Цена дружбы

Алия Амирханова, 2018

Главная героиня одержима стремлением сделать счастливой свою подругу и идёт к цели напролом, принося в жертву свою честь и не только, но вместо признательности она получила от неё: ненависть и злобу. Пути молодых женщин разошлись навсегда. Но так ли это на самом деле? Возможно ли перечеркнуть прошлое или оно словно щупальцы спрута повязывает нас, всё более запутывая в лабиринтах воспоминаний, вынуждая тем самым помнить о нём. Всё закрутилось: и прошлое, и настоящее. Как выжить в этой сложной ситуации, чтобы остаться человеком? Ответ на этот вопрос мы и найдём во второй части книги.

Глава 1

Уроки их 11 “А” класса закончились, и можно было ехать в интернат, но Люба упрямо стояла возле забора, чуть поодаль от входа во двор школы и ждала. Она неспроста выбрала это место. От него до дверей двухэтажной школы, окрашенной в безобразно синий цвет, где училась и сама Люба, было каких-то двадцать метров. Всех, кто входил или выходил из школы, было хорошо видно. Её русые волосы были аккуратно заплетены в длинную косу и затянуты обыкновенной чёрной резинкой. Стоял конец марта, и было ещё достаточно прохладно. Люба была в красной вязанной шапочке, из-под которой выглядывала короткая чёлка. Такого же цвета была на ней и синтепоновая куртка. Чёрного цвета вельветовые джинсы завершали скромное одеяние девочки. Её нельзя было назвать красавицей. На фоне подруги Кати, стоявшей рядом — высокой, стройной шатенки с длинными ногами, точёным носиком и прекрасными чёрными глазами, — она выглядела простовато, но и дурнушкой тоже не была. Люба стояла спиной к входу в школу, облокотившись о железную ограду, и смотрела себе под ноги. Её руки были за спиной, пакет с учебниками, небрежно брошенный, лежал тут же у её ног. Девушка покусывала свои пухлые, чувственные губы, что свидетельствовало о сильном раздражении и смятении, но при всём том она упорно не хотела уходить.

— И долго ты собираешься его ждать? — Катя, подруга Любы, уже пятнадцать минут уговаривала её прекратить это унизительное выстаивание на виду у всей школы и уйти.

— Отстань! Тебя никто не держит, и вообще: ты тут лишняя, неужели не понятно?! — Люба зло сверкнула глазами в сторону подруги. — Иди, чего стоишь?! Люба даже сделала попытку толкнуть подругу.

— Дура! Ты ему не нужна, он со Светкой гуляет! Ты что, ослепла?!

— Я хочу с ним поговорить! В глаза посмотреть! Как он мог?! Он мне в любви клялся. Понимаешь?! — Люба была на взводе.

В её больших голубых глазах отчаянье перемешалось с надеждой, с неиссякаемым желанием поговорить, разобраться. Она не могла поверить, что вот так просто, за несколько дней могла умереть его любовь. Они встречались три месяца. Ходили вместе в кино, нежно держась за руки, он покупал ей мороженое. Один раз даже подарил мягкую игрушку — зайчика. Он был так открыто настойчив в ухаживаниях, такими искренними казались его признания в любви. По сути, её покорили не сами слова, они были шаблонными, а то, как он при этом неподдельно смущался, как заикался от нахлынувших чувств и волнения. Она никак не хотела согласиться с подругой, что это могло быть неправдой, игрой, развлечением. Она верила лишь в то, что по роковому стечению обстоятельств им не удаётся встретиться. А если не отвечает на звонки, так возможно просто заболел. В ту последнюю встречу они поклялись быть честными друг с другом, какой бы страшной не была правда, — значит, она вправе узнать причину такого поведения с его стороны. И пусть даже все ученики выйдут и будут смотреть на неё, она всё равно поговорит с ним, чтобы это ей ни стоило.

— Люб, пойдём, над тобой вся школа смеётся, — Катя показала на кучку хихикающих девчонок, стоявших в сторонке, и сделала попытку взять подругу за руку и насильно увести.

Та грубо вырвалась.

— Сказала же, пока не поговорю — не уйду!

И тут показался он. Высокий красавец Виктор из параллельного одиннадцатого класса шёл в обнимку со Светкой. Светка была его одноклассницей. Они шли последними, ученики их класса гурьбой пронеслись намного раньше. Они шли и весело смеялись. На Любу Виктор не обратил внимания, хотя не заметить её он просто не мог, пройдя в метре от неё.

