Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

Алона Китта

Ленинград. 70-е годы. Юная провинциалка Лидия приезжает покорять северную столицу. Упорно борясь за место под солнцем, она не всегда разборчива в средствах.

Глава 10

Как обычно по вечерам, возле «Метрополя» толпились жаждущие попасть внутрь, но нам не пришлось стоять в очереди: Дима что-то пошептал на ухо швейцару, и тот пропустил нас. Потом он также переговорил с официантом, и тот посадил нас за удобный столик. И заказ Дима сделал уверенно и толково, словно каждый вечер ужинал в «Метрополе», а я все больше восхищалась его способностями.

Мы пили шампанское. Дима говорил в тот вечер мало, предоставляя инициативу мне, и я постепенно теплела душой в присутствии столь благодарного слушателя. Он положил свою руку поверх моей и я смутилась от явной интимности этого жеста, но не запротестовала, не убрала эту непрошенную тяжесть. Дима смотрел на меня восхищенно, искры огня мерцали в его глазах. На секунду мне показалось, что он плохо слушает мои откровения — рассеянная улыбка блуждала по его губам и сам он был далеко, в своих мыслях.

— Какая ты красивая, Лидочка, — приглушенно сказал он, — перебив меня на полуслове.

— Что? — отозвалась я на неожиданное его восклицание, а сердце замирало от восторга.

Приятно было осознавать, что такой замечательный мужчина воздает тебе должное, а я так долго ждала, что кто-нибудь признает меня красавицей. Как это необходимо мне было для самоутверждения, но даже Миша, мой единственный любимый Миша не догадался сделать это.

— Я сказал, что ты очень красивая.

— Миша говорит, что я похожа на «Девушку с жемчужной серьгой». Эта картина Яна Вермеера.

Дима отрицательно покачал головой.

— Миша ошибся: ты ни на кого не похожа.

«Любить иных тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин…«¹³

Он взял мою руку в свои и неожиданно поцеловал. Я залилась краской, но руку не отдернула. Я уговаривала себя, что не делаю ничего плохого, что Димин поцелуй ничего не значит, а его комплименты оставляют меня равнодушной, но боже мой кого я хотела обмануть? А Дима поцеловал мою руку еще раз и сказал с ноткой отчаяния:

— Какая глупость!

Я взглянула на него с непониманием.

— Какая глупость, что мы не встретились раньше, Лида! — он говорил, пристально глядя мне в глаза. Ведь я хорошо знаю всех Мишиных одноклассников, почти все они живут в моем дворе, и я мог пойти к Женьке и там встретить тебя.

Я снова отрицательно покачала головой. Дима заметил это и ощутил мое недоверие.

— Ты мне не веришь? Но почему? — спросил он с некоторой обидой.

Я убрала свою руку и ответила:

— Ты, конечно, мог пойти тогда к Женьке, но на вряд ли обратил бы меня внимание.

Наступила его очередь удивляться.

— Год назад я была подростком, — объяснила я — угловатым подростком, и это вряд ли заинтересовало бы такого взрослого человека, как ты.

Дима уверял меня, что это не так, что в любом подростке смог бы разглядеть будущую женщину, а уж его-то я наверняка оценила бы по достоинству. И в моем сердце появилось нечто похожее не сожаление.

— Чур меня, — подумала я, отгоняя эти непрошенные сожаления. Я старалась избавиться от магии Диминого обаяния, но это было нелегко.

Мы пошли танцевать, и мне хорошо было рядом с ним. Я замечала: дамы в ресторане смотрели заинтересованно на моего спутника и с пренебрежительным недоумением на меня, а мой нос задирался от гордости все выше. Танго казалось нескончаемым, Димины объятия все теснее, а слабый голос совести все глуше и глуше, и я даже не вспоминала Мишу с его разгрузкой вагонов, живя в полной мере настоящим, забыв на время прошлое и не думая о будущем.

