Простая история

Амрита Альгома, 2003

В мире Джефа существует только ответственность. Там нет радости или веселья, нет спокойствия и любви – есть только Долг. Но ему встречается Николь, которой угрожает смерть. И никакой выполненный долг не может ее спасти. Лишь любовь и доверие. Нужно только поверить…

Экспозиция

1

"Ночь"опять выдалась напряжённая: он все время убегал потом кого-то догонял. Безрезультатные погони, выстрелы, поиск врага, грязь, смерть, кровь вызывали головную боль. Опять приснилась какая-то чушь. Когда это кончится? Всегда, если он спал дома, сон не приносил отдыха. Может так и должно быть, если спишь днём? Хотя, если после дневного дежурства в"башне", он сюда притаскивался полусонный и спал здесь ночью, было то же самое.

Когда это кончится?

Даже в детстве ему не грезились столь захватывающие кошмары, от которых не остается определенных воспоминаний, а только ощущение заброшенности и тоски. Когда это кончится, чёрт побери, когда это кончится?

Отвратительно, когда тебя бросают. Сначала он, наивный, думал: Эмма поступила так сгоряча. Нагуляется, одумается и вернётся. Тогда он с ней разберётся. Прошло больше полугода, пока проявлялось недоумение: почему ушла? Зачем месяцами врала, прежде чем уйти? Потом и вопросы отпали.

Осталось ощущение ущербности: раз ушла, значит, не нужен. Какая разница, почему. Видимо, он сам виноват. Наверное, что-то в нём не так. А может быть — в ней. Неважно. Её он понять не мог, просто принял её решение как факт того, что такую женщину понять мужчина не в состоянии. В его власти только реагировать на её поступки. В то время Джеф женщин просто видеть не мог. Сначала они вызывали в нём бессильный гнев, с течением времени — досаду. И только через два года он осознал, что приобрел новый комплекс.

Женщины были желанны, и это желание близости вызывало глухое раздражение.

Он в то время пробовал периодически пользоваться опытом, накопленным веками человеческого порока, но через некоторое время вынужден был признаться себе, что это самый лёгкий путь к превращению в настоящего женоненавистника.

Получать оплаченное удовлетворение, оставляющее внутри опустошительную досаду, было нетрудно, но его уважение к женщине, как к матери, стремительно падало, что порождало внутренний конфликт между детской памятью и взрослым опытом.

Это Джефу уже совсем не нравилось. Он уже не вспоминал Эмму, ни с болью, ни с озлоблением не вспоминал. Почти сразу где-то в глубине души, выросла уверенность, что он прекрасно проживет и сам, без неё, и вообще без всех. Женщин. Но, видя женщин, он приходил в трудноподавимое бешенство. Его просто выводила из себя их красота и откровенность, их оголённость в стриптизе, их призывные улыбки, их вторжения в его личную территорию.

Джеф начал прятаться от мира. Перестал появляться со Стивом в стриптиз-баре. Забросил летние пляжи. Стив, смеясь, говорил друзьям:"Отстаньте, у нашего Медведя спячка!"Джефа это не задевало. Он пытался отвлечься самообразованием.

Имея аналитический ум, Джеф решил для себя, что он сам себе хороший пациент. Он отстранённо, холодный, наблюдал за своим поведением почти недоумённо. Пытался просчитывать свои реакции и, угадывая их, усаживался на верхней ступеньке складной лестницы, листая большие фолианты по психологии.

Он перечитал всю родительскую"коллекцию психов", как он её называл, и решил, что все психиатры — сдвинутые люди. Да просто невозможно, выучив всё это, остаться нормальным! Но Фрейд и Ницше помогли ему лучше понять самого себя. С удивлением он открыл, что всё его раздражение, весь его гнев направлены только на него самого.

Джеф понял, что начал себя ненавидеть. Он решительно, как решительно начинал любое дело, убеждённый в правильности своего поступка, фактически переселился жить в аэропорт. Там была Жизнь. Люди суетились, торопились, радовались, плакали и, наблюдая за ними, можно было не думать о себе. Он мог днями напролёт сидеть где-нибудь в укромном уголке и рассматривать сцены чужой жизни, словно мыльную оперу. Ему не нужно было переодеваться, мыться, бриться. Люди не замечали его. Кто видит грязного бомжа? Когда он предлагал им свою помощь, они принимали её, с полубрезгливой улыбкой окидывая взглядами двухдневную щетину на его лице.

Тогда он впервые подумал, что мыльная опера — хорошая штука. Отвлекает от грустных мыслей. Занимает ум чепухой, которая тебе в жизни не понадобится. Идеальная система манипулирования. Оставалось только восхищаться тонкой предприимчивости разума.

Какое-то уважение к людям в нём сохранилось: перед дежурством он старательно приводил себя в порядок. Для этого приходилось отправляться домой. Обратно, в свой особняк. С его мраморным полом в гостиной, колоннами у входа, с этими скрипучими ступенями лестницы на второй этаж и нахально разросшимися, одичавшими розами в саду, которые он сам сажал. Для Эммы.

В этом доме он был счастлив дважды: в детстве и сразу после женитьбы, пока не начал подмечать ложь. Одно время он серьёзно обдумывал самоубийство. Но так и не решился осуществить. Пожалуй, даже не потому, что стало страшно. Скорее это была дань уважения родителям или с детства усвоенное убежденное понимание глупости подобного поступка. А может просто от презрения к любого рода слабости и бегству.

Вообще-то, он немалого достиг в свои годы: хорошо оплачиваемая работа, свой дом, старые друзья, он успел жениться и успел развестись. Наверное, это тоже достижение? Тогда почему по прошествии восьми лет одинокой жизни и пяти лет после официального развода иногда так паршиво на душе?

Нет, всё-таки три часа сна после дежурства — это мало. Джеф резко сел на постели, подобрал одеяло с пола. От быстрого движения в череп ударила волна боли.

Точно — не выспался. Оглядел, морщась, собственную спальню. Эта комната ему всегда неуловимо нравилась. С того момента, когда отец впервые распахнул перед ним эту дверь и сказал:"твоя персональная обитель, мой мальчик". Эта комната примирила его с этим домом, который первое время после переезда казался неприглядно маленьким, тёмным, старым, скрипучим.

Когда сюда пришла Эмма, она комнату забраковала. Как это: окна супружеской спальни будут смотреть на улицу? Нет-нет! Она стесняется: а вдруг кто-нибудь её увидит! Представить нельзя, сколько уродов спешат влезть на дерево — подсмотреть, как переодевается женщина! И пришлось перебраться: подальше и напротив. В бывшую комнату бабушки. Вот она, первая неприятная вещь, связанная с Эммой. Живя в этом доме, Джеф потерял четырех близких людей. Иногда ему казалось, что они навещают его. Казалось: мёртвые завидуют живым и не всегда добры — у них иные интересы. Он решил, что самое лучшее для него просто прибрать комнаты. Опустошил их и предпочитал в них не заходить.

А тут на тебе: предлагают поселиться.

Настоящий дурак! Он — уступил. Даже объяснить ничего не попытался. С каким облегчением когда Эмма сбежала, он переехал в свою прежнюю комнату!

Это был один из самых приятных моментов жизни здесь. Последние три месяца комната выглядит почти неплохо, после того, как он нанял помощницу по хозяйству. Хоть паутины под потолком теперь нет. Он взглянул на часы, встал.

День клонился к вечеру. Солнце сияло, как в полдень, но свет уже был мягче.

Странно, именно после памятной весенней грозы он начал возвращаться к жизни. Снова начал гонять себя под музыку каждый день. А ведь это было последнее, что он забросил больше двух лет назад. Может, из страха потерять работу держался до последнего, но болото затягивает. Только этим летом, работая до изнеможения над своим телом, подхлестываемый твёрдостью тяжелого рока, он начал понимать как сильно он упал. Если бы не та гроза…

Давно в его жизни не случалось подобных встрясок. Работа каждое дежурство подкидывает сюрпризы но ситуация, когда приходится высылать спасателя на повреждённый самолёт, встречается не слишком часто. А то, что при этом удалось сохранить и саму машину — вообще редкость.

Как на него тогда подействовала жизненная сила этой девочки! Хлёстко ударила по его вялой апатии. Она так его поразила, что он принял решение, поставившее мгновенно на карту всю его жизнь, карьеру, будущее. В его практике не было случая, чтобы бывший пилот этой марки самолетов, работая диспетчером, взялся сам вести такой борт на посадку, не ожидая заводского консультанта. Он получил настолько сильный импульс, что вся его жизнь изменилась при этом. Вернее, даже не жизнь, а мировоззрение. Привычные приоритеты. Ну, а под давлением этого, и сама жизнь, в конечном счёте. И это всего лишь впечатление от встречи со вчерашним проблемным подростком, ещё девчонкой, которой едва стукнуло семнадцать! Девчонкой, настолько сильно любившей эту самую жизнь, что она преодолела ситуацию, которая иногда не по плечу взрослому человеку.

Куда сейчас исчез её голос, безмолвно звавший его летом?

В ванной он покопался на полке в поисках мяты. Кончилась. Ладно, можно будет купить по дороге. Или заказать мятный чай прямо в"башне". Может, это даже хорошо, что болит голова? Значит, он жив. Хотя боль и неплохое доказательство жизни, но едва его после того напряженного дежурства весной, треснуло резью по животу, он чувствовал себя более дохлым, чем тогда, когда ничего не болело. Стив похлопал его по плечу:"ну всё, Медведь, исчерпал ты лимит естественного здоровья. Застукал и тебя диспетчерский бич".

И Джеф, как куча мала его предшественников, внял совету Барреля и бегом дёрнул к врачу. Язвы у него не оказалось, нашёлся только острый гастрит. Посмотрев список концентратов, выписанных врачом, Джеф махнул рукой и покопавшись на чердаке нашел старый бабушкин рецепт: овсяный кисель натощак и потом, через шесть часов регулярно.

Кисельным любителем он никогда не был и оценить его вряд ли бы смог, даже при отменных вкусовых качествах. Овсянку ещё можно перенести, особенно, если ты в Англии. Но вместе это едва совместимо. Хоть и эффективно. Вся"башня"от души потешалась, наблюдая Джефово возрождение: разве можно с веселой физиономией пить такую гадость? Надо, кстати, бросить в сумку термос с очередной порцией лошадиной снеди.

Джеф взглянул на своё отражение в зеркале.

Поморщился. Заспанная физиономия, взлохмаченные волосы. Надо побриться, а то можно и испугаться."И поторопись!" — одёрнул он сам себя: с размышлениями этими можно и на работу опоздать. А поторопиться действительно следовало: сегодня у него была подмена. Подмена перед дежурством — это плохо: никогда не знаешь, как обернётся дело. Даже такой спокойный день, как сегодняшний, утомляет, а недостаток времени для отдызи сильно осложняет последующее дежурство. Он толком не выспался. С подменой всегда так: время на отдых есть, а не отдыхается. Подмена — то же дежурство. Только сидишь не за своим монитором, а скачешь по всей «башне» давая возможность отдохнуть другим. У него был, конечно, большой перерыв чтоб успеть отдохнуть до собственного дежурства, но перед своей сменой он всегда спит тревожно. Около часа на дорогу из шести имеющихся, да часа два покрутиться в кровати, пытаясь уснуть.

Плотный получился график в эту неделю. Так не делается. Ему, как, наверное, любому сотруднику иногда хотелось пойти и свернуть шеи всей администрации разом. Интересно, почему в управлении оказываются люди, которые не хотят больше узнать о том, чем они управляют? Молодец Стив: он всегда находит контраргументы для начальства. Но в этот раз даже ему не повезло: у Стива подмена перед собственным дежурством — хуже не придумаешь.

Джеф потянулся. Зачем он только домой приезжал? Повалялся бы в"башне"на диване.

