Взрыв. Прошлое. Настоящее. Будущее.

Андреа Рэй

«Взрыв» – первая часть трилогии, повествующей о Изабель Уотерс, живущей в мире, который погряз в жестокости. В нем каждый сам за себя. Она сражается за свою жизнь и свободу, пытаясь выкроить время для младшего брата и друзей между многочисленным передрягами. Изабель оказывается втянутой в войну, которую старалась избежать, и теперь ей нужно решить, на чьей она стороне. Неожиданно всплывающие факты дают понять, что ее роль далеко не последняя, вот только справится ли она с ней?

Глава 4

Они закрыли меня в маленькой комнате с диваном, журнальным столиком и круглыми часами на стене. Не знаю, как долго была без сознания, но, судя по слабости и практически полному отсутствию энергии волн, недолго.

К тому моменту, как открывается дверь и в комнату заходит огромный чернокожий мужчина и очень худая блондинка, проходит уже почти час. Девушка не красива, но что-то в ней цепляет, скорее всего, ее внешностный оксюморон: светлые, почти белые волосы и черные глаза. Вдобавок, она выглядит так, словно ей наплевать абсолютно на все происходящее. Может, она на наркотиках? Как вариант.

Мужчина же явно проводит за штангой гораздо больше времени, чем нужно. Он лысый, а кожа настолько темная, что отливает синевой и, в отличие от спутницы, его, кажется, можно взбесить уже тем, что дышишь. Он делает широкий шаг мне навстречу, а я еле сдерживаюсь, чтобы не отступить.

— Итак, — начинает он, и я понимаю, что он решил, будто я напугана. Наивный. — чем займемся, дорогуша? Может, поиграем?

Вне зависимости от того, какую игру он предложит, мне она не понравится, и я не отвечаю, потому что знаю: стоит мне открыть рот и поток ругательств мне будет уже не остановить, а он это вряд ли оценит.

— Молчишь? Неужели думаешь, что тебе это поможет? Или начиталась старых романов: «Вы имеете право хранить молчание, каждое ваше слово может быть использовано против вас?» — издевательски ухмыляется он.

— К сведению, в романах об этом пишут редко, это больше относится к законодательству времен демократии и существования правительства.

Только договорив, я уже понимаю, что за это придется ответить. Хотя, я в любом случае вряд ли уберусь отсюда живой, так что терять нечего. «По крайней мере, — проноситься в голове, — Джон в безопасности, Сэм не допустит, чтобы с ним что-либо случилось, в этом сомневаться не приходится».

— Ты будешь играть, потому что так хочу я. И играть мы будем по моим правилам. — медленно приближаясь и скаля зубы, говорит мужчина.

— Иди к черту. — с отвращением отвечаю я, а мужчина открывает было рот, но девушка, поморщившись, останавливает его плавным жестом и говорит:

— Уильям, прекрати. Просто узнай, что нам нужно и все.

Я вскидываю подборок и смотрю на нее сверху вниз, а сердце отбивает бешеный ритм. Вот оно. Я знаю, что им нужно, но они этого не получат.

— Ладно, ладно. — насуплено отвечает ей Уильям. — Хотя так будет гораздо меньше веселья.

— Меня не волнует веселье. — по сути, по ее лицу сложно догадаться, что она вообще знает, какого это — волноваться. Или веселиться.

— Сказал же, ладно! — раздраженно отвечает он. — Итак, дорогуша, как ты видишь, Моника не хочет играть. Тебе же хуже. Поэтому, давай ты просто ответишь: где он?

— Кто? — передразнивая его, я поднимаю брови и спрашиваю тем же тоном. Просто потому, что не могу удержаться.

— Не пытайся разозлить меня, дорогуша, ты не хочешь этого увидеть. — угрожающе сообщает он. — Где остров?

— Почему бы тебе не посмотреть на карте?

— Карте? — ошалело спрашивает он, забыв, что нужно сохранять «пугающее» выражение.

— Ну да, знаешь, бумага, на которой нарисован план местности, называется картой. — пожав плечами, объясняю я.

Моника смотрит на меня, а не сквозь, и, хотя я понятия не имею, о чем она думает, лучше бы и дальше продолжала разглядывать интерьер.

— Не шути со мной, дорогуша, острова Элис нет на картах.

— Ах, ты об этом острове. — протягиваю я. — Прости, но в этом случае я тоже не имею ни малейшего понятия.

Сказав это, я даже не соврала — Элис должна была уже переместиться, а куда, я не знала.

— Что?! — рявкает он.

— И что это означает? — снова с отсутствующим видом спрашивает Моника.

— То, что я сказала. Я не знаю, где он.

— Но ты там живешь, — рассудительно продолжает она.

— Вас, должно быть, дезинформаровали. Я там оказалась не по собственной воле, да и не особенно этому радовалась, а когда попыталась сбежать, поняла, что я на острове и разнесла единственный дом, после чего мне позволили уйти, но с завязанными глазами. Так что, я сомневаюсь, что это называется жить на острове.

— Допустим. Но как ты туда попала?

— Повторюсь, — закатив глаза, говорю я. — я была без сознания. А когда сумела оттуда выбраться, мне завязали глаза.

— Как предусмотрительно. — щуриться она, а я пожимаю плечами. — А почему ты сразу не ушла, а полезла сюда?

— У вас моя подруга. Я не могу ее бросить. — сквозь зубы говорю я.

Моника почти мне поверила, но Уильям оказался умнее.

— Слишком все складно, она врет. Ты знаешь, что делать.

Когда до меня доходит, что именно он сказал, уже слишком поздно: девушка пожимает плечами и поднимает руку ладонью вверх, и в ту же секунду меня накрывает боль.

Я хватаюсь за голову и падаю на колени, но не произвожу ни звука, проходит, скорее всего, минута, но мне она кажется вечностью, и так же внезапно, как началась, боль исчезает, и я со свистом выпускаю воздух из легких.

Все еще сжимая голову, пытаюсь отдышаться и дотянуться до энергии внутри, но нахожу только пустоту.

— Крепкий орешек. — присвистывает Уильям. — Даже не закричала.

— Пока. — слышу я в ответ.

