периметру, оставляя двор в центре, что, как раз и способствовало превращению улочек между домами в нечто наподобие дна ущелья: высокие стены гор по бокам и зловещее одиночество внизу. Эта уединенность и тишина пугают, так как не знаешь, что или кого ожидать за поворотом или сверху.

Юноша, на голове которого была чалма, кутался в чапан и, похоже, тоже боялся, потому как шёл не слышно, едва касаясь земли, словно старался не быть обнаруженным. Он шёл быстро, не оглядываясь, глядя лишь себе под ноги. В одной из рук, спрятанных в рукава чапана он держал завернутый в холщовую материю острый нож. Путь до кладбища был не близким, и юноша нервничал. Ему предстояло многое успеть сделать, а в его распоряжении была лишь ночь, которая в тех краях так же рано и неожиданно заканчивалась, как и начиналась.

Ещё один человек этой ночью, можно сказать, умирал со страху, но всё же продолжал откапывать тело молодого водоноса, похороненного днём. Этим человеком был сторож кладбища, который прекрасно знал, что родственники водоноса разорвут его на мелкие кусочки, обнаружив за этим страшным занятием, но, несмотря на это, продолжал быстро раскапывать могилу. Сторож торопился. К приходу юноши он должен был успеть разрыть могилу и очистить тело от земли. Почему он это делал? Потому что юноша был сегодня днём на похоронах водоноса и, отыскав сторожа, многозначительно посмотрел ему в глаза. Это было их условным знаком и предполагало именно то, что сторож и делал.

Рядом стояла небольшая деревянная лестница, по которой сторож, закончив дела, поднялся из могилы, а затем быстрым шагом направился к воротам кладбища, куда уже подходил юноша. Не произнося ничего, в мёртвой тишине они, теперь уже вместе, направились к раскопанной могиле. Юноша спустился вниз, а сторож остался снаружи — ожидать его и умирать со страху. А молодой человек тем временем, забыв обо всём на свете, с горящим взором, с сердцем, охваченным неистовым жаром познания, быстро разрезал саван покойника и, не теряя ни минуты, ввёл нож между рёбер, вскрыв грудную клетку, а через некоторое время рассёк и живот.

Поднося к разрезу огонь свечи, он с жадностью всматривался в строение человеческого тела, его внутреннюю сущность. Феноменальная память фиксировала “тончайшие нити”, соединяющие человеческие органы, последовательность их расположения, изменения в стадии болезни. Невозможно передать словами ту страсть, с которой этот шестнадцатилетний юноша желал знать, как устроены печень и почки, обнаружить, что в плевре может собираться жидкость, что мозг человека похож по виду на грецкий орех, когда его череп расколот…

Прошло несколько часов, прежде чем юноша услышал стук по дереву лестницы, что означало: время уходить. Злясь, что приходится заканчивать столь интересный урок познания, он, раздосадованный, но вместе с тем смиренно, потушил свечу и, прикрыв тело остатками савана, вылез из могилы. Сунув сторожу мешочек золотых монет и благодарно пожав мужчине руку, всё так же молча, юноша, занятый своими мыслями об увиденном, отправился прочь с кладбища, оставив служителя закапывать могилу и приводить всё в надлежащий вид.

Всю дорогу домой юноша шёл, не замечая времени, отдавая всего себя работе мысли, которая и сейчас трудилась не менее интенсивно, чем буквально двадцать минут назад, когда он, стоя на коленях, всматривался во внутренности покойника, пытаясь понять причины болезни. Сейчас же, успешно сопоставляя уже имеющуюся информацию из теории и более ранних наблюдений, бережно хранившихся в запасниках памяти, со вновь обретённым практическим опытом, его мозг организовывал новые связи, не ясные и неизвестные ему ранее. И уже дома, забыв об усталости, с горящими глазами молодой человек кинулся записывать на бумагу всё множество новых, обретённых знаний об устройстве отдельных органов человека, причинах их болезней.

А назавтра, обогащённый новыми познаниями, этот юноша еще более успешно продолжит лечить больных, принимающих его за некоего волшебника, чародея, не понимая, не представляя, сколь могущественна сила знания.….

— Дедушка, дедушка, что же ты замолчал? — русская девочка Лена, теребила старика узбека за рукав.

— И правда, дедушка, ну чего ты замолчал на самом интересном месте? — к своей подружке ровеснице присоединилась узбекская девочка, внучка дедушки шестнадцатилетняя Дильбар. Рядом на топчане сидел молодой мужчина, на вид лет тридцати с небольшим. Он не обращал внимания ни на рассказ деда, ни на возмущённые возгласы подружек: всё его внимание было приковано к книге по юриспруденции. Алишер, так звали молодого человека, работал следователем в Ташкенте. Но сейчас у него был отпуск, который он проводил у деда, проживающего со своей дочерью, мамой Дильбар, в посёлке у моря.

— Да я вроде всё рассказал, — дед хитро улыбнулся, полулёжа на курпачах, которыми был застлан весь топчан.

— Ничего не всё. Как звали того юношу? И что стало с ним дальше? — Лена обиженно поджала губы.

— Ах, это. Я думал, вы знаете. Того смелого, любознательного юношу звали Абу Ибн–Сина или Авиценна — это его европейское имя. Он был самым выдающимся среднеазиатским учёным, философом, врачом, хотя было это давным-давно — тысячу лет назад. Прожил Авиценна чуть больше пятидесяти лет. Но за это время он смог изучить и описать в своих книгах многое такое, что было неизвестным до него в те времена. Самый главный его труд — пятитомный «Канон врачебной науки», где он описал много открытий в медицинских познаниях. По его книгам многие века изучали медицину во всём мире.

— Вот это да. Какой талантливый.

— Он — гений, девочка моя, — старик ласково похлопал по руке Лену, сидевшую ближе всех к старику и, можно сказать, ловила каждое его слово.

— А откуда вы всё это знаете? Ну, про Авиценну, — Лена с любопытством смотрела на старика.

— Я, милая, когда-то был учителем истории в школе, а потом экскурсоводом работал. У нас в Самарканде много старинных зданий.

Ветви развесистой чинары тихонько, не мешая рассказу старика, колыхались, словно опахало, создавая приятную прохладу и тень, в которой стоял топчан, где как раз и сидели все участники разговора. Девочки, поджав под себя ноги, сидели и даже не шевелились в ожидании новых рассказов деда, но тут молодой человек наконец-то оторвался от книги и, посмотрев на ручные часы, красовавшиеся на его руке, и закрыв книгу, произнёс.

— Рассказы окончены. Давайте кушать арбуз — и по домам, — он слез с топчана и, пройдя пару метров к ручью, протекающему рядом, достал из воды арбуз, лежавший там рядом с бутылкой молока. Прохладный ручей служил холодильником в их несложном быту.

Девчонки — Лена и Дильбар — захлопали в ладоши от радости, а дед сдержанно подставил большое блюдо, на которое Алишер и опустил арбуз. Взобравшись на топчан, молодой человек вместе с девчонками замер в ожидании. Дед тем временем, не торопясь, со знанием дела нарезал арбуз на кусочки, в красной мякоти которых, словно пятнышки на крылышках божьей коровки, виднелись чёрные продолговатые косточки. Дильбар положила перед каждым тарелки, но ими, кроме деда, никто не воспользовался. Каждый из ребят брал себе кусок с общего блюда и, не донеся до тарелки, нетерпеливо погружал свои белоснежные крепкие зубы в красную, сладкую арбузную плоть, которая не сопротивляясь, арбуз был дозревшим, впускала их в себя всё глубже и глубже. И вот уже не только губы, но и щёки касались сочной мякоти, обильно покрываясь арбузным соком, который ребята время от времени, не заморачиваясь, вытирали тыльной стороной кисти. Арбуз был сладким и прохладным.

Говорить никому не хотелось, все были заняты получением удовольствия от чудесного поедания, одновременно утоляя и жажду, и голод. Арбузные косточки тут же сплёвывались на землю за топчаном, обглоданные куски летели в кусты, что были подальше. Лишь дедушка, глядя на молодёжь и чему-то улыбаясь, ел не спеша и аккуратно.

Алишер, достав из брюк носовой платок, протянул его Лене. Только после неё, он и сам вытер рот и руки. Дильбар от платка отказалась, спустившись вниз, она ополоснула щеки и тарелки в протекающем ручье; потом, отойдя подальше в кусты, они с Леной справили маленькую нужду, и тут услышали голос Алишера.

— Где вы там? Чего так долго, скоро стемнеет, домой пора!

— Идём, идём, — девчонки, весело смеясь, вернулись к топчану.