— Нос в муке, хвост в муке, — сказал он сам себе, с пристальным вниманием разглядывая в зеркале, как его отражение произносит слоги. — Ухо в кислом молоке.

Ощущение прохлады лезвий на коже вернуло его в размытое настроение. Скоро ноябрь. Опять день рождения. Тридцать семь лет. Говорят, это годы расцвета. Нужно радоваться. Кстати, ещё говорят, что это критический возраст: многие умирают в этот период. Чем же так нравится той стороне тридцатисемилетие? Не понятно.

Может, ему тоже ещё повезёт за оставшееся время, а может — случится что другое. Плавало где-то в глубине души ощущение грани — край жизни или край временного отрезка.

Чтобы не спускаться в гараж из гостиной, он вышел на улицу. В гараже, задвинутый в глубину, рядом с лестницей, ведущей в дом, стоял"Дьявол", ждал смирненько своего часа. И манил. Манил к себе. Яростно, неудержимо.

Джеф купил его вскоре после своей идиотской женитьбы и ни как не мог взять в толк, что же так не нравилось в этой машине Эмме: простой радиоприёмник, отсутствие антиблокировочной системы для тормозов или ручные стеклоподъемники? Джефа это не беспокоило: зато машина лёгкая. А простота была приятна.

Джефа машина восхищала: изумительно изящный кузов. Цвет он выбрал тёмный — жёлтого Джеф тогда совсем не любил. Увидев этот автомобиль впервые, Эмма вся скривилась и сказала, что тёмный цвет такой машине совсем не идёт, словно рассуждала о платье на соседке. Странно, как она могла так заявлять, если была совершенно не в состоянии отличить Diablo от Countach, даже зная о непривычной, по спортивным меркам, длине"Дьявола".

Покупки Эмма не оценила: каждый раз, оказываясь в машине, она нудно бурчала, что не желает лёжа играть в"Русскую рулетку". Было просто досадно, что Джефу с удовольствием просвистеть по дороге с истинной скоростью этого автомобиля ни разу так и не удалось.

Джеф не мог примириться с мыслью, что его симпатию к этой марке подтачивает конкретный экземпляр, который он терпеть не мог настолько, что, как только попадался на глаза серебрящийся темнотой кузов, у него портилось настроение. Но со странным мазохизмом контролировал состояние автомобиля, сам не понимая, зачем. Может, надеялся подсознательно, что всё ещё вернётся назад и можно будет что-то исправить? Сейчас, зачехлённый, словно прилипший к полу гаража"Дьявол"был почти невидим за"Бьюиком", если входить в гараж снаружи. Наверное, надо позвонить Логану. Хоть это и не его профиль, но он точно что-нибудь придумает. Чтобы такой пройдоха, как его бывший одноклассник, да не сумел сбыть чего с рук!

На улице его обнял осенний ветер, завернул на спину расстегнутую куртку. Ого! Противная штука. Этот денёк будет трудным дежурством. Джеф поднял воротник и, поёживаясь, открыл ворота гаража. К концу дня холодает всё сильнее: лето закончилось. Резко тронул красный"Бьюик"с места, поехал, поглядывая в зеркало, как автоматически закрываются ворота. Вслед за машиной полетели жёлтые листья, потом плавно осели на асфальте, пятная его светлыми точками.

Заметил впереди знакомую фигуру, чертыхнулся про себя, притормаживая. Интересно, что это он тут шарахается? Ишь, как помахивает своим зонтом, как тростью и что за дурацкая привычка?

Опустил стекло, подгоняя машину прямо к Майку. Тот, снимая шляпу, смотрел, как Джеф тормозит, ждал спокойно. Знает, чёрт, что Джеф прямо к нему подкатит. Всегда он всё знает наперёд, чтобы Джеф не протяпал.

Майк заулыбался, когда"Бьюик"остановится, видя открытое окно, слегка наклонился и оперся локтями о дверцу, запихнув свою шляпу в машину. Ещё бы зонт сюда же сунул. Ну, что ему опять надо?

— Ты сегодня идеально рассчитал: у меня сейчас дежурство, — съязвил Джеф недовольно.

Майк, словно извиняясь перед ним, улыбнулся шире.

— Да я собственно ненадолго: только взглянуть на тебя хотел.

И замолчал, придирчиво оглядывая Джефа.

Джеф тайком вздохнул: принесла же его нелёгкая.

— Так смотри, — с непередаваемым выражением сказал он, не оставаясь в долгу и тоже смерив его взглядом в ожидании.

Похоже, у него всё хорошо: как обычно идеально сидит костюм под распахнутым летним пальто, как обычно, весь ухоженный и галстук в тон. И когда успевает? Джеф представил, как Майк на своих совещаниях подправляет под столом маникюр и усмехнулся, обшарив взглядом его лицо.

Невозмутимость Майка демонстрировала достаточное количество поглощённых витаминов. Можно считать, он в полном порядке. Да и разве у него может быть иначе? Всё всегда предусмотрено, всё рассчитано, всё подготовлено заранее на любой, самый непредвиденный случай. Джеф в жизни своей не встречал большего прагматика, чем собственный дядя.

Майк стоял возле машины, не протестуя, не раздражаясь, улыбался вполне весело. Ветер растрепал его седые волосы, но он даже не попытался пригладить их.

— Что ты нелюбезный такой?

— А что с тобой любезничать? — Джеф, усмехнувшись, оглядел его снова. — Какими судьбами ты сюда забрёл, пеший?

— Прогуляться решил, — пожал плечами Майк.

— Здесь? — Спросил Джеф, подняв кончик левой брови.

— Ты улицу уже купил? Как дела?

— Голова болит, — пожаловался Джеф, решив подкинуть ему одно полешко, что бы успокоился.

Майк сразу насторожился, оглядел его внимательнее. Когда его глаза становились тревожными, Джеф просто не переносил. Можно выдержать что угодно, только не эту"заботу".

— Опять ты не выспался? — Обеспокоено поинтересовался Майк.

— Выживу, — уронил Джеф.

Несколько секунд они дружно помолчали, но едва Джеф счёл, что теперь можно послать его к чёрту, Майк ожил, не давая ему такой возможности:

— Не пригласишь? — снова ослепительно улыбнулся он, кивая на сиденье.

В вопросе улавливалась незыблемая уверенность, что Джеф страшно рад его подвезти. Слышно было, как полы лёгкого пальто с шорохом хлопают его по ногам.

— Ты же прогуляться решил? — Обречённо уточнил Джеф.

Майк опустил голову, поискал кнопочку под стеклом. Открыл дверь и уселся. Ну вот, сам и напросился с этим полешком. Теперь от него не отвяжешься.

— Куда тебя подбросить? — Недовольно спросил Джеф.

— Можешь выгрузить у аэропорта, — дружелюбно посоветовал Майк и тут же объяснил: — Мне оттуда ближе.

Джеф хмыкнул. Отдалиться от дома ещё на тридцать миль — это ближе? Но спорить всё равно бесполезно, да и сроки поджимают. Заезжать за мятой уже нет времени. Плевать, не малыш, доберется. Буркнул:

— Пристегнись.

Уже у моста его застал звонок Стива:

— Ты едешь?

Да, Стиву не позавидуешь — у него сегодня была подмена перед дежурством.

— Еду, — злобно сообщил Джеф.

Что это со Стивом? Устал? Проверять вздумал.

— А что злой? — Заинтересовался далёкий Стив, ясно окруженный шелестом голосов.

Только и осталось пуститься в объяснения по телефону.

— Тут тебе Майк привет передаёт, — процедил Джеф, покосившись на Майка. Тот радостно закивал, блистая улыбкой.

— А! — Понимающе протянул Стив. — Ну, следуй.

2

— Дорогая, ты насмотрелась популярных поделок современного киноискусства — засмеялся отец Вильхельм. — Уверяю, твои предположения совершенно беспочвенны.

— Ну почему же? — Запротестовала несогласная с ним, Марина. Так и сказал бы просто:"ну ты брякнула, Мери!" — Вспомните, сколько у Евангелистов примеров в Новом Завете! Изгнание бесов, даже на расстоянии! Помните ту женщину, которая ответила Иисусу, что и псы подбирают куски от стола? Дочь её была одержима бесом и мучилась. Моя девочка тоже мучается. Она сама не своя, говорит такие гадости, старается делать плохие поступки, но она ведь хорошая девочка, ей самой это не нравится. Может быть, ей бы помог обряд экзорцизма.

Отец Вильхельм оторвался от своей работы, внимательно разглядывая палец на руке у статуи Сердца Иисуса, который он только что осторожно приклеивал и так же внимательно оглядел Марину, словно высматривая: не нужно ли приклеить и ей что-нибудь.

— У меня всё в порядке, — сообщила она, выставляя вперед ладони.

Настоятель засмеялся. Звук его смеха легко прокатился по ризнице басистым колокольчиком. Растаял тихо в следующей комнате за открытой дверью. Затерялся где-то в её таинственной глубине, среди наставленных высоких шкафов. Отец Вильхельм достал бутылочку с растворителем и намочив кусок ткани, старательно вытер маленькую кисть. В воздухе резко запахло ацетоном.

— Бес, которым одержима Николь, называется постпубертатный возраст, — мягко сообщил он, на что Марина только поморщилась и чихнула. — Ты и сама отлично знаешь. Пойдем с тобой выйдем отсюда, чтобы не было для тебя проблем.

— Вы хотите сказать, что не верите в одержимость, отец мой? — Марина едва обратила внимание на его заботу, просто отметила, как должное. И только мгновение спустя, устыдилась. Разве его обязанность помнить о её аллергии?

— Почему же, верю.

Она смотрела, как он спокойно убирает своё"рабочее место": ставит осторожными движениями статую на стол, затем, не торопясь, сворачивает газету с обрезками дерева, клочками ткани, испещренную каплями краски и клея. Прищурив глаз, он примерился и бросил свёрнутый газетный лист, попав точно в корзинку, стоящую возле стены под окном.

— Или церковь уже не проводит в нашем современном мире такой обряд? Вы хотите сказать, это уже средневековщина, да? — поинтересовалась Марина. Посмеиваясь, отец похлопал её по руке. Поднялся, убирая в ящик клей и кисть.

— Не совсем. Для этого нужны серьёзные показания, Мери. Нужно, чтобы были очень и очень большие проблемы, — поманив её за собой, отец Вильхельм вышел из ризницы под высокие своды храма. Марина, пошла следом, оглянувшись напоследок на статую Христа. — Вообще, если присутствует большая опасность, например, от наркомании или алкоголизма, уже можно говорить об одержимости. Каждый священник может производить экзорцизм. И производят, но не очень часто. Иногда даже и не сообщают пациенту о сущности обряда: знающий верующий поймет и так. И не признаются в этом, обычно. Ну, кто скажет:"а вот у нас в приходе одержимый!"или:"меня избавили от одержимости"…

Он помолчал, остановившись и рассматривая, задрав голову, витраж над хорами, под которыми находился вход. Несколько витражных стекол лопнули, что явилось большим огорчением и большими расходами. Временно вставили простые стекла, которые светлыми пятнами нарушали всю композицию. Марина проследила направление его взгляда и угадала его неслышный вздох. Сразу ясно, настоятель до сих пор не нашёл денег на этот непредвиденный ремонт. А ведь эти стекла лопнули ещё перед началом лета. Затем он двинулся дальше, чуть опустив плечи. Оглянулся и окликнул её, видя, что она всё ещё стоит в дверях ризницы, глядя на огромный алтарь.

— Пойдём, пойдём, Мери. У нас в епархии есть назначенный экзорцист. Такое утверждение тебя убеждает в серьёзном отношении церкви к данному вопросу? Хотя к чему это я тебя спрашиваю? Может, тебе нужно снова походить на уроки катехизации, а Мери?

Марина догнала его и сразу вспылила, услышав последнюю фразу. Попыталась взять себя в руки, но, не удержавшись, поинтересовалась:

— Сразу сделали вывод, что я забыла основы вероучения, отец мой? — и едва уловимая обида всё же мелькнула в её голосе.

