Ностальгия по Северам

Анатолий Стожаров, 2018

Книга Анатолия Стожарова доставит удовольствие многим читателям, живущим не один десяток лет на Ямале. Автор в своих шутливых зарисовках вспоминает свою жизнь на Севере, коллег, а также эпизоды не только из своей северной биографии, но и забавные случаи из трудовой деятельности на радио. Книга будет интересна широкой читательской аудитории, которой Ямал стал родиной, и тем, кто здесь родился и живет по сей день.

Колоритный народ

Он живет, видимо, в любом уголке России. Где больше, где меньше. Но он есть. Я родился на Средней Волге, между Ульяновском и Куйбышевым. Жигули тоже не слабое место. Пацанами мы ловили леща под «утесом Степана Разина». Так и мстилось, что где-то рядом эхом раздается Стенькин рык — «Сарынь на кичку!»

Я до сих пор помню неповторимый местный говор. Кто-нибудь рассказывал крутую историю, и собеседник согласно кивал: «Да уж! Фули баять!» Уникальное смешение матерного со старославянским.

Но я про салехардский народ. Более колоритного народа, чем там, в конце 60-х годов… (господи, рука не подымается!)… прошлого столетия я больше не видел.

Прилетел я с дипломом Ульяновского пединститута в этот деревянный городок 11 августа. Гороно поместило меня на дебаркадер речного вокзала, там на втором этаже были крохотные «номера» на двоих. На время навигации. Вторым был Леонидас Белоусовас (в просторечии Лёнька Белоусов) из далекого города Друскининкай. Уже не слабо для первого знакомого. Постарше лет на пять, молчаливый, стриженый наголо.

Кинотеатр «Полярный», Салехард, 1951 г.

Ситуация располагала к откровенности, и он все выложил в первый вечер. В трудовой книжке 29 записей — экспедиции, буровые и прочие места, о которых я раньше только читал. Топограф, помбур, слесарь, механик — водитель ГТТ, ну и так далее. Ждал вызова на Перегрёбное. Напомню — август 69-го. Ни о каком освоении никто не слышал. Народ ехал поштучно. Но какой народ!

Навигация закрылась, и меня переселили на второй этаж основного здания речного вокзала. «Номер» был уже на 11 человек. Все штучные. Сбежавшие от жены, исключенные из партии, искатели лучшей доли. «Откинувшийся» после 20-летнего срока и ждавший чего-то пятидесятилетний мужик, впервые угостивший меня строганиной. Вечером они раскладывали мятые карты (не игральные!), письма, заявления и совещались. «Мне один говорил: надо на Мессояху. Не… лучше в Газ-Сале.» Не вставая, на койке лежал Витя — мрачный амбал лет сорока, руки синие от наколок, нехотя рассказывавший, как он осваивал целину. Более подробно его расспрашивать было как-то не с руки.

Ударили морозы, первый этаж — зал ожидания, кассы — зашили досками, и там начали спасаться от холода бичи. К полуночи шли пьяные разборки, и мы стучали в пол для порядка. Когда разборки перешли в грохот, Витя встал и мрачно сказал: «Пойду, посмотрю». Затея была явно безумной, но останавливать его опять-таки было не с руки.

Вернулся он минут через десять: «Четырнадцать… оголодали… готовы на всё!» Внизу он в полной темноте рявкнул: «Бичи, встать!», построил их и допросил. Куда уж колоритней.

Коренной обдорский народ был не менее хорош. Я уже освоился в родной конторе, да и в городе. Это было несложно. Можно было зайти в любой барак, любую квартиру на огонек. И что барак, каждый второй в них жил.

Как-то мне нужно было переговорить с нашим техником Витей Митриевым, и он сказал: «Заходи вечером. Там у любого спросишь».

Там — это между городским рынком и водокачкой. Центр города. Вечером, как ни озирался, я не мог понять, где же он живет. И когда мне конкретно ткнули в люк в земле, я был потрясен. Большая семья, включая бабушку, жила в землянке! В центре города! И не они одни так жили. Причем жили весело и не унывая.

Ко мне через год в два часа ночи вваливались кореша с бутылкой спирта и здоровенной фанериной с пельменями. На чем лепили, на том и принесли. Простые были нравы.

