Неповторимый мой цветочек

Анатолий Зарецкий, 2021

Эта книга – повесть о первой любви, которая стала для наших героев любовью навсегда. Послевоенное детство: разрушенный Харьков, лагерь военнопленных немцев, дворовая шпана, “феня”, “волына”. И чистая дружба с девочкой с глазами “чайного цвета”, которую спасаешь от голода и защищаешь “от житейских напастей”. И конечно же, первая любовь, как яркий и неповторимый лучик света. А потом пропасть небытия, длиной в пять лет: клевета подруги и “вечный призрак погибшей любви”. Герой страдает и пишет грустные стихи. Но однажды она прочтет их, и юношеская любовь вспыхнет с новой силой. Любимая станет его невестой. Но счастья много не бывает. “Как пережить эту боль бесконечную, если случилось непоправимое, если навеки уходит любимая, так и оставшись невестою вечною”. И вот уже полвека минули с той поры, а она приходит к нему в его снах, девушка-красавица, и они говорят-говорят, как когда-то в далекой юности. “Мой самый яркий, самый чистый, неповторимый мой цветочек”.

Глава 1. Людочка

Отчетливо помню день, когда впервые увидел незнакомую, странно одетую маленькую девочку. Почти не двигаясь, она целый час простояла у входа в общежитие, что напротив нашего дома, а потом внезапно исчезла. Куда исчезла? По улице никто не проходил — я бы заметил. А увести ее так быстро могли только в помещение — в пустое помещение! Ведь после того, как ушли строители, в здании никого не было, кроме призраков, которые — я читал — иногда живут в старых заброшенных домах.

Это общежитие восстанавливали первым из всего огромного комплекса студенческих общежитий “Гигант”. Из своего окошка я часто наблюдал, как надстраивали разрушенные бомбами верхние этажи здания, как штукатурили стены и крыли крышу, как вставляли рамы и стекла, и как, наконец, черные провалы в стенах вдруг превратились в освещенные по вечерам окна. А однажды запряженные лошадьми подводы начали подвозить уголь для котельной. Очень много угля. Он стал занимать все пространство перед зданием. Я любил, осторожно перейдя булыжную мостовую, подобраться как можно ближе к конным экипажам и смотреть на лошадок. Эти удивительные животные мне очень нравились. Осмелев, стал подкармливать их травкой, благо, она росла повсюду.

Был конец августа. Мне почти семь лет. Год назад мы переехали сюда из лагеря военнопленных, где я прожил всю свою маленькую жизнь. Еще в лагере заболел паратифом, и с полгода пролежал в изоляторах инфекционной больницы. А потому в этот наш двухэтажный домик попал совсем недавно. Мне здесь нравилось, особенно после больницы. И все же я скучал по лагерю, где остались мои взрослые немецкие друзья и единственная подружка моего возраста Любочка.

На следующий день загадочная незнакомка вновь оказалась на том же месте. Появилась она так же внезапно, как до того исчезла. Я долго смотрел в окно, а одинокая фигурка девочки, казалось, застыла неподвижно, как наш фикус в кадке — тот тоже не передвигался самостоятельно, ждал, когда его переставят на другое место. “А вдруг эта девочка — призрак?!” — внезапно осенило меня. Тут же нестерпимо захотелось это проверить, а заодно узнать, что она здесь делает, и почему стоит одна возле громадного здания, в котором никто не живет.

Я вышел из дома, перешел дорогу и подошел к девочке. Оказалось, она настоящая, хотя и непохожа на пухленькую беленькую Любочку. Было непонятно, во что эта худенькая девочка одета, потому что с головы до ног ее покрывал огромный платок. И только на тоненьких ножках в чулочках болтались разбитые вдребезги большие ботинки. В таких не походишь.

— Тебя как зовут? — спросил незнакомку.

— Людочка, — тихим голоском ответила девочка.

— Таких имен не бывает, — твердо заявил ей, — Тебя зовут Любочка!

— Нет, я Людочка! — не менее твердо констатировала девочка.

— Ладно, спрошу у мамы, — согласился, чтобы не спорить, — А ты где живешь?

— Здесь живу, — показала она на вход в общежитие.

— Здесь никто не живет! — уверенно заявил обманщице.

— А я вот живу! — так же уверенно попыталась убедить меня девочка, — Но еще недолго. Только вчера, — уже вполне дружелюбно сказала Людочка-Любочка.

— А где ты жила раньше?

— Там, — показала она на дом, где жил авторитетный вор Ленчик (разумеется, тогда я его еще не знал).

— Пойдем, посмотрим лошадок, — предложил девочке.

— Пойдем. А они не укусят?

— Что ты! Они меня знают. Я кормлю их травкой, — рассмеялся я. И Людочка-Любочка впервые радостно улыбнулась. Мы сорвали несколько пучков травы, и пошли кормить моих любимых животных.