После танца Дима налил еще шампанского, а потом подозвал скрипача, и он играл чардаш только для меня, тряся головой и сверкая глазами в мою сторону. Я сидела, завороженная зажигательной мелодией и чувствовала себя королевой.

За весь вечер у меня даже не возникло вопроса, как буду добираться до дома, но выйдя из ресторана, я недоуменно посмотрела на Диму, когда мы направились к вишневым «Жигулям».

— А ты разве сможешь вести машину? — поинтересовалась я.

— Why no? — усмехнулся Дима — во первых, я не так много выпил, а во вторых у меня есть средство от запаха.

Дима достал из кармана коробочку, вынул оттуда пилюлю и проглотил.

— Импортная, — объяснил он, — батя привез из Финляндии.

И добавил веселым голосом, прижимая меня к себе:

— Не боись, Лидочка. Подумаешь — шампанское, кислятина. В Норильске бывало, дернешь полбанки и чихал я на ГАИ.

— Это как у Брехта, — сказала я, высвобождаясь из его объятий — «чуть-чуть водки, и мира как не бывало?»

Помедлив секунду Дима захохотал:

— Вот, вот — «и мира как не бывало». Никого нет — мы одни, мы в целом мире одни, Лидочка! И никаких проблем — ни ГАИ, ни вытрезвителя, ни твоей свадьбы с Мишкой.

А потом вдруг помрачнел и сказал, окинув меня беглым взглядом:

— Садись. Я отвезу тебя.

Усевшись на заднее сидение я закрыла глаза и расслабилась под мерный рокот мотора. Уже стемнело, зажглись огни витрин на Невском. Накрапывал дождь. Дима включил дворники, и они шуршали, навевая сон. Только сейчас радостно-возбужденное состояние уступило место утомлению, и я не заметила, как задремала, отодвигая на потом все мысли о прошедшем вечере.

Дима что-то спросил, я не ответила, только чуть приоткрыла глаза. Мелькала радуга световых надписей, доносился гул от пролетающих мимо автомобилей, я уже не соображала, куда мы едем, решив, во всем положиться на своего спутника.

Сквозь сон я услышала, что машина остановилась, и Дима сказал:

— Приехали.

Он открыл дверцу и вышел из машины. Я тоже стала выбираться наружу, полуоткрыв глаза, опираясь на Димину руку, по прежнему оставаясь погруженной в сон. В этот сон логически вплеталось все, что я машинально делала — шла ли к подъезду, ждала лифт, ехала в лифте. Стоп! При чем тут лифт, если в подъезде тетушкиного дома нет и не было никакого лифта?

Я тут же проснулась окончательно и увидела себя на пороге Диминой квартиры, которую он только что открыл своим ключом.

— Дима, — позвала я, беспомощно озираясь по сторонам — зачем ты меня сюда привез?

— Извини, Лидочка, но ты заснула… А я забыл тебе сказать, что при повороте к твоему дому есть пост ГАИ, а я не рискнул.

Он говорил быстро-быстро, и было непонятно врет он или нет. У меня мелькнула мысль, что Дима намеренно привез меня сюда, но я отогнала ее с досадой: Миша считает Диму своим лучшим другом, и лучший друг не должен обманывать его доверие, и хотя вздохи, намеки и комплименты Димы, по моему разумение, выходили за рамки дозволенного, но даже это я готова была оправдать тем, что он несколько увлекся, выпил лишнее и дал волю эмоциям.

И вот я стою у распахнутой двери в его жилье и думаю… Уже ночь, последние трамваи идут в парк. Пока я доберусь до метро, закончатся пересадки с одной линии на другую.

Нет, ехать домой бессмысленно. Останусь, будь что будет. И дай бог, чтобы Михаил не узнал об этом.

Дима провел меня на кухню, где мы пили кофе с коньяком. Сонная одурь улетучивалась, словно ее и не бывало, постепенно восстанавливалось душевное равновесие, и радужный хозяин меня уже не пугал. Наоборот, мне вновь было приятно в его обществе, и хотя он успел сменить свой костюм на черный свитер и старые джинсы, но магия его обаяния действовала столь же эффективно, как если бы он был в шикарном смокинге от модного портного.