— Витя! Витя!!! — как бы опомнившись, крикнула ему вслед Люба.

— Чего тебе? — не снимая руки с плеча девушки, Виктор неохотно обернулся, а вслед за ним, жалостливо улыбаясь, обернулась и Света.

— Я…поговорить хотела, — Катя не узнала голос Любы, с такой нескрываемой мольбой она это произнесла, словно милостыню попросила.

— О чём нам с тобой говорить? — презрительная усмешка скривила его большой рот. Его глаза смотрели не на Любу, а на кучку любопытных девчонок, дожидавшихся развязки этой любовной истории. И вся его поза, пренебрежительно развязанная — он стоял, опираясь на плечо Светы, которая, чтобы угодить Виктору, не подавала виду, что ей неудобно и тяжело, — и его открытая грубость были в большей степени адресованы этой кучке сплетниц, которые уже завтра расскажут всей школе, как он бесцеремонно бросает девчонок.

— Нам некогда, мы в кино торопимся, — Виктор сделал попытку уйти.

— Как же так…. Мы же с тобой…, — Люба умоляюще смотрела на Виктора.

— Что мы с тобой?…Слушай, отвяжись по — хорошему! — Виктор раздражённо посмотрел на Любу.

— Вить, ну подожди! Ты же говорил, что теперь до гроба, — Люба в отчаянии схватилась за локоть парня, чтобы удержать его, уговорить остаться. Она ещё что-то хотела добавить, но он грубо вырвал руку и прервал её.

— Ты что, шуток не понимаешь или… ты что, в самом деле решила, что я в тебя влюбился? Вот дура! Забыла, кто ты? Мне мать про вас, детдомовских, всё рассказала. Спасибо ей за это, — широко улыбаясь, он посмотрел на Свету, которая буквально светилась от удовольствия, наблюдая, как при ней унижают подругу первой красавицы школы.

— Ну, ты, выбирай слова, а то так и схлопотать недолго! — Катя с угрожающим видом стала приближаться к Виктору.

— Тебе что вообще здесь надо? — Виктор перевёл свой презрительный взгляд на Катю.

— Знаешь, кто ты? — Катя боковым зрением видела, что Люба после слов Виктора по поводу того, что она детдомовская, как–то резко рванулась и побежала. Отметив, в какую сторону побежала подруга, Катя осталась стоять на месте. Не ответить этому высокомерному выскочке она не могла.

— Ты, ты… урод, сволочь! Я даже слов не могу подобрать, чтобы выразить всю гнилостность твоей натуры. Души у тебя нет! Ты ещё с ним наплачешься, — Катя презрительно посмотрела на Свету.

— За такие слова, — Виктор резко убрал руку с плеча подруги, но Катя осталась равнодушной к его угрожающему виду и продолжила.

— Что ты пыжишься, что ты можешь мне сделать? Урод!

— Поговори мне ещё тут, — Света огрызнулась, чтобы поддержать Виктора, но Катя уже не желала больше задерживаться.

Подняв с земли пакет с учебниками, она сначала быстрым шагом, а потом и вовсе побежала в сторону, где пару минут назад скрылась Люба. Эта дорога была ей знакома, по ней они всегда возвращались в интернат. Она была самая короткая и тянулась вдоль речки. Узкая и глубокая река, словно змея, плавно вилась вдоль берега, не делая ни резких поворотов, не расширяясь и не сужаясь, а грациозно и спокойно неся свои чистые воды в таинственные дали. Размеренное течение её вод большую часть года, завораживало и навевало грусть. Река словно шептала: зачем и куда спешить, всё идёт своим чередом.

Март давал о себе знать. Лёд на реке ещё не тронулся, но ранняя весна изрядно поубавила его толщину, и рыбаки, и детвора уже не рисковали выходить на реку. Катя бежала и вертела головой в разные стороны, дабы не просмотреть Любу. При одном таком повороте она заметила куртку подруги, которая стремительно неслась к реке. ”Сумасшедшая!”, — мелькнуло у неё в голове, и она прибавила ходу. На берегу, у самой воды стояли два подростка и смотрели на реку. У их ног, брошенные за ненадобностью, лежали коньки. Похоже, ребята пришли покататься, но лёд не внушил им доверия.

— Смотри, психичка! — удивлённо-весёлым тоном произнёс один из подростков и покрутил пальцем у виска после того, как мимо, бросив пакет с учебниками, пробежала Люба. Отбежав от берега метров тридцать, она остановилась и стала прыгать, топать ногами.