Как-то вечером после работы мы с ребятами зашли на очередной огонек. Едва ли сейчас я смогу объяснить, почему это называлось «квартира Маргарет Трубо». У Трубо был полный бардак. По-моему, там гуляли и ночевали круглосуточно. Благо меховых шуб и полушубков было в достатке.

В угловой комнате на тахте лежал лицом вниз двухметровый летчик в пилотской синей шинели и собачьих унтах. На свой вопрос я получил исчерпывающий ответ: «Это спит Аксель Уусярв». Ясно.

Застолье было в разгаре, когда у меня за спиной раздался рев: «Партизанен! Пу! Пу!» Это проснулся Аксель и решил немедленно присоединиться к компании. Понятно, в шинели и унтах. Золотое было время. Простодушное. И честное.

В Салехарде в то время человек без мотолодки был как бы не совсем человек. При первой же возможности я купил «Казанку-5М1» и вступил на рыбацкую и охотничью тропу. И быстро понял вторую (после неунываемости) основу местного народного характера — неудержимость.

В конце мая город пустел. Весенняя охота. Разговор в горгазе.

— Коля! Ну куда я тебя отпущу?! Последний ведь слесарь! Какой отпуск за свой счет? Кто работать-то будет!!

— Надо. Отпусти.

— Нет! Не могу!

Коля рвет рубаху на груди и пишет заявление на «увольнение по собственному желанию». И что ты думаешь? Отпустили! Это было святое.

Сейчас среди молодежи бытует слабая калька мощного слова «неудержимость» — отвязанность. Хотел бы я поглядеть на этого любителя паркура и прочих изящных прыжков в ледоход на протоке Хорня в пойме Оби.

Пробившись по битому льду из Салехарда, мы благостно сидели у костерка. За спиной избушка, озерцо, манчуки. По Хорне шел мелкий лед.

Мимо, ревя моторами, промчались три лодки с веселыми компаниями на борту. «На Игорскую идут», — уважительно прокомментировал Юра Кукевич. Он же через полчаса первым услышал треск в кустах. Хотя на километры вокруг вроде и не было никого. «Кто-то ломится», — Юра лениво потянулся за ружьем.

Из кустов вывалился мужик в полном охотничьем снаряжении, покрытый ледяной коркой. Сделав пару шагов к костру, он упал и, похоже, вырубился. Содрав с него ледяные брезентухи, мы прислонили его к костру и влили кружку водки. Открыв глаза, мужик решил объяснить свое появление. «Выпал», — кратко сказал он. Отряд не заметил потери бойца. Как можно проплыть полсотни метров в битом льду и полкилометра ломиться берегом по кустарнику?! Причем, если бы он пошел в другую сторону, там километров шестьсот тундры…

Салехардская старая пристань

Причал

Практически каждый мог рассказать подобную историю. Да вот еще одна.

Сидели мы тогда на «весновке» на Большом полуйском сору. Там посередине остров — кустарник и снег. Центром большой компании были братья Уклеевские. Утка не шла, водка кончилась, и в Салехард был командирован младший, Серёга.

Дело обещало быть недолгим — «Казанка», старая, еще без «булей», под мотором «Вихрь-20», — летела, как птица.

Прошел час, другой. Да куда же он делся? Наконец на горизонте появилась точка. «Идет!» — облегченно выдохнул народ. Точка стремительно приближалась. Было видно, как Серёга сидит на корме и мертво держит румпель. «Щас сбавит», — авторитетно произнес старший Уклеевский. Нет, не сбавил Серёга! На полном ходу «Казанка» воткнулась в снежный сугроб — Серега, оторвав румпель, вылетел из лодки и загремел башкой в кустарник.

В правой руке был зажат румпель, и Серёга по-прежнему «давил полный газ»!

Естественно, в городе, купив ящик водки, он накатил пузырь, взял курс на остров, дал «полняка» и выключился.

Сейчас, похоже, нет уже такого народа.

Про землянки никто из жителей цветных пяти — и семиэтажек не помнит. Бараки остались разве что на УФАНе. Кто-нибудь помнит, что это был за район? А жаль.