Мы служили на флоте

Анатолий Николаевич Пашко (2024)

Эта книга о службе вчерашнего школьника из Беларуси на ВМФ СССР в восьмидесятые годы прошлого столетия. В ней повествуется о том, что пережил сам автор и его товарищи, проходя службу на отдельно взятом большом противолодочном корабле «Стройный» Северного флота. Несмотря на процветающую в те годы махровым цветом «годковщину» («дедовщину»), которая в сюжете произведения не замалчивается, а освещается изнутри, автор с большой любовью и ностальгией пишет о нелегкой службе военных моряков, о романтике дальних походов, об участи экипажа корабля в противостоянии морским диверсантам ЮАР и боевикам УНИТА в Анголе.Основной посыл произведения — «Не служил бы я на флоте, если б не было смешно». Юмором пронизаны практически все рассказы о реалиях флотской жизни и повседневности быта советских граждан.

Алкаш

I

Учёба в учебном отряде шла своим чередом, а я умудрился загреметь в военный госпиталь и заработать прозвище «алкаш». Во всём виноват Ленинградский климат. Мне, белорусскому парню, до безобразия нравились эти чудесные белые ленинградские ночи, время влюбленных и романтиков. У меня долго в уме не укладывалось, как это возможно: ложишься спать светло, встаёшь — всё также светло. Только не понятно: а где же солнце? И сам собой выплывал каверзный вопрос: «Как ленинградские парни девок тискают? Ведь всё видно. Это сколько нужно храбрости иметь, чтобы первый раз в светлое время девушку поцеловать? Или они вечно бухими по ночам ходят?» То ли дело наши теплые и тёмные, правда, короткие летние белорусские ночи. Они без всякого алкоголя будоражат кровь и толкают на подвиги особенно в молодости.

А жизнь она била ключом, только за забором части. Учебка находилась на окраине города Ломоносов. По выходным дням из мощных динамиков городской танцплощадки до наших ушей, особенно когда стоишь в наряде по КПП, или ночным призраком бродишь по территории части в поисках возможного возгорания в элементе боевого расписания «Ночной дозор», доносились куплеты модных тогда шлягеров: «На пароходе музыка играет…», или на слова стихов С.Есенина «Я московский озорной гуляка…». Жизнь била ключом и трактором «Кировец» тянула к себе. Тем более, когда в кармане лежит письмо, в котором твои друзья, будущие офицеры, ставят тебя в известность, как круто они в отпуске отрываются с одноклассницами. Ведь мы теперь взрослые. Хотелось, не думая о последствиях, бросить всё, и откликнуться на этот зов жизни. Я думал, что у меня крыша поедет, особенно когда попал в наряд «Патруль».

Патруль — это сказка, это глоток, казалось навеки потерянной гражданской жизни, так как в увольнение в город отпускали только наших старшин, а курсанты об этом только мечтали. За успехи в боевой и политической подготовке, в качестве поощрения, командир роты меня и ещё одного моряка из нашей роты отправил в гарнизонный наряд «Патруль».

Место несения службы — городской парк в районе танцплощадки. От такого количества очаровательных, милых и улыбающихся девушек кругом шла голова. И когда одна из красавиц томно мне подмигнула и многообещающе поманила за собой — я не смог устоять. Моя крыша начала потихоньку съезжать в сторону, уступая место эмоциям и страсти, что дедушка Фрейд называет подсознательным. В этом порыве плоти, не теряя устойчивого визуального контакта с ленинградской феей, я стал потихоньку стягивать с руки повязку «Патруль», и, наверняка, рванул бы спринтером навстречу этой сказочной сирене, если бы не мозг.

— Стоять! — громом среди ясного неба прогрохотало у меня в ушах, и концовка слова «…ять!» пронизало все тело и дошла до самих пяток. — Ты куда, котяра, лыжи навострил? — последовал вопрос, а за ним следующий. — Ты, сколько лет собрался на флоте служить?

— Ты, кто? — наконец родил изумленный вопрос я.

— Кто, кто? — передразнил меня кто-то неизвестный и тут же враждебно продолжил: — Конь в пальто.

— Всё, — сказал я себе, — бросаю курить! — И стал внимательно изучать только что купленную пачку сигарет «Пётр I» на предмет обнаружения в составе опиатов или другой дури. — Это надо же, так торкнуло, что голоса слышатся и сам с собой стал разговаривать, а выкурил всего лишь одну сигарету. Пора завязывать с куревом.

— Курить ты ближайшие лет 10 точно не бросишь, а говорит с тобой твой собственный Мозг, — отчетливо услышал я.