— До свидания, дедушка.

— До свидания, Леночка. Приходи ещё.

— А вы что же, не пойдёте?

— Нет. Я тут, на бахче, сторожем работаю.

Взгляд Лены последовал за рукой дедушки, указывающей на огромное поле, концов которого она так и не увидела. Множество крупных зелёно — полосатых шаров грузно лежали на земле, подмяв под себя наполовину жёлтые листья травянистого растения, чем-то напоминающие огуречную ботву. И было удивительно, как совсем невысокий травянистый куст смог породить и вырастить такие многочисленные исполины — плоды.

— Дедушка, какое огромное поле. Как ты один справляешься? Не страшно?

— Алишер частенько наведывается, пока у него отпуск. Я, если честно сказать, здесь ради галочки. Ты права, что я смогу один?.. Идите, Леночка, а то скоро стемнеет. Приходи с моими внучатами ещё.

— Приду. А вы ещё что-нибудь расскажите?

— Я многое что знаю — расскажу.

— Обязательно приду, дедушка.

Попрощавшись, ребята быстрым шагом отправились домой. Дорога, по которой они шли, была пустынна; вечерело, и местная ребятня, набегавшись за день, уже устало сидела по домам. Почва в здешних местах была глинистая, солнце нещадно иссушило её, и малейшее трение превращало землю в мелкую крошку, оттого хождение по дороге сопровождалось клубами пыли. Кое-где на обочине дороги встречались тутовые деревья, но их плоды давно уже как созрели, и сейчас они выглядели жалко. Ребятня соседних кишлаков, — не только от голода, но и от скудности развлечений, — словно саранча, каждое лето регулярно проходилась по здешним местам с плодоносящими деревьями, бахчами и, не церемонясь, вместе с листьями и ветками обрывала всё, на чём находила хоть что-то съедобное.

Наполнив животы фруктами и ягодами, толпами бежали купаться в воды арыков, коллекторов, несущих не только полям, но всем людям живительную влагу. К единственной радости ребят из кишлаков, подобных хранилищ воды было достаточно. Там и проводили они дни летних каникул. В арыках — учились нырять и плавать, учились дружить и получать радость от малого. Правда, нахлебавшись арычной воды, потом мучились животами, но это уже была совсем другая история.

— Меня мама будет ругать, если домой поздно вернусь, — со вздохом пожаловалась Лена, тяжело переводя дыхание от быстрой ходьбы.

— Пошлите короткой дорогой, за пятнадцать минут в посёлке будем, — предложил Алишер.

— Это через кладбище, что ли? — спросила Дильбар.

— Могла бы промолчать, — сердито прошептал парень, но Лена уже услышала.

— Страшно.

— А чего бояться? Как говорит дедушка: бояться надо живых, а не мёртвых, — Алишер подбодрил девчонок.

— Ну, тогда побежали.

— Подождите.

— Встаём в шеренгу, друг за другом и берёмся за руки. Неудобно, но что делать. Сейчас станет темно, и чтобы не потеряться, все крепко держимся друг за друга. Я — первый, Лена, ты за мной, Дильбар, ты замыкающая. Да, вот ещё: что бы ни случилось, кричать нельзя. Идём тихо.

— А что будет, если закричим? — Дильбар была любопытна.

— На кладбище не то, что кричать, — нельзя даже громко разговаривать: духи проснутся, тогда нам несдобровать, — Алишер специально припугнул девушек. Он боялся встретить хулиганов, чувствуя себя ответственным за честь своих спутниц.

Угрозы подействовали. Шли молча. Ночь, как в том дедушкином рассказе, свалилась на ребят неожиданно. Враз стало темно-темно. Ничего не было видно. Куда ступаешь, на что наступишь в следующий момент, сломаешь ли при этом ногу — ничего не известно. Но, крепко держась за руки, ведомые Алишером, все шли быстрым шагом, не падая и не останавливаясь.

— Мы уже по кладбищу идём? — дрожащим шёпотом первая спросила Дильбар?

— Нет, до кладбища ещё далеко, — Алишер соврал, чтобы сильно не испугать девчонок.

— Как же. Он тебе правду скажет, — шёпотом ответила Лена.

После этих «разоблачительных» слов подруги, Дильбар охватил страх. Ей было, отчего пугаться: она шла замыкающей, а тучи плотной завесой закрыли небо. Пропали звёзды, и лишь непослушный кончик тонкого обруча полумесяца озорно высовывался время от времени из–под занавеса туч. Он освещал всё то, чего мог коснуться лучом, а попадались ему могильные надгробия, возвышавшиеся тут и там, сделанные по одному шаблону прямоугольной формы из смеси песка и цемента. В то время не ставили оградительных заборчиков: лишь небольшой холм с надгробием во главе обозначал могилу. И вот теперь, слегка освещённые светом полумесяца, эти надгробия представлялись в темноте человеческими фигурами.

— Вы посмотрите вон туда. — Дильбар повернула голову в сторону, правда в какую было известно ей одной.

— Там кто-то стоит.…Их много.…Меня потрогали за плечо, — произнося эти слова, девушка уже чуть не плакала.

— Говорить нельзя. Крепко держитесь за руки. Побежали, — скомандовал Алишер и перешёл на бег.

Дильбар и Лена, охваченные ужасом, молча побежали. Когда кто-то спотыкался и падал, это ощущали все и тут же останавливались. Дожидались, когда упавший поднимется, и продолжали бег. До посёлка добрались незаметно. Увидев знакомые улицы, немного успокоились, за руки держаться перестали, но скорость почти не сбавили.

Дойдя до своей улицы, — её дом был уже в нескольких метрах, — Лена тронула руку подруги.

— Пока. Спокойной ночи, — она обращалась не только к Дильбар, но и к Алишеру тоже.

— Спокойной ночи, — Алишер на несколько секунд задержал на Лене взгляд, чтобы удостовериться, что с ней всё в порядке, а потом, взяв сестру за руку, быстрым шагом пошёл дальше.

Ведомая двоюродным братом, Дильбар уже на ходу повернулась.

— Ленка, пока. Завтра придёшь?

— Приду.

— Хорошо. Спокойной ночи.

Расстроенная тем, что Алишер, как ей показалось, попрощался сухо, и с завистью к подруге, которая ушла, держась за его руку, Лена чуть не плача побежала домой. Там её уже давно ждали.

— Ленусик, где тебя носит? — мама Лены встретила её у порога. — Света давно скучает, а ты всё не идёшь да не идёшь.

Лицо Лены озарила улыбка. Слово «Света», которое произнесла мама, означало, что к ним приехала в гости мамина закадычная подруга, что было, конечно же, большой радостью.

— Здравствуйте, — Лена заглянула в комнату и поздоровалась с мамой Светы. — Что, тётя Валя, Ташкент стоит или уже пал? — Лена ехидно пошутила. Она всегда была рада Свете: та была её ровесницей, но не очень-то любила её маму. Учительница по профессии, тётя Валя в каждый свой приезд считала своим долгом прочесть Лене лекцию о нравственных устоях, которых непременно должна придерживаться порядочная девушка.

— Тьфу на твой язык, милая. Ещё накаркай мне тут, — гостья жуть как боялась землетрясений. Её опасения были не напрасны: когда–то из-за такого бедствия Ташкент был почти полностью разрушен.

— Тёть Валь, извините, шутка была не уместна, — Лена была довольна, что расстроила гостью.

— Я смотрю, ты меня совсем игнорируешь. Не замечаешь — и так, можно сказать.

Эти слова Света, выйдя из ванной комнаты и на цыпочках подойдя сзади, произнесла Лене почти в самые уши. От неожиданности Лена слегка вздрогнула и тут же обернулась.

— Светка, привет. Скажешь тоже — не замечаю. Я так тебе рада, — девчонки сердечно обнялись.

Когда-то родители Светы тоже жили в посёлке у моря, даже были соседями, и они дружили, но по каким-то обстоятельствам, не известным Лене, давно уже переехали в Ташкент. С тех пор частенько наведывались к ним в посёлок, но лишь в гости. Сегодня приехала только тётя Валя с дочерью. Ленин папа тоже работал в Ташкенте, он был директором завода, и его на тот час не было дома. Обычно он возвращался поздно, но почему-то переехать на постоянное место жительство в город, как родители Светы, не хотел. Так каждый день и мотался. Мама Лены всегда шутила по этому поводу.

— Ты, милый, наверное, на две семьи живёшь, — на что он неизменно отвечал.

— Дороже вас с Ленкой у меня никого нет.

Так втроём они и жили в небольшом посёлке у моря, принимая близких друзей у себя в гостях.