Мы были вдвоем, и не перед кем было тешить свою гордыню тем, что такой кадр на сегодняшний вечер мой. И вдруг я поймала себя на крамольной мысли, я хочу, чтобы Дима меня поцеловал. Я жду, я просто жажду этого. Он скоро уедет, даже не будет на нашей с Михаилом свадьбе, но удовольствие от прошедшего вечера будет неполным, если я не узнаю вкус его поцелуев. Дима молча смотрел на меня, казалось, он догадывался о чем я думаю: во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы он догадался. И я тоже уставилась на него, не мигая, предоставляя возможность воспользоваться телепатией. Я понимала: начинается опасная игра с серьезным партнером. Это не Михаил, почти равный мне годами. Дима был взрослый мужчина, его при всем желании не назовешь мальчиком или юношей, наверняка его не миновали в жизни любовные приключения, но это меня в нем и притягивало больше всего. Опыт угадывался во всем его облике, опыт незаурядный, и было бы обидно если бы он не поделился этим опытом со мной.

А Дима пододвинулся ко мне ближе и не отводя глаз от моего лица, стал целовать мне руку. Я вздохнула и закрыла глаза, а он продолжал целовать раскрытую ладонь, запястье, ямочку у локтевого сгиба. Он обнял меня и прижал к себе, продолжая целовать шею, губы. Сквозь грубую вязку свитера я чувствовала горячее напряжение его тела, это напряжение передавалось мне и я змеей извивалась в его руках, стремясь то вырваться, то прикоснуться к нему поближе. Поцелуи следовали один за другим, я чувствовала сладкий кончик его языка у себя во рту, ловила его губами и отвечала ему страстно и самозабвенно. Я не замечала под этим сладким гипнозом, что платье мое уже давно расстегнуто, а Димины руки ласкают оголенное плечо. Вздох облегчения раздался с моих уст, когда навстречу его ласкам высвободилась грудь, и я ощутила прохладу губ на горячем соске. Дима подхватил меня на руки, как пушинку и понес в комнату. Гипноз от его присутствия не проходил, ведь он все время был рядом: и я ощутила под свитером призывный маятник его сердца, и я откликалась на этот зов, и мои руки трепетно ласкали его кожу, узнавая каждую линию, каждый изгиб и наслаждаясь этим узнаванием. Я наслаждалась музыкой его прикосновений, постепенно погружаясь в бездну желания.

Дима оправдал мои ожидания: его страсть была столь же сильной, а завершение столь же самозабвенным, что и у меня, и мы лежали не в силах пошевелиться, чтобы не разрушить гармонию ощущений.

Но стоило мне повернуть немного затекшую руку, как вернулось ощущение реальности, и я почувствовала утомительную тяжесть чужого тела, а внутри — пустоту, как будто схлынувшая волна восторга обнажила подводные камни на дне души. Вмиг пустота заполнилась угрызениями совести, имя которым было Михаил.

Я резко села в постели рядом с Димой, отодвинувшись от него и не в силах выдерживать долее его расслабляющих прикосновений.

— Ты что? — спросил Дима, садясь рядом.

Я отвернулась, чтобы он не увидел слез, которыми наполняло мои глаза раскаяние, но он заметил, взяв рукой за подборок и повернув мое лицо к себе.

— Ты плачешь? Что-нибудь не так? — растерянно проговорил он.

Я не хотела отвечать ему. Зачем он спрашивает? Неужели его не мучает совесть за содеянное и переспать с невестой друга — для него в порядке вещей? Не хочу перекладывать свою вину на кого-то, ладно, я — 18-ти летняя дурочка, но ведь Дима старше нас обоих — и меня, и Миши, он-то должен сознавать, что он делал? Миша… Его образ постепенно заполнил мое сознание, а глаза цвета крепкого чая, казалось, заглядывали в самую глубину моей души и укоряли за измену.