Девочка быстро перестала их бояться, и уже весело смеялась, когда очередной пучок травы исчезал во рту одной из лошадок, и они обе тянулась к нам за другим, смешно вытягивая губы и потряхивая головами.

Вскоре разгруженная подвода уехала. Но к соседнему дому подъехала телега, запряженная давно знакомой мне лошадью. На той телеге дядя Яша развозил по магазинам и ларькам большие куски льда. Лед таял, и за телегой всегда тянулся темный след от водяных капель. По этому следу мы с братом и отыскивали экипаж дяди Яши, чтобы покормить лошадь, пока грузчики выгружали лед. Я знал, что она любит овес и кусочки хлеба с солью, и совсем не ест травку. Мы с Людочкой-Любочкой перешли дорогу на нашу сторону. Я оставил ее у телеги, а сам побежал домой за хлебом.

Когда объяснил маме, что мне надо, она сказала, что хлеба у нас очень мало. Его может не хватить на день, а покупать хлеб очень трудно.

То было время, когда отменили хлебные карточки. Хлеб исчез, а в магазинах появились огромные очереди. Много времени моего детства, да и юности, прошло во всевозможных бесконечных очередях — то за хлебом, то за молоком, то за маслом, то за прочими продуктами и товарами первой необходимости.

— Мамочка, дай хоть немножко. Я покушаю без хлеба, — жалобно попросил маму, — Там девочка хочет посмотреть, как кушает лошадка.

— Что за девочка? — спросила мама.

— Она живет вон в том большом доме, но только вчера и сегодня. Ее зовут Любочка, как девочку в лагере. А она говорит, ее зовут Людочка. Разве так зовут?

— Конечно, сынок. Ее зовут Людмила, а еще можно Люда и Мила, а ласково — Людочка и Милочка. Ладно, сейчас немножко отрежу, — подобрела мама.

— Как? У нее сразу два имени? — изумился я. И девочка из Людочки-Любочки тут же стала у меня Людочкой-Милочкой.

Я застал девочку на том же месте. Она безуспешно пыталась дать лошади пучок травы, но та фыркала и отворачивалась.

— Тебя зовут Людочка-Милочка! — сходу выпалил свою новость, — Эта лошадка травку не кушает. Дай ей хлебушка, — подал девочке подсоленный хлеб.

— Правильно. Когда надоест, буду Милочкой. А пока я Людочка, — рассказала мне о своих именах Людочка-Милочка.

— Хорошо. Будь Людочкой, — согласился с ней, — А когда надоест, скажи.

— Скажу, — пообещала Людочка, осторожно взяла обеими руками хлеб и прижала его к груди.

Но теперь она не торопилась кормить лошадку, а потихоньку отщипнула кусочек и с удовольствием, не торопясь, стала есть.

— Людочка, ты хочешь кушать? — спросил ее. Она молча кивнула, после чего быстро, не таясь, доела остальной хлеб, предназначавшийся лошади. Я был поражен. Я никогда не испытывал голода, даже в голодные послевоенные годы. В лагере всегда была пища, но, как оказалось, совсем не так было вне лагеря.

— Людочка, а тебя что, дома не кормят? — спросил ее.

— Кормят, но в новом домике у нас ничего нет, — рассказала Людочка.

— Еще хочешь? — спросил, заранее зная ответ. Людочка кивнула.

Я снова сбегал домой, рассказал маме, что Людочка хочет кушать, а дома у них ничего нет. Тогда мама дала два кусочка хлеба, политых подсолнечным маслом и посыпанных солью — для Людочки и для меня. Конечно же, я отдал Людочке оба кусочка. Так началась наша дружба с маленькой девочкой Людочкой, которой тогда едва исполнилось пять лет.

Меня не взяли в школу. Я не понимал, почему. Мне так хотелось учиться. Теперь три мальчика, с которыми проходил медкомиссию, пойдут в первый класс, а я останусь дома. Я очень переживал неудачу.

А не приняли только потому, что еще не исполнилось семи. Так из-за каких-то трех месяцев потерял целый учебный год.

Я уже умел бегло читать. По складам вообще не читал никогда. Читать выучился сам, спрашивая у мамы буквы на вывесках. Моей первой книгой стал учебник истории средних веков. Когда проштудировал его вдоль и поперек, задавая кучу вопросов, остававшихся, как правило, без ответов, мне подарили потрепанную книжечку со сказкой о потерянном времени. Выучив ее наизусть, снова заскучал.

Тогда меня решили записать в библиотеку, что была рядом с домом. Но в библиотеку не принимали дошкольников. И мама сказала библиотекарю Нине Васильевне, что я учусь в первом классе. Мне было очень стыдно, что придется постоянно обманывать взрослых, но так хотелось читать. Чтобы обман выглядел правдоподобным, меня остригли наголо, как тогда стригли всех школьников с первых по пятые классы.