— Вот даёт, лёд проломить хочет! — мальчишки ошарашенно, во все глаза смотрели на неё.

— Люба, стой! — что есть мочи закричала Катя, увидев прыгающую Любу. Она бежала и кричала, но Люба не слышала её или не хотела слышать.

— Ещё одна, — с улыбкой на лицах мальчишки обернулись теперь уже в сторону Кати и не заметили, как лед под ногами Любы вдруг провалился, и девушка упала в воду. Всё произошло в считанные секунды.

— Хватайте меня за ноги! — с этими словами Катя пронеслась вблизи подростков, на ходу снимая куртку. Те, ничего не понимая, повернули голову вслед за Катей и тут только заметили барахтающуюся в полынье первую девушку. Не ожидавшие увидеть подобное, они замерли от страха.

Люба была не в состоянии кричать. Тяжесть мокрой одежды увеличивалась с каждой секундой и тащила туда — вниз, в чёрную пучину страха и смерти. Всё её прежнее желание умереть вмиг улетучились. От страха она ничего не осознавала и барахталась в воде, движимая лишь инстинктом выживания. И когда до неё стал доноситься голос Кати, приказывающий хвататься за куртку, она не сразу поняла, что от неё хотят. А Катя продолжала стоять на краю полыньи и кричать. Она понимала опасность, но, пока Люба не схватится за куртку, позволить себе лечь на лёд и почти исчезнуть из поля зрения она не могла, осознавая каким-то шестым чувством, что это будет гибельно для Любы, ибо даже то, что она просто находится рядом, было надеждой на спасение. Прошло несколько секунд, пока к Любе пришло осознание возможности спастись, и она стала делать попытки схватить рукав куртки, который был рядом, но то тонул, то вновь, резко выдернутый Катей, оказывался на поверхности. Барахтаясь, она наконец-то смогла приблизиться и схватить рукав. Тотчас Катя почувствовала, как теперь и её затягивает в пучину смерти. Она мёртвой хваткой вцепилась в куртку, бросая вызов водам всей реки, которые безжалостно и с нарастающей силой тянули уже их обеих в чёрную бездну. Ослабив на секунды сопротивление, она легла на лёд и уже затем, собравшись с духом, упираясь ногами и локтями в лёд, напрягая все свои силы и перебирая руками, стала тащить на себя куртку, желая тем самым приблизить Любу к краю полыньи. Вены на руках Кати вздулись от напряжения, но она ослабляла хватку лишь время от времени, оборачиваясь на доли секунды, чтобы громко крикнуть тем подросткам, которые остались на берегу:

— Хватайте меня за ноги и тащите! — от напряжения, царившего вокруг, её голос прозвучал как раскаты грома.

Вытаращив глаза, мальчишки наблюдали за происходящим, стоя в сторонке, замерев от страха от уверенности, что любое их движение спровоцирует поломку льда. Они не пытались ни бежать, ни позвать кого-нибудь и, тем более, не пытались помочь. Они стояли и наблюдали, как Катя в одиночестве пытается вытащить Любу. Первым пришёл в себя один из подростков.

— Что она сказала? — еле слышно спросил он друга.

— Хватать её за ноги!

Разговор вернул подростков к действительности и несколько успокоил. Видя, что лёд не проваливается под Катей, один из мальчишек набрался смелости и, последовав примеру Кати, лёг на лёд. За ним лёг и второй. Выстроившись в цепочку, мальчики поползли к полынье. Когда Катя ощутила, что её держат за ноги, она предприняла попытку, подавшись вперёд, схватить Любу за руку. Как только ей это удалось, она что есть силы крикнула: “Тяните!”. И все по этой команде потянули на себя впереди лежащего. Метр за метром они все боролись за жизнь, отползая всё дальше и дальше от полыньи. Успокоились лишь оказавшись все вчетвером на берегу. Они стояли и молча дрожали от холода, от напряжения, от неверия, что справились, и Люба спасена. Первой пришла в себя Катя.

— Спасибо, пацаны! Выручили, — затем, повернувшись к Любе, она стащила с неё сапоги и, вылив из них воду, надела сама. Свои же, сухие, натянула на ноги Любе.