Он, повернувшись к ней, положил ладони ей на плечи.

— Помилуй, я сам регулярно хожу на подобные уроки, думается, мне очень нужны уроки по изучению Библии, я её знаю недостаточно.

— Вы шутите? — Спросила, остывая, Марина.

— Нет, что ты, дитя моё! Ни в коей мере. Какие уж тут шутки? — отец Вильхельм отпустил её, и медленно двинулся дальше по центральному нефу. — Так что же, ты столь мало доверяешь церкви, как телу Христову, в вопросах отношения к лукавому?

— Ну, может быть, — неуверенно ответила Марина. — Но если церковь принимает во внимание проблемы одержимых, тогда..?

— Для начала одержимость надо доказать, понимаешь? Но чтобы доказать одержимость, нужна не одна комиссия специалистов. Такое доказательство может потребовать больших усилий, может занять очень много времени. Подобные решения до сих пор принимаются в церкви, но достаточно редко. Уверяю тебя, если моё мнение для тебя что-то значит: это — не настолько тяжёлый случай. Если тебя беспокоит поведение Ники, могу предложить походить на все крещения, совершаемые в приходе.

— Почему именно на крещения?

— Потому, что любое крещение напоминает нам собственное принятие в церковь, позволяет обновить наши обетования. Ну и на церковные праздники, конечно. Впрочем, ты их и так не пропускаешь. Удивляюсь твоим вопросам. Чему я тебя учил? Торжественный чин мессы содержит в себе малый экзорцизм. Он, кстати, есть и в молитвенниках, так что можно просто его читать дома вслух, если уж тебе недостаточно Розария. Изгнание бесов зависит от вашей веры, а не от наличия сана. Та женщина, которую ты привела в пример, получила по вере своей, подумай об этом, — настоятель легонько похлопал Марину по руке, провожая её к выходу.

"Короче, молись Мери и все дела, придумываешь ерунду" — промелькнуло у неё в голове.

Они тихо шли по центральному проходу храма и над ними плыли звуки органа: на хорах кипела подготовка ко второй утренней мессе. Сосредоточенность храма в преддверии дня совсем не нарушалась этой работой. Марине всегда нравилось такое время: сидишь со своими мыслями, а вокруг гуляет ожидание Встречи. И алтарь, накрытый белой скатертью, и люди, занятые вблизи него своими делами, и статуи святых у стен, и иконы Крестного Пути над ними — все в храме ждёт, когда придут верные и начнется месса.

— Тебе нужно научиться управлять своими паническими построениями, Мери, — негромко говорил отец Вильхельм, размеренно и неторопливо шагая рядом с ней. — Поверь, вся эта нынешняя ситуация вовсе не так ужасна, как ты её видишь. По-моему, когда Николь только пошла в школу, ты переживала ничуть не меньше. Она славная девочка и уверяю тебя, хоть у неё сейчас и трудное время, она справится.

Марина шла рядом с ним, опустив голову и со скрытым недовольством слушала совсем не то, что хотела слышать. Да, ему легко говорить — возьми себя в руки. Он этим всю жизнь занимается. И вместе с этим, она точно знала, что он прав. Если бы действительно, вот так, разом, можно было, просто успокоившись, избавиться от всех житейских проблем. Она скосила глаза, рассматривая его усталый профиль. Городская суетливая жизнь ему явно на пользу не шла. Отец Вильхельм постарел, хотя белые волосы так же задиристо топорщились на макушке, как и раньше.

— Её внешние реакции, — продолжал он между тем, ступая рядом с ней неожиданно твёрдо, — отражают юношеский максимализм и вполне соответствуют норме. Это всего лишь познание самой себя — она сейчас учится адаптироваться в мире. Она правда быстро устаёт, что не очень характерно для её возраста. Думаю, это связано с её общей внутренней организацией — ведь каждый человек уникален. Ты посмотри на листья: сколько их на дереве, а ведь они все разные. Если бы Ники была на кого-то похожа, она по меньшей мере родилась бы не одна, а ведь даже близнецы очень отличаются друг от друга. Но не мне это тебе говорить, правда? Поэтому, пусть тебя не смущает её усталость и дурное настроение. Она просто становится нетерпеливой, но разве не на всех нас усталость влияет подобным образом? У неё есть прекрасная способность — она быстро останавливается. Я бы сказал, что у Ники скорее холерический темперамент. Отдохнув, она сразу становится более терпимой к мировой несправедливости. Сейчас внешние движения характера стремительны. — Отец остановился под аркой входа в храм, посмотрел на Марину. — У меня не было никаких проблем с Ники. — Он улыбнулся.

Они стояли в центре прохода, мимо них мелкими шажками почти пробегали взад-вперед министранты. Священник помолчал, рассматривая Марину. Она молчала тоже.

Неожиданно он поинтересовался:

— Как дела у мистера Лобель?

— Спасибо, хорошо, — отстранённо ответила Марина. Вяло улыбнулась, скрывая своё недовольство и соглашаясь с закрытием темы. — Он сильно тоскует по вашим совместным рыбалкам.

— Я тоже часто вспоминаю их, — засмеялся настоятель.

В его голосе промелькнула едва уловимая грусть.

— Приезжайте, за чем же дело стало?

— Моё время мне не принадлежит, — он с сожалением развёл руками. Марина тихонько вздохнула. — Ну, как, немного повеселела?

— Немного, — снова улыбнулась она, на этот раз мягче. Зачем его огорчать? Раз он тоже ничего не может сделать, значит, свои проблемы придётся решать ей самой и Богу. — Спасибо. До встречи.

Она протянула руку.

— С Богом, Унылая Леди, — пожимая её руку, улыбнулся отец Вильхельм, называя её детским прозвищем, отчего у Марины потеплело внутри.

3

Шофер, увидев её спускающейся с высокого крыльца, подогнал машину к самым ступеням. Марина подождала, когда он откроет дверцу, и устроилась на переднем сидении. Все на фирме знали, что миссис Гордон ездит только на переднем сидении, сзади её укачивает. Она, отмечая, насколько быстро он выскочил из машины, усмехнулась: да, вымуштровал Том своих подчинённых. Интересно, чего здесь больше: уважения к боссу или страха потерять работу? Марина могла побиться об заклад, что скорее вторая причина добавляет ей комфорта в жизни, но ведь всегда хочется надеяться на лучшее.

Глядя, как раскрывается перед ней дорога, она вспоминала сегодняшний разговор. Ники за последние три месяца снова стала так же непереносима, как в прошлом году, когда начала свою войну с преподавателями школ. Конечно, она ранимая девочка, она талантлива, но нельзя же позволять себе неуважительно относиться к людям.

Порой Марина, при всём желании её оправдать и при всей своей любви к Ники, не могла не согласиться с Томом, что тут нужна жёсткая руководящая рука. К сожалению, Том использовал своё умение руководить Ники нерегулярно, а у Марины никогда на неё просто не хватало характера. Если им случалось сталкиваться из-за какой-нибудь мелочи, Ники всегда ухитрялась настоять на своём мнении. Нельзя сказать, что это было единоборство характеров, нет, Ники легко подчинялась, если Марина приказывала ей, и с ещё большим усердием, если приказ был подкреплен распоряжением Тома.

Но как только Ники чувствовала просьбу, она упиралась с изощрённой хитростью, находила такие аргументы, что Марина отступала. Иногда ей казалось: она уступает Ники только потому, что малышка упрямее. Иногда, напротив, Марина приходила к выводу, что всё объясняет её собственное чувство вины перед Элен.

Воспоминание о сестре, так неожиданно и неприятно потревоженное разговором с настоятелем, моментально проросло внутри. Всколыхнувшись, побежали круги: вот отец Вильхельм и папа сидят на берегу огромного изогнутого озера, оба уставившись на поплавки, вот Элен играет с Гердой: крепкая немецкая овчарка сопровождала их всё детство, признавая за хозяйку именно Элен. Вот мама стучит в большой котёл, висящий на заднем дворе, и его гулкий звон стелется над водой, настигая беленькую яхту, где папа устраивал экзамен Тому для"проверки его человеческих качеств". Это называлось"познакомиться поближе". Марина всегда удивлялась пристрастию отца вытащить человека в какое-нибудь, пусть небольшое, но поистине экстремальное приключение.

Отец обожает Ники, было даже странно, как он позволил забрать её от них. Ники всё время тайком ездит к бабушке с дедом, ненадолго, хотя отлично знает, как это не нравится Тому. Несомненно, половина её пропусков в школе связана именно с этими поездками. Иногда Марине казалось, что чувства ответственности у Ники нет ни на грамм. Но папа всегда таскал её с собой везде: и на озеро под парусом, и в лес, где стоит его зимний домик. В таких путешествиях невозможно переложить на кого-то другого своё дело. Раз папа видит в Ники человека, которому можно доверить свою жизнь, а зимой, в лесу, вопрос ставится именно так, видимо, у него есть на это свои причины.

Страсть к охоте он не изжил, даже достигнув своих семидесяти лет. Правда, с увеличением штрафов за незаконную охоту, ему пришлось стать фанатичным фотографом. Он занялся фотографией в пятьдесят лет. Ники даже представить не может, как это дед раньше стрелял из ружья. Две его фотовыставки не принесли ему много денег или известность, но некоторые снимки до сих пор публикуют даже профессиональные журналы. За двадцать лет отец ухитрился достаточно глубоко узнать особенности фотообъективов, композицию и проблемы освещения: Марина в этом совсем не разбиралась. И не потому, что ей не нравилось. Просто у неё неожиданно обнаружилась аллергия на проявитель. Когда рука отца с вечно желтыми пальцами трепала её за щеку, на неё нападал настоящий Монстр-Чих.

Вспоминать дом всегда было и приятно, и грустно.

Рана, так и не зажившая за минувшее шестилетие, не давала ей насладиться покоем дома, когда она приезжала туда, а в разлуке с родителями её грызла тоска.

Марина казалась себе ребёнком, выброшенным в жизнь по необходимости. Она работала в фирме мужа, участвовала в благотворительных акциях, она вечно оказывалась в каких-то школьных комитетах, где училась Ники и всё равно чувствовала себя заблудившейся маленькой девочкой. Когда-то Том ей сказал:"тебе мешает жить твоё непомерное чувство вины". Почему она ощущает себя виноватой в смерти сестры, в самом деле? Раз её не смогли спасти врачи, наверное, так было нужно?

Она не винила Бога, она примирилась с этой смертью, но ей не нравилось собственное поведение. Марине казалось: если бы она не была так откровенна с Элен, то сестра была бы жива до сих пор. А может и не в откровенности вовсе дело — близнецы порой слишком близки друг другу. Врачи утверждали, что любой человек может оказаться жертвой обстоятельств, а после серьёзной аварии, как это случилось с Элен, трудно выжить, и отрицательные эмоции тут не играют роли, но Марина, упрямая, как и все члены её семьи, была уверена в обратном.

Когда-то она вычитала: смех, искренний и радостный, прибавляет к жизни человека пять минут. Вряд ли это было академическое исследование, скорее уж женский журнал, но это застряло в голове. Прилипло неотделимо к убеждениям. Вся жизнь её сестры была связана с Томом. В нём был смысл её жизни. Том никогда об этом с Мариной не говорил, даже если она спрашивала, старался уйти от ответа. Сейчас, приобретя какой-то жизненный опыт, Марина удивлялась, как такой треугольник мог вообще возникнуть. Наверное, с точки зрения мужчины это было совершенно естественно — ухаживать за двумя девушками сразу. Но с точки зрения самокритичной Марины, ситуация, по прошествии времени, с холодной головой, оказалась неприглядной.

