Лесниковы байки. «Пышонькина куколка»

Алёна Берндт (2024)

История вторая из цикла «Лесниковы Байки» расскажет Читателю о том, как может человек попасть под чары зла, которые «цепляются» за тёмные стороны его души. Кто может противостоять соблазну и победить злые чары? Расскажет об этом наш знакомец, старый лесник, дед Матвей Захарович. Устраивайся поудобнее, Читатель, сказанье о давно минувших днях начинается....

Глава 2.

День выдался дождливый, и Алексей с утра ходил в лес писать шум ветра и дождя, одевшись в дедов брезентовый плащ, но всё равно немного промок и озяб. Зато теперь, когда вечер заглядывал в окна дедовой избы, Алексей сидел у печки и перенимал дедово уменье — учился плести корзины.

В печи уютно трещали дрова, Алексей старательно орудовал небольшим ножиком, корзина получалась немного кривенькая, но это ничего — она ведь первая!

— Вот, сюда теперича тяни, — учил дед Матвей своего гостя, поправляя в неопытных руках ивовый прут, — Вот эдак-то и делай дальше.

— Деда, а покуда сидим, расскажи дальше про Пышоньку, а? Интересные твои сказы, книгу бы с них написать!

— Скажешь тоже, книгу, — старый лесник усмехнулся в усы, — Ну, коли по нраву тебе байки мои, слушай дале. Сказка ведь она как — делу-то не помеха. На чём я вчерась, бишь, остановился?

Ну вот, значить, никто к Пышоньке тому не шёл работать, из мастеровитых да знающих, одна шелупонь собралась, а от неё какой на прииске толк? То-то и оно! Батюшка Савелия, Елизар Григорьич, сердиться изволят, грозятся самолично приехать и сынка уму-разуму поучить. Горюет Пышонька, даже от такого переживания аппетит потерял, чем свою няню Евдокию шибко расстроил.

Вот сидит как-то вечерком Евдокия в кухне, слёзы платочком утирает, да кухарке Анфисе жалуется на такую вопиющую несправедливость, к милому мальчику допущенную. И отец-то к Савушке несправедлив, старших сынов наделил, все в «столицах» живут, а Савушку сослал в этакую Тмутаракань! А у Савушки здоровьишка и так нет, теперь вот ещё от переживания и расстройства он кушать стал плохо… А ведь как хорошо всё было, когда они сюда только приехали!

— Сглазили, не иначе сглазили нашего Савелия Елизарыча! Чёрным сглазом! — помахивая укропом, басовитым голосом сказала Анфиса, — Свояка моего так же глазили, ей-ей, болел долго, а потом и вовсе помер, прости, Господи!

— Да кто же?! — испуганно спрашивала Евдокия, держа в руке флакон нюхательной соли, — Кто же мог, ведь он ещё дитя невинное, добрый, безобидный!

«Невинному дитя» шёл третий десяток, весу в нём было… ну, побольше, чем в обычном человеке его роста и возраста, но для няньки он всё равно оставался малышом.

— Ой, Дуся! Что ты! — Анфиса взмахнула в этот раз пучком петрушки, — Мало ли тут завистников?! Да всем завидно, что у Савелия Елизарыча прииск, папенькой оставленный, и доход он даёт хороший! Вот и сглазили, колдовством чёрным! Сама же видишь — прииск-то иссякать стал, и Савелий стал хиреть! Вон, намедни и кулебяку свою любимую не доел! А?! Вот! Я и говорю — как есть сглазили!

— Ох, горе! — Евдокия ещё сильнее побледнела и стала обмахиваться платком, — Что я матушке евойной скажу, ведь обещалася я за Савушкой приглядеть, божилася перед образа́ми! А что получается?! Этак, неровён час, сгинет он тут, вдали от семьи, и я вместе с ним!

— Надо к знахарке идтить! — пробасила Анфиса, — И немедля, иначе уже не помочь! Упустим время, и всё!

— Да как же узнать, где тут знахарка есть? — всплеснула руками Евдокия, — Кабы знать! Уж я бы за ценой не постояла, все бы свои сбережения, коих у меня и есть-то немного, а все бы отдала за Савушку!

Анфиса посмотрела на Евдокию прищурившись, потом отложила в сторону ложку, коей мешала там своё варево, выглянула за дверь кухни и не обнаружив ничего подозрительного, села напротив Евдокии и зашептала едва слышно:

— Была я намедни у лавошника, Антипа Никитина, взяла тогда сахару полтора фунта, и ещё уксус…

— Анфиса! — Евдокия стукнула ладошкой по столу, — Ты дело говори, а не про сахар!

— А? Ну дак что, Антип-то мужик опытный, без дела не станет говорить, то и сказал, что было у него такое — торговля пропала, словно кто сглазил, так ездил он к знахарке тутошней, в лесу живёт одна, чудийка она! Повёз крупы, масла постного, ещё там кой-чего, полотна отрез, иглы аглицкие, хорошие! Вот чудийка, Акчиён её зовут что ли, ему и помогла дела поправить.