Когда с переодеванием было покончено, схватив пакеты с учебниками и мокрые куртки, свою и Любину, Катя скомандовала:

— Чего стоим, бегом по домам! — и уже, обращаясь к Любе, — Нам одна остановка, пока маршрутку дождёмся — околеем от холода, так что побежали!

На дорогу потратили в общей сложности минут пятнадцать.

Девочкам постарше в интернате полагались комнаты на четверых, в отличие от малолеток, которые проживали по шесть или даже по семь человек. Семнадцатиметровая комната, в ней возле каждой кровати — тумбочка, стол посередине, стулья по количеству проживающих. После малолетнего “улья” комната представлялась девочкам дворцом. Катя с Любой как раз и проживали в подобной комнате. Была суббота, и остальных девочек на выходные забрали родственники. Катя с Любой были отказниками. По словам воспитателей, от них родители отказались ещё в роддоме, так что идти им было некуда, и все выходные и праздники девочки проводили в интернате.

Вбежав в комнату, Катя стала помогать Любе раздеться. Мокрая одежда была тяжёлая, прилипала к телу, и Кате с Любой пришлось приложить много усилий, пока последние мокрые трусики были сняты.

— Чего стоишь, одевай сухую одежду, — Катя подала Любе бельё, а затем уже и старый, с дырками, но зато сухой свитер. — Не стой, ложись! Катя стащила с соседних кроватей одеяла, и ими тоже накрыла Любу.

— Я сейчас, — она выскочила в коридор и набрала в туалете трёхлитровую банку воды. В комнате уже, перелив воду в литровую банку, она всунула туда кипятильник, а штепсель воткнула в розетку. Пока вода грелась, Катя достала свою знаменитую аптечку. Вместительная коробка с медикаментами была гордостью Кати. Появилась она благодаря доброй Валентине Степановне, которая работала в детдоме врачом. Женщина сразу приметила любознательную Катю, которая уже в детстве интересовалась медициной и часами сидела в её кабинете, расспрашивая про болезни и как их лечить. Когда же Катя стала учиться в школе, она уже сама рассказывала Валентине Степановне сведения о болезнях и лекарствах, почерпнутые из книг. А когда Катя подросла, и ей исполнилось тринадцать лет, Валентина Степановна на свой страх и риск, в ответ на долгие просьбы самой Кати, поделилась с ней лекарствами из школьной аптечки и потом уже постоянно при поступлении свежих лекарств, делила их на две части. С появлением аптечки началась деятельность Кати на медицинском поприще. С кем бы из ребят в интернате, что бы ни случилось, независимо от времени суток первым делом обращались за помощью к Кате, и та уже решала — справится ли она сама с проблемой или надо подключать профессионала. И, надо сказать, Валентина Степановна не ошиблась, доверив Кате лекарства. Та превосходно, со знанием дела лечила все простудные, а порой и гнойные болезни. Уже никто в детдоме не помнил тех времён, когда Катя не врачевала. Казалось, она это делала с пелёнок. В её аптечке были лекарства на все случаи. Вот и сейчас она достала спирт и интенсивно стала растирать Любе ступни ног. Не жалея своих рук, она безжалостно тёрла и тёрла ступни, пока они не согрелись, только затем она натянула на них шерстяные носки. Первым делом водой, доведённой до кипения, она залила смесь лечебных трав и оставила их париться. Затем, налив в бутылку из-под колы остаток горячей воды, она подсунула бутылку под ноги Любе.

— Держи ноги постоянно на бутылке. Как только вода остынет — скажешь. Ты должна вся согреться и пропотеть.

В эту ночь девочки не сомкнули глаз. Катя кипятила воду, готовила настои из лечебных трав и всю ночь поила ими подружку, вспоминая о себе в последнюю очередь. Первые несколько часов Люба отходила от шока, от ужасающих картинок, которые упорно поставлял ей воспалённый мозг в виде полыньи с её умопомрачительно страшной бездной в глубине. Она не могла уснуть, не разрешала Кате отлучаться, постоянно держала её в поле зрения. Но когда Люба несколько свыклась с мыслью, что спасена, она вспомнила о Викторе. Отчаянье от того, что он больше никогда не будет с ней, что он любит другую, вновь охватило её разум, и у неё началась истерика.