На этот раз пытка короче, и я только шиплю, а когда Моника меня отпускает, пытаюсь отнять руки от головы, но не могу. Делаю глубокий вдох, приказывая мышцам расслабиться, и это срабатывает. Когда я снова на ногах, Уильям задает мне тот же вопрос, и я посылаю его к черту. Пытка повторяется, но на этот раз она дольше, и я тихо, сквозь зубы, ругаюсь.

Боль раздирает мою голову раз за разом и, через несколько таких серий, я ломаюсь, не в состоянии сдерживать крик, и кричу так сильно, что болит горло. Моника поднимает руку все выше и выше, пытки длятся все дольше, но ответа она не получает.

Между криками я осыпаю их обоих проклятьями, а вскоре и вовсе перестаю подниматься, просто не вижу смысла и, бросив взгляд на часы, вижу, что прошло полтора часа. Я и правда крепкий орешек.

Через некоторое время из носа течет кровь, и я сплевываю ее Монике на ботинки, но она никак не реагирует. Мне самой противно от того, что я корчусь на полу у ее ног, но я выдохлась. В другое время я размазала бы ее по стенке, но сейчас это явно выше моих сил, а помощи ждать неоткуда. Вскоре до меня доходит, что она специально увеличивает интервалы между пытками: чтобы я не умерла и не потеряла сознание. Кому захочется играть с мертвой игрушкой?

Я больше не могу говорить, а они не требуют ответа, просто продолжают пытать. Я лежу на полу и не могу пошевелиться, а тело бьет крупная дрожь. Вижу дверь, но не запоминаю, как она открылась, зато запоминаю его лицо: бледная кожа, высокие скулы, темные спутанные волосы, открывающие лоб. И холодные голубые глаза с густыми темными ресницами.

Он смотрит сначала на них, потом его взгляд останавливаются на мне, мелькает изумление, а затем я понимаю, что он зол. И не просто зол, он в ярости.

— Что вы делаете? — спрашивает он холодным, как сталь, голосом:

— Пытаемся узнать, где остров. — отвечает Уильям, откровенно гордый собой, а я продолжаю смотреть на вошедшего, потому что не могу ни повернуть голову, ни закрыть глаза.

— С чего вы взяли, что для этого нужно ее пытать? — его вопрос остается без ответа, а сам он походит ко мне и поднимает на руки. — Кто вам позволил так с ней обращаться?

Когда я в его руках, а моя голова лежит у него на груди, мне кажется, что я в безопасности. Глупо, больше нигде не безопасно, но мое израненное тело этого не понимает, а его руки держат меня нежно и крепко, да и мозг слишком перегружен, чтобы искать подвох. Меня даже не волнует, кто он и как его зовут, и я, наконец-то, теряю сознание.

Открыть глаза оказывается труднее, чем я ожидаю, а яркий свет словно выжигает мои веки изнутри. Я вспоминаю, что случилось накануне и понимаю, что нужно как можно скорее выбраться отсюда, и мне, наконец, удается открыть глаза и сфокусировать взгляд.

Я лежу на огромной кровати в большой, невероятно роскошной комнате. Темные деревянные панели на стенах, бархатные шторы зеленого цвета, теплого, словно лестной мох, открыты настежь, а солнце настолько яркое и далекое, что кажется ненастоящим.

Я с трудом сажусь на постели и оглядываюсь. Огромное зеркало в бронзовой раме, еще более огромный шкаф, небольшая софа того же оттенка, что и шторы. Провожу ладонями по бархатному покрывалу, оно на пару тонов темнее, чем софа и шторы, а потом меня осеняет: голые плечи, тонкие бретельки. Я одета в бледно-зеленую атласную ночную рубашку. Что за чертовщина?

Я окидываю взглядом комнату, но из моей одежды осталась только кожаная куртка, висящая на стуле возле окна. Провожу рукой по волосам, рассыпанным у меня по плечам, и понимаю, кто-то вымыл и распустил их, ведь мой шампунь так не пахнет. Меня передергивает. Кто-то раздел меня, помыл, заново одел и уложил в постель. Это кошмарно и абсолютно отвратительно. Я вполне в состоянии сделать все это сама, правда, не на тот момент, но все же.

Если верить солнцу, уже за полдень, и я проспала больше двенадцати часов, потому что энергия волн бьет во мне ключом, а после подобной пытки быстрее я бы не восстановилась. Нужно отсюда выбираться. Копье, надеюсь, до сих в куртке, но не могу же я бежать в ночной рубашке, тем более, без обуви. Пока я лихорадочно пытаюсь хоть что-нибудь придумать, открывается дверь и входит парень, на руках у которого я вчера выключилась.

Рывком натянув одеяло до подбородка, я смотрю, как следом за них заходит девушка с короткой стрижкой, в сером платье и подносом в руках. Опустив голову, она ставит поднос на прикроватную тумбочку и выходит, тихо прикрыв дверь, а я перевожу взгляд на парня. От его пронзительного взгляда у меня по коже бегут мурашки, но его лицо ровным счетом ничего не выражает, словно не лицо, а маска.

Кажется, я знаю, что сейчас будет, пока с пытками покончено. Сейчас он будет изображать из себя добренького и утверждать, что их так называемое руководство понятия не имело, что происходило.

— Ну, вот ты и проснулась.

Его голос мягче, чем в прошлый раз, но это неудивительно, если учитывать, как он буквально клокотал от ярости, наверняка в прошлом стал бы хорошим актером. Я не отвечаю, потому что он и не ждет ответа. Вместо этого он подходит к окну, берет стул с висящей на нем курткой и садится у кровати. — Как тебя зовут?

Странно. Зачем ему это знать? Хотя, наверное, так тебя и заставляют поверить, что ты в безопасности. Парень хмурится и вглядывается в мое лицо.

— Ты меня слышишь? Моника сказала, ты в полном порядке. — я вздрагиваю от звука ее имени, а воспоминания оживают в памяти. Слишком яркие, слишком болезненные. Он поднимается со стула и говорит тихим, вкрадчивым голосом, как с душевнобольной. — Если ты меня слышишь, то не волнуйся, все хорошо, я просто выйду на минуту и приведу Монику, чтобы она все исправила.

— Нет! Стой! — уж если и есть кто-то в этом месте, кого я не хочу видеть больше, чем остальных, так это Монику, поэтому, как бы я не старалась, в голосе слышатся панические нотки. — Не приводи ее, не надо.