— Это как? Я думал, что говорить со мной может только внутренний голос, он же совесть, — удивленно и ошарашено промямлил я.

— Ты ещё больший лошара, чем думал я, — злобно прогремел мозг, но дальше продолжил более миролюбиво: — За всем происходящем в твоем теле отвечаю я, твой мозг, и на берегу Финского залива с тобой разговаривал тоже я.

— Слышишь, ты умник! — начал наезжать я на серое вещество, — Чего ты не напрягся и допустил, что я не поступил с первого раза в институт?

— Флот твоя судьба! — безапелляционно заявил мозг и далее продолжил нравоучительно: — Я могу вмешаться только в детали нашей с тобой жизни. Если ты побежишь сейчас за этой очаровательной дочерью Евы — дисбат (дисциплинарный батальон) твой дом родной на ближайшие два года. Потом будешь дослуживать ещё три года, — итого, 5 лет службы.

— А может, я всё-таки сбегаю туда? — заискивающе кивнул я головою в направлении, всё также томно улыбающейся мне красавицы.

— Ты чего? Ты забыл, что тебе нужно туда, где грозно бьются волны о борт боевого корабля?

— А, вдруг, я потону или погибну в неравном бою с империалистами? И другого шанса в жизни не будет? — никак не мог я успокоиться, надеясь всё-таки рвануть навстречу соблазнительнице.

— Ни хрена с тобой не случиться, — злобно ответил мозг, показывая, что я ему уже надоел до чёртиков. — Гарантирую всё с лихвой наверстаешь после дембеля. А в настоящее время твой девиз: «Выйду я на дорогу, положу кое-что в лужу. Пусть оно там замерзнет! Зачем оно мне на флоте 3 года нужно! Конец связи.

II

На фоне этого нервного срыва, связанного с обломом в городском парке, под влиянием влажного балтийского воздуха (постиранные носки реально по двое суток никак не хотели сохнуть, вися под койкой)? и вследствие немереного количества слизанного и съеденного мороженого в патруле, я подцепил абсцесс горла.

Буквально вечером следующего дня я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Некая невидимая сила своей жесткой рукой стала потихоньку сжимать мне горло, ограничивая поступление кислорода в организм. Время было вечернее и ближе к ночному.

Дежурный медик, из моряков срочной службы и ветеринарный врач по образованию, специализирующийся на лечении мелкого рогатого скота, типа баранов и козлов, даже не стал смотреть моё горло, а дал только половинку какой-то таблетки и сказал, что больше ничем помочь не может, а доктор будет только утром.

А мне становилось всё хуже и хуже. Старшины роты приняли cоломоново решение: мою койку вынесли поближе к дневальному и наказали дневальным посматривать за мной. Причём один из старшин проинструктировал дневальных, что они должны разбудить дежурного только тогда, когда увидят, что я перестал дышать, или у меня начнут синеть ноги. Дневальные всё были из «Дикой дивизии» и поняли дословно в части касающейся ног.

По неизвестной мне причине дежурный по учебному отряду в ротное помещение не приходил, а может и приходил, видел он меня или нет — я не знаю, а спас меня мой командир роты.

Наступил понедельник, а согласно устава, по понедельникам командиры подразделений в учебном центре прибывали пораньше, до подъёма, с целью его контроля. На вопрос прибывшего командира роты, что это такое, дневальный из числа наездников «Дикой дивизии» бодро доложил: «Курсант Пашко. Положен помирать. Надо доложить дежурному по роте, когда перестанет дышать и посинеют ноги. Дышать вроде перестал, а ноги пока до конца не посинели, а только начали».

Командир роты заревел так, что личный состав не только нашей роты, но и двух соседних, повыскакивал из своих коек и ломанулся получать оружие, пологая, что объявлена боевая тревога, вследствие коварного нападения финского флота на славный город Ломоносов.

В срочном порядке меня, уже потерявшего сознание, доставили в военный госпиталь, находящийся где-то между Большой и Малой Ижорой. Очнулся я в операционной, когда хирург в очередной раз тыкал мне под нос тампон с нашатырным спиртом. На какую-то минуту я пришёл в себя. Я сидел в кресле без боковых спинок. Двое мужиков в белых халатах поддерживали меня с двух сторон за руки. Иначе я бы упал. Третий придерживал мою голову. Хирург властно приказал мне открыть рот. Хирургическим скальпелем хирург вскрыл опухоль, и гной обильно потёк из ран. Я снова вырубился.