— Я не хочу жить без него! — кричала она, отталкивая стакан с лечебным настоем. — Зачем, зачем ты помешала мне умереть?! Это мой выбор, понимаешь, мой! По какому праву ты всё время вмешиваешься в мою жизнь?! Если ты толстокожий чурбан, если ты не умеешь любить, то я не такая! Пойми, ты это, наконец, и отстань от меня! — Люба плакала навзрыд, она рвала на себе волосы, пыталась царапать себе лицо, но, к счастью, короткие ногти не позволили ей этого сделать. Некоторое время Катя молчала, давая подруге возможность выплакаться. Но заметив, что конец света, который так реально представлялся Любе с уходом Виктора, потерял от потока слёз былую яркость и довольно сильно поблёк, Катя принялась создавать в глазах подруги иной мир, полный радостей жизни.

— Пойми ты, дурочка, — Катя села на стул напротив, чтобы Люба могла видеть её, и спокойным голосом начала говорить. — Никто не уговаривает тебя жить без любви. Это единственное, ради чего имеет смысл жить, но, помимо любви плотской, существует твоя любовь к творчеству. Ты ведь пишешь замечательные стихи. Неужели тебе не хочется стать знаменитой, чтобы тебе рукоплескали, тобой восхищались? И, в конце концов, этот твой Виктор поймёт, как был не прав, бросив тебя, и очень сильно об этом пожалеет! Он ещё на коленях будет вымаливать у тебя прощение.

Слёзы у Любы постепенно высохли, глаза загорелись, и было видно, что чувство иного рода стало зарождаться в её сердце. Желание доказать свою значимость, своё превосходство, имело более мощную созидательную силу, в сравнении с тем отчаянием, которое еще недавно толкало её в объятия смерти.

— Ты должна радоваться, что так скоро обнаружился предательский его характер, — закончила свой монолог Катя.

— Ты думаешь, он и Светку бросит? — с надеждой спросила Люба.

— Конечно, но, может быть, не так скоро, как тебя.

— Что ты такое говоришь? Чем я хуже её? — красные от слёз глаза Любы округлились.

— Тем, дорогая, что мы — детдомовские, — устало и с грустью произнесла Катя. Её красивые длинные руки устало лежали на коленях. Большие чёрные глаза были печальны.

— Мы с тобой по определению не можем никому нравиться. Детдомовские для них — только бесплатное развлечение. Кто придёт за нас заступиться? Кому мы можем пожаловаться? У нас никого нет. И потом, кому мамы разрешат дружить с девочками, у которых родители неизвестно кто? Я бы своему ребёнку не разрешила!

— Но почему?! — широко открытыми глазами Люба смотрела на Катю.

— А потому! Ты что, совсем ничего не понимаешь? — раздражённо произнесла Катя. Она была раздосадована бестолковостью или наивностью подруги.

— Что я должна понимать? — обиженно произнесла Люба.

— Думаешь, у меня, как, впрочем, и у тебя, родители профессорами были? Как же! Алкаши!

— Правда, что ли?

— Ну, ты, Любка, даёшь! А то нет! Кто из порядочных людей от своих детей ещё в роддоме откажется? Что молчишь?

— И то верно, я своих детей любить буду, — как-то сразу погрустнев, ответила Люба, а секундами позже продолжила.

— Тебе хорошо, ты сильная, а я пропаду! Вот семнадцать лет стукнет, из интерната выгонят, — что я делать буду? — Люба горько расплакалась.

— Тут слезами не поможешь, — строго сказала Катя. — Нам с тобой во что бы то ни стало нужно выучиться, иначе, действительно, пропадём. Нам с тобой, Любка, ещё предстоит доказать своё право на место под солнцем. У всех оно есть по факту своего рождения, у нас его нет. Нас, детдомовских, чураются как чумных! Перед нами стоят более сложные задачи, а ты из-за дурака утопиться хотела! Нам с тобой по семнадцать скоро стукнет. Жизнь устраивать надо, помощи ждать неоткуда.

— Как страшно! — у Любы опять на глаза навернулись слёзы.

— Ничего, сами справимся, главное не вешать носа, — Катя ходила по комнате и собирала разбросанное мокрое бельё, до которого раньше не доходили руки. — А про любовь и всякие там развлечения на время надо забыть. Говоря это, она строго посмотрела на Любу.

— Кать, ты меня, такую дуру, не бросишь? — у Любы сделался виноватый вид.

— Не брошу. Ты мне вот что скажи: у вас с ним было?..

Люба со страхом произнесла.

— Нет, что ты!

— Ну и слава Богу!

К утру от простуды Кати не осталось и следа, а Люба чувствовала себя вполне сносно. Случай на речке старались больше не вспоминать.