— Мой руки — и за стол, мы тебя заждались, — мать Лены Ирина Валерьевна пошла на кухню — накрывать стол к ужину.

— А почему вы меня ждали? Могли бы и не ждать, я и сама поесть могу. Мне Света компанию составила бы, — Лена шла следом за мамой и шёпотом ворчала.

— Тётя Валя настояла, — женщина сочувственно посмотрела на дочь, давая понять, что была бы рада помочь, но… увы.

— Ясно, — Лена тяжело вздохнула.

После того, как все сели за стол и приступили к еде, разговор между присутствующими оживился, говорили абстрактно: о жизни, о погоде, потом тётя Валя стала нахваливать мамину стряпню, а конкретно — жаркое, которое они сейчас ели.

«Неужели обойдётся без нотаций?..», — только и успела подумать Лена, как тётя Валя решила сменить тему и обратилась к девушке.

— Леночка, ты не слишком поздно возвращаешься? Я своей Светке позже девяти не разрешаю задерживаться.

— Обычно я возвращаюсь ещё позже. Сегодняшний вечер исключение, — Лена была расстроена невниманием Алишера, и тёте Вале не повезло. — Так, к сведению: мне уже шестнадцать, — добавила она чуть погодя.

— И что? Совершеннолетней ты станешь в восемнадцать лет, — тётя Валя села на своего любимого конька. — А пока мы отвечаем за вас. И нечего по ночам шастать и искать приключений.

Мама Лены была более прогрессивных взглядов, но сегодня молчала, чтобы не обидеть подругу. Но и не поддерживала её речи, а просто спокойно, опустив взгляд в тарелку, занималась едой.

— Мне кажется, честь девушки не под юбкой, а в голове, — чувствуя поддержку мамы, Лена дерзко парировала гостье.

Из глаз тёти Вали разом вылетел весь её арсенал огненных стрел, досталось и маме Лены, на что та безмятежно пожала плечами, но не одёрнула дочь за дерзость. А если быть честным, то ей понравился дочкин ответ.

— И всё же, где и с кем ты могла быть в столь поздний час? — тётя Валя всё никак не могла успокоиться.

— Мам, ты чего к Ленке привязалась? Тебе что, мало меня третировать? — Света попыталась принять сторону подруги.

— Не говори глупости! Никто тебя не третирует. Ну, всё-таки, Леночка, где ты была, ведь сейчас уже почти одиннадцать?

— У Дильбар.

–Ты что, дружишь с узбечкой? Она учится в узбекской школе?

— Да, и что? — Лена, едва улыбнулась и продолжила есть.

— Валя, действительно, что тут такого? — наконец-то мама вступилась за дочь.

— Ты уже взрослая девочка. Красавица. Тебе пошёл семнадцатый год. Почему ты не дружишь с девочками…мальчиками из своего класса? Эта Дильбар, по-русски то хоть умеет говорить? — тётя Валя продолжала свои нападки.

— Лучше нас с вами. И не надо называть её узбечкой. Это такой же народ, как наш или какой другой. Взять наш посёлок, кто только здесь не живёт. И крымские татары, и корейцы, и евреи. Скажете, они хуже русских? Нисколько! Учатся лучше многих наших — это точно.

— Да что ты говоришь…, — тётя Валя снисходительно поджала губы. — Узбеки только и умеют, что собирать хлопок, а у крымских татар в голове лишь заботы о своих помидорах и огурцах.

— Это неправда. У Дильбар есть двоюродный брат, Алишер. Он, между прочим, университет окончил на красный диплом и работает следователем в Ташкенте. Русским и английским владеет превосходно. Да и дедушка у него образованный. Он историк по профессии. В русской школе историю преподавал, а потом экскурсоводом работал. По — русски и он, и Алишер говорят без акцента.

— Ясно… Теперь понятно, почему ты….

— Валя, Алишер — хороший парень, — Ирина Валерьевна не дала подруге возможности договорить, хотя и так было понятно, что та собиралась произнести. — Мы его знаем. Большая умница. Красивый. Он однажды нас с Леночкой подвозил. Воспитанный, интеллигентный мальчик. Я и тётю его хорошо знаю. Он, конечно, не мальчик.…Доченька, — мать повернула голову к Лене. — Алишер, по-моему, на много лет старше тебя. Зульфия сказала,…если мне не изменяет память,…ему тридцать шесть лет.

— Сколько?! — и тётя Валя, и Света открыли инстинктивно рты, услышав, каков возраст парня. — Вы что, девчонки, с ума посходили?! Светка моя с корейцем дружит…

— Мама. Слава, между прочим, в МГУ поступать будет, — быстро добавила Света, заступаясь за своего парня, но мама, словно не услышав её, продолжила гнуть свою линию.

— Ты, Лена, так вообще — со взрослым узбеком связалась.

Слова были сказаны таким нелицеприятным тоном, что в головах присутствующих, наверняка, возник образ толстого, старого узбека в майке и с тюбетейкой на голове, и Лене это совсем не понравилось.

— Алишер не старый! Он высокий, красивый, молодой, умный. У него есть и квартира в Ташкенте, и машина. Он юрист. Дильбар говорит: очень успешный. Его ценят. У него и родители образованные. Правда, они уже умерли, — Лена с таким рвением бросилась защищать Алишера, что у всех присутствующих не осталось сомнений, что она влюблена в него.

— Доченька, он намного старше тебя, — робко вставила мама.

— Ну и что? Мне вообще не нравятся ровесники.… Не переживайте вы так. Он на меня не обращает никакого внимания. В упор не замечает, — эти слова Лена добавила уже с комом в горле, и чтобы не расплакаться, быстро затолкала в рот большой кусок пирога.

Похоже, тётю Валю тоже расстроили последние слова Лены, и она весь остаток ужина, тяжело вздыхая, ничего вообще не говорила, а просто ела молча.

Лена и Света этой ночью почти не спали, проведя её в нашёптывании друг другу своих сердечных секретов. Сначала Света рассказала про своего Славика. Они, как оказалось, учились в одном классе и дружили уже целый год.

— Лен, ты представляешь, он в меня с пятого класса влюблён!

— А ты что же, не замечала?

— Нет. Он раньше в другой школе учился, но живут они неподалёку от нас. Он мать два года упрашивал, чтобы она перевела его в нашу школу и именно в мой класс.

— Здорово. Значит, действительно любит. Ты с ним в Москву поступать поедешь?

— Да. Но не знаю, поступлю или нет. Он, знаешь, какой умный! Его учителя иногда вместо себя оставляют. Ну, если их директор вызовет, например.

— И что? Прямо урок ведёт?

— Да. Задачи по геометрии вместе с ним решаем.

— Тебе помогает?

— Конечно.

— А говорят — любви нет. Вон как тебя твой Слава любит.

— Ты чего?! Как нет?! Мои родители, знаешь, как друг друга любят? Отец очень часто маме цветы дарит. Даже сейчас, когда они старые. Моим под пятьдесят, они меня поздно родили.

— Мои тоже вроде любят друг друга. Наверное, любви нет только для меня, — голос Лены предательски дрогнул. Она была готова расплакаться. Света заметила это и стала по-своему успокаивать подругу.

— Лен, ты меня, конечно, извини, чего ты вцепилась в этого Алишера, если он тебя не… замечает даже? Ты вон, какая красавица, даже я тебе не чета, хотя все говорят, что я красивая. Ты высокая. А ноги у тебя какие! Загляденье просто! Длинные, ровные. А твои каштановые волосы, а чёрные глаза — так вообще обалдеть!

— Нашёл, наверное, красивее…

— Красивее тебя нет. Ленка, я серьёзно, ты очень красивая. Не знаешь ты себе цену.

— Свет, он такой…хороший, — Лена не слушала подругу. Все её мысли были об Алишере. — Я никому не рассказывала, тебе первой. Мне тогда только исполнилось десять лет. Я ехала на велосипеде по нашей улице. На что-то я там, видно, засмотрелась и не заметила, как из-за поворота выехала машина — прямо мне навстречу. К моему счастью, она ехала медленно, и водитель успел затормозить. Но мы всё же столкнулись. Удар был не сильным, но я слетела с велосипеда и, упав, разбила себе коленку. Водителем оказался молодой парень. Красивый такой…

— И зовут Алишером, — Света улыбнулась.