Очнулся я ближе к вечеру на больничной койке в хирургическом отделении только не в палате, а на коридоре. Палаты были все заняты. Тело было ватным. Каждое движение давалось с трудом. Страшно хотелось пить. Я с трудом привел мысли в порядок и осмыслил, что со мной произошло. Рядом пожилая женщина в белом халате мыла шваброй коридор. Я поинтересовался у неё, где можно попить воды. Узнав, что родом я из Беларуси с возгласом: «… землячок, я тебя сейчас угощу чайным грибом» — сердобольная женщина принесла стеклянную трехлитровую банку, в которой плескалась какая-то светло-коричневая жидкость. Одним махом я осушил 200 граммовый гранёный стакан. После чего моя голова поплыла по кругу, и я третий раз за сутки вырубился. Уколы дежурная медсестра колола уже в неподвижно лежащее и мирно посапывающее тело.

Утром следующего дня меня с трудом добудились, и я вынужден был идти сдавать на анализ кровь. Результатов долго ждать не пришлось.

Буквально через несколько часов меня вызвали к лечащему врачу. Моим лечащим врачом оказался всё тот же хирург, который накануне вскрывал мне абсцесс. Хирург был в форме майора медицинской службы и мрачнее самой черной грозовой тучи над Финским заливом. Начал он издалека. Я сразу понял, что что-то не так. Я даже не догадывался, чем я мог вызвать командирский гнев, но на всякий случай, заранее втянул виновато голову в плечи. Майор медицинской службы с трудом сдерживал себя, чтобы не перейти на мат:

— Пашко! Тебя вчера в одних трусах и тельняшке принесли на носилках в операционную умирающим лебедем. Ещё немного и, — дальше медик заговорил словами киногероя, — в твоём подъезде играла бы музыка, но ты бы её не услышал. Мне с трудом удалось тебе вскрыть абсцесс. После вскрытия ты прямо в операционной снова потерял сознание, насколько ты был обессилен. Я лично проверял тебя в конце рабочего дня. Дохлая рыба, выброшенная волнами на берег, и та выглядела по сравнению с тобой намного лучше. Ты пальцем пошевелить не мог.

Врач сделал паузу и перешёл к самому главному:

— А, теперь объясни, как ты сумел нажраться, и где ты, самое главное, достал алкоголь? Если ты, со слов дежурной медсестры, даже в туалет не ходил? Анализ крови показывает, что вчера ты конкретно накатил, и пил ты явно не компот?

Ах, вот где собака зарыта. Только выпив два стакана чудо грибного чая, из банки, которую в качестве доказательств, я вынужден был предъявить хирургу, — последний поверил в историю о доброй самаритянке и её сказочном чае, больше напоминающем перебродившую брагу.

— Да, хорош чаёк, — подвел итог хирург. — Неудивительно, что в крови обнаружили наличие алкоголя. Запомни! Следующий раз, за распитие спиртных напитков, вылетишь из госпиталя быстрее чайки, про которую вы, моряки, так любите петь.

В молодости меня всегда удивляло: как некоторые люди могут предвидеть будущее? Хирург принадлежал к этой категории людей. Я действительно вылетел из госпиталя, но только не в следующий раз, а через раз.

III

Время шло. Молодость брала свое. Организм восстанавливался, хотя болезнь не сдавалась. Хирургу пришлось откачивать шприцем гной из гортани, но не буду останавливаться на медицинских аспектах лечения болезни, а больше, по существу.

В воскресенье утром, когда я проходил контрольное взвешивание, я услышал: «Сынок!» Обернулся — и обомлел, за спиной стояли отец и мать. Всё просто. Моя сестра в это время училась в Волховском железнодорожном техникуме. Заканчивались каникулы, и родители привезли сестру с каникул, а заодно решили меня проведать, благо всё находится в районе Ленинграда. Мои родители работали на железной дороге и в советское время имели достаточно существенные скидки на проезд. По дороге заехали в учебный отряд, а оттуда в госпиталь. Всё логично и понятно.

Отец сразу взял быка за рога и предложил где-нибудь мирно посидеть. Госпиталь находился в старом поместье какого-то графа или может царского чиновника и состоял из ряда отдельно стоящих зданий в окружении парка. Въезд в госпиталь охранял удаленно стоящий одинокий флигелёк. Сторож из гражданского персонал сжалился над нами и пустил нас в комнату для отдыха и приема пищи. Мама, как любая мама, привезла много домашних вкусностей. Отец естественно достал заветную бутылку. Отказать отцу и не составить компанию, тем более не выпить за преемственность, отец также служил на флоте — у меня язык не поворачивался. Не зря говорят, дурак служит в армии, а пьяница на флоте. Хорошо посидели. Выпили всего не много. Её родную, только одну. Беда была только в другом.