Он оценивающе смотрит на меня, словно пытаясь решить в уме какую-то сложную задачу, но садиться обратно.

— Говорить можешь, это хорошо. Как тебя зовут?

Я сглатываю и отвечаю:

— Изабель. — голос тише, и я замечаю, какой он грубый.

— Изабель? — удивленно спрашивает он, и я киваю, а он повторяет, кивая. — Изабель.

Потом бросает взгляд на тумбочку и извиняется, по его словам, он и думать забыл о том, что я голодна. Покосившись на тумбочку, я вижу поднос с завтраком, и чувствую, что и в самом деле проголодалась. Парень встает и направляется к двери, но останавливается, когда слышит мой голос.

— Могу я получить обратно мою одежду?

Он удивленно оборачивается и говорит:

— Не думаю, что это необходимо.

— Я не могу остаться в этом. — с отвращением говорю я, имея в виду дурацкую ночную рубашку.

— В шкафу полно одежды. Поговорим позже.

Он уходит, а я беру с подноса стакан с апельсиновым соком и быстро его выпиваю. Выбираюсь из кровати, но не чувствую никакой боли, что странно. Даже синяков на коленях нет, а я неоднократно падала. Наверняка, целительница. Только зачем тратить силы на какую-то пленницу? Как-то не вписывается в описание Сэма, да, заставить поверить, но лечить? Ничего не понимаю.

Подойдя к шкафу, я открываю его и присвистываю: никогда не видела столько платьев в одном месте. Сказать, что я не люблю платья, я не могу, возможно, в другой жизни, где нет нужды сражаться и убегать, спасая собственную жизнь, я бы их и носила. Но эта жизнь — все, что у меня есть, а в платье и на каблуках тут долго не протянешь, поэтому, следуя соображениям практичности, я нахожу джинсы, которые должны на меня налезть и черную футболку с длинными рукавами, что не так-то просто, потому что в основном одежда маленькая, как будто ее готовили для девочки лет четырнадцати. Впрочем, может так оно и есть.

Только натягивая футболку, я замечаю, что на мне нет медальона, и тихо выругиваюсь. Пару секунд я пытаюсь сообразить, куда он делся, но прихожу к выводу, что его просто забрали, а следом задаюсь вопросом, кому он мог понадобиться. Решив действовать по ситуации, я выдвигаю нижний ящик в поисках обуви, но вижу только босоножки и туфли на каблуках. Когда я уже отчаиваюсь хоть что-то найти, у дальней стенки мелькают высокие коричневые сапоги на плоской подошве со шнуровкой, и я только надеюсь, что они не окажутся малы.

Сев обратно на кровать, я смотрю на принесенный поднос с классическим завтраком: яичница с беконом, хлеб, масло и джем. Правда, о классических завтраках я знаю исключительно из книг, но привередничать не собираюсь. Съев все, жалею, что сразу выпила сок, потому что пить хочется еще больше, а потом вспоминаю про дверь, которую заметила раньше. Едва я захожу, как у меня буквально отваливается челюсть. Абсолютно белоснежная ванная, огромная, по моим меркам, с душевой кабиной из мутного стекла, унитазом, раковиной, полочкой с зеркалом над ней и кучей места на полу. Тут даже спать можно при желании.

Подхожу к раковине и, ни на что, особо, не надеясь, открываю кран, но вода из него течет прозрачная и чистая. Не теряя времени, ловлю струю губами, зажав волосы в кулаке, чтобы не намочить, и, напившись, закручиваю ручку крана и вытираю губы тыльной стороной ладони, но не успеваю ни о чем подумать, как слышу свое имя.

— Ты здесь. — слегка наклоняя голову, произносит парень.

— А у меня есть выбор? — саркастически интересуюсь я.

— Конечно.

Я закатываю глаза и прохожу мимо него, чтобы взять куртку со стула, но останавливаюсь, услышав его голос.

— Да, Изабель, ты можешь уйти, если захочешь. — устало вздыхает он.

— Хочу, — обернувшись, говорю я. — но мне нужен мой медальон.

— Этот? — невинно спрашивает парень, вынимая его из кармана, но, как только я протягиваю руку, он уже спрятал его в кулаке.

— Чего ты хочешь? — начиная злиться, спрашиваю я.

— Поговорить.

— Я ничего не знаю о вашем драгоценном острове, так что, либо отпусти меня, либо убей.

— Я не собираюсь тебя убивать, Изабель.

— Ты, может быть, и нет. — фыркнув, отвечаю я.

— А кто я?

— Откуда я знаю? — раздражаюсь я — Об этом нужно спрашивать тебя.

Недоверчиво заглянув мне в глаза, парень говорит:

— Ты и правда не знаешь, кто я.

— Понятия не имею.

— Меня зовут Ник.

— И? — подняв брови, спрашиваю я.

Он ничего не говорит, только смотрит на меня этим своим пронизывающим взглядом, и тут меня осеняет. Ник, лидер «Вэрума».

— Не может быть. — недоверчиво говорю я. — Сколько тебе лет? Восемнадцать?

— Двадцать один. — невозмутимо отвечает он.

— Все равно мало. — я замолкаю, Ник тоже молчит, как будто ждет чего-то. — Ну, раз ты тут главный, отдай мне медальон и отпусти.

— Сначала нам нужно поговорить. — возражает он.

— Зачем?

Ник пожимает плечами.

— Хорошо, давай поговорим. — соглашаюсь я. — Только после этого ты отдашь мне медальон и отпустишь нас.

— Нас? — он изумленно вскидывает брови.

— Меня, Силен и остальных.

— Я не могу.

— Почему это?

— Потому что они уже сбежали. — морщиться он.

Сбежали. Значит, у Шэрон получилось.

— Все? Хреновый ты, однако, руководитель. — хмыкаю я, скрещивая руки на груди.

— Не все. Сначала я убил парочку. Чтобы заткнулись.

— Что с вами всеми не так? — хмурюсь я. — Убить кого-то ради веселья?

— Я никогда не убивал ради веселья, я убивал ради цели. — хладнокровно отвечает он.

Покачав головой, я выбрасываю эти мысли из головы и почти требую:

— Отдай мне медальон.

— Изабель, я не идиот. Я не дам тебе оружие против себя.

— Оружие? — не понимаю я.