Но, вероятно, Дима не терзался сомнениями. Он снова поглаживал мои плечи и поцеловал мокрое от слез лицо.

— Зачем ты это сделал, Дима? — я задала вопрос, наверное, подсознательно желая разделить с ним ответственность за содеянное. — Ты специально все подстроил? Как я теперь вернусь к Мише?

Дима усмехнулся и ответил твердым голосом, без проблеска каких бы то ни было сантиментов:

— А ты, Лидочка, сама не подумала об этом?

Горькое чувство охватило меня, помимо раскаяния — чувство растоптанности, будто мною вытерли грязную обувь и выбросили на помойку, и волна отвращения к себе и благополучному, красивому, богатому Диме поднялась во мне. Не в силах оставаться дольше с ним, я спрыгнула с постели, подбирая разбросанную по комнате одежду и быстро одеваясь.

— Ты куда, Лидочка? Лидочка! — закричал Дима, тоже вскочив с постели и пытаясь помешать мне одеваться. — Лидочка, ну не уходи, ведь тебе было хорошо со мной! Признайся, было? Неужели ты так уйдешь? Прости, если я что-то не то сказал. Лида, какая глупость… Куда же ты пойдешь? Ведь еще только пять… Лида!

Я не слушала Диму, вырываясь и отталкивая. Теперь его объятия уже не казались мне притягательными — они раздражали, как крапива и даже легкое колотье чувствовалось на коже. Еле сдерживаясь, чтобы не сказать что-нибудь резкое на прощание, я схватила плащ и сумочку и выбежала в прихожую, где с трудом разыскала свои туфли. Замок не поддавался, заставляя понервничать, и Дима, вышедший в прихожую вслед за мной, открыл его сам.

— Иди, — коротко сказал он.

Взглянув на него, стоящего рядом, завернутого в простыню, я угадала то же смятение, господствующее в его сердце, что и у меня. Ну ладно, даже если моя догадка правильная, и Дима все подстроил, но я-то поддалась! Теперь вот стой и мучайся, как показаться на глаза жениху, а вчера ты о нем думала? Вспоминала ли его хотя бы один миг, когда скрипач наигрывал для тебя «Чардаш» или когда ты таяла в Диминых объятиях? Да ты и думать о нем позабыла, тебе хорошо было с его другом, ты его хотела. Да, да, ты хотела Диму, ты его получила, а теперь он тебе не нужен. Но он и вчера тебе был не нужен, и позавчера, так зачем же ты пришла сюда?

За те мгновения, что я стояла у открытой двери, я угадала весь его невысказанный монолог и поняла явную его правоту.

— Прощай, — тихо проговорила я, опустив глаза и захлопнула дверь в Димину квартиру с намерением больше никогда не возвращаться в его жизнь…

Трамваи еще не ходили, идти мне было некуда, и я дремала, сидя на батарее под лестничной клеткой. Как мне хотелось встать под теплый душ и смыть с себя запах Димы, стереть все его прикосновения — если бы так легко можно было осадить всю муть, поднявшуюся со дна моей души! Одна надежда, что Миша ничего не думает — я не хочу потерять его. Я буду с ним ласковой, нежнее обычного, я все сделаю, чтобы загладить свою вину. Да, но как мне с ним встретиться сегодня?

Встреча эта произошла раньше, чем я предполагала. Как только я добралась до дома, проехав первым трамваем по спящему городу, потом в полупустом в этот ранний час вагоне метро, я на цыпочках прошла по темному коридору, бесшумно открыла дверь в комнату и… нос к носу очутилась рядом с Михаилом. Он стоял посреди комнаты бледный, с красными от бессонницы глазами.

— Что ты здесь делаешь, Миша? — смущенно спросила я. — Ты не ходил на работу?

— Где ты была? — в свою очередь спросил он меня глухим голосом.