Мой организм не был стойким и не привык ещё к таким химическим атакам. Он всячески не соглашался травиться алкоголем. Он просто его не принимал, отказывался перерабатывать и расщеплять на составляющиеся. Результат был закономерен.

Когда утром в понедельник у меня, не смотря на мои всё уловки, взяли на анализ кровь, я понял — это провал. Тучи враждебные грозно зависли над моей головой. Ждать покорно — не по мне. Я решил обострить ситуацию. С видом побитой собаки я стал ждать хирурга перед его кабинетом.

— Товарищ майор медицинской службы! — начал я по-уставному, когда врач разрешил мне войти в кабинет. — Разрешите доложить?

— И что ты интересное мне скажешь? Судя по твоему виду — ты уже успел за выходные где-то накосячить? — доктору было присуще чувство юмора, и он доброжелательно посмотрел на меня.

— Вчера ко мне приезжали из Беларуси родители…

— И ты вместе с батей вмазал, — продолжил за меня мою речь врач.

— Откуда он всё знает? — подумал я.

— Ну, ты и наглец! — всё также, находясь в хорошем настроении, произнёс хирург.

— Никак нет! Стечение обстоятельств, — продолжил я и принял строевую стойку.

— Я тебе дам стечение обстоятельств, алкаш начинающий! Свободен. Я подумаю, что с тобой делать.

Тучи над моей головой развеялись. Хирург не стал меня выгонять из госпиталя, и для постоянно присмотра за мной — меня из коридора торжественно переместил в палату. Лучше бы он этого не делал.

IV

Палата была большая. Восемь коек-мест. Одна проблема — всё больные представители Советской сухопутной Армии, и почему-то большинство стройбатовцы (строительный батальон). Травмы у них были специфические. Трое с переломанными челюстями. Для меня осталось тайной, как нужно упасть на стройке, чтобы сломать челюсть. Четвёртый с травмой головы. С его слов, поймал кирпич на голову. Пятый лежал с травмой ноги, но носился по госпиталю на костылях быстрее прогулочного катера по Финскому заливу. Когда решали, кто пойдет в самоход за «чернилом» — вызвался первым. Шестой — с гипсом на руке. Седьмой был кинологом караульной службы, и травма у него была служебная. Не зря моя бабушка говорила, что собаке верить нельзя. Его жалел весь госпиталь.

Он единственный, кто лежал и рвался побыстрей возвратиться в часть и посмотреть в глаза тому псу, который отправил его на больничную койку, укусив его за мужское достоинство. Горемыке кинологу на службе достался настоящий массивный «кавказец». Псы этой породы отличаются исключительным норовом и огромной пастью. Во время тренировки этой псине что-то не понравилось, и она со всей дури тяпнула бедного солдата кинолога за ту часть тела, по которой мужчину в половом плане отличают от женщины. Сам детородный орган не пострадал, а вот колокольчикам досталось. Псина, видно, была не своевременно привита, или утром зубы не чистила, так как яички опухли и были по размеру средними между мячом для игры в американский футбол и узбекской дыней. Его колокольчики в армейские трусы не вмещались, а штаны от больничной пижамы с трудом их закрывали. Бедолага с трудом передвигался. Однажды, на перевязке медсестра, возраст которой был близок ко второй молодости, и которая видела в этой жизни практически всё, первый раз увидев его достоинства, — не удержалась и воскликнула: «А ни фига себе!»

Вот в эту палату положили меня, единственного моряка. Не важно, что я море ещё не видел, но раз носил тельняшку — значит моряк.

На меня сразу наехали, чтобы прописывался в палате. Несколько дней я героически отбивался. Но однажды они меня так достали, что я дал деньги, лишь бы отстали. Гонцами за алкоголем вызвались быть одноногий и однорукий. Они возвратились с несколькими бутылками заветного 0.7 л вина «Агдам» и двумя пачками не первой свежести пряников. На что один из троицы переломанных челюстей весьма обоснованно через полуоткрытый рот, в который подавали только пищу, не требующую пережевывания, типа редкой каши и жидкого супа, с сарказмом процедил: «Грецких орехов на закуску, суки, принести не могли?» Эта троица закусывать отказалась, а вот от своей доли живительной влаги — нет. Пили наравне со всеми, не пропуская стакана. Я отбивался как крейсер «Варяг» до последнего, но был вынужден капитулировать перед весомыми аргументами, которые заядлые пройдохи используют, чтобы заставить выпить колеблющего: «Кто не пьет — тот не с нами. Значит стукач. Сегодня не пьешь — завтра Родину предашь!» А как же не выпить за щит Отечества, единое целое, союз Советской Армии и Военно-морского Флота?