Марина пришла к выводу, что она всю жизнь завидовала своей сестре. У той было всё, чего не хватало Марине. Собственность Марины ей самой не нравилось: она любила светлые волосы — и родилась шатенкой. Она красилась, она обесцвечивалась, но её темно-русые, тонкие пряди всё равно всегда оставались с ней. Элен родилась белокурой. Это было тем более обидно, что разница между их появлением на свет не превышала двадцати минут.

Марине нравились синие глаза, её же глаза были зелёными и напоминали ей великие болота, возле которых они устраивали пикники в школе. У Элен были синие глаза. Как могло такое случиться? Марина полагала, что такой тип женщины, как она сама, не привлекателен. Пусть темноволосыми будут мужчины, это красиво. Но женщина должна вызывать чувство восхищения. Иногда казалось, что Элен досталось всё: рост — она была немного выше Марины; сила, энергия, красота и здоровье. Марина видела саму себя её чахлой тенью.

У Ники, кстати, глаза тоже зелёные. Что за причудливая тасовка генов? Странно так получается в жизни. Может быть, ещё из-за этого тоже Марина её тайком жалела. Элен всегда мечтала о мужских профессиях и имела твёрдый характер — характером она пошла в отца. Марину все воспринимали незаметной тихоней на фоне своей сестры и единственный, кто интересовался её мнением, пожалуй, была именно Элен. Если бы отец признался сейчас Марине, что он испытывает муки совести из-за смерти своей дочери, полагая, что он мало её любил, поскольку его любимицей была нежная, уступчивая Мери, а не настойчивая Алина, Марина была бы изумлена до глубины души. Она этого не знала. Родители часто не говорят детям правды. Эту тайну мистера Лобель знало только трое: жена, с которой он пожил около пятидесяти лет, отец Вильхельм и Том. Нелюбимый зять. Но все они никогда не демонстрировали этого знания.

В Николь мистер Лобель души не чаял: это было видно. Кто же не любит внуков? А она была у него одна. Единственная. Она была похожа на Элен, но гораздо мягче, уютнее, более чуткая. Просто невероятный сплав из двух его дочерей.

Марина молча смотрела на мелькающие за окном улицы: утром не до размышлений. За пятнадцать минут наткнулись на две пробки, пришлось ехать в объезд. Обычно она торопила шофёра, но не сегодня. Воспоминания создали настроение. Всё же, напомнив ей о рыбалке на озере, отец Вильхельм направил тишину в душу. Задумчивая молчаливость для деятельной нынешней Марины была даже странной. Шофёр молчал, следя за дорогой и не нарушая этой отрешённой пустоты. Наконец Марина потёрла пальцы, возвращаясь мысленно к делам. Сегодня Николь должна уйти раньше всех. Из-за предстоящей презентации всё идет скачками: Марина не переносила этих перемен в расписании. Огляделась: вокруг начинались парки. Она намеревалась отправиться сразу в офис, но пришлось вернуться, потому, что она взяла с собой не ту сумочку. Там остался диск, и телефон, и пудреница, как можно быть такой рассеянной? Скоро уже дом. Интересно, проследил Том, чтобы Ники вышла вовремя, иначе опять будет звонок из учительской. Эта школа на холме, в которую Том записал Николь ещё прошлой весной, оказалась действительно на высоте: она давала хорошую подготовку и оценивалась как одна из лучших в городе. Кроме того, Николь нашла здесь нескольких друзей, что было приятной неожиданностью. Оказывается, здесь учился Грег Мак Меган, с которым она дружила, когда жила у родителей Марины. И здесь учился Райан Бренд Андерсон, сын Питера, товарища Тома ещё лицейских времен. Правда, Николь вряд ли он нравится, после её совместной с ним летней поездки. Это лето её, думается, и изменило.

Кажется, на первый взгляд, она хорошо влилась в коллектив своего нового класса, потому, что одноклассники относятся к ней без настороженности и, как отметила классная дама, даже покрывают её пропуски, что они вряд ли стали бы делать, если бы она была им неприятна. После каждого перевода Ники в новую школу, оплата становилась всё выше и выше. И Марина начинала подозревать, что скоро они будут работать только на образование. Ники, казалось, и ухом не вела. Для неё была самая ненавистная тема — это школа.

Приехали. Марина легко выбралась из машины, не дожидаясь, когда шофер откроет дверцу, на ходу уронила:"спасибо", улыбнувшись. Когда она вошла, стягивая перчатки, Том разговаривал по телефону. Начинался рабочий день.

Марина взяла с журнального стола учебники, оставленные Николь. Странно, почему она их здесь бросила? Забыла вытащить вчера или решила, что эти не понадобятся? Надо спросить у Тома. Неужели он просидел в кабинете и не видел, как она уходила?

— Николь очень ответственная девочка! — Услышала она резкий голос Тома.

Так. Звонят из школы. Ясно, Том проворонил время и не выгнал её вовремя. Значит, она опоздала. Или что-то опять натворила. Зная Николь, этому можно не удивляться. Марина торопливо переложила учебники со столика в ящик для карт. Похоже, лучше не спрашивать Тома, почему она их оставила здесь. Не стоит подливать масла в огонь: день только начался, а Том Уже Взбешён.

Услышав её шаги, он раздражённо бросил телефонную трубку.

— Кто там? — Спросила Марина.

Месса всё-таки подействовала на неё умиротворяюще.

— А то ты не слышала! Миссис Джонс,"ненавистная классная"или как там её, кто же ещё такую рань! Ведь она обещала, что не будет никаких опозданий!

— Кто, миссис Джонс?

— Тебе смешно?

— Нет, — торопливо уверила его Марина.

Том укоризненно смотрел на неё, кипя и демонстрируя сам себе знание сленга.

— И что, так сильно не понравилось миссис Джонс её опоздание, раз она позвонила прямо с утра? — Марина попыталась ему показать своё единство с ним, пряча досаду.

— Она позвонила и велела, чтобы я разбудил свою дочь, иначе Ники опоздает на тестирование. Её вообще нет в школе!

Вот это уже было странно.

— Но она ушла?

— Ушла, — всё ещё злясь, бросил он.

— Но где же она тогда? — Спросила его озадаченная Марина.

— Откуда мне знать? — Рявкнул Том.

Марина полезла в сумочку за телефоном и набрала номер Николь.

— Да! — Услышала она тихий голос.

— Ники, ты где?

— Развлекаюсь. — Что-то у неё постукивало: Николь явно злилась и старалась это скрыть. — Мама, у меня сломался замок — дверь вообще не закрывается.

— Как мне надоела Эта… Чертова… Школа! — Бушевал перед Мариной Том. — Да за те деньги, что я им плачу, Ники может вообще не посещать занятия. Какого чёрта они мне звонят?

— Тебя ищет твоя классная, не опоздай, — предупредила Марина Николь. — Брось, Ники, свою дверь — даже если вытащат всё, там нет ничего ценнее твоего теста, — и добавила для Николь, но глядя на Тома. — Ты уверял меня, что это хорошая школа, когда записывал Николь туда.

— Что, папа рвёт и мечет? — Уныло спросила Николь в трубке.

— Да, — сказала Марина.

— Пока, — шепнула Николь, отключаясь.

— Мне надоело то чувство ущербности, которое они пытаются мне привить, ещё в детстве надоело! Эти постоянные звонки и угрозы, что столь убогий ребёнок, как Николь, возможно, совсем не подходит для такой респектабельной школы. — Том неприятным голосом кого-то передразнил. — Может для неё найдется более подходящее место в другом районе, училась же она где-то раньше! И ещё вопрос, как это в такой приличной семье могла быть воспитана такая девочка. Может быть, семья не настолько положительная, как сначала показалось, если так велика разница между внутренним мировоззрением семьи и мировоззрением школы, воспитавшей, надо сказать, три поколения хороших граждан, которыми гордится. Я просто придушу эту девчонку, из-за которой мне приходится сидеть в луже!

Которая, которую… Как ей надоели его жалобы! Все вокруг хорошего Тома виноваты и ничего не понимают. Он один старается, а его усилий никто не ценит.

— Том? — Окликнула она.

Том только махнул рукой."Ну же, посмотри на меня." — Подумала она. Привлеченный тишиной, он недовольно повернулся.

— Поставь себя на место Ники. — Предложила Марина. — Вы же начали так хорошо понимать друг друга весной. Ну что опять случилось?

— Зато всё лето она вела себя, как полная дура! Все эти её убегания из дому с утра и болтание на улицах. А её поведение в лагере?! У меня не хватает на неё терпения.

— В лагерь она ехать не хотела. Ты ведь не стал её слушать. Почему тебе так трудно согласиться с тем, что ей может быть плохо там, где ты считаешь, ей должно быть хорошо?

— У тебя такие туманные заявления, что мне трудно уловить их смысл, — он сердито огляделся. — Куда опять засунули мой файл с договором?

Ну, приехали. Том в плохом настроении просто невыносим.

— Не знаю, я не видела, — ровно сообщила Марина.

— Да ты же здесь копалась! Опять день начался неудачно! Ники со своими прогулами, эта Джонс со своими претензиями! Ты! Куда-то бумаги засунула. Вечно её защищаешь!

— Я её люблю, вот и защищаю. Как жить, если на тебя весь мир ополчился и ещё родители в придачу?

— Ты ей потворствуешь! Покрываешь её проделки.

— Неправда, — возразила, защищаясь, Марина. — Просто у Ники сложный возраст. Она выросла. Она состоявшийся человек, со своим собственным мнением, своими принципами, с собственными взглядами. А ты видишь в ней куклу, которую можно поставить в уголок: пусть не отвлекает. Придут гости — заведём, покажем наше чудо. Кончился завод и опять туда же. Ты лишаешь её права на обладание своей собственной личностью.

— Странные у тебя сравнения, — хмуро сказал Том. — Пока её личность оплачиваю я, она принадлежит мне и не толкуй тут о собственности.

— Характер формируется к пяти годам. Дальше мы занимаемся только тем, что перевоспитываем того, кого сами же выучили, как жить в этом мире.

Том смотрел на неё, явно уже думая о другом: некогда заниматься философией с утра. Он глубоко вздохнул.

— Ладно. Скажи мне лучше, Мери, как ты сегодня будешь проводить презентацию программы? Дай-ка мне её, кстати.

Марина с досадой передернула плечами. Как только спор переходит на зыбкую почву взаимной ответственности, Том сразу меняет тему. Иногда ей казалось, что он прекрасно понимает её, а иногда, напротив, она приходила к мысли, что он ничего в жизни не смыслит. Лучше оставить всё так, как есть. Не ссориться же с утра с ним?

Марина поднялась к себе за сумочкой. Вернувшись к Тому, подала ему диск. Стояла рядом, смотрела, как он делает себе какие-то заметки, уткнувшись в экран и думала про себя, что во всём этом недовольстве дочерью сквозит голый эгоизм Тома. Ему просто не нравится"сидеть в луже".

Ники не идеальна, она доставляет хлопоты, причиняет беспокойство, а именно этого Том и не любит.

4

В"башне"действительно оказалось напряжённо. Ни одной свободной минуты. Северный ветер нещадно трепал самолеты, заставляя лётчиков покрываться испариной от напряжения и нервничать диспетчеров у радаров.

Кучевая облачность на севере засвечивала локатор, усложняя определение сигнала. Стив только приглушённо чертыхался. Джеф прекрасно понимал его: сегодня Роберт не вышел на работу. Засветка сильно осложняет контроль. Группе приходилось туго, а у Стива на подмену остался всего один человек. Джеф видел — Баррель нервничает, разглядывая сброшенную на его монитор справочную информацию. Джефу самому пришлось прибегнуть к нескольким несложным дыхательным упражнениям, чтобы"прочистить расчетный центр" — освежить голову.

Это помогало, но всё дежурство так не продержишься. Когда, наконец, у него появилась возможность немного отдохнуть, он, удостоверившись, что Дик запомнил положение самолетов и связался с воздухом, хлопнул Стива по плечу, проходя мимо: надо же его развеселить.