— Да… Он подбежал ко мне, наклонился и говорит: “Прости! Солнышко моё, прости!”, — а потом поднял на руки и отнёс к своей машине. Посадил на переднее сиденье. Достал аптечку, рану водой промыл и йодом помазал. Всё время дул на коленку и называл меня «солнышком»… А потом мы вместе с ним поехали к его тёте, она живёт на соседней улице, и я её, оказывается, ещё раньше хорошо знала. Тётя Зульфия работает почтальоном, и кроме того мы покупали у неё молоко: она нам его всегда домой приносила. Когда Алишер впервые привёз меня к ним в дом, меня там встретили как дорогого гостя. И я у них ближе познакомилась с дочерью тёти Зульфии — Дильбар. Она моя ровесница.

…Алишер ремонтировал во дворе мой велосипед, а я разговаривала с Дильбар. А на следующий день он уехал, но сначала купил мне новый красивый велосипед. Он его дома у Дильбар оставил. Тётя Зульфия, когда на следующий день молоко принесла, мне шёпотом про это рассказала. Ну, чтобы я пришла и забрала…

— А куда он уехал?

— В Самарканд. Он раньше там жил. Мы с ним шесть лет не виделись. Мне Алишер сразу понравился. Я с того дня под предлогом, что за молоком, сама стала к тёте Зульфие ходить. Каждый день ходила. Мама поначалу ворчала: «Зачем нам столько молока, каждый день по литру покупаешь», — а потом привыкла. Да и с Дильбар мы подружились… Я ждала, а он всё не приезжал.

— Как романтично. И что, ты его дождалась?

— Дождалась. Он полгода назад приехал в наши края. Его родители умерли, а дедушка продал дом в Самарканде и купил Алишеру в Ташкенте квартиру. На машину он уже сам заработал.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Мы с Дильбар подружки. Сейчас дедушка с ними живёт. Он ведь маме Дильбар отец. А от неё муж ушёл. Теперь они втроём живут. Алишер работает в Ташкенте, но каждый день приезжает в посёлок. Можно сказать, здесь живёт.

— Зачем? У него же в Ташкенте квартира. Женился бы себе и не мучил девочку–красавицу, — Света уже открыто подшучивала над Леной.

— Нет уж, пусть подольше не женится. Мне всё легче.

— Значит, ты повелась на его “солнышко”. И уже столько лет по нему сохнешь?.. Ну, не дурочка ли? Чего ты добилась?

— Не знаю, Свет. Но его слова… Словно вчера сказал. А как он на меня тогда смотрел…

— Ленка, тебе тогда десять лет было. Как он мог на тебя смотреть? Ты хоть это понимаешь? Он не тебе сегодняшней те слова говорил,…а ребёнку, и вообще, наверное, задабривал, чтобы ты родителям не пожаловалась, и твой отец ему голову не оторвал. Ты ради интереса спроси у него, помнит ли он вообще тот случай. Наверняка нет.

— Свет, я не могу его забыть… И пусть он меня не любит, зато я его люблю.

— Что мне тебе сказать?.. Дурёха. С такой красотой, как у тебя, я бы за принца замуж вышла… Давай спать, расстроила вконец.

Света уснула быстро, а Лена ещё долго ворочалась. Она в сотый раз прокручивала в голове рассказ дедушки о смелом гениальном юноше Авиценне. Он ей представлялся таким же, как Алишер: высоким, статным, с прекрасными глазами, которые, однако, почему–то никак не хотели замечать её, как девушку. Её сердце рвалось на части. Её детская любовь выдержала проверку временем и переросла в девичью, когда в присутствии любимого, сердце замирает, и трудно дышать, когда уже определённо хочется прикосновений и нежных поцелуев, когда любовь кружит голову, как вино.

На глаза Лены навернулись слёзы. Поплакав немного, она незаметно для себя уснула.

На следующий день, проснувшись и позавтракав, Света и Лена задумались, куда бы им пойти, чтобы скоротать время. Август сбрасывал свои первые деньки, солнце нещадно палило, и воду из водохранилища давно уже забрали на поля. Море ушло далеко от своих прежних берегов, оголив не самую красивую часть водохранилища, а именно — дно. Впадины, насыпи, ямы большие и не очень, одним словом: котлован — огромный пустой, тянущийся далеко вширь и вдаль, — заменил синие просторы, где совсем недавно лёгкие бреющие волны, неторопливо скользили по воде, отражаясь в которой, лучи солнца золотом полировали её поверхность. В небе парили ласточки, и вокруг царила тишь и благодать.

— Лен, ты вроде про какой-то остров рассказывала, и что на него можно попасть только когда воду из моря заберут?

— Ну да, есть такой.

— Пошли, сходим. Всё равно делать нечего.

— А что, давай, — и девчонки побежали одевать купальники.

Действительно, была у них на водохранилище такая достопримечательность. В своё время на месте постройки искусственного моря оказался большой, высокий земляной холм, сносить который не имело смысла. Его оставили, и вода, окружив холм со всех сторон, превратила его в остров, а вместе с тем во что-то таинственное, притягивающее, где побывать не хотел только ленивый. Весной наполненное водохранилище делало остров недосягаемым, до него можно было добраться только на лодке, но летом, когда большая часть воды уносилась в поля, и водохранилище мелело, до острова становилось рукой подать.

Лена решила взять с собой и Дильбар, чтобы познакомить со Светой двоюродную сестру Алишера. Собравшись втроём, девчонки двинулись в путь. Дильбар комплексовала в присутствии Светы. Она привыкла к Лене, с ней ей было просто, а вот Света её смущала. Дильбар держалась скованно, старательно следила за своей речью, опасаясь неправильно поставить ударение в каком-то слове или вообще спороть чушь, потому по большей части молчала. Это было совсем нетрудно: Света почти не замечала её и общалась в основном с Леной.

На Лене и её подруге были короткие сарафанчики, надетые поверх купальников, Дильбар была в просторном платье ниже колен, из-под которого выглядывали тонкие сатиновые брючки, закрывающие ноги до щиколоток, а о купальнике вообще не могло быть и речи.

Весело смеясь, девчонки бесстрашно удалялись далеко вниз от привычного берега моря и, громко разговаривая и перешучиваясь, шли по пустым впадинам водохранилища, время от времени натыкаясь на буйки, бесхозно валяющиеся за ненадобностью. Вода ушла далеко, обнажив большую часть неровного, устрашающе глубокого дна, по которому сейчас и шли девочки.

— Ты посмотри, какое безобразие, — Лена негодовала, соскользнув в очередную яму.

— А что ты хочешь, это водохранилище изначально предназначалось лишь для хранения воды, а не для того, чтобы ты сейчас по нему топала.

— Далековато мы зашли, берега почти не видно.

— И тем лучше. Давайте загорать, — Лена первая сбросила с себя сарафан и осталась в купальнике. За ней последовала и Света.

— Дильбар, и ты снимай платье. Никого же нет, — Лена попыталась уговорить подругу.

— Нет. Мне нельзя.

— А как ты купаешься? — спросила Света.

— В платье, — просто ответила Дильбар.

По дну водохранилища девушки удалялись всё дальше и дальше от посёлка, приближаясь постепенно к острову. Наконец, появилось здание спортивного комплекса, специально построенного на этом месте. На искусственном море, готовясь к соревнованиям, тренировались по водным видам спорта спортсмены со всей республики. В основном это были байдарочники. Тут же все желающие могли взять напрокат за небольшую плату и лодку, и надувной матрас. Взять лодку девушки не рискнули, а вот матрасы взяли. Большая вода ушла, и берег от острова отделял лишь небольшой пролив.

— Переплывём, — Лена смело подошла к берегу.

— Страшновато… Я не умею плавать, — Дильбар только теперь призналась в этом. Для неё путешествие, в которое она отправилась вместе с Леной, было смелым решением, а перебраться вплавь на остров, где нет людей, — вообще верхом безрассудства. Маме она ничего не сказала, зная, что та не разрешила бы, поскольку воспитывала дочь в строгих традициях. И сейчас в Дильбар во весь голос кричал инстинкт самосохранения, тогда как Лена со Светой были сама безмятежность.

— Я не поплыву и вам не советую. Посмотрите на остров с берега — и пойдём обратно, — Дильбар была категорична. Но девчонки не отступали.

— Поплыли. Будем держаться за матрас и плыть. Здесь недалеко, — Лена упорно уговаривала подругу, и та, в конце концов, согласилась, вдобавок ей даже стало стыдно за свою забитость. Дильбар старалась равняться на Лену и в душе мечтала быть на неё похожей, — если не во внешности, то хотя бы поведением.

Тётя Зульфия — мама Дильбар и дед давно заметили огромную симпатию Алишера к Лене, которую сама девушка почему-то не замечала. Им нравилась Лена, она была из хорошей, интеллигентной семьи и они негласно одобрили выбор Алишера и, уже давно, принимали её как родную, как члена семьи. Дильбар тоже привязалась к подруге и во всём подражала ей, конечно же — в рамках своих возможностей.