— Ты же не думаешь, что у меня нет людей, которые способны это понять? Я знаю, что твой дар заперт в медальоне.

— Значит, ты думаешь, что без него я абсолютно беззащитна? — быстро спрашиваю я.

— Я это знаю.

А еще утверждает, что не идиот. Похоже, мамин дар так и остался в нем даже после ее смерти.

Я протягиваю руку ладонью вверх:

— Верни мой медальон.

— Изабель, я верну его, но нам надо поговорить.

— Я не хочу с тобой разговаривать.

— Хватит упрямиться. — требует он.

— Отдай мой медальон. — медленно, чеканя каждое слово требую я в ответ.

— Нет.

— Прекрасно. Я хотела все сделать по-хорошему, но, видимо не получится.

— Изабель, послушай…

Но я не собираюсь его слушать. Я резко выбрасываю правую руку вперед, целя ему в живот, он уворачивается, но движется именно по той траектории, которая мне и нужна. Мой левый кулак врезается в его скулу, а правая рука хватает за волосы, Ник скрючивается, но на колени не падает.

— Пусти! Ты понятия не имеешь, что натворила!

— Да неужели? — язвительно интересуюсь я, сильнее потянув его за волосы.

— Отпусти, я не хочу тебе навредить.

Нехотя я отпускаю его, хотя могла бы и убить, но тогда мне точно отсюда не выбраться. К тому же, если он хочет верить, что без медальона я беззащитна, пусть так и будет. Как только Ник выпрямляется, я снова протягиваю руку.

— Можем мы поговорить, когда ты его получишь? — со вздохом спрашивает он.

— Я могу с легкостью забрать его сама. — фыркаю я.

Медальон ложится в мою протянутую ладонь, и, быстро повесив его на шею, я поворачиваюсь к двери.

— Изабель, пожалуйста.

Его голос звучит устало, я ему явно надоела. Тогда зачем просить, особенно если он может убить меня сию же секунду? Закрыв глаза, делаю глубокий вдох и, медленно повернувшись, смотрю ему в глаза. Они голубые, как небо в ясный зимний день. Не знаю, что на меня находит, но я говорю:

— Ладно, один разговор, и я свободна. Мне не придется драться, чтобы уйти.

— Хорошо. — быстро отвечает он.

— Хорошо.

— Изабель, нам надо многое обсудить. — говорит он через пару минут, которые промолчал, каждые пару секунд набирая в грудь воздух, но так и не сказав ни слова.

— Да ну?

— Да. — терпеливо отвечает он. — Я знаю, ну, по крайней мере, догадываюсь, что ты о нас думаешь, но позволь заметить, я ведь дал тебе то, чем ты можешь мне навредить, а больше здесь никого нет.

— Да ладно, — со стоном говорю я, — ты не мог стать «лидером» — пальцами рисую в воздухе кавычки. — только за длинный язык.

— Длинный язык? — приподняв брови, переспрашивает он. — И это все, что ты смогла придумать? Не красивые глаза или там, прекрасное тело?

— Как самоуверенно. Красивые? Прекрасное? — с насмешкой, подражая его тону, уточняю я. — Не для всех.

— Хватит шуток, у нас много дел. Ну, по крайней мере, у меня. — он замолкает, словно пытается найти правильные слова. — Изабель, мы хотим, чтобы ты… нет, я хочу, чтобы ты присоединилась к нам.

Вот к этому все и шло. Именно для этого и нужна была демонстрация роскоши: «Смотри, у нас все есть! Будешь с нами, будет и у тебя.»

— Зачем?

Ник дурашливо морщит лоб и трет подбородок.

— Ну, ты слишком хорошо выглядишь, чтобы тебя отпустить.

— Сам сказал, без шуток. — напоминаю я. — В мире полно куда более сговорчивых донариумов. Моника, например.

— Может, дело не только в силе? Может, оно именно в твоем непоколебимом упрямстве? К тому же, Моника очень ценна и полезна в этом замке, но снаружи от нее не так уж много толку.

— Почему это? А по поводу упрямства, неужели вам, неуважаемый лидер, нравится, когда ваши приказы отказываются выполнять?

— Потому что, — скорбно произносит он. — она может воздействовать только на одного человека, но мы над этим работаем. А приказы можно просто выполнять.

— Я не стану делать нечто вроде вчерашнего. — передернув плечами, сообщаю ему я.

— И не нужно, Моника сама неплохо справится.

— Ну и зачем ей тогда Уильям? — насмешливо спрашиваю я, хотя мне действительно важно это знать.

— О, все предельно просто: он чувствует, когда ему лгут, что делает пытки гораздо более эффективными.

Вот как он понял, что я ему лгала. Он не умен, он просто знал, что я лгу. Стараясь скрыть удивление и досаду, я отворачиваюсь и сажусь на кровать, а Ник устраивается на стуле напротив.

— И зачем нужна я? Для полномасштабного уничтожения?

— Как грубо, — отзывается он. — но и такое может пригодиться. К тому же, что-то мне подсказывает, что то, где ты сейчас — далеко не предел.

— Приятно слышать. — хмыкаю я.

— Ну, а с твоей подругой, (Силен, верно?) ты просто незаменима. Вы две изрядно попортили мои хауберды.

Я думаю о том, чтобы издевательски извиниться, но рот работает быстрее мозга.

— Силен? Что ты… — я обрываю себя так быстро, как могу, но этого явно недостаточно

— Интересно? — Ник подается вперед, заглядывая мне в глаза, и я зажмуриваюсь, приказываю себе успокоиться, но произношу не так спокойно, как мне хотелось бы:

— Где она?

— В безопасности. Пока ты здесь.

— Я хочу ее видеть.

— Извини, но это невозможно. Она сейчас немного занята.

— Чем же?

— Объясняет нам, где остров.

— Что ты с ней сделал? — я стискиваю челюсть, стараясь не заорать.

— Я? Ничего. Но сказать то же о Монике не могу. — так, словно она вышла выпить чашку чая, говорит он.

Не знаю, что именно так меня взбесило, но мысль о том, что Моника пытает Силен заставляет меня действовать. Я сама не замечаю, как в моей руке оказывается нож для масла, я даже не помнила, что он там был. Так быстро, как только могу, подношу нож к горлу Ника, но он не шевелится и страха явно не испытывает, наоборот, в его глазах светится удовлетворение, как будто он ждал чего-то подобного. Но как? Даже я не знаю, зачем я это делаю. Ведь Силен мне никто, но при одной только мысли, что Моника добралась до нее, а Ник это допустил, мне хочется перерезать ему горло.