— И как ты оказался в моей комнате? И куда девалась тетя Дуся? — я продолжала задавать вопросы, стремясь оттянуть время ответов, а Миша повторял свое:

— Где ты была?

— Миша, ты не ложился? Сумасшедший. Хочешь, я поставлю чайник?

— Где ты была?

— Ну как хочешь, а я выпью горяченького. Позавтракаем вместе?

— Где ты была?

— Ты что, со мной не разговариваешь?

— Где ты была?

— Ну что ты заладил, «где ты была», да «где ты была». Где надо, там и была… Я ночевала у Оли.

Миша взглянул на меня прищуренными глазами, в которых читалось возмущение. Сжав кулаки, он двинулся ко мне, и я отступила и прижалась к стене, испугавшись его внезапного гнева, но он только до боли сжал мое плечо.

— Вот только врать не надо. Ни у какой Оли ты не была. Я звонил туда.

— Зачем? — мой голос предательски задрожал.

— Твоя тетя попросила. Я обзвонил вчера вечером всех твоих знакомых, все больницы и морги. Тетя твоя с ума сходила.

— А где она?

— Тебя это интересует? Тогда может быть, ты вспомнишь, что у нее поездка в 8:30, и она чуть свет ушла на работу. Ладно, тебе плевать на меня, но тетка твоя почему должна страдать — позвони, скажи диспетчеру, что ты нашлась.

Я убрала его руку и вышла в коридор позвонить. Пока набирала номер, говорила с диспетчером, думала только о том, как все объяснить Михаилу, но придумать ничего не могла и вернулась в комнату. Михаил тут же снова прижал меня к стене и продолжил допрос. Я старалась не встречаться с ним глазами и одновременно сочинить что-то правдоподобное, но Михаил опередил меня.

— Ты была с… Димой? — нерешительно произнес он.

Я вздрогнула от неожиданности и попыталась изобразить на лице возмущение, но Миша уловил мой испуг и громко рявкнул:

— Ты была с Димой? Говори! Ну говори же!

Он тряс меня за плечи, как будто хотел вытрясти душу или мой правдивый ответ. Его воспаленные от бессонницы глаза были полны такой тоски, что было видно: он уже знает правду, догадывается о ней и с ужасом ждет подтверждения своих догадок. Ситуация была мучительной для нас обоих, и моя ложь только продолжила бы агонию, поэтому, глубоко вздохнув и набравшись храбрости, я выпалила Мише в лицо:

— Да, я была с ним.

Я подумала, что он влепит пощечину после этого признания, но Миша отмахнулся от меня, как от прокаженной, и отступил на два шага назад, покачивая головой, как бы не веря услышанному.

— Миша, — воскликнула я, не дождавшись от него ни слова, — Миша, прости меня. Это произошло помимо моей воли…

— Стоп, — перебил Михаил, отгораживаясь от меня рукой — подробности меня не интересуют… Но как ты могла?

Он изливал на меня презрение, он был одет в него, как в броню, и никакие мои доводы, никакие слезы не могли ее пробить. Я плакала, умоляя выслушать, чуть в ногах у него не валялась, но все было бесполезно.

— Оставь меня, — прикрикнул на меня Михаил, когда я вцепилась в него, — Ты подлая, лживая. Ты никогда не любила меня.

— Миша, это все это не так. Выслушай наконец!

— Я так верил тебе, а ты… лгала! Мама была права, ты преследовала свои интересы, тебе нужна была прописка, а не я…

— Миша, как ты можешь меня подозревать?

— Замолчи!

Его лицо потемнело от гнева, вызванного отчаянием и оскорбленным самолюбием. Боль застыла в его глазах, и они уже не ласкали и не расслабляли — это были чужие глаза страдающего человека. Я закрыла лицо руками, а Миша продолжал выговаривать:

— Тебе же все равно с км. подвернулся другой, побогаче, и ты тут же лезешь к нему в постель.

— Миша, зачем ты так, ты же меня знаешь, — умоляла я.