Покончив с уговорами, девочки всё-таки поплыли. Матрасов было два: за первый держалась и плыла Света, на втором лежала Дильбар, а Лена подталкивала и направляла её матрас, помогая двигаться вперед. Расстояние до острова проплыли за двадцать минут. Лена немного устала, но виду не подавала.

— Стоило стараться. — немного разочарованно девчонки поднялись на вершину острова. — Ничего особенного.

— Земля, покрытая высокой травой, и вид на море особо не впечатляет. Воды мало, — Лена согласилась со Светой.

Девчонки стояли на вершине и смотрели вдаль.

— Представляете, мы здесь одни. Страшновато, — Дильбар придвинулась ближе к девчонкам.

— Воспользуемся моментом и позагораем без лифчиков, — предложила Света. — Ты, Дильбар, оставайся на вершине, будешь нашим смотрителем, а мы в кусты.

— Ещё чего. Я вам что, маяк — торчать на виду у всех?

— Да кому ты нужна, кто тебя здесь увидит, — Света нарочно дразнила девчонку.

— Дильбар, ну что ты, конечно, мы тебя здесь не оставим. Пошли с нами, — Лена пришла подружке на помощь.

Девчонки выбрали поляну и, сняв лифчики, легли на траву. Солнце благодарно им улыбнулось, получив возможность первым ласкать их прелестные молодые груди. Лена не смогла долго лежать, она вдруг вспомнила, что сегодня пятница, и в этот день Алишер всегда возвращается домой раньше обычного.

— Всё, девчонки, уходим, — она ловким движением застегнула лифчик купальника.

— Мало. Полчаса, не больше прошло. Так быстро загар не пристанет, — ворча, Света тоже поднялась.

— Девчонки, а я даже поспать успела, — Дильбар сладко потянулась.

— Всё, уходим, — Лена первая поднялась с земли.

Только они собрались спускаться вниз, как услышали несколько мужских голосов. К ним наверх кто-то поднимался и, судя по голосам, это были молодые парни. Девушки в страхе замерли. Первой пришла в себя Лена. Приложив палец к губам, она кивком позвала девчонок последовать за ней, и первая начала спускаться с горы — с противоположной стороны. Спустившись, они бросились к своим матрасам.

Когда уже отплыли на некоторое расстояние, их наконец-то заметили. Послышался свист, призывные и угрожающие мужские крики. Но если бы у ребят на самом деле были злые намерения, то догнать девчонок и затащить обратно на пустынный остров не составило бы труда. Кричали по-русски, однако следом никто не поплыл. Возможно, парни разглядели на матрасе узбекскую девушку, одетую с ног до головы и, приняв остальных за таких же, успокоились. Но когда девчонки вышли из воды, и ребята разглядели точёные фигурки Лены и Светы, вновь послышались крики, теперь уже восхищения. На этом все и закончилось, догонять беглянок уже не было смысла.

Лена, Света и Дильбар как угорелые помчались к спортивному комплексу, где было полно людей. Только добежав до него, они облегчённо вздохнули. Пожилой мужчина, принимавший у них матрасы, заметил, что девчонки тяжело дышат, и весело произнёс, глядя на Лену.

— Что, красавица, от парней убегала? А зря. Они ребята хорошие, не обидели бы. Наши, байдарочники. Из ташкентского клуба “Динамо” — на тренировку приехали. У них такая традиция: всегда перед соревнованиями остров посещают — погоды хорошей просят, ветра попутного.

— Кто же знал, — Лена и Света весело рассмеялись…

Лена сидела на топчане во дворе у мамы Дильбар рядом с дедом и внимательно слушала его очередной рассказ.

Худенький, невысокого роста мальчик с грустными глазами и большим орлиным носом, который выделялся на его впалых щеках, медленно шёл по пыльной дороге. Он был зол. По щекам катились слёзы, в руках он держал палку, которой яростно сбивал кусты колючек по бокам дороги.

— Я ему всё скажу, какой он злой и нехороший, — возмущённо твердил мальчик, вытирая грязной рукой слёзы.

Он шёл уже четыре часа, не отдавая себе отчёта, куда идёт, и очень устал. Через плечо его была перекинута серая холщовая сумка. То, что находилось в ней, было достаточно тяжелым, и мальчик время от времени перекидывал сумку на другое плечо, но даже мысли о том, чтобы выбросить содержимое сумки и облегчить ношу, у него не возникало.

Нещадно палило солнце, поблизости не было ни одного деревца, под тенью которого он мог бы отдохнуть. Трава, не очень густо покрывающая землю, уже давно высохла, но всё равно, несмотря на постоянный натиск ветров, которые вольно и бесшабашно носились по этим обширным местам пустоши, каким-то образом удерживалась корнями на поверхности измученной солнцем земли, чтобы в случае дождя невероятным образом — сродни чуду — ожить и продолжить своё существование.

От отчаянья и усталости мальчик сел прямо на пыльную дорогу. Сумка сразу же сползла вниз и улеглась в придорожную пыль. Мальчик сел и, согнув ноги в коленках, положил на них согнутые в локтях руки. Сперва некоторое время сидел с поднятой головой и смотрел вдаль, но потом навалившееся отчаянье сломило его, и он, опустив голову на руки, укрыл в них лицо и горько заплакал. Через некоторое время почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо. Подняв голову, он увидел улыбающегося незнакомого мужчину, который сидел перед ним на корточках.

— Сынок, ты почему плачешь? Что случилось? — мужчина ласково погладил мальчика по голове.

От тёплых слов, от внимания тот ещё больше расплакался.

— Ну, ну, успокойся. Расскажи мне, что случилось, может быть, я смогу помочь тебе.

— Он злой и нехороший. Я ему, — и мальчик угрожающе замахал палкой.

— Ну, хорошо, давай вставай, по дороге расскажешь: меня овцы ждут.

Мужчина помог мальчику встать и отряхнуться от дорожной пыли. Недалеко виднелся город — это был Хорезм. Глинобитные постройки простых жителей были перемешаны с высокими круглыми крышами минаретов и дворцов, выложенных цветной мозаикой, которая светилась на солнце, и оттого город казался сказочным царством.

Взяв мальчика за руку, мужчина повёл его с собой. Шли они недолго. Вскоре показалась отара овец, вокруг которой бегала собака, не давая баранам разбежаться. Похоже, растительность в этих краях повсюду была весьма скудная. Там, куда они пришли, трава торчала клочьями, а так, в основном, росли лишь колючки. Подойдя ближе к стаду, мужчина остановился возле небольшой холщовой сумки.

— Садись, мы уже пришли, — он первым устало опустился на траву и вытянул ноги. Мальчик послушно сел рядом, не выпуская свой мешок из виду.

— Тебя как звать? — мужчина развязал сумку и достал из неё бурдюк с водой и кусок лепёшки.

— Бируни. Меня так все зовут, и вы можете так называть.

Мужчина едва улыбнулся уголками губ, понимая, почему у мальчика такая удивительная фамилия, которая превратилась в имя. «Бируни» означало «носатый». Разделив лепёшку на две части, больший кусок мужчина — вместе с курдюком, наполненным водой, — протянул мальчику.

— На, родной, попей и покушай.

Тот, поблагодарив, взял курдюк и быстро стал пить. Но, как бы ему не хотелось пить, часть воды он всё же оставил хозяину.

— Что случилось-то? Рассказывай, на кого ты так зол? — продолжил расспросы мужчина.

— На него, — жуя лепёшку, ответил Бируни.

— На кого — на него? Ты можешь говорить ясней? — переспросил пастух.

— На Бога, — раздражаясь, что его не понимают, ответил мальчик.

— Что?! — изумился мужчина.

— А почему он забрал у меня и папу, и маму?

— Что значит — забрал? — мужчина недоумённо посмотрел на мальчика.

— У меня никого нет. Я сирота. Но кто-то же меня родил. Значит, у меня были и мама, и папа, но их теперь уже нет. Мне сказали, что они умерли: их забрал Бог. Так говорят люди. Почему, за что?! Что плохого я ему сделал, что он лишил меня и родителей, и дома?

Мужчина удивился столь логичным рассуждениям мальчика, но не показал виду.

— А сколько тебе лет?

— Недавно девять исполнилось.

— И что, у тебя больше никого нет?

— Нет, — Бируни всхлипнул, слёзы вновь подступили к горлу, и чтобы не расплакаться, он поскорее откусил от лепёшки и продолжил жевать.

