Тысячелетник

Андрей Бауман

Дебютная книга стихов Андрея Баумана представляет собой движение к целостной картине европейской истории: от ее греческого истока через христианское обновление мира к катастрофическому опыту последнего столетия, достигшему предельной интенсивности в мировых войнах, концлагерях и новейших конфигурациях террора и ставшему определяющим для русского культурно-исторического космоса. На протяжении всей книги происходит интерпретация осевых векторов европейской поэзии, обретших воплощение у Данте, Гёльдерлина, Рильке, Мандельштама, Целана, Элиота, и ключевых маршрутов западной философской мысли. Но главная новация автора «Тысячелетника» – возрождение языка богословских и литургических текстов как одного из оснований для современной поэтической практики. Неоплатонический словарь, переосмысленный Дионисием Ареопагитом, каппадокийцами и Максимом Исповедником, опыт сирийских гимнографов и рейнских мистиков становятся тканью новой стихотворной речи, которая достигает кульминации в описании крестного пути Христа и Его непосредственного присутствия в современном мире после Катастрофы.

Андрей Бауман родился в 1976 году в Ленинграде. В 1998 году окончил философский факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Литературный редактор журнала «Проект Балтия» (Санкт-Петербург). Стихи публиковались в журналах «Нева», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Гвидеон» и на сайте «Полутона». В 2011 году эта книга, в процессе подготовки к изданию, была удостоена премии «Дебют» в номинации «Поэзия».

Автор выражает глубокую сердечную признательность Владимиру Гандельсману, Вадиму Месяцу, Андрею Таврову, о. Сергию Круглову, о. Константину Кравцову, Виталию Пуханову, Ольге Славниковой, Галине Климовой, Елене Лебедевой, Григорию Стариковскому и Антону Иваненко: всем, чья искренняя дружеская поддержка помогла этой книге увидеть свет.

«Нет человека, который был бы как остров, сам по себе; каждый человек есть часть Материка, часть суши; и если волной смоет в море береговой утес, меньше станет Европа, и так же — если смоет край Мыса и разрушит За́мок твой и друга твоего; смерть каждого человека умаляет меня, ибо я един со всем Человечеством; а потому не спрашивай, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе».

Джон Донн

«Мы — это всё, что происходило до нас, всё, что совершалось на наших глазах, и всё, что оказало на нас воздействие. Мы — это каждый человек и каждая вещь, повлиявшие на наше существование, а также каждый человек и каждая вещь, на существование которых повлияли мы сами. Мы — это всё, что произойдет после того, как нас не станет, и всё, чего не произошло бы, если бы нас не было».

Салман Рушди

«В конце концов, тело простирается до звезд. Его нельзя и невозможно более понимать как “бренное тело”, замкнутое в свою кожу. Тот, кто видит тело как контейнер, как мусорный контейнер, — тот так же видит и человека».

Дитмар Кампер. «Тело, знание, голос и след»

«…Истинное “я” существует только тогда, когда в его сердцевине открыто зияние, где оно входит в связь не просто с другим, нежели оно само, но с абсолютно другим по отношению ко всему, что есть».

Франсуа Федье. «Голос друга»

«Никакой сигнал бедствия не может быть бо́льшим, чем крик одного человека… Весь земной шар не может быть в большей беде, чем одна душа. Христианская вера, как я ее понимаю, — прибежище в высочайшей беде. Кому в этой беде дано открыть свое сердце, а не зажать его, тот принимает в свое сердце целебный бальзам. Кто так открывает сердце в скорбной исповеди Богу, тот открывает его и другим людям. Он теряет тем самым свой сан отличного от других человека и уподобляется ребенку. То есть становится человеком без должности, звания и обособленности от других».

Людвиг Витгенштейн. «Культура и ценность»

«Бог сделался нищим и просителем, сойдя ради нас, и сострадательно воспринял в Себя скорби каждого, и до скончания времен… та́инственно состраждет нам, в меру страданий каждого».

Максим Исповедник. «Мистагогия» («Тайноводство»)

«…Мы говорим о Боге, Который перечеркивает Себя Крестом…»

Жан-Люк Марион. «Бог без бытия»

«Любить вещи по возможности так, как любит их Бог, и разумно сопереживать в своем акте любви встречу-совпадение божественного и человеческого акта в одной и той же точке мира ценностей — это высшее, на что был бы способен человек».