— К сожалению, выяснилось, что не знаю, — ядовито заметил он, — если бы вчера не сорвалась моя работа и я не пришел к тебе, я бы так и оставался… дураком, которого ты всю жизнь водила бы за нос.

— Миша, я виновата, прости меня, но я люблю только тебя.

Не надо было говорить это: Миша так и взвился:

— Любишь! А когда ты с ним в постели валялась, ты кого любила?

Я заплакала, а Миша снял свою куртку с вешалки и собрался уйти.

— Надеюсь, ты понимаешь, что между нами все кончено? — тихим голосом сказал он на прощанье, и меня поразила будничность его тона: тут жизнь рушится, а он…

— Стой, Мишка! — заорала я, когда он уже топтался у двери — Ты сейчас судишь меня, осуждаешь. Ты можешь перечеркнуть все хорошее, что было между нами из-за одной ошибки. Не перебивай, ты умиляешься своей принципиальностью, но, Миша, никто не будет любить тебя так, как я. То, чтоя жить без тебя не смогу, я уже знаю, но ты… сможешь без меня?

Рыдания не давали говорить, душили, слезы катились по лицу — я осознавала важность момента: еще миг — и пустота, поэтому хотелось высказать все, что наболело, возможно больше такой момент мне не представится. А Миша, мой дорогой любимый Миша стал вдруг неузнаваемо жестким в язвительной гримасе и он сказал насмешливо:

— Перестань, Лида. Ты плохая актриса и уже сыграла все свои спектакли.

Хлопнула дверь, а я в бессилии опустилась на теткину кровать. Может быть, побежать за ним, вымаливать прощение, валяться в ногах. Как там у Ахматовой-

«Улыбаясь, я крикнула: «Шутка

Все что было. Уйдешь — я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой не ветру». ¹⁴

Вот он и ушел со спокойной жуткой улыбкой, бескомпромиссный, уверенный в своей правоте и я, вдоволь наревевшись стала думать, как бы найти возможность к примирению, но в голову ничего не приходило, тем более в своих бедах я сама была виновата. В институте Ася подсыпала соль на рану, сообщив, что вся их компания собирается завтра у Миши, чтобы проводить его в армию. Подразумевалось, что я тоже приглашена, и я не стала ее разуверять.

На следующий день Ася то и дело поглядывала на меня с недоумением, но ничего не спросила, да и рассказывать о прошедшей вечеринке не спешила.

Мишу я не видела — он не шутил, когда сказал, что между нами все кончено. Тоскливо прошел день, на который была назначена наша свадьба, наконец, подошло время идти Мише в армию.

С утра я названивала Асе, чтобы уточнить, во сколько уезжает Михаил и к какому району относится их военкомат — к Выборгскому или Калинискому, но безуспешно, ее номер не отвечал. Потом выскочила на улицу где шел дождь. Я спешила, чтобы успеть проводить Мишу и, может быть, поговорить. Я уже истомилась за дни нашего разрыва, и не могла допустить, что Миша уйдет в армию, не сказав мне ни полсловечка на прощанье.

Как назло, меня все что-то задерживало, то долго не было автобуса, то в метро работал эскалатор на подъем на Финляндский вокзал, а не на улицы Боткинскую и Лебедева, где я обычно выходила рядом с трамвайной остановкой, так что терялись минута за минутой, и я боялась опоздать. И вот наконец, когда я прибыла к военкомату, то долго не могла отыскать Михаила в толпе призывников и провожающих, заполнивших весь переулок. Рядом в ожидании стояли несколько автобусов. Шоферы покуривали и бесстрастно взирали на это вавилонское столпотворение. Офицеры поглядывали на часы, но не спешили давать команду к отправке. Парни в плащах и куртках, с сумками и рюкзаками, шумели, курили, обнимали заплаканных матерей и девушек — я вглядывалась в их лица, но не могла найти Михаила. Я протискивалась еще и еще, переходя от одной группы к другой и когда уже совсем отчаялась в своих поисках, вдруг увидела промелькнувший знакомый профиль, и тут же чьи-то головы сомкнулись и скрыли его от меня.