— Что, опять пора оплачивать школьное окно? Рассчитываешь, как будешь делать кадушку в кабинете директора?

— Не каркай, — махнул рукой Стив, морщась.

Школьные окна с некоторых пор для него, как красная тряпка тореадора в воспитании наследников. Теперь Баррель точно встряхнулся. Джеф засмеялся. Стив покосился в его сторону.

— Ты своё получишь, Медведь: и у тебя дети будут, — зловеще пообещал он.

Ну и Баррель, вот весельчак. Нашёл, чем стращать. Такое ему не грозит. Джеф снова засмеялся и вышел: перерыв был слишком мал, что бы пикироваться со Стивом.

Он поднялся наверх, мельком осмотрел из окна взлётное поле. Вот чёрт, что это у них там, на РД три? Не видать отсюда. Забаррикадировал кто-то дорожку для быстрой посадки, что ли? Суетятся. Надо выяснить. Скоро начнется самая работа: на носу вечерний пик. Ещё час и приём бортов подскочит вдвое. Он постоял, глядя, как гладит ветер спины машин. Ветер для него был почти видимым, материальным. Джеф сам как этот ветер: в сознании одни винты и полупетли. Он встряхнулся, заставляя себя некоторое время выискивать глазами ближний привод, просто в виде маленького упражнения глазным мышцам и торопливо прошагал к раздевалке. Порылся в сумке в поисках термоса. Торопливо глотнул, чувствуя, как сдавливает горло огромный глоток киселя. Какая всё же гадость. Пора вниз. Стоя за спиной Дика и запоминая изменения в картинке, Джеф снова незаметно настроился на работу. На локаторе обнаружился наконец сто седьмой борт BAW, о котором предупреждали соседи. Да и дорожка сидела гвоздём в голове. Ну не получается у него не встревать. Джеф, едва обретя микрофон, полюбопытствовал:

— Контроль, Посадка, Фред, кто там у тебя, на поле? — и сразу переключившись, добавил: — Аэропорт-Контроль, всем бортам, неисправна РД 3.

— Ты Джеф, что ли, наземниками интересуешься? — насмешливо сказал Фред, невидимо сидящий над ним и залитый пока ещё естественным светом, в отличие от Джефа.

Хорошо, что сегодня они совпали. Это в последнее время редко бывает. С Фредом дежурить приятнее: он иногда брякает такое, что вынуждает главного диспетчера призывать его к порядку и веселит весь вокзал. Если бы не это качество, может Фред давно был бы у них в команде, спустившись по лестнице вниз. И, соответственно, поднявшись по зарплате вверх: чего-чего, а профессионализма он уже набрал достаточно.

— Я, — согласился Джеф, хотя это было излишне, голоса друг у друга они знали на слух отлично. Услышав ответ, посоветовал: — А, Рон. Прекрасно. Пихни его. Я так понял, третью быструю посадку вам заткнули? Скоро понадобится.

— Сейчас почищу. — согласился Фред. — А время-то ещё есть?

— Чисти, — усмехнулся Джеф, и переключил микрофон, задавая другой эшелон сто седьмому. Потом опять вернулся на миг к Фреду: — Есть. Тридцать две минуты.

Слушая в открытом канале просто классические высказывания инженера по поводу сегодняшнего вечера, Джеф только хмыкнул, не отрывая глаз от экрана. Интересно, что бы он сказал, если бы ему пришлось всё дежурство пялиться в такой засвеченный монитор? Хоть словесными шедеврами насладиться.

— Не засорять эфир сленгом! — Одернул приказом в наушниках голос главного диспетчера, перекрывая все переговоры.

— Так. Рон схлопотал, — сказал сам себе Джеф.

Стив косо глянул на него, но промолчал.

— Джеф! — Окликнул Адам. — Примешь мой триста семнадцатый АА?

Джеф окинул взглядом свои дружно мигающие огоньки.

— Давай, — согласился он, быстро просчитывая еще одно положение. Сказал в микрофон: — триста семнадцатый, курс ноль-один-ноль. Контролируйте. Тони, прими шестнадцатый. Борт шестнадцатый AFR, работайте с подходом. Борт триста второй АА, даю поправку, эшелон ноль-один-шесть, повторяю эшелон один-ноль-шесть. Аэропорт-Контроль, кто вызывает?

Светящиеся точки начали двигаться чуть в ином направлении и Джеф ещё миг присматривался к их скорости, проверяя свои расчёты и слушая ответ с появившегося на локаторе воздушного судна. После короткого отдыха, потраченного им на порцию овсянки, что, надо отметить, совсем не улучшило его настроение, хоть и нравилось его желудку, стало словно тяжелее. Разогнуться было некогда: количество самолетов прибавилось. Огоньки сигналов с бортов, проходящих в дальней зоне, сплетались на экране в причудливую вязь. Джеф, поглощенный контролем за локатором, не замечал, как затихли комментарии и реплики на втором этаже: теперь каждые четыре минуты принимался борт. Вечерняя возросшая плотность посадки, «час пик». Диспетчерам ближней зоны в это время просто некогда перебрасываться шуточками в эфире: остаются лишь секунды для сухих чётких коротких фраз.

Наконец погода устроила маленькую передышку: день заканчивался. Хоть здесь, внизу, и не было окон, вечер всё равно ощущался в серьёзных лицах, сгорбленных плечах, склонившихся над мониторами головах. Стала отчётливее проявляться напряжённая, гулкая тишина"башни". И дирижер этого оркестра мигающих огоньков на мониторах — Стив, главный диспетчер, важный атрибут управления воздушным движением. Его постоянно плавно скользящий по мониторам над головами диспетчеров взгляд и короткая остановка на собственном мониторе повторяются с точностью часового механизма. Виртуальный разум главного диспетчера в течении всей смены дрейфует над группой. Значимое молчание мониторов сильнее подчёркивает лёгкий шелест голосов во время переговоров. Голоса у диспетчеров приглушённые, чтобы не отвлекать других. Но во время обмена информацией с пилотами иногда проскакивают не очень-то информативные фразы, позволяющие сбросить напряжение. Стив, имеющий привычку обычно моментально пресекать словесную шелуху в своей группе, сейчас, прислушиваясь к диалогам ребят, не делал никаких замечаний. Нет шелухи, есть только Работа.

Напряжённость Контроля не создавала моментов для проявления эмоций, не соответствующих этике радиообмена: увеличилось количество проходящих бортов — какая тут возможность пошутить. Конечно, обмен красочными эпитетами в эфире — весьма незатейливый способ встряхнуться, тянулся, как шлейф, за каждым из диспетчеров: ёмкое слово сленга может точнее обрисовать ситуацию. Вся проблема в том, что у каждого словесные обороты уникальны. А высокая плотность приёма бортов оставляет время только на стандартные определения, не требующие расшифровки или повторения и тем самым сберегающие время.

— Джеф, городской! — Неожиданно позвал Стив, вырвав его из состояния сосредоточенности.

Джеф, чертыхаясь про себя, рассчитывал эшелон двадцать чевёртого AA, оказавшегося в зоне шторма над Атлантикой. Ветер северо-западный, местами переходящий в шквал — это не помощь в преодолении расстояния. Они как раз были на границе засветки и Джеф, напряженно щурясь, только что снова подкорректировал их курс. Кроме того, у них обнаружились неполадки и команда выясняла величину проблем в оборудовании. Джеф не слышал ничего вокруг: весь мир был сосредоточен сейчас в доносящихся сквозь помехи голосах в наушниках и Джеф даже не понял, что имеет в виду руководитель дальней зоны, только бросил в его сторону короткий невидящий взгляд. Стиву пришлось дважды окликнуть его: для Джефа, поглощённого расчётами не существовало вокруг в этот момент ничего. Он не заметил и склонившегося над плечом Дика, которому махнул Стив, отправляя его для подмены. Джеф очнулся от легкого толчка Дика, поднял голову, разозлённый. Стив потряс трубкой, словно говоря:"Оглох, Медведь?"

Не глядя больше на Стива, но не отрывая взгляда от экрана, Джеф с досадой оттолкнулся от стола. Пока Дик не сообщил, что готов, вся ответственность лежит на нём.

— Кто там ещё? — Злобно процедил про себя он, сдвигаясь к аппарату.

На экране появился ещё один огонёк и Джеф на миг забыл о телефоне: потянулся назад к пульту, чтобы выяснить, что это за пришелец. Одновременно услышал запрос с этого борта. Картинка чуть изменилась, что не очень-то понравилось ему. Джеф сказал в микрофон, поднимая одновременно трубку телефона:

— Сто седьмой. У вас отклонение. Ваше место? — он выслушал доклад командира, прерываемый помехами, сказал: — Повторите от азимута… Понял. Даю поправку, эшелон три-два-ноль, — и добавил, отвечая на запрос, поступивший в этот момент с другого борта: — Аэопорт-Контроль, запрещаю.

— Готов, — чётко уронил над ним Дик в этот момент, и Джеф потянул к уху телефонную трубку. Раз Дик запомнил положение светящихся точек на экране, можно вставать, но Джеф не торопился. Развитие ситуации на экране притягивало его внимание. Телефонный провод, дрожа и растягиваясь, натянулся и Джеф, поднимаясь, что бы уступить место Дику, услышал, немея:

— Сколько нужно врать, что бы до тебя дозвониться?

Он словно на стену налетел. Задохнулся, не в силах поверить.

— Эй! — Позвала она.

— Ники! — Прошептал он.

Вся автоматичность работы полетела к чёрту.

— Джеф, гарнитурой поделись, — протянув руку за наушниками сердито сказал Дик.

— У нас все в порядке, приём, — отозвался наконец-то сто седьмой. Отклонение сто седьмого не увеличилось. Джеф тупо посмотрел на монитор локатора, на сосредоточенное лицо Дика, снимая наушники и микрофон. Дик не глядя на него, торопливо надел их на себя.

— Я хотела посмотреть на твою"башню". Можно? — Еле слышно раздалось в отставленной трубке.

— Можно! Конечно! Приезжай, — обрадовался он, сразу на мгновение забыв о шквале над Атлантикой и о РД 3, вынуждающей сейчас нервно ёрзать диспетчеров зоны вокзала.

— Сто седьмой, вы там над чем летите? — Сказал Дик. — Ваше место? Даю поправку, ваш курс три-три-ноль.

— За новичком присмотри. И двадцать четвёртый должен уже был выяснить, что у них случилось. Почему молчат. Нужен им консультант или нет, — посоветовал Джеф, зная, что Дик всё равно его слышит и учтёт его замечания.

— Я здесь, — так же тихо сказала Николь, сквозь телефонные пощелкивания. — На первом этаже, в зале ожидания.

— Ники, стой, где стоишь! — Заволновался Джеф, боясь, что это ошибка или шутка и её голос сейчас исчезнет. — Что вокруг тебя?

— Автоматы с колой и газетами, лестница, выход.

— Мы ещё над горами. У нас всё в порядке, приём, — уловил Джеф ответ командира сто седьмого борта, который раздался в его наушниках. Ну здорово: Дик успел добавить громкость.

— Стой и не шевелись, — приказал в телефонную трубку Джеф, неотрывно следя за картинкой: выйти из состояния потока иногда у него получалось не сразу, даже если Стив вышибает вот таким пинком. — Я сейчас приду.

Он бросил трубку.

— Стив!

Начальник группы диспетчеров быстро подошёл к нему, грозя пальцем. Чёрт. Вот она, непредвиденная ситуация.

— Ну-ну, Джеф.

— Да ладно тебе, Баррель. Минута. Сбегать на вокзал.

— Ну, Медведь, — сказал, с усмешкой. Стив, проверяя картинку у Дика и затратив на это минимум времени. — за пиво платишь ты.

Дик словно и не видел стоящего за спиной старшего группы, углубившись в переговоры с воздухом.