— Успокойся. — требует он.

— Ты сейчас же отведешь меня к ней и дашь нам уйти, или в этом чертовом месте не останется никого, кем бы ты мог командовать. Да и командовать будет некому. — сквозь зубы говорю я.

— Ты убьешь и себя, и ее? — недоверчиво спрашивает он.

— Если это то, что я должна сделать, чтобы избавиться от вас, да. — отвечаю я с уверенностью, которой не ощущаю.

— Наверное, мне никогда не понять, как работает твоя логика.

— Поведешь сам или придется заставить?

— Ты уверена, что сможешь?

Я смеюсь ему в лицо.

— Не знаю, что можешь ты, но я уверена, что я сильнее.

— Ну, раз ты так уверена, как я могу это игнорировать? Идем.

Я снимаю со спинки куртку и с облегчением нахожу копье. А еще утверждают, что не идиоты. Не оглядываясь, Ник выходит из комнаты, и я следую за ним.

Он ведет меня по бесконечным коридорам с огромным количеством дверей и поворотов, и, хотя сначала я пытаюсь запомнить их, понимаю, что запуталась, уже после восьмого. Затем мы спускаемся по лестнице и выходим к очередной веренице дверей.

Пройдя до конца коридора, Ник открывает одну из них, и я осознаю, что никогда не встречала людей, настолько непохожих друг на друга. С одной стороны Моника: бледная, спокойная, не выражающая интереса к миру со своими длинными ухоженными волосами, а с другой Силен, привязанная к деревянному креслу, злая, с раскрасневшимися щеками и карими глазами, метающими молнии. Моника, кажется, пытает ее давно, а Силен знает об острове гораздо больше меня, но она полна какой-то внутренней силы, которая придает ей красоты даже в таком измученном состоянии.

Они замечают нас одновременно, и, хотя выражение лица Моники меняется, его невозможно разгадать. Впрочем, она меня не волнует. Когда Силен замечает меня, в ее глазах появляется ужас, она открывает рот, но Ник ее опережает:

— Вот твоя драгоценная Силен. Можем мы вернуться к нашему разговору?

Я перевожу взгляд с нее на него и буквально задыхаюсь от гнева.

— И ты думаешь, я буду с тобой разговаривать?

— Ты меня поражаешь. — подняв брови, он качает головой. — Моника занималась тобой дольше, но ты не злилась так, как сейчас.

— Может, это потому, что я была не в состоянии злиться? — ядовито интересуюсь я и, не дожидаясь разрешения, подхожу к Силен и начинаю расстегивать ремни, которыми стянуты ее руки.

— Что ты делаешь? — едва слышно шепчет она.

— Спасаю наши задницы. — так же тихо отвечаю я.

— Что, позволь спросить, ты делаешь? — раздается за моей спиной голос Ника.

— Убираюсь отсюда к чертовой матери. — сквозь зубы отвечаю я.

— Но мы не договорили. — возражает он.

Я отвязала только левую руку Силен, но резко поворачиваюсь к нему.

— Ты хочешь получить ответ? Вот он: я не собираюсь присоединяться к вам. И мне плевать, на что вы способны, я с легкостью дам вам фору.

— Вчера ты так не говорила. — безразлично отвечает она.

— Конечно, ведь ты позаботилась о своей безопасности, — я мило улыбаюсь. — сначала удостоверилась, что я выбилась из сил. Один на один ты и минуты не протянешь.

Моника открывает рот, но Ник поднимает руку, заставляя ее замолчать.

— С чего ты взяла, что ты сможешь отсюда уйти? Еще и не одна.

— Я тебя предупреждала.

— Ты не убьешь ее. — фыркает он.

— Хочешь проверить? Может быть, кто-то на воротах и выживет, вы двое — нет.

Ник качает головой, а я говорю:

— Уговор есть уговор, Ник, — он изменяется в лице, но я продолжаю. — и я свою часть сделки выполнила. Будь добр, сделай то же самое.

Он смотрит сначала на меня, потом на Силен, словно пытаясь решить, приведу ли я в действие свою угрозу, и оборачивается к Монике:

— Проводи нашу дорогую Изабель и ее подругу к воротам, — Моника безразлично кивает. — и удостоверься, что они выйдут, и никто за ними не последует.

После этого Ник, не говоря ни слова, уходит, а я поворачиваюсь обратно к Силен и развязываю ее вторую руку. Лицо Силен уже не такое красное, да и дыхание нормальное, и я решаю, что это хороший знак, но, когда она встает, ее ноги подкашиваются. Я подставляю ей плечо, и мы идем вслед за Моникой.

Нас снова ожидает лабиринт дверей и коридоров. Когда мы, наконец, выходим из замка, я замечаю что-то вроде тренировочной площадки, но Моника тут же заводит нас в какой-то тоннель, и единственный, кого я успеваю разглядеть, это тощий парень, рука которого растягивается на несколько метров, когда он тянется к пистолету.

Тоннель выводит нас к воротам, и Моника поворачивается к нам с безразличным видом и говорит:

— Вы свободны.

Мы проходим сквозь них, а я оборачиваюсь через плечо, сама толком не понимая, зачем, и вижу, что лицо Моники освещает жестокая улыбка:

— Пока.

Замок находится на вершине холма, но с одной стороны крутой обрыв, так что нам проходится воспользоваться дорожкой от главного входа и несмотря на то, что отошли мы недалеко, у Силен нет сил двигаться дальше. У подножья холма растут деревья, и мы укрываемся в их тени, а небольшой ручей пробегает прямо рядом с нами, и мы умываемся, но пить не рискуем: в нашем мире даже ребенок знает, что пить воду из ручья равносильно самоубийству.

Солнце палит нещадно, и вода испаряется, даже не успевая принести коже хоть какое-то облегчение. Куртку я уже давно повязала на поясе, и рукава закатала, но спина все равно взмокла, а сапоги, показавшиеся мне отличной находкой, теперь стали проклятьем.