— А как? Как помогла? — во все глаза глядя на Анфису, спросила Евдокия.

— Дак поди-знай! Рази он скажет! А только вон, глянь — торговля у Антипа на лад пошла, вторую лавку в Симоновке открыл, дочку взамуж отдал как удачно! Сказывал только — помогла! Правда и взяла плату дорогую, я хоть и пыталась выспросить — но Антип не сказал, не велено, говорит, иначе помощь вся на нет сойдёт! Жена у Антипа всё ведь хворала — а теперь, погляди, павой ходит по селу! Душегрея новая, соболья.

— Так! Ты, Анфиса, вот что! — Евдокия поднялась, чтобы казаться внушительнее, хоть она и водила дружбу с кухаркой, а всё ж показать надо было, что она тут в доме за хозяйку, — Бери сколь денег, поди в лавку. Антипу не сказывай, что для Савелия стараемся — скажи, себе станешь просить о помощи, да вызнай, где эта чудийка живёт, как до неё добраться.

— Холодец у меня тут, — растерялась Анфиса, — Ты уж, матушка, тогда пригляди!

— Пригляжу, не тужи! А ты беги, поспешай!

На дворе была уже сырая промозглая осень, злой ветер гнал по улице бурую опавшую листву, Анфиса торопливо шагала к лавке, кутаясь в шаль. На её счастье сам Антип сегодня стоял за прилавком, отпустив помощника. Анфиса встала у прилавка, ожидая, пока старая подслеповатая бабка Копылова заберёт купленный товар и жуя сморщенным ртом покинет лавку.

— Антип Петрович, а я к тебе по делу, — сладким, медовым голоском начала Анфиса, — По-перво́й, дай-кось мне леденцов анисовых полфунта.

— Изволь Анфиса Афанасьевна, — любезно поклонился лавочник, — А вот ещё, мыло привёз позавчера, душистое, не желаешь ли?

— Дай и мыла, оно в хозяйстве вещь необходимая, — Анфиса изо всех сил старалась расположить к себе лавочника, как ей Евдокия наказывала, — Гляди-тко, погода нынче какая, ветер до кости пробирает. Так, поди, снег до Покрова́ ляжет!

— А что, может и ляжет, — отвесив леденцы и заворачивая в бумагу куски мыла, ответил Антип, — У бабки нашей ноги на снег-то ломит, дак который день жалится, спасу нет, как ноги болят.

— Ох, вот и я со своей бедой не знаю, что делать, — вздохнула Анфиса и облокотилась на прилавок, наклонившись ближе к Антипу, — Помню, сказывал ты про старую чудийку, что тебе помогла… Войди в положение, Антип Петрович, подскажи, как к ней попасть? Одна надёжа у меня осталась на доброту твою!

Антип сменился с лица, видать, пожалел уж он о своей несдержанности, что проболтался в тот раз кухарке про чудийку, да теперь как отказать? Она, поди, не абы чья кухарка, а сынка Елизара Пышнеева… хоть сам сынок-то и не знамо кого из себя представлял, а всё ж, папаша евойный Антипу когда-то денег ссудил немало, да с возвратом не торопил, кой-чего и товаром брал, чтоб с прибытком Антипу вышло…

— Сказать-то я тебе скажу, Анфиса Афанасьевна, — тихо проговорил лавочник, — Только потом сама не пожалей, что туда пошла. И меня опосля не кори за такую науку! Не по-Божески добрым людям к таковой помощи прибегать, может когда и расплата нам за это будет, знай.

Дальше лавочник наклонился к самому уху кухарки и зашептал так тихо, что слов его не было слышно, даже сама Анфиса порой натужно морщилась, стараясь расслышать и запомнить слова лавочника.

Довольная добытым слухом, где отыскать эту самую ведунью, Анфиса летела домой ещё быстрее, прижимая к груди покупки. Меж тем, Евдокия в нетерпении ходила по комнате из угла в угол в ожидании возвращения кухарки. Уже и лафитничек приняла, чтоб беспокойное сердце унять, а всё неспокойно было — а ну как откажет лавочник! Что тогда делать?!

В комнату влетела запыхавшаяся Анфиса, снявши шаль, она обмахнулась, покосилась на графинчик на столе, с лафитником в паре.

— Ну, как?

Евдокия смекнула, что Анфису надо приветить поласковее и достала из буфета второй лафитник. Усевшись у стола, заговорщицы стали шептаться, а как нашептались — уставились друг на друга. И как же им теперь добраться-то до чудийки этой? И как Савелия Елизарыча убедить, что одна у него дорога — к чудийке на поклон, ежели желает дела свои поправить, да от батюшкиного гнева опастись.