Джеф, не зная, как работает он сам, всегда изумлялся этому диспетчерскому умению быстро входить в рабочий режим и сразу ориентироваться в экранной проекции воздушного пространства зоны работы локатора.

— А то, — согласился он, оставляя Дика. Закончил уже на лестнице, хоть и негромко, чтобы не нарушать сосредоточенную тишину"башни". — Пиво так пиво. Смотри, не лопни.

— Джеф. Тебе семь минут времени, — уронил Стив, не глядя на него.

Джеф не сомневался, что Баррель его услышал. Семь минут, значит?

— Понял, — согласился он, уже почти поднявшись.

Он у Стива не один такой. Сейчас на подхват никого нет: Адам отдыхает свои законные полчаса, Гарри остался за диспетчера, Дик недавно подменял Александра. Теперь Стив обязан отвечать за Джефа и Гарри одновременно. Гарри стажёр, ему пульт доверить большой риск для ответственного за его стажировку, пока не закончится срок его подготовки. Поскольку Малыш висит на Адаме, в случае его ошибки отдуваться придётся Адаму, как за свой прокол. Адам у них лучше всех готовил диспетчеров, было в нём что-то преподавательское. Джеф прекрасно представлял, какие эмоции можно испытывать после предоставления на некоторое время пульта стажёру для практики сопровождения бортов в дальней зоне и по трассам, стоя рядом и глядя, как на экране сближаются мигающие сигналы самолётов, находящихся в воздухе и знать, что если случиться авария — отвечать будешь ты, а не обучаемый тобой стажёр. Несколько раз Джеф сам оказывался в такой шкуре и под конец дежурств едва не падал от того, что внутри всё дрожало. Потом, когда у него начались"семейные"проблемы, Стив перестал давать ему стажёров. Джеф понимал его: обучение подразумевает общение. Диспетчер и его подопечный находятся в постоянном сотрудничестве, а именно этого Джеф тогда предоставить не мог. Он просто не в состоянии был быстро переключаться с потока на объяснение своих действий. Да и стажеров стало поменьше: Гарри в их группе первый за последние полгода.

Смутно доносились голоса, размытые монотонным гудением аппаратуры: наверху, в лучах закатного солнца, Фред ругался с дежурным по вокзалу, доказывая, что в такой ветер кому-то обязательно понадобится полоса ноль — сорок. Старая привычка не особенно верить оптимистическим сводкам метеорологов явно нервировала его, выбивая из него определения, заставляющие морщиться главного. Джеф, проходя вдоль ограждения к столу охраны, только хмыкнул. Он иногда тоже, в процессе работы, мог уронить интересное словесное производное, которым потом обменивалась с восторгом группа на редких совместных вечеринках.

Ему стало ясно: один Рон справиться не мог, а подогнать тягач, видимо, ему никто не поспешил. Выглядывать в окно Джефу было некогда, да и не его это дело. В круге работает цепочка и диспетчеры, передавая самолет образно выражаясь из рук в руки, поддерживают друг друга в требованиях к условиям посадки. Джефу нет смысла тратить время на простое наблюдение, которое совершенно бесполезно, ему ещё в здание вокзала бежать.

— Ты что, Джеф, свои яблоки запил пинтой молока? — любезно поинтересовался Арнольд, подавая ему журнал для расписки.

— А то, — сказал Джеф, бросив взгляд на часы.

— Я и гляжу: у тебя сегодня никак расстройство желудка. Второй раз выскакиваешь.

Ш-шутничок. Джеф поёжился, вылетев из"башни": заходить в раздевалку — это время. Ники ждёт и Стив ждёт. До последнего момента он не верил в подобное случайное событие. Не бывает такого исполнения желаний. Прогремел подошвами по металлической лестнице, чтобы не обходить здание, хлопнула вслед ему дверь служебного выхода. Быстро шагая вдоль перил балкона, он действительно увидел Николь, у телефона-автомата с трубкой в руках. Свернул на лестницу. Николь повесила на рычаг трубку и растерянно огляделась.

— Джеф! — Крикнула она, увидев его и бросилась навстречу.

Они столкнулись у последней ступеньки. От неожиданности обнялись. Тут же смущённо отступили друг от друга. Миг помолчали и заговорили одновременно:

— Ники! — Сказал Джеф. — Хорошо, что ты пришла.

— Я хотела посмотреть, где ты работаешь! — Шепнула Николь.

Остановились. Рассмеялись. Джеф смотрел на неё с улыбкой, отмечая себе, что она изменилась.

— Здравствуй, Джеф! — Выдохнула, с явным облегчением, она.

— Привет, рад тебя видеть, — улыбка, кажется, к нему прилипла.

— Я узнала, когда у тебя дежурство. Мне хотелось посмотреть, откуда ты со мной говорил. Давно, — тихо говорила Николь, пока он рассматривал её. — Но, к вам в"башню"посторонним нельзя, наверное?

— Пойдём, мы что-нибудь придумаем, — решил Джеф, разворачиваясь. Они зашагали по лестнице. — Ты, в общем, не очень посторонняя. Твои родители там были.

Николь промолчала. Искоса взглянув на неё, Джеф заметил, как она слегка помрачнела. Он приуныл, мысленно присвистнув. Вот какие дела? Зря он о родителях брякнул, это точно. Наверняка, они и не знают, где она. Время ещё не позднее. Ехать в аэропорт на автобусе долго, вполне могла и школу сегодня прогулять.

— Пойдём скорее, а то Стив взбесится.

— Если туда нельзя, так и скажи, я пойму, — заявила Николь, шагая за ним и стараясь не отстать. — Я не хочу быть обузой.

Джеф резко остановился, Николь от неожиданности налетела на него. Он протянул руку, чтобы поддержать её, заглянул в глаза. Чёрт!Зеленые. Глаза у неё — зеленые! А он думал, серые… Да что это с ним такое?

— Ты мне не обуза! — Почему-то сердясь, сообщил он. — Я очень рад, что ты пришла. Я думал о тебе, хотел позвонить, узнать, как ты там, как настроение. Особенно летом. Но… — тут он замолчал. Ну вот, понесло, надо же. Ещё и лето припомнил, идиот. Ей-то какое до него дело?

Николь некоторое время молча смотрела на него.

— Но не было повода, да? — Тихо закончила за него.

— Что-то вроде.

Джеф словно встряхнулся. И правда, пришла: так добирай и радуйся.

Действительно, медведь. Развезло.

— Пойдем, мне нельзя надолго отлучаться во время дежурства.

И он зашагал дальше.

— Кто это — Стив? — Вспомнила Николь, устремляясь за ним.

— Мой начальник.

Джеф, привычно преодолевая три ступеньки сразу, вдруг заметил, что она почти бегом бежит за ним. Пошёл медленнее, весь во власти ощущения её присутствия рядом. Николь, после недолгого молчания, сказала:

— Я тоже думала о тебе.

Джеф по инерции проскочил несколько шагов, прежде чем снова взглянул на неё. Она смотрела под ноги. За это лето Николь не выросла, видимо, это её естественный рост. Но он едва узнавал её: весной она была обычной веселой девчонкой, правда немного испуганной. Да нет, не немного, очень даже сильно испуганной. Но даже тот страх не наложил на неё такого отпечатка взрослости, который он уловил сейчас. Перемена в ней, такая разительная поначалу, постепенно стиралась, позволяя определить исходную точку: выражение глаз у неё стало иным. Это была Николь и в то же время не Николь. Джеф вдруг понял, что у неё что-то случилось. Осознание этого окатило колючим холодом. Большое, серьёзное, непоправимое. Что?

И тут же подумалось: не случись этого чего-то, возможно, она бы и не пришла. Это понимание породило в нём двоякое чувство. С одной стороны, видимо, то, что случилось у неё, настолько плохо, что Николь пошла к нему, единственному человеку, на которого, как она знала, можно положиться и которому можно доверять. Но, с другой стороны, то, что её привело к нему, для него было радостью. Иначе свои чувства Джеф обозначить не мог. Неудачное начало: то, что плохо для Николь, хорошо для него — так получается?

Эта мысль его неожиданно огорчила и он непроизвольно нахмурился. Как с ней себя вести? По-дружески или строго? Да чушь, какая строгость? Какой он старший! Ей нужно понимание, за этим она и пришла, а не за нравоучениями. Понимание, поддержка и помощь: что ещё нужно человеку? А ему самому что нужно? И он неожиданно шепнул в глубине души себе — любовь. Додумался! Он недовольно покачал головой, укоряя себя. Сказал, словно извиняясь:

— У меня дежурство недавно началось. Тебе придётся сидеть тихо и молча, потому что я не могу отвлекаться. Это немного около пяти часов. Как ты домой доберёшься, если надоест сидеть в"башне"? — инструкция показалась достаточно ясной, но тут же навела его на мысль. Джеф подумал с огорчением — надо, наверное, будет вызвать ей машину: уже слишком поздно.

— Не надоест. — Замотала отрицательно головой Николь. — А после дежурства ты меня проводишь. Я домой позвоню, чтобы не беспокоились.

Она продемонстрировала изъятый из кармана мобильник.

— Теперь я без него никуда.

Джеф усмехнулся, глядя на неё.

— Тогда звони прямо сейчас, — посоветовал он, толкая дверь"башни".

Арнольд смерил его заинтересованным взглядом.

— Ну и как, полегчало? — Поинтересовался он, профессионально оглядев затем Николь.

— А то, — сказал Джеф. Арнольд захохотал, протягивая ему журнал и Джеф добавил, вписывая и фамилию Николь: — Под мою ответственность.

— А то! — Издеваясь, заявил представитель охраны. — С тобой, Джеф, не соскучишься, но говорить разучишься, это точно.

— Распишись здесь, — негромко сказал Джеф Николь, потянув её за рукав. — И напиши свой адрес. Потом спускайся туда. — Он показал пальцем на лестницу.

Его семь минут были на исходе и следовало поторопиться. Оглядываясь на Николь, он начал спускаться, боясь: а вдруг она исчезнет? Она кивнула в знак того, что всё поняла.

— Джеф, — позвал его Стив, сразу уловив его появление на лестнице. Как Стив ухитряется видеть всё вокруг? — Твой шестьсот тридцатый имеет проблемы с рулем, у них угол три градуса. И выясни, что там у двадцать четвертого: молчат до сих пор.

Только этого не хватало! Джеф задергался, оглядываясь на пост. Стив теперь тоже нервничает, привлёк-таки его внимание этот двадцать четвёртый. Хотя какая разница — раньше, позже? Всё равно же узнал бы.

— Приступай, — махнул рукой ему Арнольд. Джеф кубарем для скорости скатился по лестнице. — И прекрати яблоки жевать. — Арнольд похихикал, хоть и был уверен, что Джеф его уже не слышит Забрал журнал у Николь, кивнув ей:

— Спасибо.

Джеф слышал его смех, но ему было не до того. Он встал у пульта, приглядываясь к сигналам, запоминая их расположение, отмечая изменения в картинке. Оглянулся на ходу на Николь, ещё только походя к пульту: она уже спустилась вслед за ним и теперь стояла, растерянная. Джеф снова повернулся к экрану, сказав ей:

— Ники. Располагайся, где понравится.

Здесь, рядом с Диком, у своего монитора, он сразу ощутил поток, как вошёл в воду — настолько материальным было общее напряжение. Но Николь отвлекала, потому, что все ещё требовала его внимания, а этого как раз он сейчас предоставить ей не мог. Плотность прохождения бортов возросла до пика.Картинка, пока он ходил, изменилась разительно. Из прежних самолетов ему остался только французский двадцать четвертый, который не исчез с экрана хоть и молчал.

— Сто седьмой сел? — Отрывисто спросил Джеф, изучая экран.

— Ждите, — спокойно сказал Дик в микрофон и переключившись, отрывисто ответил Джефу: — Крутится в очереди. У него ещё шесть с половиной минут, потом его возьмёт Фред. Тут слегка залипает тангента.