Для начала в библиотеке мне выдали две тоненькие книжечки с картинками. Но уже через полчаса я их вернул.

— Что, обе книжки не понравились? — огорченно спросила Нина Васильевна.

— Понравились, но я их уже прочитал по три раза.

— А ты разве умеешь читать? Ты же только в школу пошел. Что ж, молодец, раз сам читаешь. А пересказать сможешь? О чем там написано? — удивилась Нина Васильевна. И я почти дословно пересказал обе сказки. Она дала мне еще две книжечки, которые возвратил через три часа, готовый пересказать и эти сказки. Тогда получил одну большую книжку. Ее прочел лишь к вечеру, когда библиотека уже закрылась. С трудом дождавшись, когда школьники пойдут из школы, ринулся за новым чтивом. Чтение увлекло настолько, что стало совсем неинтересно выходить гулять во двор.

Но как только у дома напротив появлялась Людочка, тут же брал у мамы два кусочка хлеба, и бежал к подружке. Мы с ней нашли еще одно развлечение. Оказалось, кусочками угля можно рисовать. И я стал учить Людочку читать и писать. Она все быстро схватывала. Но скоро нас отогнали от угля, потому что мы писали буквы и рисовали везде — на тротуарах и на стенах. И нас часто ругал за это дворник, подметающий тротуары и поливающий цветочные клумбы — их недавно сделали у входа в Людочкин дом.

А однажды я покатал Людочку на машине. Вышло это случайно. С некоторых пор у ребят наших домов появился общий знакомый — молодой шофер, которого все звали дядей Васей. Ежедневно он по нескольку раз проезжал мимо нашего дома — то на грузовом “Студебеккере”, то на легковом “Виллисе”. Мы дружно бросались наперерез и кричали: ”Дядя Вася! Покатай!” Он всегда останавливал машину, сажал всех желающих, довозил до угла нашего дома, сворачивал в наш переулочек, и, проехав метров пятьдесят, въезжал во двор “Сахаротреста”, где был небольшой гараж на несколько машин. Тогда для нас каждая поездка была событием. А в гараже мы часами сидели в кабинах свободных от рейсов машин, и нажимали все кнопки и педали, крутили руль и дергали рычаг переключения передач — словом, представляли себя шоферами.

И вот, когда дядя Вася, заметив меня с подружкой, остановил свой “Виллис” и радушно открыл дверцу, я спросил у Людочки, хочет ли она покататься. Конечно же, она хотела. Мы приехали в гараж, и я показал Людочке все машины. Сначала девочка была счастлива оттого, что просто сидела в кабине и по очереди смотрела во все окошки. Ни руль, ни педали ее не заинтересовали. А вот клаксон очень понравился. Осмелев, она попробовала нажать на кнопку. И когда машина в ответ громко просигналила, Людочка рассмеялась. А потом стала сигналить и смеяться. Еще и еще. К моему удивлению, шоферы только улыбались, поглядывая в нашу сторону, а не отругали ее, как, бывало, нас, мальчишек.

Мы пробыли в гараже не больше получаса. Но когда уже переходили дорогу, увидел, что нам навстречу бежит испуганная женщина. Она подхватила Людочку на руки и набросилась на меня с криком: “Ты куда уводил девочку, дрянной мальчишка? Она же маленькая. Я ей запретила уходить от дома”.

— Мамочка, не ругай его. Это тот самый Толик. Мы с ним катались на машине, — уговаривала маму Людочка.

— Ладно, Толик, — немного успокоившись, сказала мне мама Людочки, — Больше так не делай, а то я очень испугалась, когда вышла, а Людочки нигде нет. Не знала, что подумать. А тебе спасибо, что угощаешь Людочку. Ничего, скоро получу деньги на новой работе, тогда будет легче, — наконец, улыбнулась женщина и поставила Людочку рядом со мной.

— Толик, — обратилась она ко мне, совсем успокоившись, — А ты знаешь, где наши окна?

— Нет, — ответил ей.

— Давай, покажу. Будет лучше, если вы с Людочкой будете играть там. Я вас буду хоть иногда видеть, и мне будет спокойней. А твоя мама разрешит тебе там гулять?

— Разрешит, — бодро ответил Людочкиной маме, хотя и не был уверен, что разрешит.

Мне показали окно комнаты общежития, где Людочка жила с мамой. Позже она стала комнатой Людочки, где прошли ее детство и юность, и где она прожила до своих восемнадцати лет.

Мама разрешила. И целый год мы с Людочкой были настоящими друзьями.