— Да, сынок у тебя большое горе. Я сочувствую тебе, но что поделаешь, надо терпеть. Пройдёт время, и тебе станет легче. Человек приспосабливается жить с любым горем. Поверь мне, я знаю, что говорю, — пытаясь утешить Бируни, сказал мужчина.

— Откуда вы знаете? У вас тоже никого нет?

— У меня другая беда. Моя дочка — ей тоже, как и тебе, девять лет — когда-то сильно испугалась и перестала ходить. И до сих пор она совсем не ходит.

— Жалко… Спасибо вам за еду, я пойду, — мальчик намеривался уйти.

Пастуху совсем не хотелось отпускать мальчика сироту, и он искал повод задержать его.

— Можно спросить, что у тебя в мешке? Видно, что он тяжёлый.

— Здесь всё моё богатство.

Заговорив о содержимом мешка, мальчик сразу преобразился: его глаза смягчились, но вместе с тем зажглись каким-то страстным огнём. Было ясно, что несет Бируни с собой что-то очень важное и дорогое ему. Он снова сел на траву и развязал мешок. Затем аккуратно, с каким-то даже трепетом, выложил свои сокровища на землю.

Взору мужчины предстали зёрна и семена всевозможных растений, камешки, различные по форме, по размерам и по ценности. Даже невооружённым взглядом было понятно, что среди камней были и драгоценные. Из маленького кармана мальчик достал огрызок карандаша и клочок бумаги. Очевидно, он приготовился что-то записывать.

— Вы случайно не знаете, как называется этот камень?

Мальчик выхватил из обилия содержимого мешка какой-то синий камешек и показал его мужчине.

— Нет, милый, я ничего не знаю. Я всю жизнь пасу овец и не прочёл не единой книжицы. Откуда всё это у тебя?

— Я был в разных местах, ведь у меня нет дома, и я не привязан к одному месту. Кто меня приютит, хотя бы на время, тому я и служу, а за это меня кормят, дают кров. Но самое главное: они делятся со мной своими знаниями. Я жил у одного пастуха, он пас овец высоко в горах. И он подарил мне вот этот камешек, — мальчик взял его в руки.

Камешек по форме был похож на финик, но только зелёный.

— Называется «камень козла», потому что извлекается из его внутренностей.

— Да? Как интересно. Почему именно у козла? И зачем? Ты знаешь?

— Конечно. Козлы едят гремучих змей, как и лани, а затем пасутся среди горных трав, поедая их в большом количестве. Поэтому у них внутри и образуется смесь змей и трав. Она потом у него внутри хорошо смешивается, перекатывается, затвердевает и принимает вот такую форму. Это очень ценная смесь, потому что она лучшее противоядие от укусов ядовитых змей. Кусочек съел, запил водой и всё.…Но самое сложное — добыть этот камешек.

— Почему?

— Козла же ещё поймать надо.

— Это верно.

— А вот этот камень обладает таким свойством, что может притягивать к себе наконечники стрел, застрявшие в ране.

— Надо же, — мужчина с любопытством вертел в своих руках небольшой по размерам камешек тёмно-серого цвета, обладающий, если верить словам мальчика, большой силой.

— Что же, эти все камни тебе дал пастух?

— Нет, что вы, — мальчик весело рассмеялся. — Я был в горах. И жил с людьми, которые добывают камни. У них очень тяжёлая работа. Я им помогал. Они мне много про камни рассказали и многие подарили. Вот, к примеру, этот. Он при шлифовке оставляет жёлтый цвет и служит амулетом от неприятностей. А вот этот маленький, как зёрнышко, называется золотом. Один из каменотёсов рассказывал мне про индийскую реку Синд, которую называют золотой. Представляете? Когда вода уходит из реки, в Индии погода такая, что бывает сезон дождей. Дожди льют очень долго. Но есть время, когда они наоборот долго не льют и жара всё высушивает. Так вот, когда река Синд высыхает на её дне, роют ямы и заливают туда ртуть. Этот такое серое вещество. Я его видел, но его у меня нет. Приходит время, и река наполняется водой, в сезон дождей, потом вода снова иссыхает, а в ямах остаётся ртуть вся покрытая золотым песком. Потом это золото собирают.

— Надо же, как интересно, — мужчина с удовольствием слушал мальчика. То, что тот рассказывал, было для него в диковинку. Ведя уединённый образ жизни, этот пастух мало общался с людьми, оттого почти ничего не знал о мире.

— А названия этих растений, семена которых вы видите, я знаю на греческом языке, — похвастался мальчик.

— Да ты что? Откуда?

— Я жил у одного греческого торговца, он меня и научил.

— Ты и писать умеешь?

— Конечно. И писать, и читать, — мальчик убрал в кармашек сумки огрызок карандаша.

— Молодец. Ты ещё так мал, а уже много знаешь. С тобой очень интересно.

— Это всё оттого, что я люблю учиться.

— Мне пора гнать отару домой. Видишь город? — пастух указал рукой в сторону видневшихся вдали куполов минаретов. — Это Хорезм. Я пастух дворцового стада. Пойдём со мной, я познакомлю тебя с очень умным человеком: может, он возьмёт тебя к себе в ученики.

— Спасибо вам. Это было бы просто замечательно. Я пойду с вами. Мальчик бережно сложил в свой мешок камни, которых их у него было много, и, закинув мешок через плечо, пошёл вместе с мужчиной…

— Дедушка, ну что же ты опять замолчал? — нетерпеливо спросила Лена.

— Я думал, дальше вы и сами знаете.

— Ничего мы не знаем! Что стало с этим мальчиком? — Дильбар, сидевшая рядом, поддержала подругу.

— Тот пастух привёл мальчика во дворец, и их заметил двоюродный брат самого правителя города. Подозвал к себе, расспросил. Пастух всё и рассказал про Бируни. Абу Наср, так звали двоюродного брата шаха, был не просто родом из правящей династии, он был выдающимся ученым-математиком того времени. Конечно, он сразу оценил любознательного Бируни и забрал его к себе в дом. Бируни остался у него навсегда, найдя себе здесь семью.

В семье учёного очень полюбили мальчика, дали ему хорошее образование. А потом научная слава Бируни намного превзошла научную славу его приёмного отца. Да, да, дети мои, Бируни стал великим учёным. Наш ташкентский Политехнический институт носит его имя.

— Он был даже умнее Авиценны? — в глазах у Лены застыл восторг.

— Они оба были великими гениями. Но если Авиценна известен больше как учёный–медик, то Бируни известен больше как учёный-геолог. Он сделал много великих открытий в минералогии, но и не только. Умер Бируни в возрасте семидесяти пяти лет с книгой в руках, в окружении своих учеников, ища ответ на какой-то вопрос. Он имел колоссальные знания, но продолжал накапливать их до последнего своего вздоха. Считал, что все беды человечества от скудности познаний. Его образ жизни является наставлением для потомков. Он завещал всем нам: бойтесь покинуть этот мир невеждами. А ещё, как гласит легенда, за то, что пастух помог Бируни, Бог помог ему тоже. Его дочка стала ходить.

— Как хорошо. Я так рада за девочку, — у Лены на глазах выступили слёзы. — А в какое время жил Бируни?

— Очень давно. Примерно тысячу лет тому назад. Наука в те времена развивалась очень хорошо, а всё потому, что у власти были прогрессивные правители.

Так-то, девочки. Очень важно кто у власти — учёный или осёл.

— Дедушка, ты пей чай, а то совсем остынет, — в благодарность за рассказ Лена заботливо налила деду свежего чаю.

— Спасибо, доченька, — старик зачерпнул мёд ложечкой, положил в рот и запил чаем.

— А мы в новую школу переезжаем, — похвасталась Лена.

— Как это? — дедушка недавно жил в посёлке и не был в курсе всех дел.

— Нам новое здание построили. Если от магазина правее идти, как раз в него упрёшься. Красивое, светлое, двухэтажное. Классы просторные, вместо парт столы на двоих. Столько новой аппаратуры завезли для химического, физического кабинетов. Мы сегодня там убирались, помогали все расставлять.

— Хорошо вам, — вздохнула Дильбар. — а мы всё в старой одноэтажке учимся. Темно, тесно. Парты дореволюционных времён. Сроду ни одного опыта ни по физике, ни по химии не проводили.