Макс Шелер. Ordo amoris

«Несомый по волнам Божественной Крови, ты встретишься с разными вещами: и с обломками, что сталкиваются друг с другом в стремнине горного ручья, и с прекрасными парусниками, которые скользят по нежной глади царственного потока. Потом, вынесенный куда-то в пространство темного одиночества, ты познаешь причастность друг другу всех живых существ — причастность в соприкосновении с этими струящимися дорогами Тела — и неповторимость сих существ на этих путях. И породнившись со всеми вещами и всеми природами, ты будешь наконец сопричастен самому себе, и через обходные пути самозабвения ты будешь приведен к праздничному Столу Приношения, на который сам положишь себя как некий новый дар. Направленный толчком Сердца ко всем членам этого неимоверного Тела, ты совершишь путешествие, что длиннее самого длинного из странствий Колумба, но как Земля подобна шару — так и все вены ведут снова к Сердцу, откуда вечно исходит любовь и куда она всегда возвращается. Постепенно ты научишься его ритмам и не будешь более пугаться, когда Сердце вытолкнет тебя в пустоту и смерть; ведь теперь ты знаешь, что это кратчайший путь к тому, чтобы его полнота вновь желанно приняла тебя. И если Сердце оттеснит тебя, то знай: это — посланничество, а посланный от Сына сам совершает путь Сына, прочь от Отца, в мир. И твой путь вдаль, туда, где нет Бога, есть путь Самого Бога, исходящего от Себя Самого, Самого Себя оставляющего, позволяющего Себе упасть, бросающего Себя Самого в беде… На самом дальнем краю, на самом далеком берегу, там, где Отец не виден и полностью скрыт, — там Сын выдыхает Свой Дух, вышептывает Его в хаос и во тьму, и Дух Божий парит над водами. И через парение в Духе Сын возвращается назад к Отцу, и ты вместе с Ним и в Нем, и выход и вход есть одно и то же, и нет ничего, кроме этой единственной, струящейся жизни».

Ханс Урс фон Бальтазар. «Сердце мира»

«Наше человеческое естество преображается в полноте Божией, становясь всецело огнем и светом».

Псевдо-Макарий. 15-я гомилия

«Затем душа говорит: Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь (Песн. 2:4)… Жажда ее сделалась столь сильной, что ее не насыщает более чаша мудрости (Прит. 9:2). Все содержимое чаши, опрокинутое в уста, кажется ей недостаточным для утоления жажды. Но она желает… видеть гроздья, раздавленные в чаше, и лозу, родившую эти гроздья, и виноградаря, взрастившего настоящую лозу… она желает быть повержена любовью, ибо любовь, говорит Иоанн, есть Бог».

Григорий Нисский. 4-я гомилия на Песнь песней

«…Любовь есть бездна сияния; любовь — источник огня в сердце: чем обильнее он исходит, тем сильнее пылает жаждущий».

Иоанн Лествичник. «Лествица», 30-я ступень

«То, что сгорает, есть Бытие-вовне-себя, Бытие, которое, сгорая, освещает и излучает сияние… Огонь не приходит после, огонь пишет, пишет самого себя, прямо в процессе сгорания».

Жак Деррида. «О разуме»

«Движение к Другому — это отнюдь не восполнение или удовлетворение; я ввязываюсь в обстоятельства, которые вроде бы не касались и не должны были затронуть меня… Отношения с Другим ставят меня под вопрос, изымают и продолжают изымать меня из меня самого, раскрывая во мне всё новые дарования. Я и не ведал, что настолько богат, хотя и не вправе теперь оставить что-то себе. Что есть Желание Другого — влечение или щедрость? Желаемое не исполняет моего Желания, а углубляет его, как бы поит меня новою жаждой. Желание являет себя как доброту. В “Преступлении и наказании” есть эпизод, когда Соня Мармеладова вглядывается в отчаявшееся лицо Раскольникова, как говорит Достоевский, с “ненасытимым состраданием”. Он не сказал “неисчерпаемое сострадание”. Идущее от Сони к Раскольникову сострадание — словно голод, а присутствие Раскольникова питает и взращивает его до бесконечности, за пределы всякого возможного насыщения. Желание Другого, переживаемое нами в обыденнейшем опыте общения, есть прадвижение, чистое исступление, абсолютная смыслонаправленность… явленность Другого существа есть лицо… Лицо лишено покровов своего облика и закоченело в своей наготе. Нам предстала нищета. Нагота лица — это крайняя нужда и тем самым мольба в прямой направленности ко мне. Но эта мольба требовательна, это униженность с высоты… лицо требует от меня признания, и я не могу ни остаться глухим к его зову, ни забыть его, а это значит, что я не могу уклониться от ответственности за его нищету… Отныне быть Я означает невозможность отстраниться от ответственности. На моих плечах словно держится все здание тварного мира. Однако ответственность, лишающая Я его империалистичности и эгоизма, будь то даже эгоизм личного спасения, — не превращает Я в момент вселенского строя, но подтверждает его неповторимость. Неповторимость Я заключается в том, что никто не может ответить вместо меня».

Эмманюэль Левинас. «Гуманизм другого человека»