Прямо под ее окнами и располагался тот приямок с загадочным окошком, так меня поразившим. Даже в лагере военнопленных я не видел решеток на окнах. И когда спросил у мамы, зачем нужны решетки, та ответила, что там, очевидно, хранится что-то ценное. “Клад”, — сразу подумал я. О кладах часто писали в приключенческих книжках, захватывающих настолько, что проглатывал их за день, если меня не отвлекали от чтения. А потом долго размышлял, как бы сам поступил на месте героя, если оказался в подобной ситуации.

То таинственное окошко гипнотизировало. За ним ничего не просматривалось. Там всегда было темно. В одном месте стекло было разбито, а часть его — кем-то вынута. Мне так хотелось заглянуть туда. Я рассказал обо всем моей маленькой подружке, и с того момента мы оба постоянно пытались рассмотреть, что же там — за стеклом.

Однажды я попытался спуститься в приямок, но он оказался для меня слишком глубоким — повиснув на руках и не ощутив ногами дна, понял, что не смогу выбраться оттуда. А потом мы с Людочкой нашли кирпичи и стали осторожно сбрасывать их в приямок. Вскоре снова решился спуститься. Людочка, лежа на земле у приямка, подсказывала, куда мне подвинуться, чтобы ноги попали на кирпичи. Спустившись, сложил из них удобную площадку. С площадки уже легко вылез из приямка.

А потом мне удалось спустить на площадку Людочку. И вскоре мы вдвоем попытались рассмотреть подвал через отверстие в стекле. Нет, это тоже оказалось невозможным. Преодолевая страх, попробовал просунуть руку в подвал, но рука ни до чего не доставала.

Потом эта игра нам надоела. Мы нашли большой фанерный щит, которым почти полностью перекрыли приямок. И он надолго превратился в нашу с Людочкой игровую комнату. На площадке из тех же кирпичей соорудил некое подобие лестницы так, что Людочка могла свободно попадать сюда без моей помощи. Людочке здесь оченьнравилось.

— Давай играть в дочки-матери, — тут же предложила она.

— Ты знаешь эту игру?

— Знаю, девочки меня научили, когда еще жила не здесь. Но они большие, и я была у них дочкой. А так ты будешь папой, а я мамой, — предложила Людочка. Я уже знал эту игру и согласился.

— А кто будет нашими детками? У тебя есть куколки? — спросил ее.

— Нет. У меня никаких игрушек нет. Давай сделаем деток из кирпичей, — предложила Людочка.

— Нет. Так не годится. Жди меня здесь. Я сейчас, — сказал ей и побежал домой.

Я взял несколько человеческих головок из дерева, которые мне когда-то подарили немцы, еще немного какой-то детской дребедени и вернулся в нашу игрушечную комнатку. Людочка сидела в самом углу приямка и, дрожа от страха, смотрела на зарешеченное окошко.

— Людочка, ты боишься? — удивился я, сел рядом и обнял девочку, чтобы “оградить ее от житейских напастей”, как говорила мама, успокаивая нас, малышей.

— С тобой не боюсь, а одна боюсь это окошко. Вдруг оттуда кто-то вылезет? — доверчиво прижалась ко мне подружка.

— Не бойся, не вылезет. Там решетка. Это теперь наша комнатка. А вот и наши детки, — выгрузил из небольшого мешочка все, что принес с собой.

Людочка вскочила и запрыгала от радости. Из того, что принес, она быстро соорудила несколько куколок, и мы стали играть с ней в эту совсем неинтересную для мальчиков игру. Но я все равно играл, потому что с Людочкой мог играть во что угодно, и мне не было скучно.

С той самой игры мы с Людочкой “понарошку” стали папой и мамой. И чем дольше я видел ее в роли мамы наших игрушечных деток, тем больше мне хотелось играть с ней в эту игру.

У меня никогда не было никакого интереса, когда играл в такую же игру с Любочкой — моей первой подружкой. Не было ничего подобного и позже, когда в эти игры влились другие девочки: если “папой” выбирали меня, “мамой” становилась только Людочка. Иначе мы не играли.

Похоже, именно в тех играх мы интуитивно сделали свой выбор, даже не подозревая об этом. Ведь мне тогда было только семь лет, а Людочке, как она говорила, всего пять с половиной.

А когда пришла наша первая весна, как-то раз, провожая Людочку, мы подошли к ее окнам и остановились у приямка. Не сговариваясь, посмотрели вниз, потом друг на друга и улыбнулись.

Наше окошко было прежним. Только оно было полностью застекленным. А приямок был не кирпичным, а тщательно оштукатуренным в цвет общежития. И показался он нам таким маленьким.

— Помнишь, как мы играли здесь в дочки-матери? — все еще улыбаясь, спросила Людочка.

— Я все помню, Людочка, — ответил ей, и волна нежных чувств накрыла меня с головой.

Мне так захотелось обнять мою любимую Людочку, как тогда, когда она испугалась этого таинственного зарешеченного окошка.