— Действительно, это несправедливо, — Лене стало стыдно, она пожалела, что рассказала о своей школе, построенной властями для русскоязычных учеников и которая, похоже, пренебрегла потребностями местных узбекских школьников. От разговоров о школе отвлёк шум появившегося в небе самолёта-кукурузника. Словно гигантская стрекоза, он стал кружить над полем в несколько сотен гектар, которое почти примыкало к посёлку. Рёв пропеллеров заглушал голоса людей, самолёт опускался над полем всё ниже и ниже. И вот уже каких-то десять метров отделяют его от кустов хлопка. Вдруг множество баночек на его длинных крыльях по мановению лётчика вдруг сбросили свои крышечки, и под давлением, будто толкаясь и кусаясь, в воздух начали вылетать миллионы частичек пестицидов и гербицидов. Изначально предназначенные, как страшный яд, всевозможным вредителям и болезням хлопка, но уносимые ветром, эти частички вынуждены были обрушивать свою губительную мощь на людей, животных, растительность в посёлке, которого — по всем законам жизни — не должно было быть так близко к полю, но он был. Руководство страны в погоне за тоннами хлопка расширяло засеянные поля, пренебрегая безопасностью людей.

— Фу, — девчонки тут же зажали носы пальцами, спасаясь от неприятнейшего запаха химикатов.

Всё то время, пока девчонки слушали рассказ деда, Алишер неподалёку — тут же, во дворе — возился с машиной, но после «химической атаки» с воздуха, зайдя в дом, вынес два небольших полотенца.

— Держите, — Алишер протянул их Лене и Дильбар. — Хорошенько прикройте нос и рот.

— Сколько мне так сидеть? — Лена послушно закрыла полотенцем нос, хотя Дильбар и не думала слушаться брата.

— Я скажу, когда можно будет убрать.

— Бесполезно. Этот яд теперь везде, — вздохнул старик. — Всё им уже пропитано: и фрукты, и овощи, и земля, и вода, — он спокойно продолжил пить чай, время от времени подслащивая это питьё мёдом.

Лена и Дильбар, сидевшие рядом и до этого весьма активно поедавшие виноград, после слов деда почти одновременно одёрнули свои руки от светло-зелёных вытянутых ягод «дамских пальчиков».

— Может, его ещё раз помыть? — неуверенно предложила Лена, глядя на виноград.

— Вода тоже отравлена. Раньше такого безобразия не было, — дедушка вновь тяжело вздохнул. — Повсюду были фруктовые сады, овощные бахчи, а сейчас… одни хлопковые поля, куда ни глянь. Я слышал, что школьники, студенты из-за этого до зимы вообще не учатся. Хлопок собирают.

— Да, дедушка, это так. Почти с первого сентября и до середины декабря, — Дильбар пожаловалась деду.

— Ай, ай, как плохо. Откуда у школьников знания будут? Старшеклассников тоже гоняют?

— Даже беременных не жалеют, а ты говоришь — старшеклассников, — вступила в разговор мама Дильбар, возившаяся во дворе с постиранным бельём.

Лена промолчала. Школьники русских школ тоже собирали хлопок, но, конечно, не так долго: от силы месяц. Тётя Зульфия, глядя на только что развешанное бельё, которое, словно флаги, развевалось на ветру, что-то по-узбекски стала говорить отцу. Минуты две длился их разговор, а потом она ушла, и вслед за ней, попрощавшись, ушёл и дедушка. У него была привычка рано ложиться спать, но зато и вставал он рано.

После ухода матери Дильбар на ухо поведала Лене, о чём разговаривали взрослые.

— Мать жаловалась. Говорила, что из-за химии с воздуха она рожать и перестала.

— Ты же родилась.

— Узбекские мужчины любят много детей, а у ней только я…. Наверное, поэтому нас отец и бросил… Жалко маму.

— Ужас какой.

— Чего-ужас-то?

— Что обязательно много детей надо.

— Всё, Лена, можешь убирать полотенце.

Девушка до сих пор послушно прикрывала нос и рот полотенцем, но после слов Алишера убрала его на край маленького стола, который стоял тут же — на топчане.

Алишер, закрыв капот и вытирая тряпкой руки, подошёл к топчану. — Так о чём вы тут шептались?

— О тебе говорили, — Дильбар хитро улыбнулась.

— Да? И что же?

— Ленке не нравится, что узбекским мужчинам нужно много детей. Говорит, ни за что за узбека замуж не выйду.

Щёки Лены вспыхнули огнём, словно бочка бензина.

— Не говорила я так, — не глядя на Алишера, зашипела Лена на Дильбар.

— Говорила, говорила, — та дразнила подругу, посматривая то на неё, то на брата.

Вконец смутившись, Лена решительно встала и направилась к маленькой лестнице, чтобы спуститься вниз. Алишер подал ей руку, его глаза устремлены на неё, и в них столько теплоты и нежности. Лена протянула ладошку в ответ, и Алишер тотчас крепко сжал её.

Имея опору, она легко спустилась вниз. Уже на земле Алишер, всё так же, не сводя с неё глаз, на несколько мгновений задержал её руку в своей руке, но она, опасаясь, чего–то или просто от смущения, — быстро выдернула ладонь.

— Мне пора.

Мельком взглянула на Алишера и слегка улыбнулась ему в знак благодарности, но потом развернулась и быстрым шагом пошла прочь со двора. Лена жила недалеко от них и всегда уходила до наступления сумерек, потому провожать её было не принято, хотя Алишеру всегда хотелось это сделать.

Пройдя несколько метров, она остановилась, вспомнив кое-что, и обернулась. Дильбар и Алишер стояли на месте и смотрели ей вслед. От радостной мысли, что он не ушёл, а провожает её, пусть и взглядом, сердце обдало жаром, и оно забилось в бешеном ритме.

— Я завтра уезжаю в Москву — к бабушке. У нас самолёт в девять утра. Обратно прилечу тридцать первого ночью.

Лена увидела, что Алишер после этих слов направился к ней, и, вновь испугавшись чего-то, крикнув напоследок: «До свидания!» — развернулась и побежала.

— Пока, — ей вслед ответила Дильбар. — Наверное, обиделась на меня, — чуть позже добавила она, заходя домой.

Алишер действительно пошёл за Леной. Она убегала, а он шёл, пока девушка не скрылась за калиткой своего дома, а потом повернул в другую сторону и пошёл к морю.

Разгорячённое солнце после долгого дня уходило на покой. Разлившись огненной лавой на всю ширину линии горизонта, оно попутно окрасило и небо в жёлто-оранжевый цвет, а само, превратившись в святящийся белый шар, в прощальном поцелуе тянуло свои лучи к людям. Алишер сидел на берегу и смотрел на закат. Каждый день видеть Лену стало для него потребностью. Имея квартиру в Ташкенте и работая там же, только ради неё он каждый день наматывал лишние километры на своём стареньком «Жигулёнке». И сегодняшние её слова — об отъезде, что означали разлуку, — сильной болью отозвались в его сердце. Он сидел и смотрел вдаль, а сердце без слёз плакало от боли.….

К шести часам плов был готов. Дильбар и её мама, сидя на топчане за столиком, ожидали, когда дед поставит на стол большой лаган (широкое блюдо, по-узбекски) с горкой вкусно пахнущего плова, окружённого со всех сторон кусками мяса и головками вареного чеснока. Дедушка готовил плов профессионально: с горохом, со специями. В большой миске томился салат из помидор с луком. Наконец, приготовления закончились, и все присутствующие стали накладывать плов с общего блюда, — каждый в свою тарелку. Плова всегда готовилось больше необходимого. Так было заведено в узбекских семьях. Без приглашения мог зайти любой человек, и именно в расчёте на гостя готовили больше.

— Здравствуйте, — Лена вошла во двор и подошла к топчану, где ужинала семья.

Дильбар первая соскочила со своего места и, спустившись вниз, обняла подругу. Они не виделись почти месяц. Лена гостила у бабушки.

— Ленка, ты ещё выше стала, и красивее, — Дильбар крутила и рассматривала гостью.

Лена, действительно, подросла и заметно повзрослела. То мужское внимание, которым она была окружена в Подмосковье — со стороны Сергея, молодого соседа бабушки, влюбившегося в неё с первого взгляда, — окончательно разбудило в ней уже начавшее пробуждаться женское начало, и девушка начала превращаться из бутона розы в сам цветок.

— Леночка, поднимайся, доченька, плов сегодня у дедушки получился очень вкусным, — тётя Зульфия пригласила её к столу.

— Поднимайся, внученька, а то я обижусь, — дедушка присоединился к приглашению. Он полулежал на топчане, попивая после плова зелёный чай.

— Сейчас, подождите, я подарки вам привезла, — Лена поставила пакет, с которым пришла, на землю возле стола и, раскрыв его, стала доставать подарки. Заинтригованная, первая спустилась с топчана мама Дильбар, а за ней и дедушка. Ему она привезла банку горного мёда, тёте Зульфии — отрез на платье, Дильбар — сумку. Дедушка тут же, за столом, усевшись на табурет, начал пить чай со свежим мёдом, расхваливая его вкус. Тётя Зульфия была занята материалом, расцветка которого ей очень понравилась: это был её любимый цвет.