Силен одета в то же, что и на острове — джинсы и футболка, но ей гораздо хуже, чем мне. Организм не успел восстановиться, и как бы ни старалась Силен делать вид, что с ней все хорошо, очевидно, что далеко мы не уйдем, а на ночь нужно будет где-то остановится.

— Надо отсюда выбираться. — говорит она.

— Знаю, но далеко мы не уйдем.

— Я не уйду. — поправляет она.

А я повторяю:

— Мы не уйдем.

Мы молчим, а я поднимаю голову и, посмотрев на солнце, говорю:

— Надо бы найти, где остановиться, до заката всего пара часов.

— Нам надо вернуться. Они найдут нас, если все еще ищут.

— Гаррисон?

— Придется открыться. — кивает она. — Мало приятного, но это наш единственный шанс.

Мне интересно, из-за чего ей это так неприятно, но это не мое дело, поэтому я тоже киваю.

— Мы же не сможем найти их сами?

В ответ Силен невесело смеется и качает головой.

— Нам все равно надо двигаться, потому что не знаю, как ты, а я не верю этому типу.

— Я тоже. — соглашаюсь я, хотя почему-то уверена, что погони не будет.

— Спасибо, что вернулась за мной, Изабель.

— Ты того стоишь.

Стоит нам отойти от холма, как по правую руку появляется скалистый пляж, и мы движемся вдоль него, а когда начинает темнеть, замечаем вдали пещеру. До темноты лучше места нам в любом случае не найти, но, чтобы добраться до нее, нужно взобраться по склону, и я не знаю, хватит ли у Силен сил.

Мы замечаем хауберд только на полпути к пещере и, не зная, кто там, срываемся на бег, надеясь укрыться в пещере, потому что еще недостаточно стемнело, чтобы можно было спрятаться за камнями. Не знаю, откуда Силен берет силы, но бежим мы наравне.

Оказавшись внутри, мы переводим дух и прислушиваемся, и через секунду я улавливаю звук текущей воды. В пещере темно, поэтому, только касаясь пальцами стены, двигаюсь на звук, где в углублении скалы стекается вода. Никакого запаха у нее нет, так что, скорее всего это вода, а мне так сильно хочется пить, поэтому я уже готова наплевать на запрет, который вдалбливали мне в голову с того момента, как я научилась ходить. Но стоит мне опустить руки в воду, как я слышу приглушенный полукрик-полувсхлип.

Я бросаюсь обратно, а Силен, наоборот, заходит вглубь, и мы талкиваемся. Вцепившись друг другу в руки, мы пятимся назад, а темноте на фоне входа в пещеру я различаю приближающийся к нам силуэт, и тишину нарушает уже ставший знакомым голос:

— Силен? Изабель? Вы тут?

Я слышу прерывистый вздох Силен, а потом она бросается к Итону.

— Они здесь! Они живы! — во всю глотку орет он, прижимая Силен к себе.

У входа появляется еще один неясный силуэт и меня зовет его хриплый голос:

— Иззи?

— Сэм? — его имя само срывается с губ.

— Из, где ты? Я тебя не вижу. — жалуется он.

Яркий свет ослепляет меня, но я слышу ворчание и понимаю, что ослепили не только меня и, когда глаза привыкают к свету, вижу улыбающееся лицо всего в паре шагов от меня. Девчушка, на вид ей не больше тринадцати, держит в руках огненный шар, который отбрасывает ей на лицо причудливые тени, а Сэм кидается было ко мне и сжимает в стальных объятьях, но я практически тут же отталкиваю его и он понуро меня отпускает.

— Эй, большая девочка, ты там?

Это, должно быть, Мишель. Кто еще бы стал называть меня большой девочкой?

— Ага, все еще тут. — откликаюсь я, но мой голос тонет в звуке грома, который раздается в пещере громче, чем снаружи, и за громом следует барабан капель.

— Хорошо. — отвечает он, каким-то образом услышав мой ответ. — Прости, что подвел. Меня что-то словно вырубало, как будто дисаблом швырнули, хотя нет, хуже. Тогда ты просто ничего не можешь, а тут какие-то толчки. — его голос звучит так искренне, что у меня просто не получается на него злиться.

— Все нормально. Иначе я бы не встретила Силен.

Лицо Ника возникает у меня перед глазами: они могли заметить хауберд, но сейчас вылететь тоже не смогут, так что я быстро отгоняю эти мысли. Вдруг ко мне подскакивает Итон, хватает в охапку и кружит, я слышу, как он бормочет: «спасибо», и прошу его отпустить меня, ссылаясь на боль в ребрах. На деле мне просто неприятны чужие прикосновения, но не могу же я это сказать парню, который мне так благодарен и обнимает без задней мысли.

Но всеобщая радость длится недолго, ведь до всех доходит, что из-за ливня и грозы мы тут застряли, и девочка опускает огненный шар на пол пещеры, который начинает давать тепло, и все садятся вокруг, а я натягиваю куртку, поеживаясь от холода. Вскоре Силен озвучивает мои мысли:

— У вас же нет с собой воды? — она сидит, опираясь на плечо Итона, а я почти забыла, как туго ей пришлось, из-за того, как отлично она держалась весь день.

— Нет, только на хауберде.

— Здесь есть вода, но я не знаю, стоит ли ее пить. — говорю я.

— Не стоит. — отвечает мне Мишель.

Итон выглядит обеспокоенным, но Силен успокаивает его и устраивается поудобнее, закрывая глаза. Я сижу между Мишелем и Эмили, девочкой, контролирующей наш мини-костер, и почему-то чувствую сильную усталость, словно не провела прошлую ночь в роскошной постели. Подумав о том, что можно было бы прилечь, я оборачиваюсь, но пол пещеры жесткий и холодный, сидеть на нем и то неприятно, не то, что лечь.

Если бы Сэм не предал меня, я бы прилегла к нему на колени, думаю я, ловя взгляд Мишеля, а потом меня осеняет мысль. Мишель кажется таким родным, что я, не давая себе времени подумать, кладу голову ему на плечо, и он слегка поворачивается, чтобы мне стало удобнее. Я тихо шепчу:

— Было очень приятно чувствовать себя защищенной. Спасибо.