Двинувшись в том направлении, я пробиралась все ближе и ближе, как вдруг внезапно открывшаяся картина заставила меня остановиться. Да, это был он, Михаил, рядом с ним Дора Соломоновна, зареванная, маленькая и жалкая, не похожая на ту решительную женщину, какой она мне показалась при нашей единственной встрече и какую я знала по рассказам ее сына. А еще с ними была Лена.

Сердце у меня сжалось, когда я увидела ее в модном плаще и потрясающем брючном костюме, улыбающуюся и удивительно красивую. Она держала Мишу под руку и что-то говорила, заглядывая ему в глаза, он улыбался, отвечал односложно, кивал головой, а лицо у него было таким замкнутым — ничего не прочесть, но, впрочем, все и так было ясно. Как они смотрели друг на друга, как она по-хозяйски обнимала его, а Михаил не отталкивал, а наоборот прижался щекой к ее лбу. Боже мой — я спешила, чтобы увидеть это и понять, что надежды нет никакой!

Наконец, офицер с громкоговорителем в руках приказал строиться. Наступила минута прощания. Все как-то встрепенулись, взметнулись объятия, еще горше лились слезы — слезы расставания. Призывники смущенно целовались со своими домашними, а некоторые счастливцы, которых провожали девушки, отдавали им свои прощальные поцелуи.

Миша подхватил синюю спортивную сумку, Дора Соломоновна взвыла и повисла у него на шее, Миша убрал ее руки и поцеловал в заплаканные глаза, что-то быстро-быстро говоря ей на прощанье, а потом протянул руку Лене. Легкая усмешка промелькнула на ее лице, она пожала протянутую руку, а потом, дерзко сверкнув глазами жадно впилась в его губы.

Я стояла, не двигаясь с места, смотря на них во все глаза. Мимо меня шли туда-сюда, меня толкали все, кому не лень, а я не могла пошевелиться, загипнотизированная их поцелуем. Горькие непрошенные слезы текли по моему лицу, смешиваясь с мелкими дождевыми каплями, а мир рушился и уходил у меня из-под ног.

Не помню, где я бродила потом — не имеет значения. Ленинград потерял для меня свое очарование, превратившись в бездушный каменный мегаполис — порождение инфернальных миров. Он выпил из меня все жизненные силы, он отравил мою душу своими ядовитыми испарениями и растоптал мою любовь. Вокруг были люди, много людей — они спешили, толкаясь и извиняясь на ходу, но все их громадное число, все 5 миллионов не могли заменить мне одного Михаила, которого я потеряла по собственной глупости. Я не видела ничьих лиц, не различала никаких слов — перед глазами стояла картина их жадного поцелуя. Передо мной в душе легла такая ужасающая пустота, что кричать хотелось.

Пустота моментально заполнилась болью, и я понимала, что проживи я еще пять, десять, двадцать лет, она не исчезнет, потому что это боль утраты.

«Жить приучил в самом огне,

Сам бросил в степь заледенелую.

Вот что ты, милый сделал мне.

Мой милый, что тебя я сделала?«¹⁵

Повторяла я горькие строки. Миша, Миша, за что ты меня так? Ты ушел из моей жизни, а я буду жить по-прежнему — есть, пить, говорить, сдавать экзамены. Но какой в этом смысл? Кто заменит мне тебя, мою единственную любовь? Ведь опустошенное сердце любить не сможет…

Я машинально вошла в метро и вдруг остановилась возле аптечного киоска. Ноксирон… Вот где выход, решение всех проблем. Вот оно, лекарство от нестерпимой боли, терзающей мое сердце. Миша говорил, что эти таблетки можно купить без рецепта, а там…

Потоптавшись немного, я приобрела две упаковки и поехала домой, полная решимости поставить крест на своей загубленной, как мне тогда казалось, жизни.