Когда-то в России

Андрей Андреевич Колесников, 2017

В 19 веке Россия всерьез занялась укреплением своих южных рубежей, повернувшись к этому вопросу на всем протяжении от Черного моря и до Тихого океана. Эта книга о России через призму судьбы реально жившего в то время офицера российской императорской армии Колесова В.А. Заброшенный службой царю и Отечеству с Кавказа на Дальний Восток он провел там достаточно времени и, будучи уволенным «за выслугой лет», возвращается в Анапу, окончательно отошедшую к России в 1829 году. Здесь у него остался от родителей дом, где он намерен провести остаток жизни. За время нелегкого по тем временам путешествия он наблюдает жизнь огромной страны (Дальний Восток, Великий Сибирский тракт, Поволжье, Дон и Кубань), встречается с представителями различных сословий. Он одинок и не питает никаких иллюзий и надежд на счастливые перемены. Однако свою судьбу он все же встречает в Анапе, ставшей ему родной.

Глава 4

Когда на следующий день, утром, едва позолотились солнцем верхушки деревьев, обоз был уже в пути. Дорогу опять подморозило, и отдохнувшие лошади легко влекли подводы даже на подъем. Основные грузы во Владивосток пока доставлялись морем, но в необходимости сухопутного пути никто не сомневался. Он нужен был еще и психологически, как фактор, способствующий сколачиванию Уссурийского края в единое целое и делающий его частью страны. Колесов знал, что до прихода в эти края русских, дорог здесь совсем не было.

Сообщение осуществлялось по тропам: пешеходным и конным. Они прокладывались между редкими фанзами, звероловами и огородными. Пешеходная тропа была настолько узка, что из-за сжатости стволами деревьев, низкорастущих ветвей, бурелома была труднопроходима даже для простого пешехода, который весь полезный груз переносил за плечами, в котомке. По конной же могла пройти вьючная лошадь. Но и в том и в другом случае количество перевозимого груза было ничтожно мало. Дорога, по которой двигался сейчас обоз, была еще во многом не обустроена. То поднимаясь на сопку, то опускаясь в долину, чаще всего подболоченную после дождей, которые случались здесь часто, она пролегла между новым фортом Владивосток и расположенным у слияния Уссури с Амуром селением Хабаровка. Попадавшиеся по пути мелкие речки преодолевали в брод, кое-где были уже переброшены бревенчатые мосты. Через широкие реки переправлялись паромом. В сильно заболоченных поймах рек строили настилы из бревен. Во время дождей такая дорога становилась в большинстве мест непроходимой. Тогда обоз, застигнутый вне населенного пункта непогодой,ставил палатки, крепил их от ветра,заготавливал дрова и порой по несколько суток пережидал ее. В конечный пункт после пятисотверстного пути и выпавших на их долю мучений люди добирались вконец измотанными в провонявшихся дымом, а то и пропаленных кострами, одеждах; лошади были ребристы и качались от усталости. Им по прибытии первым делом засыпали овса, а сами шли в баню, где с наслаждением парились.

По утреннему ходко прошли верст десять, когда навстречу на темной от пота лошади, вскачь подымавшейся на сопку, показался урядник Храпов. Подскакав, он закричал тревожным голосом, указывая плеткой вперед:

–Ваше Высокобродие! Тайга горит! Там внизу в долине река. Так за той рекой пламя прямо стеной идет. Пылом так и жарит! Подождать надо, а то кони спужаются, да вместе со зверьем от огня спасаться учнут.

Обоз стал. Где-то впереди из-за деревьев начал расти высокий столб дыма, медленно двигавшийся в сторону Китая. Небо постепенно заволакивалось космами гари, и солнце потускнело.

Две собаки, сопровождавшие обоз, поджали хвосты и поглядывая на людей растерянно-жалостливыми глазами, попрятались под телеги. Лошади тревожно всхрапывали и нервно мелко подрагивали кожей. Оставалось ждать и надеяться, что естественный водораздел не даст огню захватить в качестве пищи лес на этом берегу и все обойдется. Пожары в тайге-страшное бедствие, не щадящее ни зверя, ни птицу, ни человека. Каждый понимал, если пламя перейдет на эту сторону, спасения не будет никому.

Подъехал на лошади хорунжий Захарьин:

–Слава богу ветер не в нашу сторону, глядишь и обойдется. Но ты, Храпов, все ж таки предупреди своих, кои впереди, чтоб в оба глядели за берегом и чуть что — одной ногой здесь. Будем тогда деревья рубить, пожар то верховой.

Урядник развернул коня и скрылся за увалом.

В томительном ожидании прошло около часа. Столбы дыма стали как — будто проходить стороной. Наконец прискакал гонец от Храпова с сообщением, что опасность миновала и можно двигаться дальше. Спустившись в пойму реки, люди увидели на другом берегу бесконечные остовы обугленных, дымящихся деревьев. Кое-где, на черной от гари земле, вырывались языки пламени, пожиравшие остатки кустарников и травяной растительности. Двигаться дальше, переправившись через реку, сегодня не имело смысла: до наступления темноты вряд ли бы успели пройти пожарище и найти нормальное место для ночевки; поэтому Колесов распорядился стать биваком здесь, на берегу, благо корм для лошадей и вода здесь были.