Не знаю почему, но мне вспоминается, как в детстве мама рассказывала мне, что раньше на Земле было очень много языков, а моей любимой сказкой на ночь была история о людях, строящих башню до небес, но так и не закончивших ее, из-за того, что они вдруг обнаружили, что говорят на разных языках и не могут понять друг друга. Мне до сих пор интересно, каково это.

После того, как образовался наш материк, а все остальные затонули, люди, еще обладающие какой-то властью, решили, что будет проще пользоваться одним языком, и, благодаря тому, что большинство говорило по-английски, пусть не идеально, но хоть как-то, выбрали именно его. Для моей мамы английский стал родным языком, но дедушка научил ее говорить и по-русски, а она, в свою очередь, обещала научить меня, когда я немного подрасту, но не успела.

Не в силах отогнать эти мрачные мысли и проваливаясь в сон, я слышу тихий голос Мишеля, отвечающего мне: «Всегда пожалуйста»

Просыпаюсь я от шепота Мишеля и потягиваюсь, вслед за всеми покидая пещеру. Дождь кончился, но камни еще мокрые, и, если бы не Мишель, я бы упала, как минимум, трижды, удивительно, что Силен смогла пробежать эту дистанцию. Лунный свет красиво отражается на мокрых камнях, но, кажется, кроме меня эта красота никого не волнует: слишком велико облегчение. Силен все очень любят, и даже я вижу, что ее просто невозможно не любить.

Когда мы подходим к хауберду, Гаррисон и какой-то незнакомый парень выпрыгивают из него нам навстречу, и Гаррисон подбегает к Силен, обняв ее, но она тут же требует ее отпустить. Лицо Гаррисона вытягивается, но он послушно отходит к Эмили, а Итон что-то говорит, но Силен поднимает руку в знак того, что с нее хватит и забирается в хауберд. Я следую за ней, и, когда все внутри, мы наконец-то улетаем.

По прибытию на остров Элис сразу же отсылает Силен отдыхать, но хочет поговорить со мной. Я рассказываю ей произошедшее, упуская лишь странные детали разговора с Ником.

— Удивительно, что он вас отпустил, но я рада, что ты не приняла его приглашения. — прищелкнув языком, говорит она и, заметив, как я пытаюсь подавить зевок, отпускает и меня.

Едва перебирая ногами и удивляясь, откуда взялась эта усталость, я бреду к дому, но замечаю, что навстречу мне идут Джон с Мишелем. Мишель явно что-то втолковывает Джону, но мне не кажется, что он говорит с ним, как с ребенком. Впрочем, Джон и не ребенок, это я его так воспринимаю. Для своих пятнадцати лет он очень высокий, ниже меня всего на пол головы, а я никогда не была коротышкой, даже громаде Мишелю я выше плеча. Пусть мне это и не по душе, но Джон вырос.

Когда мы уже подошли друг другу, Мишель кивает Джону и говорит мне:

— Уверен, этот молодой человек хочет тебе кое-то сказать.

Джон не выглядит, как человек, желающий что-то сказать, и я бросаю на Мишеля вопросительный взгляд, но его лицо ничего не выражает, а вот Джон явно нервничает. Я приобнимаю его за плечи и бодро начинаю:

— Ну, что стряслось?

Мишель бросает на Джона странный взгляд и уходит, а Джона словно прорывает:

— Иззи, я не виноват, надеюсь, ты это поймешь.

Такой ответ меня не на шутку пугает. Что он натворил?

— Скажи мне. — мягко прошу я. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все, что угодно.

Джон кивает и, набрав в грудь воздуха, продолжает оправдываться, еще больше пугая меня:

— Оно само получилось, я этого не хотел.

— Джон, что случилось?

— Я тоже донариум. — выпаливает он.

От облегчения мне хочется смеяться, но Джону явно не до шуток, он до смерти боялся мне это сообщить. Я обнимаю его, но ничего не говорю, просто потому, что не знаю, что сказать.

— Ты не злишься? — недоумевает он.

— Что? Конечно, нет. С чего бы?

— Но я всегда думал, что это плохо — быть донариумом.

— Кто тебе это сказал? — спрашиваю я, уже заранее зная ответ.

— Дядя Гордон.

— Кто же еще. Джон, послушай, нет ничего плохого в том, чтобы быть донариумом, дело ведь не в том, обладаешь ли ты чем-то особенным или нет. А в том, как ты это используешь. Можно быть обычным человек и убивать людей, а можно быть донариумом и спасать других. — сама от себя не ожидала такой отповеди, но Джону это нужно, а значит, он это получит. — Посмотри вокруг. Почти все эти люди — донариумы. Можешь сказать о них что-нибудь достаточно плохое? — Джон качает головой, внимательно меня слушая. — Мама ведь тоже была донариумом. — тихо добавляю я. Об этом я никогда ему не говорила, вообще, говорить о родителях я не люблю — такая рана не заживает.

— Знаю. Дядя сказал, из-за этого маму с папой и убили.

— Сукин сын. — бормочу я. При следующей встрече он у меня попляшет. — Это не так, их убили не из-за этого. И не из-за нас. — мне тошно от того, как легко дается мне эта ложь. — Это было из-за денег, а они просто не смогли защититься.

Джон кивает, но все еще не выглядит убежденным. Понятия не имею, что ему наговорил Гордон, но он за это ответит.

— Джон, я ведь тоже донариум. — говорю я, но понимаю, что плохо подхожу в качестве примера, и добавляю, не особенно задумываясь, почему привожу в пример практически незнакомца. — А Мишель? Разве его дар плохой?

— Нет. — качает головой Джон.

— Стой, а откуда ты его знаешь? — опоминаюсь я.

— Он объяснял мне, почему ты не вернулась со всеми.

Мне становиться стыдно. Я была так сосредоточена на задаче спасения свой жизни и жизни Силен, что совсем забыла про брата, который наверняка ждал меня, но так и не дождался.

— Я не могла вернуться без Силен.

— Знаю, он так и сказал.

Понять я ничего не могу, но рада тому, что Мишель догадался успокоить Джона. А может, и правда верил, что я вернусь вместе с Силен? Хотя, давать ложную надежду глупо. Заглянув Джону в глаза, я понимаю, что можно уже задать вопрос, который волновал меня почти с самого начала:

— Что ты умеешь?