— А это кому? — Дильбар первая заметила ручку в подарочном футляре.

— Можешь не говорить, знаю кому. Но его нет. Он перестал к нам приезжать. Как ты уехала, ни разу не появлялся, — Дильбар нравилось дразнить подругу, глаза которой после этих слов заметно погрустнели.

— Приедет, доченька. Приедет. Работы, наверное, много, — мама Дильбар нежно обняла Лену.

— Ленка, это твои фотки? — Дильбар достала со дна пакета стопку фотографий, перетянутых резинкой, и тут же, растеребив её, стала рассматривать фото, по одному, передавая их матери. Дед был без очков, потому ему не показывали.

На многих фотографиях Лена была в компании молодого, красивого и высокого парня. То они, смеясь, брызгали друг друга водой из шланга, то парень бегал за ней, пытаясь поймать, а когда догонял, то кружил. Там, где они были вместе, всегда царили смех и счастье.

— Кто вас снимал? — с какой-то тревогой спросила тётя Зульфия.

— Папа, — Лена была сама доверчивость.

Она общалась с Сергеем просто как с другом, чего нельзя было сказать о парне. Влюблённый его взгляд на Лену мог не заметить разве что слепой. Занятые просмотром, они не заметили, как Алишер вошёл через калитку и, открыв ворота, уже въезжал во двор.

Ахнув, тётя Зульфия положила фотографии на стол и бросилась встречать племянника, не успев предупредить Лену, чтобы та не показывала ему фотографии. И Дильбар, и дедушка тоже пошли навстречу Алишеру, который, как и Лена, отсутствовал месяц. Одна Лена осталась стоять на месте возле стола. Ей очень хотелось побежать со всеми, её глаза светились счастьем и неотрывно смотрели на Алишера, но сделать хоть шаг навстречу ему — стеснялась.

Он тоже, выйдя из машины, смотрел только на неё, лишь на секунды отвлекаясь, чтобы поздороваться с близкими. Алишер делал это машинально, не осознавая их присутствия. Глаза и душа его были устремлены к Лене. Только сердцу было известно, как тяжело ему дался месяц разлуки с ней. Всё это время он почти не ел и мало спал. Все его мысли были о Лене. Он изнурял себя работой, чтобы, основательно вымотавшись, провалиться в сон и хоть немного дать сердцу отдохнуть. Работа была его спасением.

— Как похудел, милый. Ты что же, целый месяц ничего не ел? Может, ты болел?

— Я здоров, тётя, но умираю с голоду.

— Пошли за стол. Буду тебя откармливать! Лена тоже ещё не ела.

Поприветствовав племянника, тётя Зульфия поскорей отправилась за чистой тарелкой для него, дед отошёл по своим делам. Лишь Дильбар вертелась возле брата, за что Лена была ей благодарна. Не отрывая от девушки влюблённых глаз, Алишер подходил всё ближе и ближе. И вот он уже стоит возле неё.

— Здравствуй, Лена.

— Привет, — она ответила, но поднять на него глаза не осмелилась.

— Ты стала ещё красивее, — он хотел что-то ещё добавить, но от волнения не нашёл слов.

— Ленка нам всем подарки привезла. Это тебе, — Дильбар протянула брату футляр с ручкой. Он машинально взял, но, похоже, ему было не до подарков.

Щёки Лены горели огнём стыда, она боялась смотреть на Алишера, который подошёл так близко, что она испугалась: он услышит бешеный стук её сердца. С трудом пересилила себя и, подняв глаза, быстро сказала.

— Ты не думай, я на свои деньги всё купила. Честно. Я сама заработала. Мы втроём: я, Серёжа и Света сливу помогали собирать в колхозе. У бабушки там дача. Нам заплатили.

Но, похоже, Алишер услышал только мужское имя.

— Что ещё за Сергей? — его голос задрожал от волнения.

— Сосед бабушки.

Тут Алишер заметил и фотографии на столе. Он тут же стал их просматривать. Его звали кушать, но он, до этого утверждавший, что умирает с голоду, теперь за стол не торопился. Каждое фото, где Лена была с Сергеем, больно ранило его сердце и мукой отражалось на лице. Он вновь и вновь перебирал те же самые фотографии, словно впал в какой-то ступор, и Дильбар, заметив страдания брата, забрала их у него. Ничего не сказав, он быстро ушёл в свою комнату. Лена поняла, что Алишеру не понравились фотографии, и стояла чуть не плача.

— Что у вас тут произошло? Почему Алишер так расстроился? — с вопросами тётя Зульфия подошла к девочкам. Она разогревала племяннику плов и не знала о предыдущих событиях.

— Ему Ленкины фотки не понравились, — Дильбар ввела мать в курс дела.

— Ах, — женщина прикрыла рот рукой. — Я так и знала. Зачем ты вообще принесла эти фотографии? Не надо было этого делать. Он тебя обидел?

— Нет, тётя Зульфия. Он просто очень расстроился и теперь никогда не будет со мной разговаривать, — Лена закрыла лицо руками и расплакалась.

— Ну, успокойся, милая. Ну что ты? Ты же с этим Сергеем была не одна. Папа там твой тоже был, — женщина ласково обняла девушку.

— Вы так думаете? Он меня простит? — Лена начала успокаиваться.

— Простит, простит. Молодая ты ещё, жизни не знаешь. Такие фотографии нельзя мужчинам показывать, — с этими словами тётя Зульфия ушла доить корову.

Вечерело. Дедушки тоже не было во дворе, он, похоже, смотрел телевизор: был слышен голос диктора.

— Я домой пойду. Что ему так не понравилось?.. — Лена начала собирать фотографии в кучку.

— Дурочка ты, он ревнует тебя к этому твоему,.. — Дильбар ткнула пальцем в Сергея.

— Но мне кроме Алишера никто не нужен. Никто, — слёзы вновь подступили к её глазам, и чтобы снова не расплакаться, она быстро вытерла их рукой.

— До свидания, — Лена развернулась и медленно направилась к калитке.

— Леночка! — Алишер окликнул её, впервые при свидетелях назвав ласковым именем. Несколько минут назад, войдя в свою комнату, он некоторое время метался, умирая от ревности, но в памяти упорно всплывали глаза Лены, которые минутами раньше смотрели на него с любовью и с искренним счастьем. И постепенно ревность исчезала, но появился страх потерять любимую из-за своей глупости: этого он уже вынести не мог и, готовый простить ей даже измену — бросился к двери. И тут услышал разговор подружек. Слова, которые произнесла Лена, были дороже ему всего золота мира. Минуту назад умирая от боли, теперь он словно взлетал от счастья.

Влюблённые и счастливые, они стояли возле его машины у всех на виду и разговаривали.

— Говорят, я выросла, — Лена приблизилась к Алишеру так близко, что её глаза почти коснулись его губ. Его тут же обдало запахом молодого девичьего тела, сердце рванулось из груди навстречу, а руки до боли вцепились в ручку машины, едва удерживая от страстного желания заключить её в свои объятия. Смеркалось, и его глаза, застланные пеленой страсти, она не могла хорошо разглядеть, а если бы и разглядела, то всё равно не поняла бы настоящую силу порыва.

Лена была ещё слишком юна и чиста, чтобы уловить разницу между чувствами шестнадцатилетней девочки и многогранной любовью взрослого мужчины, балансирующей между трепетной нежностью и кипящей, рвущейся наружу обжигающей страстью. Лена была очень дорога Алишеру. Он мечтал жениться на ней, жить семьёй, чтобы она нарожала ему детей… Но, боясь обидеть и отпугнуть её своей настойчивостью, как бы тяжело ему ни было, понимал, что надо ждать по меньшей мере её совершеннолетия.

— Темнеет, я пойду домой. Не провожай, ты устал, — Лена заботливо посмотрела на него.

— Подожди. Я тоже привёз тебе подарок, — Алишер открыл дверцу машины и достал три коробки шоколадных конфет — тех, которые она любила.

— Ты помнишь, что я их люблю?

— Я помню всё, что касается тебя.

— Да?.. А помнишь, как мы впервые встретились?..

— Помню. Ты ехала на велосипеде, и я засмотрелся на тебя. Слава Богу, что у меня была маленькая скорость.…С того дня ты живёшь в моём сердце.

— Правда? — но Лена не дождалась ответа. Она быстро прижалась к нему и поцеловала в щёку, а потом, испугавшись и застыдившись своего поступка, развернулась и быстро побежала домой.