Воспользовавшись ранней остановкой казаки со стрелками организовали целую охоту на рыбу. Спустившись вниз по течению и перегородив реку в узком месте волосяными сетями, стали загонять в нее рыбу, швыряя в воду палки, камни и создавая невообразимый шум, двигавшийся медленно в сторону сети. Пойманной рыбы, кеты, с избытком хватило для всего отряда. К вечеру была готова душистая, наваристая уха. Колесов с Захарьиным сидели отдельно, около небольшого костерка, и слушали Степана, которому рыбалка навеяла далекие воспоминания:

–Помню мальчонкой еще был, годов так тринадцати — четырнадцати, и батюшка Ваш, царство ему небесное, покойничек Андрей Яковлевич с Вашим дядюшкой, братцем Вашей матушки, Георгием Михалычем, как-то собрались на ловлю рыбную, на Кубань — реку, и меня с собой взяли. А там, на этой самой Кубань — реке, значит, по-осени бо-о-о-льшие ловли казаки устраивали. Собирались со всей округи по нескольку сот человек, выбирали промеж себя атамана на эти дни, чтоб,значит, порядок во всем был, да чтоб рассудить смог, если чего доброго спор какой возникнет. Ловили осетра, белугу, ну и сома, хотя особо, надо сказать, он и не ценился. Налавливали впрок, чтоб на зиму хватило, а поэтому и живали на берегу по несколько дней. А с нами, надо сказать,еще и пес был, Джоном звали. Почему Джоном — не знаю. Джон да и Джон. Кудлатый такой волкодав, кавказских кровей. Вот прибыли мы на Кубань; народу видимо невидимо. Избрали,как водится, атамана, рассеялись по берегу, шатры поставили и по команде на другой день к ловле притупили. Казаки станичными кошами стояли. Каждый кош в общий котел рыбу ловил, а потом они ее после рыбалки делили. Ловили переметами. А ну, целые тыщи крючков на дне, а осетр брюхом по дну трется, за какой-нибудь крючок да и зацепится. Рыбы, надо сказать, тогда тьма как много было, а особенно сома. Лягушки на берегу только и сидели, в воду лезть боялись. Бывало сгонишь их в воду, а они нет, чтоб на дно, значит нырнуть, так по поверхности эдак быстро-быстро пропрыгают вдоль бережка и через сажень, другую на берег выскакивают. А если какая зазевается, то тут же сомом и будет проглочена. Остановились мы с краю. Ни к какому кошу мы не относились и ловили отдельно. Разбили шатер, лошади тут же невдалеке паслись. Джон, правда, поначалу от многолюдства в неистовство приходил: шерсть дыбом, оскал звериный, лаем заходится. Пришлось его от греха на привязь к телеги посадить. На другой день он пообвык, и батюшка Ваш возьми да и отпусти его на волю. Где уж он день промышлял, чем занимался, неизвестно, а только не видно и не слышно его было. Рыбалка, надо сказать, у нас не клеилась. Толи удача рыбацкая была не на нашей стороне, толи то, что ловили мы сами по себе на несколько переметов, и шансов что-то зацепить было мало. За целый день двух осетров, да трех али четырех сомов взяли. Смотрю батюшка Ваш с дядюшкой чтой то не веселы; вечером ушицы похлебали, по чарке выпили и говорят, что мол, если завтра погода изменится (а оно небо тучами заволакиваться стало) то придется домой с пустыми руками возвращаться. Ночью ветер разгулялся, нет, нет да и дождь по шатру застучит. Утром встали мы, а просвету на небе не видно. Стало быть домой пора собираться и ехать не солоно хлебавши. Стали пожитки укладывать, глядь, а под телегой в траве целая куча осетров. Андрей Яковлевич что-то около десятка насчитал. Да огромные все, один к одному, фунтов эдак по пятьдесят и более. А Джон рядом сидит, весело так на нас поглядывает, морда довольная, обрубком хвоста виляет. Сразу видно — его работа. Батюшка Ваш с дядюшкой так и ахнули, что делать, ума не приложат. Андрей Яковлевич барин справедливый был и строгий, чужого никогда не позволил бы себе взять, и послал меня по казакам узнать, не пропадала ли у кого рыба. Ну я пару кошей обежал и все. Они же по всему берегу на несколько верст разбросаны, всех обежать, дня мало. Вернулся назад, доложил, что не нашел хозяев. А осетра живые, так и бьют хвостами по траве, а мне и в радость, что хозяева не нашлись, больно рыба хорошая. Делать нечего, загрузили мы добычу на подводу да и тронулись домой. Как не спрашивали потом все у Джона, как это ему удалось с такими рыбинами совладать, он только хитро так улыбался и хвостом вилял. С тех пор кликать его стали не Джоном, а Рыбаком.

Захарьин смеялся, а Василий Андреевич вспоминал, улыбаясь, родителей, какими они были, как относились друг к другу, и сквозь пламя костра ему представлялась их жизнь полная трудов, в основном — военных будней, расставаний и встреч, полного тревоги ожидания. Они были воистину созданы друг для друга и создали настоящую семью, ту, которая создается не в один день, венчанием и последующим застольем, а годами и десятилетиями доброго и уважительного отношения. Уважение друг к другу и забота друг о друге — основные черты семейных отношений. Молодая жена, войдя в дом мужа, становится не только женой и матерью нарождающихся детей, но и безраздельным членом этого рода. Она полностью принадлежит ему со всей его историей и традициями и является звеном, связующим его прошлое с будущим. Такой была и его добрая мать, которая из семьи своих родителей взяла лучшее и не навязчиво вплела это лучшее в общую канву отношений внутри новой семьи. За доброту, кротость и тихую заботу отец не чаял в ней души и, будучи человеком суровым и по натуре довольно жестким, относился к супруге своей уважительно и с нежностью. «Вот уж воистину, кроткая рука и слона на веревочке ведет»,-думал Колесов и о такой семье втайне мечтал и сам.