Вот чёрт, только этого не хватало.

— Картинку запомнил. — Сказал Джеф.

Надел микрофон с наушниками, даже не видя как Дик встал из-за пульта и потянулся, не отрывая глаз от экрана — поток притягивает: Джеф торопливо пробовал переключатель передачи. Почему Дику показалось, что залипает? Одновременно запросил борт, уточняя их положение:

— Шестьсот тридцатый, проверка. — его спокойный голос совсем не вязался с его внешней нервозностью.

Николь удивлённо оглядывалась, чуть обиженная тем, что он оставил её одну. Заполненная мягким светом, какая-то полукруглая комната, с рассеянным освещением, видимо, что бы не создавалось бликов на экранах, была вся заставлена мониторами и аппаратурой. Кажется, здесь негде было повернуться от тесноты и, всё же тут чувствовался тот рациональный порядок, который бывает только в хозяйстве мужчины. Высокий, вернее внушительный человек, с объёмным брюшком свободно перемещался среди этой кажущейся технической неразберихи в направлении Николь. Молодой парень, который уступил место Джефу, тоже подошёл поближе.

— Дик Келли, — представился он и Николь пришлось ответить, хоть она ещё не пришла в себя от смущения:

— Николь Гордон.

Посмотрела на Джефа, ища у него поддержки.

Но он был явно занят. Сидел с напряжённым лицом и тихо ронял с микрофон короткие фразы. Говорил таким спокойным голосом, что это даже удивляло Николь. Так и казалось, слушая эти невозмутимые реплики, что Джеф, развалившись на диване, отдыхает и для развлечения ведёт самолеты. Он, слушая что-то, иногда бросал:

— Подтверждаю. Ваше место? Как слышите? Доложите. Правильно. Понял. Сохраняйте. Время двадцать часов четырнадцать с половиной минут. Проверю. — Что-то переключил. — Даю новое разрешение…

Николь слушала размеренный поток цифр, который для неё ничего не значил.

— Сохраняйте, — Джеф опять протянул руку, нажав неприметную кнопку, сказал в никуда:

— Тони, возьми себе шестьсот тридцатый. — И почти сразу, переключив снова что-то на пульте, произнёс: — Шестьсот тридцатый, работайте с подходом.

— Стив Торнтон, — услышала Николь над собой.

Подняла глаза: оказывается, это представился добравшийся до неё высокий толстяк без пиджака и с закатанными рукавами, снимая воображаемую шляпу и одновременно придвигая Николь кресло. Она робко кивнула, окидывая взглядом его внушительную фигуру, благодарная почти до слёз, что она может сесть и не привлекать к себе внимание. Дик Келли переместился к стенке, сел на стоящий там мягкий стул, откинув назад голову и закрыв глаза — словно задремал. Стив, нависая над ней как скала, приглашающе, но настойчиво, указал на кресло.

Она снова представилась, растерянная и смущённая. И уселась.

Стиву понравилось такое отсутствие жеманства. Услышав имя, которым Джеф полоскал ему мозги целых четыре с половиной месяца, он заинтересованно воззрился на неё, без какого бы то ни было, хоть маленького, приличия.

— Так ты Николь! Как же, помню. Ты нас всех здорово удивила, догадавшись позвонить по мобильнику, когда пропала связь. — Он осторожно пожал протянутую для приветствия руку. И с нескрываемым удовольствием добавил:

— Очень приятно, что ты сюда заглянула. Если честно: это большое облегчение для меня. И посекрету: огромная радость для Джефа, — он заговорщицки понизил голос. — Он мне все уши о тебе прожужжал: каждое дежурство напролёт у него одна тема — как там поживает Николь?

Николь подняла на него глаза, чуть-чуть улыбнулась и снова переместила внимание на Джефа. Стив, восторженно усмехнувшись про себя, отметил румянец, заливший её щеки. А она ничего, славная девчонка. Такую вот, без выкрутасов, Джефу и надо, чтобы вернуться к нормальной жизни. Стив щёлкнул пальцами, заставляя Дика у стены открыть глаза. Спокойно сказал:

— Николь, если хочешь, Дик тебе может устроить мини-экскурсию. Сводит наверх, посмотреть на поле — там интереснее. А здесь у нас довольно скучно. Одни мониторы и все в них уткнулись. Тебе тут будет не с кем говорить.

— Мне и не хочется говорить, — сказала Николь. — Я буду молча сидеть и мне не надоест. Мне тут нравится.

— Тогда устраивайся, Николь, как тебе удобно, — хмыкнул Стив. Ну ещё бы. Тут Джеф: она ведь к нему приехала. Он взглядом снял напряжённую готовность Дика. Подмена диспетчера тоже не сахар. Посоветовал: — Тут все стулья на колесах, езжай куда хочешь. Только, в самом деле, — молчи, Джефа не отвлекай. Иногда выдаются небольшие окна между проходящими бортами, тогда можно будет размяться.

— А можно я рядом с ним сяду, за столом, чтобы смотреть, что он делает?

— За пультом, — автоматически поправил он. — Располагайся, пожалуйста, только под руки не лезь. — Стив засмеялся и подмигнул ей.

Она подтянула кресло к рабочему месту Джефа, тихонько устроилась рядом с ним, чуть позади, чтобы не мешать его движениям. Перед ним стоял компьютер, который, на взгляд Николь, ничем не отличался от обычного, всё было достаточно обыденно. Даже то, что на экране монитора вырисовывались причудливые фигуры, как геометрически разрисованная поверхность земли, если смотреть из самолета: в конце концов, во всех фирмах на экран постоянно выводится одно окно программы, в которой работают все сотрудники. Вон, у папы на монитор смотреть не интересно совсем: там постоянно длинные строчки букв на голубом фоне. Он только иногда переходит в другое окно, чтобы посмотреть, как работает то, что он написал. У Джефа экран был гораздо интереснее: постоянно что-то менялось. Все эти фигуры очень отличались по цвету, на них тонко нанесены разноцветные линии, на которых моргали яркие точки, какие-то овалы или квадраты с округленными краями.

Почему-то сбоку, а не привычно внизу, находилась панель управления с массой кнопочек разного размера. Каких только мелких рисунков там не было! Пара циркулей, бинокль, часы, стрела, похожая на молнию, облако с дождем. Масса стандартных кнопок для работы в любой программе, которые были хорошо знакомы Николь. Пара длинных шкал с делениями, над одной из которых было написано:"масшт.", длинная клавиша внизу с надписью"пеленг", ещё очень много таких, назначение которых Николь не могла даже вообразить. Иногда в углу экрана, явно по умолчанию появлялось окно, которое Джеф через некоторое время убирал.

Николь пыталась посчитать все эти кнопки и не смогла: настолько быстро изменялось изображение на экране. Джеф постоянно манипулировал этими клавишами управления с такой скоростью, что Николь не успевала проследить его реакции и основное меню на экране монитора, при всём постоянстве, казалось каждый миг неуловимо изменяется тоже. Джеф, при этом всё время что-то ясно и чётко говорил в микрофон негромко, ровным тоном, не отрывая глаз от экрана.

Николь заворожённо следила, как он протянул руку, задев плечо Николь, едва скользнул по ней невидящими глазами, нажал какую-то кнопку на аппарате, расположенном рядом с монитором.

— Справка. Вызовите реанимацию, у меня на борту сердечный приступ. Женщина, пятьдесят шесть лет, сахарный диабет, — и переключая что-то на пульте: — Джон, девяностый борт AA, ситуация класса Е. Тони, возьми двести двадцать седьмой UA.

Рядом тихо щёлкнуло и донесся отчетливый голос: — "Вторая очередь на одиннадцать R". Джеф переключил что-то и голос исчез. Николь он вдруг показался далеким, строгим, жёстким.

Замерев на месте и непроизвольно стараясь дышать потише, она следила, как он кладёт левой рукой трубку телефона и одновременно говорит в микрофон:

— Контроль. Подтверждаю. Как слышите? Доложите. Ветер сто тридцать град. Семь, порывы девять метров в секунду. Нижняя кромка сто метров.

— Принимается шестьсот тридцатый на одиннадцать L — брякнуло негромко возле микрофона у Джефа и она даже не определила, откуда идет звук. Слышалось негромкое потрескивание, шумы, как бывает в мобильном телефоне при удаленной станции, когда даже голос искажается и только тут Николь заметила, что Джеф снял на время наушники. Она следила глазами за Джефом, улавливая все разговоры краем сознания. Рассматривала Джефа.

— Шесть минут, Фред, поторопи, иначе сто седьмой проутюжит им макушки, — снова щелчок. — Ники. Ты набираешь дом? Время — двадцать тридцать четыре, — он коротко взглянул на Николь, и она даже не сразу сообразила, что он обращается к ней. — Борт девяносто AA, реанимация вас ждёт, работайте с подходом. Удачи.

Джеф почти с сожалением услышал далёкое ответное"спасибо", что совсем не обязательно и это его всколыхнуло. Досадливо нахмурился — его настройка на поток хоть и оформилась в нём, но явно была недостаточной. Затем протянул руку и, не глядя, дотронулся до Николь, чтобы привлечь её внимание:

— Не волнуй родителей напрасно. Пожалуйста. И не отвлекай меня: я слышу, что ты не звонишь, — он переключил тумблер, переходя с аварийного канала на обычный. Хорошо бы, если за дежурство не пришлось больше им пользоваться, но это вряд ли. Уже на подходе двадцать четвертый и ситуация у них весьма и весьма серьёзна.

Даже минимальная проблема на борту подразумевает общение на специальных каналах связи с присвоением класса происшествию, будь то поломка техники, метеоусловия или болезнь пассажира. Это заставляло мобилизовывать все силы, потому, что скорость расчётов в нестандартной ситуации возрастала, а решения требовали величайшей точности. Авиация не место для пассивной нерешительности: слишком высока стоимость ошибки. Фактически Джефу пришлось мгновенно перепрограммировать всю свою деятельность на сегодняшнее дежурство, вложив Николь в память, как одну из расчётных точек, не отражённую на экране локатора.

Всё время поток данных, почти без перерыва текущий сквозь мозг диспетчера, вынуждает его работать просто автоматически, что часто Джеф даже не замечал сам, насколько он похож на исправного робота. Масса коротких распоряжений и сходных операций, создавала своеобразный ореол, окружающий любую и часто действительно сложную траекторию. Несколько десятков переменных, постоянно находящихся в мозгу, которые ежесекундно корректировались, невозможно было бы удержать, если сбить привычную механику движений. Все манипуляции на пульте выполнялись не глядя. Может быть, у других иной стиль работы, но Джеф, работая как автомат, когда обрабатывал поступающую информацию, зверел от злости, если отвлекали. Он просто не выносил окна и перерывы в работе: они мешали ему потом вновь настроиться на приём нового потока данных.

Он был рад Николь и очень, но она нарушила настройку и замедлила, тем самым, его реакцию. При таком сложном дежурстве это было плохо. Ветер снова усилился, а Джеф всё ещё был не готов. Стив понял это мгновенно, не зря они столько лет вместе, кивнул недавно вернувшемуся Адаму. Тот заметно подобрался, словно перед прыжком. Стив сказал:

— Джеф, пятьсот первый UA передай Адаму.

— Сам бы справился — буркнул в себе Джеф, но спорить не стал, чётко называя координаты. Стиву виднее. Раз приказал, значит, видит необходимость. Исполнение приказа без раздумий было вбито ещё с академии. Сначала делай, как велено, потом чертыхайся сколько хочешь. Баррель молодец. Хороший из него старший по группе, внимательный. Оставалось два проблемных рейса, остальные все были в норме. Джеф почти закончил расчёты для проходящего"Боинга". Затем проверил перед передачей пятьсот первый, постепенно входя в рабочий режим.