Молод я был и к тому же глуп, как щенок до года. Чтобы доказать, что я не стукач и не трус — вынужден был выпить. Умный учится на ошибках других, я же упрямо предпочитал учиться на своих. Результат был закономерен.

До этого дня сухопутная братия хотя и пила каждый вечер, но всё проходило тихо. В этот раз почему-то без драки не обошлось. Разбили окно в палате и вставное стекло в двери. В придачу, когда я полез разнимать дерущихся, то — получил в глаз. Полечился называется…

Утро стрелецкой казни не заставило себя ждать. Лечащийся врач был немногословен и хранил олимпийское спокойствие, показывая всем своим видом своё нескрываемое презрение ко мне: «Пил? Драку ты устроил?»

Отвечать на вопросы или что-то объяснять не имело смысла. Лиловый синяк под левым глазом красноречиво свидетельствовал не в мою пользу. Я уже узнал, что стройбатовцы всё свалили на меня, как на организатора и идейного вдохновителя вчерашней вакханалии в палате: «Союзники, мать их…»

— За неоднократное распитие спиртных напитков, злостное нарушение госпитального режима, тебя выгоняют из госпиталя. За тобой уже приехали из учебного отряда, — отчеканил врач голосом председательствующего на Нюрнбергском процессе. После хирург сжалился и стал нормальным человеком, врачом. — Сам виноват. Если начнет обратно опухать горло, сразу требуй, чтобы везли в госпиталь. Я тебе ещё собирался удалить одну гланду, она сильно увеличена, и если будешь служить на Севере, то — могут возникнуть проблемы со здоровьем.

В этом вопросе врач был не прав. За два с половиной службы на Севере я даже ни разу даже простудой не болел.

V

Возвращение в роту происходило довольно холодно. Из встречающих почетного гостя был только командир роты. Личный состав был на занятиях. Учебка, всё-таки. Учебный процесс не должен останавливаться ни на минуту.

— Пашко!…, — дальше богатая на экспрессивность и не переводимая на литературный язык, нецензурная разговорная речь, показывающая, как по-отцовски командир относится ко мне, гремел раскатами грома в кабинете голос командира роты. — Ты же один из лучших курсантов роты. Через две недели пребывания в учебном отряде ты принял присягу и сдал на допуск к несению караульной службы. По всем предметам — только «Отлично», — начал нахваливать меня ротный. Дальше командир выдержал паузу, но гнев и нетерпимость к нарушителю воинской дисциплины взяла верх над разумом, и он продолжил Чапаевым на коне носиться по кабинету, рубая в капусту воображаемых беляков в моем лице:

–Пашко! Ты совсем…, — опять нецензурная брань в мой адрес, показывающая наивысшую степень мой «борзоты». — Ты первый на моей практике, кто за неполные две недели нахождения в госпитале трижды напился до поросячьего визга и устроил драку с мордобоем.

По существу, командир был прав. Кроме, мордобоя. Можно подумать, что драка проходит без мордобоя. Пострадал и получил в глаз только я: не мог я бить инвалидов. И до поросячьего визга в двух случаях было ещё далековато. А так всё верно.

–Ты что, скрытый алкаш? — это прозвучало больше похожее на утверждение чем на вопрос.

Я стоял и молчал. Оправдываются виноватые. Я себя виноватым считал только частично. Я не мог сказать командиру, что это был необходимый жизненный урок. Пройдя который, я сделал два важных умозаключения, которые стали основополагающими камнями моего мировоззрения не только на службе, но и на протяжении всей жизни:

1) Нужно в этой жизни иногда иметь смелость и твердо говорить: «Нет», — идя наперекор толпе, наплевав при этом на то, что при этом большинство из толпы думает о тебе.

2) Никто больше не склонит меня к распитию алкоголя, если я этого не пожелаю.

А дальше, задолго до окончания учебного отряда и распределения по флотам, я узнал, где будет проходить моя дальнейшая служба. Именно там, где три месяца холодно, а остальные девять — совсем холодно.

— Пашко! Запомни, я сделаю всё, чтобы ты остальные два с половиной года вместо пива сосал замерзшую мочу белого полярного медведя, где-нибудь на земле Франца-Иосифа или на Новой Земле.

— А ни фига себе, как далеко от Беларуси! — первым среагировал мой мозг, а я осознал, что Краснознаменный Северный флот ждет меня с распростертыми объятиями.

Но тогда я не знал, и, наверное, мозг также не знал, что, служа на Севере, кроме Новой Земли я увижу Африку, причём даже буду ножками по ней бегать и довольно продолжительное время.