— Я не уверен, но, кажется, я могу показывать людям то, чего нет. Вроде иллюзиониста. — он замолкает, потом добавляет. — Это не так круто, как твои волны, и не так полезно, как щит, но лучше, чем возможность убивать одним прикосновением.

— Правда. — киваю я. — И это чертовски круто. Можешь мне что-нибудь показать?

— Не думаю, я еще не умею это контролировать.

— Точно, прости, почти забыла, каково это.

— Завидую. — вздыхает он.

— Ой, да ладно. — я со смехом треплю его по голове. — Здесь полно людей, которые помогут тебе научится. И потом, ты старше, чем была я.

— Ты права. — улыбается он и вдруг его лицо приобретает виноватое выражение. — Ох, Из, ты наверное сильно устала, прости. Иди, поспи.

— Я в порядке, только жутко голодная. Пообещай мне, что как только научишься, покажешь мне что-нибудь действительно хорошее.

— Конечно.

Он улыбается той самой улыбкой, ради которой я готова все, и я еще раз обнимаю его и снова направляюсь к дому. Уже светает, так что поспать не помешает, как, впрочем, и поесть.

Пока я дохожу до дома, встречаю четверых людей, которые хотят меня поблагодарить, а около дома стоит целая толпа. При виде меня они замолкают, и мне кажется, они ждут меня. Когда я уже готова повернуть назад и дать деру, дверь открывается и навстречу мне выходит Силен, она переоделась, а волосы еще влажные после душа, и решительным шагом направляется ко мне, схватив за руку, ведет в дом. Как только за нами закрывается дверь, она говорит:

— Им, наверное, кто-то разболтал, как ты тут всех чуть не поубивала, пока Элис не согласилась за нами ехать. Так что извини, они жутко благодарны.

— Ясно. — только и говорю я.

— Да, Итону уже влетело. — она мне подмигивает и тащит в какую-то комнату, которая оказывается кухней. — Завтрак готов, спасибо Кайле. Или ужин. — чуть нахмурившись, как будто соображая, добавляет она и смеется. — Как угодно.

— Как угодно, — смеюсь я в ответ и, заметив незнакомую рыжеволосую девушку, которая нам широко улыбается, добавляю. — спасибо.

Спагетти пахнут восхитительно, а за овощную подливку я почти готова убить. Мне оставили место между Сэмом и Мишелем, и я падаю на стул. Мне даже в голову не приходит возмущаться, когда Сэм подает мне тарелку.

— Ну наконец-то. — ворчит Итон и принимается за еду. Значит, ждали меня.

— Ну, как там твой брат?

— Лучше, — говорю я и отпиваю сладкого чая из большой кружки.

— А кто сказал ему, что быть донарумом паршиво? — интересуется Мишель. Кажется, его это задело.

— Наш тупой дядя, и это еще даже не все. Нас ждет долгий разговор, когда я его навещу.

— Кого-то ждет плохой день. — смеется Итон.

— Я в этом удостоверюсь. — смеюсь я в ответ, а потом поворачиваюсь к Мишелю. — Кстати, зачем ты ему врал?

— Врал? — не понимает он.

— Ты не мог знать, что я вернусь. — поясняю я. — Я с легкостью могла быть мертва.

— Ты сейчас возмущаешься из-за того, что я успокаивал твоего младшего брата?

— Не этому. Тому, как плохо он чувствовал бы себя, если бы мы не вернулись.

— Но вы вернулись. — возражает он.

— В следующий раз говори ему правду. — помолчав, я добавляю. — Пожалуйста. Потому что иначе будет еще больнее, а обнаружить, что тот, кого ты считал мертвым, жив — непередаваемое счастье.

Я замечаю, как голова Сэма резко дергается в мою сторону, но он снова утыкается в тарелку. Пожав плечами, Мишель соглашается, но вроде как бормочет себе под нос: «Женщины» так, словно говоря: «Идиотки».

На следующее утро меня будит Силен. Они хотят отправить кого-нибудь в мою квартиру за вещами, но не знают адреса, а когда я говорю, что вполне справлюсь сама, Силен возражает, что мне небезопасно уходить с острова. Лишенная права голоса, я называю пилоту адрес и говорю, чтобы он не оставил небольшую коробку, спрятанную под кроватью, и, заметив его непонимающий взгляд, объясняю, что там очень важные вещи.

После завтрака Силен ведет меня на экскурсию по острову. Почти перед самым домом раскинулись палатки и негаснущие костры, прямо за ними — дуб. По правую сторону от дуба небольшая роща, за ней — земляной берег острова, там расположились грядки. Справа от дома — лужайка, на которую и приземлился хауберд, там берег зарос травой и цветами. Остальная часть острова — пляж, на его левой стороне стоят хауберды. Когда Элис не двигает остров с него можно купаться в океане.

По пути Силен рассказывает ту часть истории, в которой обошлось без меня. Она говорит быстро, просто выдавая факты, ничего не выражающим деревянным голосом. Всего через день, когда они попытались выбраться, и Райан протаранил охранника, принесшего воду, его застрелили. Еще через день убили парня, которого я не знала, когда он попросил дать бинты для раненой девушки. После этого все сидели тихо. Потом пришла Моника и спросила, кто из пленниц — моя подруга. Сначала все молчали, но, когда Моника начала пытать раненую девушку, Силен сообщила, что им нужна она.

Тогда ее отвели в комнату, в которую меня позже привел Ник. Там ее пытали, пытаясь узнать что-нибудь обо мне и острове, но обо мне Силен просто ничего не знала, а об острове говорить не собиралась. Когда пришли мы, Моника только вернулась, оставив Силен привязанной к стулу на несколько часов. Она не успела долго над ней измываться, всего пара серий, о которых Силен говорит так, словно они ничего не значат, но я прекрасно знаю, чего стоит пара таких серий.

Оказывается, что Шэрон телепортировалась обратно на хауберд, прихватила Мишеля и снова вернулась в комнату к пленным, но когда она перенесла всех, у нее просто не осталось сил вернуться за мной. Впрочем, к тому моменту они меня уже бы не нашли. Сейчас Шэрон в Лигнуме, залечивает рану: нож проник глубоко и задел нервы.

Когда она заканчивает, я рассказываю Силен то же, что и Элис, только без утайки. Она меня выслушивает, но объяснить поведение Ника, как и я, не может. Мы сходимся на мысли, что нам просто чертовски повезло.