Николь с любопытством разглядывала его твёрдый профиль, когда он поворачивал голову, почти неподвижные глаза, тонкие поперечные морщинки на лбу.

Он негромко почти без перерыва говорил что-то в микрофон, спокойно, разборчиво, всё время на одном уровне громкости. Иногда интересное, иногда не очень: то диктуя потоки цифр, то высказывая такие вещи, которые, наверное, что-то значили, но для неё были полнейшей абракадаброй. Он внушал Николь сейчас такую робость, что она не осмелилась его ослушаться. Набрала домашний номер. Ответила, мимолетно обрадовавшись, что нарвалась на маму.

— Мама? Я в аэропорту, у Джефа. Тут интересно. Да, после школы сюда поехала. Джеф после дежурства меня отвезёт.

— Двадцать четвертый, доложите, — сказал рядом Джеф и Николь торопливо нажала сброс, чтобы не мешать ему. Джеф быстро взглянул на неё, словно не видя: — Понял. Следуйте.

Тут до плеча Николь дотронулась чья-то рука и это было так неожиданно, что она вздрогнула. Оглянулась. Рядом стоял Дик, манил её за собой пальцем.

— Пойдемте, взглянете на поле. Это красивое зрелище.

Николь посмотрела на Джефа и, решив, что он всё равно никуда не денется, тихонько поднялась и пошла вслед за Диком наверх. Здесь не было такой глубокой тишины, которую только подчеркивали спокойные голоса диспетчеров внизу. И тут было светлее. Всё поле светилось разноцветными огнями, немного бледными в розоватом закате.

— А почему здесь везде окна, а там, внизу, нет? — Спросила она у Дика. Он остановился у самого стекла, высматривая что-то вдали, миг спустя ответил негромко:

— Здесь сидят наземные диспетчеры: подход, круг, руление, старт. Им обязательно нужен визуальный контроль, то есть надо видеть поле: как будет, например, диспетчер руления руководить движением самолета к полосе для вылета? Или диспетчер посадки должен иметь возможность определить, как освобождаются полосы. Какой самолет нужно направить на дорожку быстрой посадки, какой может спокойно двигаться по рулежной дорожке. А у нас, внизу, только те, кто работает непосредственно с воздухом. Нам окна не нужны — у нас есть локатор.

Николь огляделась. Здесь было просторнее, может просто из-за того, что тут были окна. Не то, что там внизу у Джефа: светло-серые стены и светильники на них, но всё равно, сидишь, как в яме. Она так и сказала Дику, на что он, отсмеявшись, заявил, что та ёмкость, в которой они работают, именно так и называется.

Отсюда, сверху, было видно и Джефа. Как он, напряженно склонившись к монитору, что-то говорит в микрофон, как что-то достает из ящика стола, как переключает рычажки на пульте. Вот взял чёрную трубку телефона, растянув провод. Она сразу поняла, что бесполезно пытаться услышать его голос отсюда, ей стало грустно. Та полутьма, которая клубилась серьёзностью в его"яме", не позволяла подняться оттуда ни единому звуку, словно держала их в своих мягких объятиях.

Её наблюдения прервал голос диспетчера рядом, своей острой резкостью привлекший к себе внимание Николь:

— Ронни, что у тебя? Сам себя ты без ножа режешь, а не меня!

Она оглянулась: весёлый кудрявый парень, глядя в окно, твёрдо говорил:

— Нужна полоса ноль-сорок через семь минут. Я предупреждал ещё полчаса назад. Вы там борт сами разгружаете, что ли? Кой чёрт, убирайте куда хотите, хоть пинком за дальний привод! У меня аварийный самолет! Что? Да не могут они его направить на девяносто третью! Я даже не уверен, что у них получится качественное выравнивание. Тягач есть — давай, тяни за кромку!

Рядом Дик сказал тихо, продолжая разглядывать что-то в обманном вечернем освещении на взлётном поле:

— Достается наземникам от Фреда. Любит же он поругаться, я тоже раньше такой был: всё время ругался на правах рулевого диспетчера, но потом, как в"яму"спустился — сразу перестал. У нас не до ругани. Всё внимание занимает воздух.

— Вы что, хотите неприятностей? — Напряжённо, хоть и негромко заявил диспетчер, приковавший к себе взгляд Николь. Его весёлое лицо никак не вязалось со стальной строгостью в голосе: — Да, я, кто ещё! Ну, ты подгадал! Хоть сдвинешь наконец мне эту кучу деталей!

И контрастом с ним рядом фоном звучало спокойствие:

— Борт двадцатый UA, выруливайте на вторую полосу и ожидайте разрешения на взлет.

— Борт сто восемьдесят восьмой AA, сворачивайте к девяносто третьей и ожидайте разрешения на взлет.

— Минута! — Сказал негромко диспетчер напротив Фреда. — Чёрт, ты уже должен его видеть. Тяни, сейчас проверю — он взял трубку звонящего телефона.

— Посадка. Хорошо. Подгоните к девяносто третьей полосе. Борт девяностый, машина доставлена, как её состояние? — и в трубку: — не стабильное, — он переглянулся поверх монитора с другим диспетчером: — Рон? Ну Слава Богу! До кондрашки меня доведёшь когда-нибудь. Время двадцать один семь минут с половиной. Гони их всех с полосы. Да, я. На девяносто третью L. Свободна. Вон он пошёл.

На миг он замолчал, прислушиваясь и рассматривая что-то за окном.

— Ух! — Сказал рядом Дик. — Не понял. Кто потушил посадочные?

Николь тоже взглянула на поле. Там было так же, как и раньше. Интересно, что увидел Дик?

— Питер? Сколько? — Поинтересовался позади них Фред и Николь снова оглянулась. — Найди Рона, раз ты на поле. Он ещё на РД 3. Понял. Проверь всё. Сто седьмой тяжёлый. Возможно. Пять минут. Думаю, успеете, — передвинул микрофон и шумно перевёл дыхание, слушая завывания сирен.

За ним интересно было наблюдать: как отражались на его лице всплески чувств. Странно, он казался Николь совсем мальчиком, может, поэтому он такой эмоциональный?

— Неплохо, — сказал над с ней Дик, — торможение замедлено вроде, как бы не проскочили.

Она ещё немного постояла, глядя, как к самолёту, только он остановился, подкатила жёлтая машина с красными полосами по бокам, яркая в почти затихшем свете дня. Потом торопливо спустилась назад в"яму", вслед за Диком, потому, что вдруг почувствовала тоску. Сверху было, конечно, очень интересно смотреть, как садятся и взлетают самолёты, как выруливают на посадку, особенно если удавалось рассмотреть номер, который только что называл диспетчер и показывал Дик, но без Джефа ей стало совсем неуютно. Когда она вернулась, Джеф окинул её взглядом, кажется даже не отметив, что это она, что-то говоря при этом в микрофон:

— Три-ноль-пять. Сейчас уточню, — повернулся, словно бы невидящими глазами скользнул по расписанию рейсов и снова перевёл взгляд на монитор, — прибывает в два сорок пять. Диктуйте.

Он быстро настучал на клавиатуре какой-то текст, тут же явно отправил его куда-то.

Дик, уже сидящий на стуле у стены напротив Джефа, спросил, вопросительно глядя на Николь:

— Не устали?

Николь сначала не поняла, что он спрашивает именно её, настолько она увлеклась умиротворенным рассматриванием Джефа. Потом взглянула на Дика: наверное, сработала вежливость, раз уж он у неё был некоторое время гидом по"башне", нужно его слушать. Качнула головой отрицательно, подумав, что надо его поблагодарить за объяснения и беспокойство, сказала:

— Спасибо, — и снова устроилась в кресле.

Джеф мельком оглянулся на Николь, удивившись, что её экскурсия уже окончена. Она быстро вернулась, только успела завершиться посадка девяностого борта AA, который он сам вёл и передал несколько минут назад диспетчеру подхода.

Николь теперь сидела рядом, не шевелясь, словно отстранившись от всего мира. Возможно просто устала, а может вспомнила о своём полёте. Джеф, как ему казалось, сразу понял причину её отрешённости. Не стоило отпускать её туда наверх, где всё поле как на ладони. У неё и выражение глаз теперь подходящее, чтобы впасть в грустные размышления. Но наблюдать или думать о Николь было некогда. Джеф мог помочь лишь отчасти: дотянувшись, положил ладонь на её руку, мимолетно заглянул в глаза. Осторожно поинтересовался:

— Что, вспоминается? — Николь кивнула.

Он отвернулся, контролируя картинку на экране, сказал:

— Сорок один триста два, понял. Следуйте. — Спросил у Николь, потому, что хотелось прояснить для себя: — Ники. Со страхом? — её молчание вынудило его повернуться к ней.

Она покачала головой.

— Вызвать тебе машину?

Николь снова покачала головой.

— Моё дежурство закончится к часу ночи. Ты не сообщила этого родителям, когда звонила.

Он опять повернулся к экрану, отмечая соответствие своего прогноза развивающейся ситуации. Движение по расчёту. Это хорошо. Ответил на новый вызов, словно забыв о Николь.

Она с робостью оглядела его профиль, пораженная подобной внимательностью. Оправдываясь, пробормотала виновато:

— Я сказала, что ты меня после дежурства отвезёшь.

— Восемьдесят один триста два, используйте полный позывной, доложите. Понял. Как слышите? Мы не спим. Подтверждаю. Ники. Я помню, — сказал Джеф, не глядя на неё и хмурясь.

Иногда бывает жаль, что автопилот не имеет ни голоса, ни сознания. Насколько легче было бы общаться только с ним. Некоторые экипажи, особенно проходящие, словно спешат поделиться своим недовольством жизнью, что само по себе странно: они же находятся в воздухе.

Склонился к микрофону:

— Двадцать четвертый, вас не слышу, повторите. Попробуйте проверить ещё раз. Браво.

Джеф чуть отодвинул микрофон, бросил осторожный взгляд на Стива.

— Всем бортам, прекратить передачу, двадцать четвертый,"мейдей".

Свернул на мониторе вновь открывшееся окно погоды, медленно и чётко выговаривая цифры. Джеф, после объявления сигнала бедствия, неосознанно подобрался, забыв обо всём, сообщил экипажу местонахождение и время, указал безопасную высоту, объявил радиомолчание. Ситуация ему совершенно не нравилась и даже то, что скандалист на восемьдесят один триста втором вынужден работать сейчас только на приём, не утешало.

Потом повернул на миг голову к Николь. Она в этот момент показалась ему совсем маленькой. Съёжившаяся, вся в напряжённом ожидании порицания. Ясно, ей выдадут по первое число, когда вернётся. Вот и оттягивает неприятный момент. Придётся звонить самому.

— Ники. Не скучно? — Спросил он, вернувшись в картинку.

Николь молчала и ему опять пришлось оглянуться на неё. Он успел заметить, как она отрицательно покачала головой, явно радуясь смене темы. Уж лучше бы она отвечала вслух"да"или"нет", тогда не пришлось бы так вертеться. Проинформировал её, не глядя:

— Ники. Не переживай. Я сам позвоню твоим родителям. Сообщу время выезда. Дай-ка телефон, — протянул руку, взял вложенный в ладонь мобильник.

Выслушал сообщение о том, что экипажу двадцать четвертого больше не требуется срочная связь, даже при наличии их проблем, перевёл дыхание с облегчением, сообщая одновременно:

— Всем бортам, Аэропорт-Контроль, связь в обычном режиме.

Нажал на повторение звонка, одновременно отмечая ещё один появившийся сигнал. Вся остальная картинка была в пределах нормы. Новый мигающий зайчик на локаторе резво двигался влево и его траектория мгновенно не понравилась Джефу. Это что ещё за цель? Запросил рейс, выясняя его данные, дал новый курс этому борту. Пришлось ещё подправлять курс тем, кто оказался рядом. Вот так было гораздо спокойнее.

— Слушаю, — раздался в телефонной трубке мужской голос.